Царица ночи

– Об этой битве будут слагать легенды! – продолжил воевода. Матвей подъехал ближе к нему, по-прежнему не произнося ни слова, но глядя только на Фаю. За ним следовали его братья; у одного рука была на перевязи, у другого щеку рассекал шрам, и Фая услышала, как где-то рядом зашептала благодарность Варвара. – Столь разными казались соперники, но не уступали друг другу в силе. Зверь гонялся за Матвеем и все не мог достать его, крича от бешенства и призывая на его голову проклятия. Матвей нанес три раны – две мечом, одну щитом, – прежде чем меч нашел его самого.

Опустив взгляд, Фая увидела, как воевода показал на полоску разорванной ткани на боку Матвея. Та побагровела от засохшей крови. Рана была смертельной. Но добытый накануне оберег вернул Матвея к жизни. Марена сдержала слово. Глаза Фаи наполнились слезами, и она поспешно вытерла их трясущейся рукой.

– Мы все верили, что он погиб, – продолжал воевода. – Зверь опустился на колени и уже занес над ним свой нож, чтобы завершить поединок кровавым ритуалом. Но затем случилось чудо! Чудо, посланное нам богами, – его охрипший голос возвысился, будто пытаясь добраться до их небесной обители. Все притихли в ожидании продолжения. С гордостью посмотрев на племянника, воевода сказал: – Матвей перехватил нож, и зверь перерезал себе горло. После этого никто не сомневался в исходе битвы.

Толпа разразилась восторженными, исступленными криками, затихнув на несколько мгновений, когда Матвей впервые за все время заговорил, протянув руку к Фае:

– Я будто оказался на дне мрачной пропасти, но затем услышал родной голос и вновь увидел свет. Меня спасло благословение моей милой!

Больше всего на свете Фая желала коснуться его, хотя бы края рубахи, чтобы убедиться, что это был не сон и он действительно вернулся. Но она не смела. Согласно древнему обычаю, теперь воинам надлежало провести какое-то время отдельно от родных и близких. Связь с миром мертвых, которая становилась тем крепче, чем больше врагов они убили, должна была ослабнуть, чтобы не принести несчастья в мирной жизни. Лишь после этого они могли устроить пир и отпраздновать победу вместе с его семьей. Обнадеженная словами Варвары, Фая собиралась подготовить подарки и испечь пирог, который всегда хвалил Матвей.

Воевода приказал приготовить баню и отправляться в подготовленный лагерь на краю деревни, где они проведут три дня и четыре ночи, залечивая раны и благодаря богов и души предков за оказанную помощь. Пленных передали жрецам, чтобы те начинали подготовку к будущему жертвоприношению. Жители готовились провести ночь в молитвах о погибших и скорейшем исцелении раненых.

Фая, равнодушная к чужим похвалам и взглядам, послала Матвею улыбку, прошептав:

– Я буду ждать тебя.

Этот день обещал стать одним из счастливейших в ее жизни.

* * *

Память начала подводить Марфу все чаще. Даже самые обычные вещи, которые раньше она делала не задумываясь, теперь требовали больше времени и постоянной перепроверки.

Мать учила ее готовить сурью, когда Марфа была совсем маленькой девочкой. До сих пор она в любое время дня и ночи могла прочитать молитву, с которой ароматную смесь меда, молока и трав нужно было процедить через полотенце. Однако этим утром забыла слова. Не хотелось бы оскорбить богов после того, как они подарили им победу.

Марфа поставила сундук на стол, посчитав запах, похожий на пепельный, естественным: накануне они с Фаиной топили печь и мылись внутри по очереди, позволив дыму ползти по полу и стенам. Она отперла замок, откинула крышку и начала перебирать берестяные свитки.

Когда ее пальцы обжег холод, от неожиданности она не смогла вымолвить ни слова. Затем на смену ей пришел ужас. Едва сумев сделать выдох, помертвевшими пальцами она подняла свиток со дна сундука и уронила его обратно, заметив развязанный узел и тонкие выпуклые царапины – обратную сторону рисунков и надписей. Ей не нужно было разворачивать его, чтобы понять, что он остался прежним – будто и не было никогда того утра, когда она сожгла его в печке.

Руки сами нашли мешок с рунами, бесцеремонно бросили их на стол. Предсказание осталось прежним. У Марфы закружилась голова, а мысли сменяли одна другую, как будто она кружилась в быстром танце, открыв глаза. Она думала о собственной наивности, страшной неизбежности беды и беспомощности людей перед лицом высших сил, которые не всегда справедливы. Еще одна мысль была тихим и печальным вопросом: за что?

– Бабушка?

В голосе Фаины звучало беспокойство. Марфа знала, что выглядит странно, сидя перед распахнутым сундуком с невидящим взглядом, но не могла заставить себя пошевелиться или заговорить.

– Бабушка, я принесла воды и пришла узнать насчет обеда. Ты не брала из погреба мешок с пшеном? Все обыскала, не могу найти, а уже пора идти к лагерю. Три дня почти истекли.

– Тебе плохо? У тебя видение? – спросила она, не получив ответа, и села рядом. Тонкие пальцы коснулись плеча Марфы, и она вздрогнула, увидев в заботливости внучки еще одно напоминание о беспощадности жизни.

– Нет, голубка. Я просто задумалась, что принести на праздник, – мягко сказала она, чувствуя, как к сердцу вдруг подкатила нежность. За все годы, что Фаина жила с ней, она незаслуженно редко баловала ее лаской, и не потому, что на самом-то деле девушка попала к ней как рабыня. Просто она считала, что наличия крыши над головой и еды в погребе было более чем достаточно для проявления заботы. Мать Марфы была такой же – скупой на объятия и похвалу, но в душе заботливой.

Марфа накрыла руку Фаины и пригляделась к ней. Девушка все еще была очень бледна и приобрела странную привычку двигать левым плечом, будто поправляя рукав. Будто пытаясь справиться с неутихающей болью. Когда она сделала это снова, Марфу кольнуло странное подозрение.

– Не ушиблась ли ты, часом?

– Нет, бабушка, со мной все в порядке, – ответила Фаина. Ее глаза на короткое мгновение метнулись к сундуку, и уголки губ дрогнули в улыбке, которая не принесла Марфе желанного облегчения.

– И не хочешь ничего мне рассказать?

– Разве что мне не терпится увидеть Матвея, но ты это и так знаешь.

– Знаю. Как чудесно помогло ему на поединке твое благословение, – сказала самой себе Марфа, отстранившись и захлопывая крышку сундука с громким стуком. – Будто в кольчуге невидимой был, раз после такой раны выжил. Откроешь мне свой секрет?

– Нет тут секрета. Матвей мне дороже всех на свете, – сказала Фаина, поднимаясь на ноги. – И я молилась, чтобы ему сохранили жизнь.

– Кому же молилась?

– Известно кому.

– Ночью, у реки?

Девушка вздрогнула, будто Марфа ее ударила.

– Ты была не против, чтобы я увиделась с Матвеем.

– С ним ли? – Марфа сделала вид, что не верит ей, цепляясь за последнюю крохотную надежду, что ошиблась и свиток появился в сундуке только сейчас.

– В чем же, как ты считаешь, я провинилась? – Голос Фаины стал тише, но тверже. Злее. – Неужто это грех – быть с тем, кто мил, в ночь перед смертной битвой?

– Считаю, что ты сделала то, о чем можешь очень горько пожалеть. Где ты была – отвечай мне сейчас же! А лучше скажи, не появился ли у тебя шрам, боль от которого не унять.

Никогда так не кричала на нее Марфа, но ярость в ее голосе была направлена совсем не на девушку. Та пятилась к двери, выглядя так, словно вот-вот бросится бежать.

– Бабушка, прошу, – начала Фаина, и едва сдерживаемый страх в ее голосе сказал Марфе все, что она хотела знать. Стены горницы давили со всех сторон, вытесняя свет и воздух, источая холод. – Не надо вопросов. Ты погубишь нас.

– Я уже тебя погубила, – еле слышно пробормотала Марфа. – Не смогла уберечь. Нужно было объяснить тебе все еще очень давно. Тогда ты бы поняла.

– Что поняла? Ты тоже совершала подобный обряд?

Марфа тяжело вздохнула:

– Нет. Но мне известна его сила. Фаина, послушай меня. Если смерть сделала выбор, ничто на свете не изменит его. Даже воля тех, кто намного могущественнее нас, бессильна перед ее древностью. Ты можешь пытаться спастись или спасти, не из корысти, а во имя добра, но только навлечешь на себя беду. Той ночью твоя слабость была использована против тебя.

– Ошибаешься. Мои чувства к Матвею совсем не слабость. – Фаина смотрела на нее с жалостью, пропустив мимо ушей угрозу. – Благодаря ей я наконец-то чувствую, что живу не зря.

– Несчастное дитя. Как сильно ты мечтаешь обрести утешение в семье, ведь в детстве тебя лишили его с такой грубостью. Отец продал тебя в рабство в обмен на пищу и кров перед началом новых странствий. После смерти обеих жен он возомнил себя волхвом, которому ребенок будет лишь помехой. Ты пыталась убежать, но заблудилась в лесу. Затем лежала в горячке, умоляя помочь тебе забыть его навсегда. Твое желание было понятно. Мои снадобья исцелили твое тело, домашние духи – душу. Ты стала мне послушной ученицей, заботливой помощницей, и ты будешь хорошей женой Матвею. Я не буду смотреть, как изуродуют твою природу. Пусть Марена забирает мою душу и оставит вам жизнь, которую вы заслуживаете.

Марфа не сказала вслух ничего из этого.

– Будем надеяться, пока что беды не случится. Иди, а я тут закончу.

* * *

Фая шагала к лагерю быстро, спеша к Матвею и одновременно пытаясь убежать от слов бабушки. Она не понимала, откуда та могла узнать правду, но верила, что их с Мареной соглашение останется в тайне. У нее не будет причин забирать назад свой дар. Сколько бы лет ни осталось Фае, она будет каждый день воздавать духу хвалу, а после… Что случится после, не так важно, если за плечами у нее будет жизнь с Матвеем и их семьей.

Эта мысль отогнала страх, закравшийся в ее душу. Фая улыбнулась лучам солнца, которое только начинало свой бег по небу, и, миновав последние дворы, спустилась к реке, рядом с которой на лугу и разбили временный лагерь.

Они должны были выйти за пределы шатров после последней общей молитвы. Фая слушала приглушенные голоса жрецов, позволив себе восхищаться сверкающими бликами на поверхности реки под смех детей и тихие разговоры взрослых, ожидавших родных. Та же нежная золотистая дымка наполняла небо над их головами, что и в день битвы, но, если тогда утро было для нее блеклым, холодным из-за полнившей воздух тревоги, сейчас она наслаждалась каждым его мгновением.

Когда краешек солнца показался из-за леса, голоса в лагере наконец-то стихли. Сердце Фаи забилось сильнее, полное нетерпения и предвкушения. Со дня их первого поцелуя они никогда не разлучались более чем на день, но Фая могла подождать еще немного. Разумеется, сперва семья Матвея должна будет собраться на молитву предкам; только после этого они наконец-то смогут остаться наедине.

Идя так, чтобы солнце оказалось за спиной, освещая им путь, воины начали покидать лагерь. Жены и невесты бросались им на шеи, дети прижимались к ногам, родители целовали в лоб. Фая посторонилась, чтобы не мешать воссоединению очередной семьи, и встала на цыпочки, высматривая Матвея.

– В добром здравии он, просто замешкался, – сообщил ей деревенский лекарь, проходя мимо. – Подарок твой ищет в шатре, видать, обронил.

Фая весело рассмеялась – она и думать забыла об обещанном подарке. Мимо прошли остальные Рокотовы, поприветствовав ее кивками и даже улыбками, на которые она ответила. В тот момент она была способна на одну лишь радость, а все прошлые обиды оказались забыты. Даже саднящая боль в груди на какое-то время стихла.

Матвей вышел из лагеря одним из последних, и Фая, не чувствуя под собой ног, побежала навстречу. Он поймал ее в объятия, слегка пошатнувшись, и зарылся лицом в шею. Она слышала, как он повторяет ее имя, щекоча губами кожу, но сама не могла произнести и слова, переполненная чувствами от его близости и жмурясь от бросившегося в глаза солнца. Казалось, впервые за все время, что они были в разлуке, она могла свободно дышать. Одна ее рука мягко гладила его по волосам, другая по спине, и, когда его колени подогнулись, Фая села на землю вместе с ним. Ей пришлось отстраниться, чтобы наконец-то увидеть его лицо и осыпать его поцелуями, и, когда он засмеялся ей в губы, она поняла, что еще не слышала ничего прекраснее этого тихого звука.

– Я очень скучала, – сказала Фая и добавила со строгостью, обращенной к воображаемым врагам: – Пусть это будет первый и последний раз, когда тебе пришлось уйти.

– Следующий, кто осмелится пойти на нас в атаку, познает гнев моей милой, – без насмешки, но с нежностью произнес Матвей, обвивая ее руками. – Я научу тебя биться на мечах перед нашим путешествием. Тебе не будет равных в бою.

Рядом раздались смешки. Фая и не подозревала, что у них были зрители. Матвей продолжил тише и медленнее, глядя только на нее:

– Ты была в моих мыслях каждое мгновение дня и ночи. Даже сейчас, пока я искал подарок, мне почудилось, что ты была рядом и направила мою руку своей. Только подумай, прикоснулась как наяву и сразу исчезла. Но глаза, мне показалось, были другими, золотистыми… Зеленые мне нравятся куда больше.

Фаю кольнула странная, совершенно неуместная сейчас тревога, и она отмахнулась от нее, засмеявшись. Матвей часто говорил, что ее глаза были яркими, как освещенный солнцем лес. Он потянулся к суме на поясе.

– Сейчас найду его, он здесь… – Он сглотнул и нахмурился, откинувшись назад, так что ей пришлось вытянуть обе руки, чтобы не разрывать объятия. – Сейчас, сейчас…

Его пальцы заметно дрожали, и, когда он отпустил ее талию, чтобы опереться о землю, Фая почувствовала, как улыбка сползает с лица.

– Матвей, что не так?

– Сам не знаю. В глазах потемнело. – Он провел по лицу рукой, и она бессильно упала на колени. Матвей покачал головой, послав ей веселый взгляд из-под упавших на лоб волос. – Видимо, никак не могу прийти в себя от радости. Я ведь тоже скучал по тебе, душа моя.

– У тебя что-то болит? – Она провела рукой по его боку, куда была нанесена смертельная рана, но не обнаружила там крови, а Матвей даже не поморщился.

– Нет, нет. – Юноша улыбнулся, прикрыв глаза, и тихо вздохнул. Его сильные плечи поникли. – Только передохну минуту. Я ведь должен отдать тебе…

Фая не смогла сдержать дрожь, прокатившуюся по телу из-за ужасного предчувствия. Она взяла ослабевшую руку Матвея и поднесла к губам. Та была холоднее, чем всего несколько мгновений назад, когда он обнимал ее, и на этот раз отогнать тревогу не получилось. Сердце будто повисло в ее груди тяжелым камнем. Когда Фая заговорила, ее голос дрожал.

– Матвей, пожалуйста…

Она сама не знала, о чем просит, прижав к груди их соединенные руки – обычные слова и молитвы ускользали прочь под его затуманенным взглядом. Он потерял равновесие, и она тут же подвинулась, чтобы положить его голову себе на колени. Фая коснулась его груди, чувствуя знакомые очертания оберегов рядом с сердцем и мысленно прося о помощи все существующие в мире силы. Она не понимала, как солнце еще могло продолжать светить, когда ей было так страшно.

– Фая.

В глазах Матвея сияла та же нежность, что звучала в имени, которое он ей дал, и на мгновение она поверила, что была услышана. Он пробежал взглядом по ее лицу и попытался улыбнуться. Фая открыла рот, чтобы ответить, но его глаза уже закрылись. Голова откинулась назад, и хватка на ее пальцах ослабла.

Все произошло быстрее, чем она была способна осознать. Фая смотрела на Матвея не отрываясь, позволив миру вокруг замереть и потерять очертания. Ее окружил плотный шум, как бывает, когда погружаешься под воду с головой. Она не чувствовала ничего, кроме тяжести его тела у себя на коленях, и продолжала держать его руку, другую прижимая к груди. Она ждала, когда снова почувствует под ладонью знакомый стук сердца. Это должно было вот-вот случиться. Нужно просто немного подождать.

Собравшиеся вокруг них люди заволновались. Лекарь, все это время наблюдавший за парой, поспешил на помощь сидевшей неподвижно Фае. Присев на корточки, он коснулся шеи Матвея и отпрянул в ужасе.

– Мертв! – воскликнул он. – Он был здоров и полон сил этим утром! А теперь он мертв!

Слова достигли ушей Фаи, однако были абсолютно лишены смысла. С тем же успехом лекарь мог говорить на другом языке. Затем раздались крики; и до них ей не было никакого дела. Но вот когда кто-то третий попытался поднять Матвея с ее колен, она вмиг вынырнула из оцепенения.

– Нет! – изо всех сил закричала она, с яростью глядя в глаза Бориса Рокотова и сжимая рубашку Матвея в кулаке. Воевода отпрянул от неожиданности. – Прочь! Не смей прикасаться к нему!

– Ему же Фаинка явилась, – громко заметил рыбак, за которого она так и не вышла замуж. – Еще и желтоглазой предстала, будто сова. Что это за благословение такое, которое потом отбирает жизнь, а?

Вопрос после столь ужасного несчастья был вполне естественный: все помнили, что сказал Матвей после битвы. Вокруг зароптали. Затем кто-то предложил:

– Убери ее отсюда, а ну как он оживет.

Когда Фая почувствовала на талии несколько чужих рук, то наклонилась, прижимаясь к Матвею всем телом, чтобы их нельзя было разделить. Криков становилось все больше, они отзывались в ее голове жутким эхом, и ей не оставалось ничего, кроме как кричать в ответ, надеясь, что они стихнут. Часть ее верила, что так она сможет хотя бы немного унять растущую внутри боль, которая сжимала легкие и резала грудь хуже ножа. У этой боли был голос, говоривший вещи, ужаснее которых она не слышала за всю жизнь.

Он уже не проснется. Ты осталась одна.

Фая закричала громче, желая заглушить голос, и из ее глаз брызнули первые слезы, окропившие траву и шею Матвея. Теперь ее, казалось, тянули во все стороны, били по бокам, и его рубашка начала трещать. Фая со всхлипом ухватилась за нее крепче, зная, что если отпустит, то боль захлестнет ее целиком и она уже не сможет сопротивляться. Она не знала, сколько времени провела так, из последних сил цепляясь за Матвея, пока не почувствовала сильный удар в затылок и перед глазами посреди хаоса из криков не вспыхнула болью белизна. Всего на мгновение ее предательские пальцы разжались, и Фая поняла, что ее тащат за волосы и рубаху куда-то прочь. Затекшие ноги отказывались слушаться, и, пока перед глазами плясали разноцветные точки, она брыкалась и вслепую махала руками, надеясь освободиться.

Щеку и губы вдруг обожгла боль, и Фая захлебнулась от крика, ударив кулаком в ответ, но промахнулась. Она не понимала, где находится, далеко ли от реки, но слабый запах тины подсказал ей, что берег был совсем рядом. Чьи-то ногти впились ей в голову, заставляя поднять взгляд, и она вдруг неожиданно четко увидела перед собой залитое слезами и искаженное яростью лицо Варвары.

– Змеиное отродье, проклятая ведьма, – шипела она. В ее карих глазах не было и следа тепла, которым отличался Матвей. – Искала невинные души для своих черных дел. Приворожила моего сына, чтобы забрать его жизнь.

Фая попыталась покачать головой, но в затылке тут же вспыхнула боль.

– Думала обмануть нас, притворяясь человеком?

– Небось и собственную мать так же убила, дрянь, – рявкнул кто-то справа. – Оттуда и веснушки.

За спиной Варвары собрались жители деревни, многие из которых еще этим утром улыбались и приветливо кивали Фае. Сейчас на их лицах были написаны ужас и отвращение. Марфы нигде не было видно.

– Что там? – громко спросила Варвара, глядя куда-то ей за спину. Ее грубый голос изменился: теперь в нем звучала надежда. Матвей. Фая тоже попыталась обернуться, но Варвара держала ее слишком крепко. На запястье под рукавом чего-то не хватало, и с новой волной боли она осознала, что потеряла в траве подаренного им конька.

Когда ответа не последовало, по лицу женщины покатились новые слезы. Фая невольно вскрикнула, почувствовав, что ногти оцарапали ей кожу до крови, и ее глаза защипало.

– Не смей! – рявкнула ей в лицо Варвара, брызгая слюной. – У тебя нет права оплакивать Матвея.

Эти слова были хуже любого удара, лишив ее возможности дышать, говорить, даже подумать о чем-то, кроме наполнившей ее боли. Почувствовав теплую влагу на щеках, Фая услышала негодующие возгласы; кто-то приказал принести топор. Варвара силой наклонила ее к земле, другие руки схватили ее запястья. Мокрая трава щекотала Фае губы, лезла в глаза, но она не пыталась высвободиться и не кричала, обессилев от горя.

За ее спиной раздались шаги, затем короткий свист топора, и голову с резкой болью дернуло назад. Фая поняла, что ей только что отсекли косу. Волосы были главным символом красоты и гордостью любой женщины, и потерять их было невообразимым позором. Для ведьмы это к тому же значило лишиться своих сил.

Сами того не зная, сейчас эти люди спасли ее от еще большей муки: всякий раз, заплетая волосы, она бы вспоминала моменты, когда это делал для нее Матвей, и какое удовольствие ему доставляло распускать их, когда они оставались наедине. Губы Фаи изогнулись в слабой улыбке.

– Еще и улыбается, мерзавка! – воскликнул старший брат Матвея. По ногам пришелся сильный пинок, и Фая инстинктивно прижала колени к груди, сворачиваясь в клубок. Криво отрубленные волосы упали ей на щеку.

Другой удар был по локтю, и всю руку пронзила судорога, заставившая ее зажмуриться. «Не открывай глаза, – твердила про себя Фая, находя в этих трех словах убежище от боли, сопровождавшей остальные удары. – Не открывай глаза. Это ничего не исправит».

Боги, но терпеть становилось все сложнее.

– Остановитесь, безумцы! – закричал задыхающийся голос Марфы совсем рядом. – Почто губите девочку? Не знаете, что ли, на что способны эти звери? Окропили меч перед поединком ядом, тот и отравил Матвея!

– Что же, теперь и другие из нас погибнут? – прогремел рядом воевода. – Не говори чепухи, Марфа, мы молились три дня кряду, а жрецы принесли пленников в жертву. Боги очистили нас от скверны.

– Не ты ли говорил, что Матвея во время поединка осыпали проклятиями? – не сдавалась Марфа. – Кто знает, на какую сделку со своими черными богами они пошли?

Сделка.

Шок от внезапной потери Матвея на какое-то время вытеснил из разума Фаи мысль о Марене. Та приняла ее жертву и обещала, что благословение потеряет силу, только если Фая не будет первой женщиной, которая его коснется. Условие было выполнено. Матвей даже сказал, что чувствовал ее прикосновение еще в шатре.

Лишь глаза были другими, золотистыми.

Голос Матвея соединился с воспоминанием о ритуале в лесу, и Фая вздрогнула всем телом, будто снова ощутила холод ночи. Но вместо ужаса, овладевшего ею в тот момент, сейчас она чувствовала, как внутри клокочет ярость. Она наполнила колотящееся сердце, которому стало тесно в груди, и вернула измученному телу силу. Пинки на какое-то время прекратились – люди внимательно слушали спор Марфы и воеводы, – и забытая всеми Фая медленно повернула голову.

Между ногами собравшихся рядом людей ей был виден вход в лагерь. Двое мужчин уносили тело Матвея к ожидавшей их лошади, чтобы вернуть в деревню и подготовить к похоронам. На месте его смерти, как огромная ворона, застыла закутанная в черные одежды фигура. Фая знала, что ее взгляд был устремлен на нее, – и когда всего на мгновение уродливая старуха преобразилась в ее ухмыляющегося двойника с янтарными глазами, поняла всю глубину ее обмана.

– Верни его, – одними губами произнесла она.

Марена открыла рот, и показалось, что она стояла совсем рядом, склонившись над Фаей и шепча ей на ухо без тени сожаления:

– Тебе больше нечего за него дать. И я говорила, что он может вернуться лишь раз.

Взгляды и улыбки во время их прошлого разговора обрели новый смысл. Марена не собиралась спасать Матвея; она решила забрать его себе, позволив Фае получить то, о чем она просила, – но всего на несколько мгновений. Фая наивно полагала, что времена, когда могущественные боги и духи опускались до игр со смертными людьми, как дети с потешками[8], давно остались в прошлом. Могли ли они, после всех молитв и подношений, испытывать хоть немного сострадания к существам, которые никогда не обретут ни подобной силы, ни бессмертия?

Нет, не могли, решила она, чувствуя на языке металлический привкус.

Марена, для которой сильные чувства делали души краше, обманула ее и пришла посмотреть на последствия. Прежде чем она могла снова исчезнуть, Фая сплюнула кровь и сказала, глядя ей в глаза и не сомневаясь, что она сможет услышать шепот:

– Проклинаю тебя.

Злорадно наблюдая, как ухмылка сползла с ее лица, она повторила это еще раз. Выступившие на щеках слезы сделали голос только сильнее.

– Проклинаю тебя!

Вокруг нее воцарилась мертвая тишина. Фая встала на колени, смутно отметив, насколько легче было теперь держать голову, когда концы волос только щекотали шею. Горло саднило от криков, но сейчас это лишь разжигало ее ярость.

– Фаина, замолчи, – в ужасе сказала Марфа, но осталась неуслышанной и не осмелилась приблизиться к девушке. После того, что случилось, та уже обрекла себя на смерть, и теперь женщина могла лишь наблюдать, как написанное рунами воплощается в жизнь.