Акакий, дачный домовой

Елена Храмцова

Акакий, дачный домовой

Часть первая

Глава 1. Пробуждение

– Уа-а… Уа-а-а-а-а… Уа… Уа-а-а… Уа-а…

Где-то беспомощно надрывался младенец. Его настойчивые крики долбились в замутнённое сознание, пробиваясь сквозь неподъёмно тяжёлую дремоту.

– Уа!..

Последний отчаянно-истошный вопль стал той каплей, которая наконец выдернула Акакия из сковывавшего его каменного оцепенения и заставила рвануть на крики ребёнка, не разбирая дороги. По пути он налетел на пару грязных вёдер: «Эт-то ещё что за беспорядок!» – мимоходом неприятно поразился земляному полу, споткнулся о выступавший из земли странный прямоугольный серый камень, идущий через всю комнату, и почти кубарем докатился до колыбели, подвешенной в огромном проёме большой и тяжёлой двустворчатой двери.

Зацепился морщинистыми руками за выступающую кромку высокого табурета, стоявшего рядом с зыбкой, подтянулся, с трудом залез. Балансируя на краю, он бережно потянул колыбель за боковину, раскачивая, и сипло-скрипучим со сна голосом торопливо тихонько затянул:

– Баю-баюшки-баю… Баю дитятку мою… А-а-а… А-а-а… – Акакий осторожно толкал качающуюся колыбельку, а про себя кипел от негодования.

«Да где же запропастилась эта дурёха! Этакого маленького дитятю без пригляда оставила, где ж это видано!»…

– А-а-а-а… а-а-а…

«Ох, узнаю, что опять этого дурного козла на огород по капусту понесло, и из-за него молодуха младенчика оставила, все рога душному повыдергаю, чтоб неповадно было!» – мысленно возмущался он, продолжая привычным движением вперёд-назад мерно покачивать люльку.

Та была ладной, с неожиданно лёгкой и невозможно тонкой, почти невидимой, занавесью без мало-мальской вышивки. Разглядывая её, Акакий озадаченно хмыкнул. Узорчатая вышивка была обычным делом для покрывала на колыбельку. Деревенские девки частенько начинали готовить приданое будущему дитяте именно с этого. Обыкновенно даже самые неумехи и те старались пустить по краю хоть какой-нибудь да орнамент, а потому простота полотна сильно удивляла и обращала на себя внимание.

Впрочем, сама люлька сделана была на совесть. Причём сделана не из дерева, как сразу заметил Акакий, а из какой-то плоской, плотной и одновременно мягкой тканины, – совершенно непохожей на половики такой толщины, какие выходили из расхожего деревенского ткацкого станка.

Тканевая стенка люльки держала форму и даже имела по краю округлого дна выступающий угол, как у какого-нибудь медного корыта. За этот-то уголок он и раскачивал колыбель, когда вдруг понял, что движется колыбелька не совсем привычно, а как-то по-особенному мягко и бережно, – одновременно и взад-вперёд, и немного вверх-вниз. Он перевёл взгляд с мягкого бортика на подвес и тут удивился ещё больше. Идущие от краёв люльки верёвки не были перекинуты, как водится, за потолочную балку, а цеплялись за нижнюю часть толстого металлического прута, свитого наподобие огуречного уса в тугую пружину. Другим концом «ус» был подвешен к большому крюку в потолке избы. Благодаря этой мощной пружине колыбель и качалась так чудно и ладно.

«Экий умелец-то мужик у молодухи! Каку люльку славну сделал», – довольно подумал Акакий.

Младенец наконец-то успокоился и только непрерывно таращился чёрными глазами-бусинами на Акашу, прижав ко рту свой крохотный кулачок и сосредоточенно посасывая большой палец.

Одобрительно улыбнувшись, Акакий кивнул малютке и стал осматриваться, не прекращая покачивать колыбель. Обводя «избу» всё более и более округляющимися от изумления глазами, он только сейчас вдруг начал понимать, что оказался вовсе не в своём привычном и уютном доме, а в месте по меньшей мере странном, необжитом, и оттого неприятном.

Вместе с этим внезапным открытием к нему вернулась и память, до сих пор отодвинутая на задний план резким пробуждением и неожиданно упавшей на него заботой. Из рассеивающегося тумана забытья одна за другой стремительно выступали картины прошлой жизни, обрушиваясь на него, как молот на наковальню.

Сердце в груди болезненно сжалось, заныло, засосало. Так болит застарелая никак не заживающая рана, – кровоточащая, изматывающая, вытягивающая силы. Улыбка на морщинистом лице погасла. Акакий почувствовал, как его захлёстывает бесконечное отчаяние и боль. Стало сложно дышать. Ему пронзительно захотелось свернуться клубком и поскорее вновь забыться холодным каменным сном. И он почти поддался этому желанию, но… что-то извне будто бы крюком зацепилось за край его сознания, настойчиво требуя вмешательства и удерживая от падения в спасительное небытие. Акакий мучительно скривился. Едва балансируя на краю, он всё же попытался сосредоточиться на этом новом ощущении, – вопреки невыносимо горьким воспоминаниям, порывисто толкающим его обратно в пустоту. Через бушующий поток картин прошлого путающиеся мысли прорывались с трудом: «Не зря меня… ажно с того света вытянуло… Видать… помощь нужна. Нельзя… Нельзя… проваливаться… Безответственно…»

Как ни странно, это помогло.

Ожившее вперёд воспоминаний внутреннее естество домового посильнее любого человечьего чувства долга будет. Вот за него-то, как за надёжное литое кольцо, и уцепился невидимый багор, который медленно, но верно, выволок Акакия из пучины беспросветного горя на поверхность.

Глава 2. Знакомство с соседом

Приходя в себя, Акакий несколько раз с усилием сделал вдох и выдох, заставляя судорожно сжавшееся сердце биться.

Некоторое время он продолжал уговаривать себя, что предаваться болезненным думам о прошлом недосуг, – пока, наконец, ему не удалось отодвинуть гнетущие воспоминания как можно глубже в дальний угол сознания и худо-бедно восстановить душевное равновесие.

– Нечего раскисать. С настоящим разбираться надобно! – сурово пригвоздил он, окончательно настраиваясь на нужный лад, более присущий домовому.

Деловито-хмурый Акакий вернулся к изучению своего нового обиталища.

Обстановка не радовала. На первый взгляд каменные стены навели Акакия на мысль о пещере: «Погорельцы?». Но, присмотревшись внимательнее, он увидел, что стены не похожи на скальные или песчаные. Необработанные, но прямые, они состояли из больших серых каменных блоков, составленных друг на друга, – таких же, как тот, торчащий из земляного пола, о который он запнулся.

Куча спиленных сухих яблоневых веток в одном углу; в беспорядке прислонённые друг к другу грабли, вилы, лопаты в другом; вдоль длинной стены – множество полок, на которых ровными рядами стоит целое богатство, – больше двух десятков трёхлитровых стеклянных банок, но при этом сильно запылённых и явно давно неиспользовавшихся; рабочий верстак с выдвижными ящиками с инструментами, на котором тут же кучей лежат изрядно поношенные рукавицы; несколько грязных и потрёпанных жизнью вёдер, в беспорядке расставленные то тут, то там; и, наконец, в довершение всей этой неприглядной картины, огромное пятно толстой белёсой плесени на некогда красивом персидском ковре, лежащем прямо здесь же, на земле, в противоположной от двери половине помещения.

– Да что же это такое!

Разглядев это невозможное пятно, он в негодовании всплеснул руками. Неудачно переступил, потерял равновесие и, чуть не свалившись с табурета, неуклюже плюхнулся на сидение, отчего младенец радостно загулил и тоже замахал ручонками.

И в этот момент смешавшийся Акакий вдруг понял главное и самое страшное, а именно, что печи, непременного атрибута любого нормального дома, здесь нет. Рассудительность оставила его, уступив место панике. Спрыгнув с табурета, он потерянно заковылял вдоль стен по кругу, повторяя: «Неужто опять?..» – заглядывая во все углы и щели, словно пытаясь найти случайно незамеченную ранее печь. Находя вместо этого лишь больше признаков запустения и нежилого быта, он всё сильнее погружался в тихое отчаяние. Наконец в изнеможении он сел на пол под верстак и по-стариковски заплакал, вытирая рукавами слезы.

Почувствовав неладное, ребёнок снова захныкал, и Акакий, опять забравшись на стул, вновь принялся укачивать его, шмыгая носом и размышляя о своём невесёлом положении.

Сбоку послышалось:

– Ну, здравствуй, суседко!

– И вам не хворать, – пытаясь незаметно стереть рукавом остатки мокроты на морщинистой щеке и оборачиваясь на голос, недружелюбно буркнул Акакий насупившись. Не переставая покачивать колыбель, он молча исподлобья изучал прибывшего. Дворовых, а это был он, Акакий, как и любой уважающий себя домовой, не любил. «Только этаких гостей мне ещё тут не хватало», – недовольно подумал Акакий.

Домовые с дворовыми испокон веков не ладили, уж слишком разными они были. Вечные выдумщики и пакостники, шебутные дворовые постоянно подтрунивали над серьёзными и всегда обстоятельными домовыми. Те, в свою очередь, никогда не относились к ним всерьёз и считали оболтусами и лоботрясами, что дворовых изрядно обижало.

«Буду держать себя в руках и поскорей спроважу непрошеного гостя подальше, некогда мне тут любезностями обмениваться», – угрюмо решил про себя Акакий, который уж точно был сейчас не в настроении обмениваться колкостями со своим извечным недругом.

Дворовой был моложав, веков пять, не больше. Держался степенно, и быстро уходить явно не собирался. Темно-пегие волосы были прибраны в хвост, на голове немного набок сидела плотная льняная шапка с отворотом. Глаза смотрели спокойно, внимательно и строго, без следа прищура или столь типичной для их народца издёвки.

– А мы уж тебя заждались. Думали, не объявишься. Давно пора! Третий десяток почитай уж как дом да без хозяина-то… – спокойно, и, казалось бы, вовсе не вредно, проговорил он. – Такой ладный дом, да без хозяина, – негоже.

Это с виду безобидное замечание стало последней каплей для измученного невесёлыми мыслями домового. От едва восстановленного равновесия не осталось и следа. Негодование снесло остатки выдержки Акакия, и он, несмотря на только что данное самому себе обещание не вестись на поддёвки, сорвался.

– Ла-а-а-адный?! – яростным шёпотом взвился он, – Да ты надо мной, что ль, издеваться вздумал, ирод? Как землянка какая! Ни скамьи, ни стола, ни полатей! А грязища! Да сараюшка не прибрана, – и та приличнее смотрится! Хоть сколь-нибудь захудалой печи-мазанки не соизволили поставить!.. В такой хате и собаку поселить стыдоба, а они дитё разместить вздумали! А мать-то, мать! Младенчик ревёт-заливается, а она где?!.

– Да ты погоди, погоди, причитать-то, – сконфуженно проговорил гость… – с работы ей позвонили, за домом ругается, не слышит поди, вот и не подходит. Который месяц уж, как в отпуске с дитём, а все никак отстать не могут. Тьфу ты ну-ты! Прям как крепостная, – с досадой закончил новый знакомец и вздохнул.

– С какой такой работы? Это с покоса, что ли, да колокольцем позвонили? – язвительно проговорил Акакий, а про себя подумал, точно ли всё в порядке с головой у нового знакомца.

– Да сколько ж ты спал-то, что таких простых вещей не знаешь? – изумлённо протянул дворовой.

– Каких таких вещей?! – снова взъярился Акакий. – Что избу можно без печи ставить? Что можно жить в доме, который хуже коровника?! – спрыгнув с табурета, потрясая сжатыми кулаками и наступая на гостя, яростно полушипел-полухрипел он, из последних сил стараясь не сорваться на крик, чтобы не напугать малютку.

Дворовой попятился, в примирительном жесте подняв руки, и миролюбиво увещевательным тоном проговорил:

– Охолони! Ишь разбушевался! Счастья ты своего не понимаешь. Ну да разберёшься ещё. Пойду я. Мы со Степанко на соседнем участке живём, как выйдешь, дом слева. А меня Федотом кличут. Ты, как остынешь да подразберёшься, заходи в гости. Мало нас осталось, надо держаться вместе, – снова вздохнул Федот и вразвалочку, слегка припрыгивая, пошёл в свою сторону.

Акакий несколько раз тяжело и шумно вздохнул-выдохнул, стараясь хоть немного успокоиться и вернуть себе вновь нарушенное равновесие. «Вот ведь тоже выдал "В гости!", ирод!» – наконец успокоившись, фыркнул он.

Устав от пережитого, Акакий уселся на краешек табурета и, продолжая тихонечко покачивать колыбель, крепко задумался. На его удивление, Федот вовсе не выглядел вредным и ехидным, как это полагалось любому уважающему себя дворовому. Даже удачно подколов домового, тот ни единой ухмылкой не показал своего злорадства над его, Акашиным, незавидным положением. «Может, я действительно чего не понимаю?» – озадаченно подумал Акакий и посмотрел на кроху.

Малютка уже совсем успокоился и в данный момент хоть и не спал, но был занят тем, что сосредоточенно изучал пальцы на своей ноге, подтянув её к себе обеими ручонками.

«Что толку горевать, когда принимать хозяйство всё равно надобно, какое уж ни на есть», – покорившись неизбежности, наконец заключил Акакий и решительно отправился исследовать новый дом по второму кругу, но уже со всей своей обычной обстоятельностью.

Глава 3. Осмотр хозяйства

Первым делом Акакий, уже без паники, не спеша и вдумчиво вновь обошёл помещение. Осмотрел тяжёлые металлические двери, в проёме которых висела люлька, – они куда больше подошли бы на роль ворот в какой-нибудь крепости. Внимательно оглядел и дотронулся своими большими грубыми руками до равнодушных каменных стен без следов извёстки. Исследовал незамысловатую хозяйственно-огородную утварь. Тщательно осмотрел и ощупал со всех сторон деревянный верстак, весьма потрёпанный и ранее часто используемый, – до сих пор хранивший память об умелых руках, но сейчас заставленный чем ни попадя. Заглянул в доверху заполненные ящики с инструментами.

Задумался, обнаружив сбоку не сразу замеченную им неказистую деревянную дверь, заставленную мётлами, лопатами и тяпками: «Заброшенная подсобка? Неужели жильцам лень дверь открыть, чтобы поставить лопаты внутрь? Али она для чего другого предназначена?».

Сбоку от ковра в дальней части комнаты нашёлся люк, явно ведущий в погреб. Было видно, что им, хоть и не часто, но пользовались. С одной стороны, это хорошо, ведь погреб – непременная часть быта, без которого обычной деревенской семье невозможно существовать, – иначе как хранить припасы на зиму? С другой, это ещё сильнее озадачило Акакия.

Погреб говорил о том, что помещение изначально задумывалось, как дом. Его всегда копают первым, когда строят новое жильё, отселяясь от родителей или переезжая. Но при этом люк погреба обыкновенно стараются разместить поближе к кухне, чтобы было недалеко бегать за соленьями при готовке пищи. А вслед за погребом, прежде чем возводить стены и крышу, всегда ставят печь. Но именно печи-то тут и нет, как и вообще ничего, что хоть как-то напоминало бы на кухню или обеденную зону.

Всё выглядело так, словно этот дом по какой-то непонятной причине построили в виде ящика, поставленного прямо на землю. Будто люди выкопали погреб и после этого просто возвели вокруг стены и потолок, не удосужившись ни поставить печь, ни настелить нормальный деревянный пол, ни побелить извёсткой стены. Но это было просто невозможно, непостижимо, немыслимо! Как выжить зимой без печи?! Не говоря уж о том, что и еду тоже готовить где-то надобно. Не на открытом же огне, как в каком-нибудь военном походе или на дальнем покосе, когда до ближайшего поселения топать и топать.

Размышляя таким образом, Акакий пришёл к выводу, что по-настоящему проживать в этой комнате решительно невозможно. Даже если ему не повезло теперь жить у погорельцев, и им просто-таки пришлось переселиться в это нечто среднее между каменным сараем и столярной мастерской, жилым духом здесь точно не пахло. Даже погорельцам нужно из чего-то есть и пить, на чём-то спать. Не на этом же жутком ковре с плесенью, в самом деле! Верстак есть, и рубанок вон даже среди инструментов лежит, так что какой ни на есть, а мало-мальский настил для спанья настоящий мужик с таким инструментом своему семейству бы сделал.

«Положим, что мои нынешние все же погорельцы, а строение не было задумано изначально, как дом, – озабочено рассуждал Акакий про себя. – Добрые соседи просто пустили незадачливое семейство пожить в какой-то каменный пристрой. И погреб этот у соседей вовсе не основной, а как дополнительный выкопан. А столуются и спят они где-то в другом месте, вместе с хозяевами этой неприбранной…»

Он никак не мог подобрать слова для обозначения этого помещения. На мастерскую оно точно не тянуло, – ни один хозяин такого бардака и нагромождения ненужных вещей в своей мастерской бы не потерпел. Но и верстак с инструментами где попало тоже обычно не ставят…

Послышались быстрые лёгкие шаги. Акакий тихонько попятился и как можно плотнее вжался в проём между двумя ящиками. Замер, сливаясь с инструментами и становясь почти незаметным даже самому внимательному человеческому глазу.

На самом деле редко кто из людей, а тем более взрослых, обладал способностью видеть домовых, но тем не менее изредка такие всё же попадались. Не зная обитателей своего нового дома, Акакий решил, что осторожность не помешает, и поостерёгся.

К колыбельке подошла молодуха. Впрочем, сейчас назвать её так у Акакия язык бы не повернулся. До молодых дородных крестьянских девок, про которых можно было сказать «кровь с молоком», матери младенчика было далеко. Она была явно старше, чем обычная деревенская деваха, выкармливающая первенца. На лицо вроде симпатичная, но какая-то слишком уж худосочная и бледная.

«Неужто чахоточная?» – подумал он. Акакий видел такое пару веков тому назад в своей деревне, – обычно именно так выглядели домочадцы дворянского семейства, изредка выбиравшиеся из столицы в своё родовое имение.

Одета хозяйка была в лёгкие простые мужского кроя широкие штаны и рубаху с чужого плеча, – «Ну, точно погорельцы!», – но не босая, а в лёгкой странной обувке, больше напоминающей просто подошву с тонкими ремешками поверх пальцев.

Нахмуренный лоб пересекала морщинка, выдавая тяжёлые думы. Выражение лица было сердитым и озабоченным, а складка на лбу и напряжённый взгляд делали лицо почти старым и каким-то очень уставшим.

Хозяйка скорым шагом подошла к колыбельке. Увидев, что ребятёнок уже проснулся и радостно загулил при виде неё, улыбнулась. Морщинка тут же исчезла, разгладив высокий лоб. Мягкая улыбка преобразила лицо, сделав его значительно моложе и миловиднее.

Только сейчас Акакий вдруг почувствовал мягкое, исходящее от молодухи тепло, незаметное людям, но всегда подсознательно ощущаемое ими, – от которого всем поблизости становится хорошо и радостно на душе, – и за которое домовые особенно любили крестьянские дома с крепкими и ладными семьями.

Потерянного Акакия накрыло почти забытым, стремительно наполняющим его ощущением благодатного человеческого тепла. Только тут ему, наконец, немного полегчало.

«Ну хоть настоящая МАТЬ, слава всем небожителям и Велесу! – выдохнул он, – Быть может, всё и в самом деле не так плохо? А ежели мужик с руками, так, глядишь, и нормальный дом с печью справит… Всё ж таки, что это с ними приключилось? И где это я?»

Убедившись, что мать дитяти, как и большинство людей, его совершенно не замечает, Акакий решил продолжить осмотр снаружи, тем более что младенчик теперь был под присмотром.

Озадаченный домовой вышел из тяжёлых ворот и огляделся. Была середина лета, по времени около полудня. Высокое солнце припекало, и на дворе было очень жарко.

Прямо перед Акакием открывалась небольшая ровная зелёная поляна с очень короткой травой, – такие поляны бывают на опушках леса, где регулярно выпасают скот. Но ни самих коров или коз, ни непременных следов их выпаса видно не было. Это удивляло, впрочем, уже не слишком сильно.

Правее высилась баня. Баня была знатной! Срубленная, как и полагается, из толстых круглых сосновых брёвен, теперь уже потемневших от времени, она гордо и основательно стояла на своём постаменте. Над крышей виднелась печная труба. Аккуратное крыльцо бани и непривычно большое окно предбанника внимательно смотрели в сторону ворот, откуда вышел домовой.

Очередной неожиданностью стал вьюн, который плотно и очень густо обвил баню снаружи, забравшись под крышу. Акакий не особо разбирался в растениях, но таких точно ранее не видел. Впрочем, название незнакомого растения его волновало в последнюю очередь – «чай, не леший!», – а вот само наличие вьюна в таком плотном соседстве с банькой изрядно рассердило.

«Ежели они погорельцы, то жизнь уму-разуму явно не учит. Кто ж позволяет под крышу вьюнцам-то залазить! Ведь доберётся до трубы, – нагреется да вспыхнет, – беды не миновать!».

Тем не менее, несмотря на эту явную неразумность его нового семейства, наличие бани весьма приободрило и порадовало Акакия.

Левее поляны, отделённый неглубокой межой, начинался соседский участок, на котором стоял большой и тоже бревенчатый дом, скорее даже терем. Обширный подклет, высокое крыльцо и мощная двускатная крыша внушали уважение. Труба, величаво возвышающаяся над крышей, прямо заявляла, что уж в этом-то доме с печью всё было в порядке.

«Ух ты, о двух этажах! Знатно, знатно. Поди, соседи моих погорельцев и есть, – хмыкнул Акакий, вспомнив, как недавний знакомец Федот пригласил его в гости. – Видать, и в самом деле добрые соседи, коль даже мало-мальской изгороди между друг другом не поставили».

Соседский дом стоял от дороги довольно далеко и не имел даже палисадника, зато почти у самой дороги перед домом внезапно обнаружились неказистые грядки с морковью, свёклой и зеленью. Акакий невольно поморщился.

Через каменистую дорогу, на отдалении, стоял ещё один довольно большой двухэтажный дом. «Экие богатеи тут живут!». Перед ним тоже стройными рядами располагались гряды с посадками. Какой-то намёк на цветник был только у самого дома, почти спрятанный от посторонних глаз. Зато сразу за домом, отделённый от него всего парой саженей, стоял высокий забор, за которым начинался тёмный, густой лес.

«Ничего не понимаю, – в очередной раз удивился Акакий, – как так? Огороды да баня наружу торчат, на самом красном месте, а такой знатный дом к лесу притулился, как на задворках спрятанный. Это что же такое происходит в миру-то? Всё как с ног на голову перевернулось!».

Стена Акакьева нового дома снаружи не отличалась по виду от внутренней, – такая же серая и неприглядно шероховатая. Намереваясь обойти свой земельно-каменный пристрой по кругу, он свернул за угол и обнаружил идущую вдоль стены короткую тропинку. Заканчивалась та аккурат у маленького деревянного «скворешника» с неожиданно красивой ярко-вишнёвой крышей. Назначение этого строения сложно было с чем-то перепутать. Почти сразу за ним, через неглубокую межу начиналось заросшее, давно заброшенное поле, полного крапивных зарослей и ивовых кустов.

Акакий завернул ещё за один угол и на мгновение опешил. Эта стена была явно длиннее, чем ширина комнаты. «Ах, точно! Там же дверь в подсобку была. Только что-то уж больно большая подсобка получается, – прикидывал про себя он, – шагов 20 моих-то будет. Это ж кому такая огромная подсобка может понадобиться?».

Он прошёл вдоль стены, считая шаги и любуясь растущими рядом с ним плодовыми деревьями. Порадовался обилию яблочек на большой красивой яблоне, одобрительно хмыкнул: «Кормилица!».

За яблонькой обнаружилась ещё одна, сильно меньше первой, и…

– Слива! Да уж ты ну ж ты! – воскликнул Акакий, не без труда признавая небольшие жёлтые округлые плоды.

Этот фрукт он и видывал-то всего один раз, а на вкус даже пробовать не доводилось. Случилась как-то оказия, что прапрапрадед его последнего хозяина, будучи ещё крепостным, сумел услужить барину. Так тот его от щедрот одарил целой горстью этаких плодов, детишек побаловать, – привезли ему откуда-то из-за границ. А тут прямо рядом с земляным сараем, да ещё и без забора этакая невидаль растёт! «Ну дела-а-а-а…».

Он снова завернул за угол. Небольшие и изрядно-таки заросшие грядки с хилым урожаем. За очередной межой ещё один дом, – уже поменьше прочих соседских, в один этаж, но тоже довольно большой и широкий, – хорошая изба вполне себе зажиточных хозяев. Самый скромный по сравнению с соседскими, этот дом был поставлен чин по чину, – окнами на дорогу и небольшим красивым палисадником перед ним, с разнообразными, необычно крупными и яркими цветами.

Акакий задумался. По всему выходило, что земли вокруг дома всего ничего, раз куда ни поверни – везде соседские дома стоят.

«Ежели за домом хозяйская землица, отчего ж не возделывают, с чего кормятся? А если не ихняя, – тем паче. Совсем мало для пропитания-то будет… Отчего сплошь поляны оставлены? Али в другом месте где сады-огороды расположены?».

Размышляя таким образом, Акакий дошёл до «своей» бани, заодно проверяя догадку, – вдруг здесь палисадник перед баней? Странно, конечно, этак было бы, но ведь и саму баню на красное место не ставят обычно. Однако там он обнаружил только заросли малины, изрядно заросшие сорняками, да крохотную тепличку из старых окон с тут и там отколотыми стёклами. Сквозь стекла были видны уже начавшие желтеть лианы огуречных кустов.