Царица ночи

– Тогда прошу, прими вот это. – Матвей осторожно вытащил из сумы на поясе маленького деревянного конька и поставил на стол. – Пусть он защищает тебя от всех бед.

Фая взяла его обеими руками, рассматривая аккуратные ушки и вырезанные по бокам цветочные узоры. Таких оберегов она еще не видела.

– Это что, сереборинник?

– Да.На самом деле, – признался Матвей, – меня вдохновляют цветы, что ты посадила под окнами.

– Ты настоящий мастер, – откликнулась она, позволив себе быстрый взгляд в его сторону. – Спасибо за твою доброту. Ты что же, был учеником волхва, раз уверен, что он меня защитит?

– Помог как-то раз старцу, когда тот заплутал в лесу, – объяснил он, довольный, что ей понравился подарок. – А он в благодарность открыл мне секрет этого оберега.

– И научил тебя резьбе?

– Нет. – Его голос смягчился, став почти грустным. – Меня учил мой батюшка. Он и сейчас направляет мою руку, а во сне дает советы. Братья мне никогда не верят – считают, у него на небе есть более важные дела.

Фаю кольнула зависть. Своих родителей она не помнила, даже не могла сказать, от кого из двоих ей достались веснушки. Тонко плачет женский голос, кричит мужской, громко и грубо. Отцовская ладонь с силой толкает ее в спину, прямиком под ноги незнакомой тогда Марфы, со словами: «Плата за ночлег. Мне пора в путь». Вот и все воспоминания. Даже во снах родители к ней не приходили. Иногда Фая сомневалась, были бы они рады, узнав, что в доме Марфы, пусть и не всегда ласковой, она никогда не чувствовала себя рабыней.

Матвей нахмурился, наблюдая за ее лицом, и девушка поспешила ответить:

– Что ж, раз ты и правда так хорош, твой путь лежит прямо к княжескому двору. Сотворишь там чудеса заморским купцам на зависть и семье на радость. Глядишь, и за меня получится замолвить слово, – неловко пошутила она, коснувшись ожерелья из кусочков разноцветного дерева на шее.

Тут дверь открылась, и в хижину вошла Марфа, застыв в удивлении при виде гостя. Выслушав объяснение Фаи, она похвалила ее за находчивость и предложила Матвею остаться на скромный обед из каши и вяленого мяса, который он, немедленно согласившись, не переставал нахваливать. После Матвей еще раз поблагодарил ее за доброту и ушел. Фая начала убирать со стола и только тогда вспомнила, что не отдала ему мазь.

Она выбежала из избы. Услышав свое имя, юноша тут же вернулся к калитке и принял из ее рук завернутый в полотенце горшочек.

– Спасибо, Фаина. – Он улыбнулся, опустив взгляд себе под ноги, и вдруг сказал: – Вообще-то есть еще одна вещь, которую я хотел у тебя попросить.

– И что же? – Фая не скрывала любопытства в голосе. Неужто он говорит о свидании? Или… поцелуе?

– Цветок.

Он кивнул в сторону кустов сереборинника, посаженных в глубине. Фая очень дорожила ими и редко срывала цветы, но не нашла в себе силы отказать в просьбе Матвею. В его руке недавно раскрывшийся бутон с алыми лепестками казался маленьким и хрупким, и он держал его бережно.

– Просто цветок? – уточнила она, не понимая, чувствует ли облегчение или разочарование. – И для чего он тебе, Матвей? Куст из него будет расти долго.

– Я знаю. Я просто никогда не думал, что смогу однажды встретить такую красоту, – ответил Матвей, снова глядя на нее тем же пристальным взглядом. – Хочу всегда знать, что это был не сон.

Он говорил совсем не о цветке.

Сердце Фаи стучало так быстро, что она не решилась ответить вслух, боясь, что будет дрожать голос. К счастью, юноша, похоже, спешил и потому попрощался, удовлетворившись ее благодарной улыбкой. Остаток дня Фаю переполняло странное, ни на что не похожее волнение. Той же ночью она положила под подушку деревянного конька и совсем не удивилась, когда встретила Матвея во сне. То был очень хороший сон – они оказались вместе на берегу реки под ярким солнцем, и Фае было хорошо и спокойно. Но вот что случилось дальше, утром она вспомнить не смогла.

Наяву она думала о нем все чаще, разрываясь между противоположными чувствами. Невозможно было сдержать улыбку и успокоить сердце, стоило ненароком поймать его взгляд. В то же время она помнила, что в деревне хватало девушек куда моложе и красивее. Возможно, кто-то из них ему уже приглянулся, и в ночь Ивана Купалы они будут танцевать вместе и совершат брачный обряд. При этой мысли внутри у Фаи все холодело, и она усилием воли заставляла себя сосредоточиться на вышивке цветов на сарафане для грядущего праздника, поглядывая на принесенный из леса букет.

Если уж уготована жизнь в одиночестве, с горечью думала она, у нее останутся на память его оберег и улыбка, с которой он, сидя так близко, смотрел на нее и на эти цветы. Тем солнечным утром, когда она их собирала, было легко представить тихий лес ее княжеством, а себя – княгиней, за которой наблюдает суженый.

– Хочешь, погадаю для тебя на рунах? – предложила Марфа. От нее не укрылись ни взгляды, которые бросал на девушку Матвей во время обеда, ни то, как усердно она старалась не смотреть не него. Предсказание наконец-то сбывалось, в этом она была уверена. Однако Фая отказалась, не желая услышать подтверждение своим страхам.

Она не могла знать, что Матвей дожидался той же ночи с большим нетерпением. Он жалел, что не был здесь в Карачун[5], когда мужчины могли предъявить права на понравившихся красавиц в ритуальных играх и понять, взаимны ли их чувства. Ведь в ночь Купалы первыми свои намерения выражали именно девушки. Тем сильнее было удивление Фаи, когда на празднике у берега реки юноша из ее снов и мыслей не сводил с нее внимательного взгляда, словно надеялся заглянуть в самую душу, – а она была не в силах отвернуться, пока он не встал рядом с ней у костра. От него пахло еловой смолой и травами.

– Здравствуй, Фаина.

То, как преобразилось его лицо в тот момент, как нежно звучал голос, заворожило Фаю. Их двоих словно окутали чары, против которых были бессильны любые страхи и сомнения. И когда они взялись за руки, внутри девушки расцвело тепло, и сердцу пришлось биться чаще, чтобы справиться с ним.

Танцы сменились широким хороводом вокруг огня. Под бой барабанов и звон бубнов деревенские жители пели и смеялись, ускоряя шаг в такт одобрительным крикам и взмахивая соединенными руками. Для каждого бога из пантеона была заготовлена своя песня, прославляющая его силу, могущество и милосердие, без которых не было бы ни земли, ни неба, ни солнца или луны. В воздухе смешивались запахи сурьи[6], пота, горящих поленьев и речной воды, перед глазами плясали рыжие языки огня, но сильнее всего Фая ощущала крепкую хватку Матвея на своей ладони. Его улыбка, когда он смотрел на нее, становилась все ласковее, и пусть они не произнесли ни слова, это было и не нужно. В ту ночь Фая узнала, как много можно сказать взглядом, и, когда музыка смолкла и Матвей отпустил ее, почувствовала разочарование.

Не раздумывая, она впервые за много лет присоединилась к группе девушек, готовившихся к следующему ритуалу – выбору суженого. Многие хихикали, не ожидая увидеть в ней соперницу за желанное сердце. Матвей встал напротив, в одном ряду с другими женихами, и Фая услышала, как заулюлюкали его братья. Когда девушки побежали вперед, она могла лишь надеяться, что, пусть его плеч коснулись другие руки, он все же выберет ее.

После этого, переполненная возбуждением и восторгом, она бросилась в лес. Вокруг слышались девичий визг и смех, то и дело раздавался торжествующий мужской возглас, когда невеста была поймана. Холодная трава хлестала по ногам, ноги вязли во влажной земле, а света луны едва хватало, чтобы видеть очертания деревьев и растений. Огибая кусты, она ловко перепрыгнула через муравейник и выругалась, когда юбка зацепилась за колючки, едва не повалив ее на землю. Фая быстро огляделась по сторонам. В ушах шумела кровь, а сердце стучало о ребра так, словно было готово выскочить из груди.

– Кажется, я опоздал, – произнес хриплый голос.

Она вздрогнула и обернулась. Матвей стоял за ее спиной, держа в руке венок из сереборинника и дубовых веточек, который она потеряла на пути сюда. Его грудь вздымалась и опускалась, пока он пытался отдышаться.

– Тебя уже поймал лесной дух, – он кивнул на ее юбку и тихо засмеялся.

Фая снова резко дернула ткань, оставляя несколько клочков на колючках, и попятилась к залитой лунным светом поляне.

– А вот и нет. – Она не могла скрыть торжества в голосе.

Откинув со лба влажные волосы, Матвей следовал за ней. Его глаза мерцали, как угольки, и казалось, что весь остальной мир исчез, оставив их одних в серебристом сиянии. Встав почти вплотную, он откинул с ее плеча тяжелую косу и положил руку на шею, другой держа ее венок. Фая дрогнула, хотя он источал тепло подобно пламени.

– Ну, красавица, – сказал Матвей, – к княжескому двору отправимся вместе.

Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, о чем он говорил, и тогда на ее лице появилась широкая, счастливая улыбка. Никому прежде Матвея она ее не дарила.

– Сперва поцелуй меня, друг разлюбезный, – поддразнила она. – Вдруг передумаю.

Он не мешкая притянул ее к себе, обвивая рукой талию. Они разделили один поцелуй, затем еще один и еще, обретая уверенность в себе и друг в друге, и каждый раз звезды перед ее закрывшимися глазами вспыхивали ярче. Матвей шептал ей в губы ласковые слова, смеялся, что ни за что не позволил бы ей передумать, а Фая мечтала лишь о том, чтобы им никогда не пришлось возвращаться в деревню, нарушая уединение.

Много позже по пути обратно они нашли на земле венок Матвея. Фая взяла его себе, и всем стало ясно, что они выбрали друг друга. А затем, не обращая внимания на изумленные возгласы вокруг, они разбежались и перепрыгнули через священный костер, держась за руки, завершая обряд. Однажды они сыграют свадьбу.

* * *

Солнце закатилось слишком скоро. Матвей ушел, на прощанье крепко поцеловав Фаю. Собственное тело казалось ей невероятно тяжелым, как после целого дня работы в поле. У нее едва хватило сил на улыбку, но ради него она постаралась выглядеть бесстрашной, ничем не выдавая своих мыслей.

Тревога, сжимавшая ее сердце железным кулаком, боролась с безумной надеждой. Чувствуя каждый шаг, Фая зашла в горницу, закрыла за собой дверь и опустилась на колени перед старым сундуком, поставив рядом горящую лучину. Она знала, что это там хранились древние свитки, семейные реликвии Марфы – старинные целебные рецепты, молитвы, сказки и описания ритуалов. Прикасаться к некоторым из них она разрешала только в праздничные дни и с величайшей осторожностью. Другие и вовсе были для Фаи под запретом, и его нарушение сулило наказание розгами. Рука у Марфы была тяжелая, и прежде Фая не смела ослушаться прямого наказа.

Обнаружив, что сундук заперт, она не сдержала раздраженного вздоха. Ключ Марфа всегда носила при себе, как ей завещал отец. Тогда Фая взяла со стола нож и, щурясь в слабом свете, стала ковырять им в скважине. В деревне говорили, за неимением легендарной разрыв-травы он иногда мог заменить ключи. Наконец замок поддался, и Фая со стуком откинула тяжелую крышку на пол. В нос ударил странный запах пепла, и пламя лучины качнулось, едва не погаснув. Фая поежилась – казалось, окружавшая ее темнота стала холоднее и гуще и вот-вот поглотит свет.

Она неплохо умела читать и надеялась, что сможет найти что-то полезное. Идти за советом к жрецам не хотелось – они бы говорили только о том, что судьба каждого человека была предрешена и Фае следовало надеяться на благоприятный исход. Разложив перед собой на столе свитки, она с удивлением обнаружила, что один из них был холодным точно лед, а скреплявший его узел был развязан. Его-то она и решила посмотреть первым. Лист был таким тонким, что грозил разорваться при первом неосторожном движении. Развернув свиток, Фая не нашла там ни рисунков растений, ни описаний ритуальных костров. Вместо этого верхнюю часть бересты занимало изображение изогнутого моста через реку между двумя холмами. Берег одного из холмов усеивали черепа, а вместо солнца над мостом светила черная луна. Каждый ребенок знал легенду о Калиновом мосте и реке Смородине, разделявшей миры живых и мертвых, и Фая не сомневалась, что сейчас смотрела именно на них.

По спине пробежала дрожь, и она заставила себя перевести взгляд ниже, на ровный чернильный полукруг. Изображения луны, серпа, козы и ворона танцевали в хороводе, а прямо по центру был выписан ровный столбик слов, которые она искала. Фая прочитала их про себя несколько раз, стараясь запомнить наизусть, а когда закрыла глаза, они вспыхнули в темноте, точно написанные огнем. Собственное дыхание в тишине горницы казалось ей оглушительным.

К тому моменту как бабушка вернулась домой, свитки уже были спрятаны в сундук, на столе догорала лучина, а Фая сидела на лавке, прижав к сердцу подарок Матвея. Пальцы, заледеневшие после прикосновения к свитку, только-только начинали оттаивать.

– Не тревожься. – Бабушка потрепала ее по плечу и подошла к печи. Подобрав юбку, медленно поднялась по ступенькам и устроилась на перине. – Завтра все соберемся на капище и вознесем молитвы богам. Уберегут они наших воинов, и Матвей невредим вернется. Недаром слухи про Рокотовых ходят, что род они ведут от самого Перуна, которому девицы в лесах частенько приглядывались. И нам с Ярой сегодня теленок будто улыбнулся – а то добрая примета, сама знаешь.

Фая крепче сжала в руке конька. Ей очень хотелось попросить у бабушки совета, но она боялась, что та может запереть ее дома до самого возвращения Матвея. Она бы ничего не поняла… сама как-то сказала, что никогда не чувствовала то, что Фая.

– Боги нам помогут. Ложись спать.

На следующий день Фая, как и все женщины в деревне, готовила подношения. Они с Марфой не смогли бы привести к жертвенному алтарю быка, как более богатые соседи, зато испекли пироги с ягодами, капустой и грибами. Их аромат должен был задобрить богов. Пока Марфа перекладывала их на чистое полотенце, Фая спустилась в погреб за вареньем и соленьями, а после сплела столько цветочных венков, на сколько хватило в саду цветов. Вместе с остальными жителями деревни она прошла от капища на берегу реки до сторожевых башен у ворот, вознося молитвы богу сражений и грома Перуну. Затем воины во главе с верховным жрецом обратились к душам почивших предков, прося помочь в завтрашней битве. Матвей шел, держа Фаю за руку, и она знала, что он думает об отце. На плечо ему на короткий миг опустился шмель, и юноша просиял, благодарный за посланный знак. Фая с нежностью сжала его пальцы и, сосредоточившись на смутном воспоминании о собственных родителях, попыталась обратиться к ним, прося защитить Матвея. Но слова не шли, а сильнее всего оказалась мрачная мысль – с чего им отвечать сейчас, если раньше не было дела до дочери? Отогнав печаль, она обратилась мыслями к ельнику в лесной чаще, куда собиралась отправиться этой ночью. К счастью, на небе будет полная луна, которая наделит ее молитвы столь необходимой силой.

Матвей помог ей с Марфой отнести дары к капищу и положить на огромный священный камень, рядом с чашами с медом и горшками с кашей. Его белоснежная поверхность была испещрена трещинами и слабо мерцала в солнечном свете. За деревянными воротцами у подножия идолов Перуна, Велеса и Макоши уже стояли жрецы, готовившиеся разжечь костры в окружавших место рвах. Люди собирались на поляне перед капищем: юноши, мужчины и старики, готовящиеся завтра вступить в битву, их жены и дети. Ни на одежде, ни на лицах не было ни пятнышка грязи.

Взгляды были прикованы к ликам могущественных богов, высеченных на деревянных идолах, на чью помощь они сейчас уповали всей душой. Небо было ярко-голубым и безоблачным, светило солнце – добрый знак, что те были благосклонны. Теплый воздух стал густым от наполнившей поляну энергии, где смешались страх и благоговение. Фая могла почувствовать, как она проникает ей под кожу и пульсирует в жилах, подчиняя сердце своему ритму. Она знала, что и Матвей, и Марфа, и все остальные, стоя плечом к плечу, испытывают то же самое. Однако куда сильнее внутри нее было тянущее, тревожное чувство. Она потупилась, рассматривая вытоптанную траву под лаптями, чтобы ненароком не выдать себя. Бабушка сказала, что битва будет страшной, а смерть уже готова к встрече. Завтра их войско станет еще больше, и никто, даже верховный жрец, не смог бы сказать, проявят ли боги одинаковую благосклонность ко всем воинам – особенно если речь идет о младших сыновьях в большой семье.

Фаю прошиб озноб, как накануне, когда она держала в руках ледяной свиток. Следующая мысль была настолько жуткой, что она едва сдержала стон: в эту самую минуту их враги точно так же молили о помощи своих демонов, которых считали равными богам. Что, если завтра высшие силы будут вести собственный бой, попросту позабыв о людях? И призовут в свое войско души погибших воинов? Ее уверенность в принятом накануне решении тут же возросла.

Матвей мягко толкнул ее плечом, с немым вопросом заглядывая в глаза. Она покачала головой и выпрямилась, и, хотя лицо ее было спокойно, сердце в груди металось, как обезумевший перед охотником зверек. Пульс колотился в висках, почти заглушая молитву.

По восьми сторонам света вокруг капища вспыхнули ритуальные огни, выбрасывая снопы искр. Вслед за ними вместе со жрецами десятки голосов запели священную песню, вознося ее высоко к небесному царству Перуна.

* * *

После гадания на потрохах черного петуха, возвестившего о победе над вражеским войском, на капище было шумно и весело. Воины разделили с богами трапезу жертвенным быком, положив его останки в священное пламя у подножия идолов. Боевые крики пронзали сумеречный воздух, отточенные лезвия рассекали его подобно молниям.

Все это время Фае казалась, что она двигается и говорит будто во сне, повинуясь общему настроению, и сон оборвался, лишь когда Матвей разыскал ее и взял за руки. От него пахло огнем и дымом священного костра, над которым он вместе с остальными воинами закалял свой меч. В тот момент на его лице застыло суровое, даже свирепое выражение, и Фая с новой ясностью осознала: завтра он будет сражаться до последней капли крови.

Сейчас в его глазах горел огонь другого рода.

– Идем со мной, – тихо сказал он.

Фая согласилась не колеблясь. Матвей кивнул семье на прощанье, и впервые за все время она не увидела на лицах его братьев ни следа обычной насмешки. Они были не единственной парой, что желала провести наедине хотя бы несколько часов, чтобы у мужчины осталось достаточно времени для отдыха.

Всю дорогу до его двора они молчали. Сердце Фаи разрывалось между нежностью и страхом, и она очень боялась выдать последний. Вместо этого она сосредоточилась на звуке его ровного, спокойного дыхания и думала о том, что будет ждать их, когда он вернется с поля битвы. То были самые простые вещи – праздничный пирог с мясом из ее скудных запасов, который они разделят в саду; венок из луговых цветов у него на голове; новые уроки резьбы по дереву, после которых она наконец-то научится вырезать красивые цветы; танцы в огне купальского костра; первое из многих утро, когда она проснется его женой. Целые дни вместо украденных часов.

– Фая. – Матвей остановился у крыльца избы, поворачивая ее лицом к себе. Подняв к губам их соединенные руки, он поцеловал ее ладонь. – Ты дрожишь, душа моя.

Он не спрашивал ее почему и не уговаривал вспомнить, что совсем недавно предсказали жрецы. В его карих глазах были нежность и понимание, и Фая почувствовала, как к горлу подбираются предательские слезы. Но сейчас для них было не место и не время.

Она шагнула ближе, касаясь его бородатой щеки, и не сдержала улыбки при знакомом чувстве щекотки. Матвей накрыл ее губы своими, и она обвила руки вокруг его шеи, зарываясь пальцами в густые волосы. Он прижал ее к себе так крепко, что Фая могла почувствовать, как быстро бьется его сердце. Часть ее хотела провести так целую вечность, другая же не могла игнорировать разгорающееся внутри желание. Словно читая ее мысли, Матвей оторвал ее от земли и поднялся на крыльцо, а затем их окутало тепло горницы, пахнувшее горящим деревом и мочеными яблоками. Фая подумала было, что скажут его мать и дядя, если узнают, что они были здесь, а не во дворе или на сеновале, но Матвей быстро оборвал ход ее мыслей.

– Не думай ни о чем, – попросил он, остановившись у лестницы к полатям и отрываясь от ее губ. Они не зажгли лучину, но света, пробивавшегося сквозь слюдяные окна, хватало, чтобы видеть руки и глаза друг друга. Он отвязал от пояса тяжелый меч и прислонил его к лавке, беря ее лицо в ладони. – Матушка, тетя и дядя сейчас на капище вместе с другими старейшинами, братья нас не побеспокоят. Сейчас есть только ты и я, и никого больше на целом свете.

Фая все же не сдержала слез, но это было намного позже, когда она лежала на лавке в руках Матвея, обняв его за талию и чувствуя его дыхание на своей шее. Перина запуталась где-то у них в ногах, но исходившего от разгоряченного тела юноши тепла было достаточно для них обоих. В какой-то момент он распустил ее длинные волосы, и теперь они каштановыми волнами рассыпались вокруг них, касаясь пола.

Только ты, я и никого больше на целом свете. Поверить в его слова было легко, когда он был всем, что она могла видеть, слышать и чувствовать. Годы тоски и одиночества таяли под силой его взгляда, прикосновения кожи к коже были сродни чарам, исцелявшим раны, о которых она даже не подозревала. Быть с ним было так же естественно, как дышать. И пусть их мечты о будущем доме были прекрасны, сейчас, в его руках, Фая знала, что уже была дома. Если боги отберут его у нее, то жить ей будет просто незачем.

Кожу на висках жгли дорожки слез, пока она перебирала в памяти поцелуи и прикосновения, которые они разделили этим вечером. Затем ее мысли обратились в прошлое, к ночи после Ивана Купалы, когда Матвей пришел к ней и она впервые почувствовала его прикосновения. Он смотрел на нее с благоговением, страстью и лаской вытесняя неуверенность и страх, не дававшие ей покоя, пока она ждала его. С каждой встречей они все больше доверяли друг другу и больше разговаривали. Матвей рассказывал ей о своей жизни в другой деревне, а еще признался, что думал, что со смертью отца на свете не осталось людей, которые бы искренне им дорожили. Фая поведала ему свою историю, не скрывая страха перед одиночеством на всю жизнь, который так никогда и не исчез окончательно. При воспоминании о теплой улыбке, которую он подарил ей в ту ночь, глаза снова обожгло, и Фая тихо втянула носом воздух, запрокидывая голову, чтобы не дать слезам пролиться.

Над ней зашевелился Матвей. Она почувствовала поцелуй на шее, затем теплые пальцы провели по ее талии. Приподнявшись на локте, он заправил ей за ухо прядь волос и ласково коснулся щеки. Черные волосы растрепались и падали ему на глаза.

– Ты голодна?

Она покачала головой, не желая даже думать о том, чтобы выпустить его из объятий. Вдруг это был последний раз, когда они были вместе?

– Сегодня я хочу заснуть вместе с тобой, – тихо сказал он, словно не был уверен в ее согласии. – Останься еще ненадолго?

Вместо ответа Фая поцеловала его, вкладывая в касание губ все чувства, что переполняли ее в этот момент. Это было подобно вспыхнувшей лучине, отгоняющей тьму, а вместе с ней все страхи. Хотя бы на какое-то время. Воспоминания не оставили от усталости и следа, ее руки толкнули его на бок и заскользили по телу. Когда Матвей откликнулся на ее ласки, стало ясно, что сон мог еще подождать.

После Фая держала Матвея за руку до тех пор, пока его не одолел сон, а дыхание не стало ровным. Натянув ему на плечи перину, она поднялась на ноги и, стараясь не шуметь, нашла на полу свою рубаху, онучи и лапти.

Переполненная сладкой болью, она выскользнула за дверь. Нужно было спешить, пока луна стояла высоко. Добравшись до дома, Фая тут же направилась к своей лавке, из-под которой вытащила тяжелый узелок с остатками подношений, что приберегла утром.

– Фаина, это ты? – сонно окликнула ее Марфа со своего места на печи.

– Я.

– Ты что, опять уходишь?

– Да.Матвей ждет меня у реки, – сказала Фая, надеясь, что голос звучит ровно.

– Ах вот оно что. Силы-то у молодых хоть отбавляй. Тогда возьми еще один платок, – не без доброты посоветовала Марфа. – У воды всегда холоднее, даже когда есть кому согреть.

Фая повиновалась, избегая ее взгляда, и вернулась обратно в ночь. Она с детства ненавидела лгать и почувствовала укол стыда оттого, что бабушка так легко поверила ей.

Казалось, за те несколько минут, что она провела в избе, снаружи стало холоднее. Озноб пробирал до костей, но, по крайней мере, небо было ясное и луна освещала ей путь. Вокруг было тихо; собаки принимались ворчать, когда она шла мимо, но Фая двигалась слишком быстро, чтобы они могли всерьез забеспокоиться. Идти на капище было нельзя – духам тьмы там было не место, к тому же обет, который она собиралась принести, требовал уединения.

Подойдя к сторожевой башне у стены, окружавшей деревню, она окликнула стражника и попросила выпустить ее за ворота, к священной роще Перуна.