Акакий, дачный домовой

Он насупился. После короткой паузы продолжил:

– А он мало того, что лежебока, так ещё и руки как будто не из того места выросли. Видел, баня стоит? Как поставил, так и не топил толком ни разу.  Умудрился с печью что-то напортачить, заслонку не может нормально открыть, – вот дым внутрь и идёт. В первый же раз чуть всем семейством не угорели. Ох и перепужались же мы! Вон Федот не даст соврать. Все силы, сколь было, с ним потратили, чтобы шуму на дворе навести, да заставить их выйти посмотреть, что за нелёгкая шалит, – а то б так и заснули все там. Неделю потом оба с ним без сил отлёживались. Так хозяин, нет чтоб разобраться да наладить, так и забросил. Стоит теперь баня, гниёт уж который десяток. Он её как склад использует. Весь двор уже барахлом захламил! Вроде и полезное всё, да с его ленью хоть бы что применил для пользы дела. Так и валяется, – только гниёт да ржавеет. Ходят, лишь спотыкаются за всё это добро-то. Маялся я с ним, маялся не один десяток лет… Ничем не пронять! Не слышит, хоть ты его обухом по голове! Как уши воском залили. Знай себе, сидит, да лежит, али в свой теле-ящик таращится. Еще и выпить то и дело норовит. На том спасибо, что хоть не запойный, меру знает. Я уж рукой на него махнул, да тебе по мне и так видно, поди…

Степанко горестно вздохнул.

– Только Федот у нас ещё бодряком держится, надежды не теряет, всё пытается его растормошить, – то тяпку али грабли под ноги подсунет, то ящик на дороге поставит. Наш горе-хозяин, ежели запнётся или по маковке черенком тяпки получит, вроде даже начинает прибирать во дворе-то. Да только такого вот запала хватает ненадолго. Глядишь, а он часа через два – опять сидит на завалинке, да покуривает, беспутный.

Говорливость нового знакомого успокаивала. Печальные сетования Степана подтвердили догадку Акакия про неважное житьё соседа, и ему было искренне его жаль.

По всему выходило, что Степанко с Федотом, как это ни странно для домового и дворового, живут довольно дружно. По всей видимости, они давно уже на много раз переговорили все темы, и сейчас, получив в лице Акакия благодарного слушателя, Степанко радовался возможности пожалобиться новому собеседнику на своё бестолковое семейство.

Акакий не перебивал. Он внимательно слушал соседа, пытаясь выловить крупицы важной для себя информации о нынешнем времени и разобраться, что к чему. Ему достаточно было лишь время от времени неодобрительно качать головой и понимающе поддакивать, чтобы рассказ Степанко не прерывался.

Слушая мерную речь соседа и потихоньку прихлёбывая горячий чай из щербатой старой чашки, – а других в этом доме, похоже, и не водилось, – Акакий постепенно отошёл и теперь чувствовал себя своим в этой странной компании. От былой неловкой скованности не осталось и следа.

Хозяев Степанко не было слышно, и несмотря на неприглядность обстановки, Акакий теперь ощущал непривычное умиротворение. «Надо бы попросить Степана рассказать о моих нынешних хозяевах и их странном доме», – вяло подумал он.

Однако вставить хоть слово в журчащую неторопливым, но беспрерывным ручьём речь соседа случая не представлялось. Потому Акакий просто решил дать себе возможность немного передохнуть, не торопясь и ни о чём особенно не заботясь.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

– Ой, да что же это я, всё о своих, да о своих… – спохватился вдруг Степанко. – Ты ж не за россказнями про моё житьё-бытьё пришёл, тебе про своих узнать надобно. Ну, слушай. Только сразу скажу: спустя столь годков-то тяжело тебе будет, непривычно. Но ты потерпи, не серчай шибко, с ходу не разобравшись. Не гневайся.  Вот узнаёшь побольше о том, какая нынче жизнь-то у людишек, и поймёшь всё. Как есть правду говорю, твои ещё ничего, хоть и дачники. Один старшой чего стоит, – добрый, работящий, – из бывше-деревенских вышел, с «руками». Он сам в одиночку эту домину-то отгрохал, одно что в городе большую часть жизни прожил. Дочки беспутые, конечно, – полухмыкнул-полукрякнул Степанко, –  городские, что с них возьмёшь. Но и они не безнадёжны, верь моему чутью. Уж я навидался за последнюю сотню лет-то. Присмотрись хорошенько, не руби сплеча, Акаша, – насолить всегда успеешь.

Федот, который в это время дул на свеженалитый чай в блюдце, собираясь отпить, искоса глянул на Акакия, – мол, видишь, прав я был, зря ты горячился. Акакий нахмурился.

– Я, конечно, многого не знаю, – начал он, – но и ты мне скажи. Как же тогда этот бывшедеревенский дом-то без печи умудрился отгрохать? На кой ляд он ему, хоть большой, хоть маленький, без печи-то?.. – Акакий поневоле опять начал заводиться.

Степанко неожиданно сконфузился, смущённо крякнул.

– Ну тут такое дело… Нынче многие городские не хотят с печью и дровами возиться. Особенно, ежели не так уж и часто приезжают. Тут пол-участков такие, вон Федот не даст соврать. Еду готовить нынче печь без надобности, – на плите да в микроволновке больше сподабливаются, – им так и быстрее, и проще. «Блага современности», тудыть их растудыть. А для тепла кто отопительную систему масляную поставил, а кто и вообще, как твои вон, только электричеством и греются.

– Лепестричеством?.. – нахмурился Акакий, услышав будто бы откуда-то знакомое слово.

– Электричеством! Ох и дремучий ты дед, – не удержавшись поддел его, впрочем, по-прежнему беззлобно, Федот. Не забыв, правда, при этом на всякий случай вместе с блюдцем отодвинуться подальше от края стола, чтоб Акакий, если вдруг будет иметь такое намерение, до него не дотянулся.

Но посуровевший Степанко сразу строго осадил дворового:

– А ну давай без этого, Федотко. Не видишь, что ли, что Акакий итак весь в раздраеных чувствах, зачем ещё сильней воду мутишь? Разберётся, не лыком шит!..

– В общем, – продолжил он, – твои в доме печь ставить не захотели. Масляные обогреватели тоже тянуть не стали, – сложно это, да и котёл чем-то топить надо. Грязь да сажа опять же, как и от печи…

Увидев, как глаза Акакия гневно расширяются, Степанко поспешил продолжить:

– Ну да, да, тоже мне чистоплюйки выискались! Дак что поделать, сейчас каждый первый такой, куда деваться. Так вот. Твои придумали тёплые полы положить, которые от электричества питаются. Конечно, тепла от них кот наплакал. По весне-осени с ними, этими полами включёнными и живут, им хватает. А зимой они сюда всё одно не заглядывают, потому и не надобно им большего. Вот так-то, мил друг Акакьюшка, вот так-то… – закончил он и вздохнул.

Ошеломленный Акакий сидел, с трудом пытаясь понять и принять сказанное Степаном. У него было полное ощущение, что его только что саданули, что есть мочи, обухом по голове. В последней услышанное все никак не хотелось укладываться в цельную картину. «Дом. Без печи. Зимой. Не живут. Но это они, хозяева его дома, ещё «ничего». Что-о-о-о-о?…»

Степан, видя, что Акакий ошеломлён и обескуражен, проговорил:

– Да ты хлебай чай-то, прихлёбывай. Он на травках, успокаивает. Поможет голову на место поставить и мысли в порядок привести. Ничего, обвыкнешься. Холодно, конечно, хм, – опять прикрякнул он, – зимой, но ничего не попишешь. Жизнь у нас нынче такая… неказистая. Зато воздух чистый, и дерево кругом, не то что их «каменные джунгли». Поймёшь ещё, что это не самый худший вариант, – неторопливо увещевал он не то себя, не то пребывающего в ступоре Акакия.

– Мои изредка зимой все ж таки наведываются, так что коль увидишь дымок из трубы, приходи без стеснения ежели чего, жизненным теплом погреться. Тяжело поначалу зимовать будет с непривычки, да и выдирать себя из дому, конечно, тоже. Ну да потом легче пойдёт, уж я-то знаю… – со вздохом подытожил Степанко.

Глава 8. Непутёвая

Вконец измученный Акакий попрощался со своими новыми гостеприимными знакомыми, пообещав непременно наведываться в гости. Он чувствовал себя полностью опустошённым, от услышанного голова шла кругом. «Вот так новости! Значит, ныне он не домовой, а… садовой? Садовый? Дачный? Тьфу ты ну ты! Горячечный бред, да и только…»

Повесив голову и глядя исключительно под ноги, он устало брёл в сторону тянувшего к себе дома, горестно прикидывая, где бы ему обосноваться. За печкой, коль печи нет, не поселишься, а пристроиться где-то надо бы. Там уж и разбираться не спеша, что к чему, можно. Всё одно, он тут надолго.

Хозяюшка уже усыпила малютку и суетилась на жаркой веранде, что-то тихонько напевая себе под нос. Акакий вскарабкался на второй этаж и тихонько, совершенно обессилев, изнеможённо притулился под лесенкой. Уходить от дома было непросто, силы требовало немало, а после долгого сна да в его состоянии это было и вовсе тяжко. Он хмуро сидел, прислонившись к лестничной основе, и исподлобья наблюдал за молодухой.

Та открыла высокий гладкий белый ящик. Это оказался вместительный шкаф, светящийся изнутри. «Удобно, однако!» – горько скривившись, хмыкнул Акакий.

Хозяйка достала из шкафа большую полностью прозрачную глубокую миску, в которой было видно несколько кусков уже готовой курицы и гречневой каши, а также стеклянный кувшин с водой. Поставила на стол. Никогда раньше Акакию еще не доводилось видеть прозрачного стекла такой чистоты! Но судя по небрежности, с которой управлялась молодуха с обеденной утварью, в нынешнем мире такая посуда была делом вполне привычным.

Акакий вдруг заметил, что кувшин быстро отпотевает, будто наполненный ледяной колодезной водой. Огорошено подумал: «Это что же, теперь такие передвижные погреба для хранения съестного делают, что холод внутри себя сохраняют? Чудеса, да и только…».

Хозяйка взяла из навесного шкафа тарелку и переложила на неё из большой миски немного еды, после чего поставила тарелку в другой небольшой шкафчик с тёмной прозрачной дверцей, стоящий на столе, и повернула какой-то круглый набалдашник на его передней стенке, – шкафчик начал издавать непривычный гул. Молодуху это нисколько не смутило. Она, не торопясь, убрала в белый шкаф обратно стеклянную миску и достала оттуда странного вида прозрачный мешок с длинными и гладкими зелёными овощами, которые на поверку оказались огурцами. Помыла из рукомойника, и начала кромсать в другую стеклянную миску, поменьше первой, продолжая мурлыкать себе под нос какую-то мелодию. Закончив нарезать огурец, она посмотрела в тарелку и задумчиво сказала сама себе:

– Лук с укропчиком, конечно, было бы неплохо ещё нарвать… Ой, лень. Ладно, в другой раз схожу, и так сойдёт! – и, посолив, хозяйка начала размешивать получившийся салат.

Акакий сердито насупился и едко пробормотал: «Лень ей до грядки с зеленью дойти, вот здрасте-пожалста! О младенчике подумала бы, коль себе лениво, непутёвая!».

Молодуха неожиданно замерла, словно прислушиваясь, рука с ложкой зависла над салатницей…

– Хотя…  – внезапно произнесла она, – что это я… Нам с Агаткой витаминчики совсем не помешают, – и, отложив ложку, решительным быстрым шагом направилась вниз по лестнице, чуть не сбив сидящего у неё на пути, едва успевшего отодвинуться в сторону, домового.

Озадаченный Акакий, не веря себе, в изумлении округлил глаза: «Уж ты, ну ж ты! А непутёха-то слышит! Да как хорошо слышит-то, вот это да! Обычно столько сил вложить нужно, чтоб достучаться, да не один-два раза, а тут… у меня ж и сил-то не осталось вовсе, не собирался даже внушать-то, скорее про себя размышлял, а тут вон оно как!». Новость изрядно его приободрила.

Хотя внутри и копошился червячок сомнения, – «Ну а вдруг просто совпало, мало ли? – Акакий всё же воспрянул духом, – Может, и впрямь, не всё так плохо, как кажется?».

«А младенчик-то, оказывается, девчушка! Агата, Агатушка… добрая, хорошая, значит. Замечательное имя. Ну и славно…», – немного повеселев, подытожил он про себя.

И всё же, несмотря на все ошеломляющие открытия сегодняшнего дня, долго отдыхать было недосуг. Пора было собраться с силами и найти для себя укромное место. Не продолжать же сидеть прямо посередь дороги! Видеть, может, и не увидят, а вот запнуться вполне себе могут. Получить случайный пинок, а то и быть придавленным ненароком Акакию совсем бы не хотелось. Да и вопросы после таких падений на ровном месте всегда возникают, а это его братии ни к чему.

Акакий огляделся. В целом, под лесенкой, к которой он обессиленно притулился, было не так уж плохо. Сама лестница была добротной, деревянной, и грела душу своим добрым лесным теплом. Это тебе не серые холодные камни в нижней части нынешнего дома. Пространство под лестницей, правда, было заставлено какими-то шуршащими мешками, в которых стопками лежала разная одежда, постельное бельё и прочее. Но с другой стороны, одёжа в мешках была аккуратно сложенной, чистой и пахла приятной свежестью, а само добро было занавешено красивым тюлем, стыдливо прикрывавшим заставленный угол. До уютных палатей за печкой, конечно, этому убежищу было далече, но оно хотя бы не вызывало такой брезгливости, как пыльный и заставленный всякой старой всячиной угол на крыльце соседа, где немногим ранее он пил чай.  К тому же здесь был отличный обзор. С этого места он видел всю веранду, большую комнату через открытую дверь и даже, если подняться чуть выше по лестнице, двор перед домом через окно. А поскольку веранду, судя по всему, использовали как столовую, то именно здесь и должна больше всего кипеть жизнь те в моменты, когда хозяева дома приезжают погостить на свежий воздух. «Решено, размещусь, покамест, здесь», – кивнул сам себе Акакий, и передвинулся чуть глубже под лестницу, за тюль.

Тем временем на столе что-то звякнуло и привлекло внимание Акакия. Хозяйка в этот момент уже поднималась по лесенке обратно на веранду, держа в руках пучок свежей зелени.

– Ой, перегрела! – с досадой произнесла хозяйка и достала старенькой обтрёпанной прихваткой из шкафчика со стеклянной дверцей пышущую жаром тарелку.

«Ого! Чего напридумывали… Самонагревающаяся еда, холодящий ящик… Красота, да и только… живи не хочу», – в очередной раз поразился Акакий, – «и чего им здесь не живётся, не понимаю, с этакими-то удобствами…». Досада и обида оттого, что в обычных домах и в деревнях люди теперь больше не живут, всё не проходила. Он вдруг понял, что ошарашенный новостями, много чего забыл спросить у Степана. Хотя бы то, как они зарабатывают себе на жизнь, и где берут пропитание, коль на всём участке всего-то пара гряд, до которых им даже «сходить лень», и никакой живности. Не в холодильном же ящике они сами собой появляются! Это только в человеческих сказках скатерть-самобранка бывает, а в настоящей жизни-то такого быть не может. «Хотя… кто их знает. Может быть, уже и ларец-самоварец изобрели?», – хмыкнул он про себя.

Хозяйка принялась было за обед, если это был он, как вдруг послышалась странная звонкая мелодия откуда-то рядом со столом. Она отложила в сторону вилку, взяла небольшой чёрный брусочек, прижала его к уху и щеке и произнесла: «Алло!». Акакий навострил уши, удивлённо прислушиваясь.

Судя по репликам, которые произносила молодуха, выходило, что она с кем-то разговаривает, но с кем-то невидимым, и, похоже, сердилась на своего собеседника. Акакий, как ни прислушивался, понять из этого разговора ничего не смог. Несколько раз прозвучали какие-то неизвестные слова, навроде «кипиай», «конверсии», «си-эрэм» и «показатели». Кто там кому и что показывал, было непонятно. Но, видимо, показывал из рук вон плохо, так как «эффективность эрка снижалась», а что-то даже «падало».

– Хорошо, перезвони, когда проверишь, – наконец, со вздохом произнесла хозяйка и отложила звонилку в сторону. Расстроенно попробовав остывшую гречневую кашу, недовольно скривилась и отправила тарелку опять в темный нагревательный шкафчик, – тот с готовностью снова загудел.

«Ага, видать, это и есть ейная работа, с которой могут позвонить! – догадался Акакий, вспомнив слова Федота, – Чудно-о-о-о…» – протянул он и, устроившись поудобнее, окончательно вымотанный, прикрыл глаза, чтобы отдохнуть и восстановить силы.

Глава 9. С ног на голову

Когда немного пришедший в себя Акакий открыл глаза, вечерело. В «его» доме уже было не так жарко, через раскрытые настежь окна тянуло лёгкой прохладой.

Молодуха сидела в комнате и играла с лежащей рядом с ней на мягкой скамье дочуркой, изображая, будто бы игрушка в её руках летает. Маленькая Агатка довольно гулила. Игрушка в руках мамочки, как неожиданно обнаружил Акакий, оказалась не лоскутной куклой, а голубой коровой с крыльями. Ко всему в придачу, в какой-то момент молодуха потянула корову за хвост, вытащив его из основания почти на ладонь, и вдруг откуда-то из недр игрушки послышалась красивая звенящая мелодия, сотканная будто бы из множества тонких сладкоголосых колокольчиков.

«Ничего себе, игрухи детячьи-то нонче!» – ахнул Акакий от изумления, – «Интересно, а настоящие коровы-то у них ещё похожи на прежних, али как эта игруха, – уже тоже голубые да с крылами?..».

Музыкальное представление прервал странный шум рядом с домом. Вытянув шею и поднявшись на цыпочки, Акакий глянул через окно. На поляну перед домом с гулким рёвом само собой заезжает большое серое блестящее нечто непонятной формы на четырёх широких колёсах.

– Агатка, смотри-ка, наш папа приехал! – услышал он радостный возглас хозяйки.

Из безлошадной серой повозки-коробки тем временем вышел высокий взлохмаченный худощавый мужчина примерно тех же лет, что и хозяйка. Достал из задней откидывающейся части повозки две большие бесформенные белые сумки, по внешнему виду и шуршащему звуку такие же, как те мешки, что были под лестницей. Сквозь просвечивающие стенки было видно, что внутри лежит множество разной снеди.

Отец маленькой Агатки, улыбаясь, поднимался по лестнице навстречу жене, встречающей его с дочкой на руках.

– Здравствуйте, мои родные! – произнёс он и нежно поцеловал жену в щеку, а дочку в крошечный лоб.

– Здравствуй, солнышко! – прозвучало в ответ.

Помыв руки, «солнышко» забрал у жены дочурку. Хозяйка тем временем начала разбирать всё то, что принёс её муж. Чего там только не было! Яйца на каком-то коричнево-сером волокнистом, явно специально для этого сделанном, поддоне. Неправдоподобно розовая колбаса в оплётке, такая ровная и красивая, что было очевидно, – не домашнего производства. Множество небольших стеклянных банок с цветным содержимым внутри. Круглый чёрный хлеб был почти обычным, кроме того, что он лежал опять же в шуршащем прозрачном мешке, как, впрочем, многое другое, – например, свежие огурцы и наливные яблоки. И те и другие были просто невозможного, по мнению Акакия, размера. Кроме того, на стол были выложены и какие-то странные небольшие непрозрачные прямоугольные мешки, упругие и надутые с чем-то жидким, судя по звукам, внутри.

– Здорово, что догадался купить квас, по такой жаре будет очень в тему! – услышал Акакий возглас молодухи, – О, ты и борщик купил, какой молодец! Давай им и поужинаем в таком случае, – сказала она, держа в руках одну из банок.

Растерянный Акакий не поверил своим ушам. «Квас купил? Борщ?! Да как же это? Что ж это за хозяйка, чей муж заместо домашнего борща чужой покупает? А огурцы? Зачем же покупать, коль земля есть, и всё вырастить можно…  Ох-хо-хо… Всё с ног на голову перевернулось! И впрямь, сколько ж это я проспал?».

Акакий подумал, что сюрпризов и переживаний на сегодня ему уже более чем достаточно, и снова поглубже зарылся под лестницу. День клонился к вечеру. Он решил, что вполне может себе позволить еще немного передохнуть. Философски подытожив «утро вечера мудренее» и отмахнувшись от вертящейся вредной мушкой в голове мысли: «А то ведь не отдохнул за век другой забытья-то, бедолажечка!», Акакий прикрыл глаза.

***

Петро заканчивал белить печь в их крохотном, но новёхоньком, только из-под топора, доме. Марьюшка стояла рядом, любуясь мужем за работой. Она была на сносях и стоять было уже тяжеловато, но ей очень нравилось наблюдать за ловкими, отточенными движениями увлеченного своим делом Петра.

Они были совсем молодой, но ладной парой. Зажиточные родители Петра так и не приняли Марьюшку, – мол, нищая бесприданница-приживалка без роду, без племени не чета их семейству, – но, хоть и не одобряли выбор своёго младшего сына, и потратили немало сил, пытаясь наставить того на путь истинный, всё же, не сумев перебороть его упрямство, со временем перестали вмешиваться и оставили молодых в покое.

Отец и вовсе махнул рукой, сказав «живи как знаешь», и опосля, как подостыл, даже сподобился вместе со старшими сыновьями помочь младшему за лето поставить сруб и крышу. Сложно сказать, что им двигало больше, – то ли любовь к сыну, то ли нежелание, чтобы тот приводил сноху в его дом под одну крышу с любимой, но не отличавшейся излишней терпимостью женой, – так или иначе, дом у молодых к осени был почти закончен. Конечно, создавать уют им ещё предстояло долго, но они были очень рады тому, что могли жить и хозяйствовать самостоятельно. Особенно была счастлива Марьюшка, которая рано осталась сиротой, и с малолетства чувствовала себя ненужным лишним ртом в и без того немаленькой семье своей дальней родственницы. Год назад она и представить себе не могла, что совсем скоро у неё и её любимого Петеньки будет собственный дом, и уж особенно после знакомства с его маменькой, которая с первого взгляда взъелась на неё и искренне считала, что Марья приворожила его каким-то зельем от местной деревенской бабки-травницы.

После неудачного знакомства с семейством милого Марьюшка очень боялась, что Пётр и вовсе бросит её, послушав отца с матерью. Но тот, обычно такой нежный и покладистый с ней, с родичами вдруг как дикий конь встал на дыбы и наотрез отказался слушать какие-либо доводы супротив своей суженной, прямо и жёстко высказав: «Коли не принимаете её, то и мне в вашем доме больше делать нечего! Значит, землянку вырою и в ней будем жить, но Марью свою не оставлю». И в самом деле ушёл ведь. Выбрал место посуше на берегу старого пересохшего русла когда-то изменившей своё течение реки, углубил образованный водой навес и укрепил его балками, закрыл-замазал щели, установил подобие печи-мазанки с выводом, и увёл в новоиспечённое жильё свою Марьюшку.

Марьюшкины родственнички не сказать, чтобы сильно обрадовались уходу Марьи. Марьюшка, хоть и была «приживалкой», но с малолетства росла работящей. Она изо всех сил стараясь выполнять всю возможную работу по дому и огороду, дабы сделать своё проживание в их доме как можно более незаметным и необременительным, – а потому услужливая и всегда готова взяться за любую работу девица и пара её сноровистых и умелых рук лишними в хозяйстве не были. А тут вдруг взяла да переметнулась к суженному. Ну да рассудили по старой деревенской мудрости: «С глаз долой, из сердца вон».