Ошо. Ключи к новой жизни. 9 книг

О-Нами остался. Он пытался думать только о волнах…

Конечно, поначалу это было трудно, он думал о многих вещах. Это естественно – но он остался. Наверное, он был очень терпелив. Затем постепенно он стал думать только о волнах. Затем пришло мгновение… Если ты продолжаешь, если ты настойчив, обязательно приходит одно мгновение, когда случается то, чего ты желал много жизней, – но нужно терпение.

Затем постепенно он стал думать только о волнах. Они накатывались больше и больше по мере того, как истекала ночь.

Это не настоящие волны океана накатываются больше и больше. Теперь нет различия между волнами воображения и настоящими волнами. Различие потеряно. Теперь он не знает, что есть что; что есть его сон, а что реально, он не знает. Он снова стал маленьким ребенком. Только у детей есть такая способность.

Утром ты можешь найти ребенка плачущим об игрушке, которая приснилась ему ночью, и он хочет ее обратно, и он говорит: «Где моя игрушка?» И ты настаиваешь, что это был сон, но он говорит: «И все же где она?» Он не делает никакого различия между сном и бодрствованием. Он не знает никаких различий. Он знает реальность как одно целое.

Когда ты становишься очень восприимчивым, ты становишься подобным ребенку.

Теперь эти волны.

Они накатывались больше и больше по мере того, как истекала ночь. Они смыли цветы в вазах перед статуей Будды, они смыли статуи. И мало того, – даже бронзовый Будда был смыт волнами.

Это красиво! Буддисту очень трудно вообразить, что Будду смывает волнами. Если бы он был слишком привязан к своей религии, в этой точке он совершенно отрезал бы себя от воображения. Он сказал бы: «С меня достаточно! Будду смыло – что я делаю? Нет, я больше не волна». Он остановился бы у ног Будды, он коснулся бы ног Будды, не более. Но помни: однажды даже эти ноги, которые безмерно помогли тебе на пути, даже они должны уйти. Будды тоже должны быть смыты, потому что дверь может стать препятствием, если ты за нее цепляешься.

Больше и больше – они смыли цветы в вазах перед статуей Будды, они смыли вазы. Даже бронзовый Будда был смыт волнами. К рассвету храм был только бурлящей водой…

Не то что бы это действительно случилось – это случилось с О-Нами. Помни это: если бы ты был в храме в то время, то не увидел бы там бурлящей воды – это происходило только с О-Нами. Это происходило в совершенно другом измерении его существа. Это измерение поэзии, воображения, мечты – интуитивное, женственное, детское, невинное. Он открыл двери своей способности к воображению. Слушая волны, становясь восприимчивым, он вошел в воображение. Его воображение расцвело тысячелепестковым лотосом.

К рассвету храм был только бурлящей водой, и О-Нами сидел с легкой улыбкой на лице. Он стал буддой! Та самая легкая улыбка, что однажды пришла к Будде под деревом бодхи, теперь, наверное, пришла к О-Нами. Внезапно его больше не было! – и эта улыбка, улыбка возвращения домой. Улыбка тому, что он достиг, улыбка тому, что больше некуда идти. Улыбка того, кто достиг источника, улыбка того, кто умер и воскрес.

О-Нами сидел с легкой улыбкой на лице.

В тот день он вышел на публичное состязание и выиграл все раунды, и с того дня никто в Японии не мог уложить его на лопатки.

Потому что теперь это не его энергия. Он больше не О-Нами – он больше не волны, теперь он океан. Как можно победить океан? Победить можно только волны.

Как только ты отбросил эго, ты отбросил все поражение, всю неудачу, все разочарование. Носи эго, и ты обречен на поражение. Носи эго, и ты останешься слабым. Отбрось эго, и бесконечная сила потечет по тебе. Отбрасывая эго, ты становишься рекой, ты начинаешь течь, начинаешь таять, становишься потоком – ты становишься живым.

Вся жизнь принадлежит целому. Если ты пытаешься жить один, ты просто глуп. Это все равно что лист дерева, пытающийся жить сам по себе, – и мало того, бороться с деревом; бороться с другими листьями, бороться с корнями, думая, что все они ему враждебны. Мы просто листья на дереве, великом дереве – назови его Богом, или целым, или другим именем, но все мы маленькие листья на бесконечном дереве жизни. Нет необходимости бороться. Единственный путь прийти домой – это сдаться.

Перфекционизм

Я слышал одну прекрасную историю. Жил однажды великий скульптор, живописец, великий художник. Его искусство было так совершенно, что когда он делал статую человека, трудно было сказать, где человек, а где статуя. Она была такая живая, такая похожая.

Астролог сказал ему, что приближается его смерть, что он скоро умрет. Конечно, он очень испугался и встревожился, и как каждый человек, он захотел избежать смерти. Он подумал об этом, медитировал и нашел решение. Он сделал статуи самого себя, всего одиннадцать, и когда Смерть постучалась в дверь, и вошел Ангел Смерти, он спрятался среди одиннадцати своих статуй. Он перестал дышать.

Ангел Смерти был озадачен, он не мог поверить своим глазам. Этого никогда не случалось – это выходило из ряда вон! Неслыханно было, чтобы Бог создал двоих похожих людей; он всегда создает уникальное. Он никогда не верил ни в какую рутину, он не похож на конвейер. Он абсолютно против копирки, он создает только оригиналы. Что случилось? Двенадцать человек, абсолютно одинаковых? Кого из них забирать? Взять нужно только одного…

И Ангел Смерти не мог решить. Озадаченный, встревоженный, нервный, он вернулся. Он спросил Бога:

– Что ты сделал? Там двенадцать абсолютно одинаковых людей, а я должен забрать только одного. Кого мне выбрать?

Бог рассмеялся. Он подозвал Ангела Смерти поближе и прошептал ему на ухо формулу, ключ к тому, как отличить реальное от нереального. Он дал ему секретный код и сказал:

– Теперь иди и скажи это в той комнате, где художник прячется среди своих статуй.

И Ангел Смерти спросил:

– Как это поможет?

– Не волнуйся, – сказал он. – Просто пойди и попытайся.

И Ангел Смерти пришел снова, не веря, что это сработает… но если так сказал Бог, так и нужно сделать. Он вошел в комнату, огляделся и сказал, ни к кому в частности не обращаясь:

– Господин, все в полном порядке, кроме одного. Ты сделал очень хорошо, но кое-что упустил. Есть одна ошибка.

Человек совершенно забыл, что прячется. Он выскочил и сказал:

– Какая ошибка?

Смерть рассмеялась.

– Ты попался! – сказала она. – Вот единственная ошибка: ты не можешь забыть самого себя. Пойдем.

Как правило, художник – это самый эгоистичный человек на свете. Но он не истинный художник. Он использовал искусство как средство для опьянения эго. Художники очень эгоистичны, постоянно хвастаются собой, постоянно борются друг с другом. Каждый считает себя первым и последним. Но это не истинное искусство.

Истинное искусство совершенно исчезает. Эти люди только техники; я назову их не художниками, но техниками. Я не назову их творцами, я назову их сочинителями. Да, сочинить стихотворение – это одно, а создать стихотворение – совершенно другое. Чтобы сочинять стихи, человек должен знать язык, грамматику, правила поэтики. Это игра словами. И если ты знаешь всю игру, ты можешь создавать поэзию. Она будет не слишком поэтичной, но выглядеть будет как поэзия. Технически она будет совершенной, но у нее будет только тело – души будет не хватать. Душа случается, только если художник исчезает в своем искусстве – он больше не отделен. Когда художник пишет с таким изобилием, что его больше нет, настолько, что он даже испытывает чувство вины, подписывая свою картину, потому что знает, что не он это сделал… Какая-то неизвестная сила сделала это через него, он знает, что был одержим ею. Это было опытом всех действительно великих художников всех веков: чувство одержимости. Чем более велик художник, тем яснее это чувство.

И те, кто были величайшими Моцарт, Бетховен, Калидас, Рабиндранат Тагор – те, кто были величайшими, абсолютно уверены, что были не более чем полым бамбуком, и через них пело существование. Они были флейтами, но песня была не их. Она протекала по ним, но исходила из какого-то неизвестного источника. Они не препятствовали – вот и все, что они сделали, – но они не создали этого.

Это парадокс. Настоящий творец ничего не создает, существование работает через него. Оно овладевает им, его руками, его существом и создает нечто через него. Он становится инструментом. Это настоящее искусство, в котором исчезает художник, – нет речи об эго. И тогда искусство становится религиозностью. Тогда художник становится мистиком – не только технически правильным, но экзистенциально подлинным.

Чем меньше художника в его работе, тем он совершеннее. Когда художник абсолютно отсутствует, творчество абсолютно совершенно – в этой пропорции, вы должны помнить. Чем более присутствует художник, тем менее совершенным будет его продукт. Если художника слишком много, продукт будет тошнотворным, невротичным. Это будет просто эго – что это еще может быть?

Эго есть невроз. И еще одно нужно помнить: эго всегда хочет быть совершенным. Эго большой перфекционист. Эго всегда хочет быть выше и лучше других; отсюда перфекционизм. Но в эго совершенство никогда не возможно, поэтому само усилие абсурдно. Совершенство возможно, лишь если эго нет – но тогда человек и не думает о совершенстве.

Поэтому настоящий художник никогда не думает о совершенстве. У него нет ни малейшего понятия о совершенстве, он просто позволяет себе сдаться, войти в позволение, и происходит все, что бы ни происходило. Настоящий художник, конечно, думает о тотальности, но никогда не о совершенстве. Он хочет быть в этом тотально, вот и все. Когда он танцует, он хочет исчезнуть в танце. Он не хочет быть в нем, потому что присутствие танцора будет беспокойством для танца. Грация будет побеспокоена, на пути потока встанет преграда. Когда танцора нет, все камни исчезли, и поток очень тих, гладок.

Настоящий художник, конечно, думает о тотальности – как быть тотальным? – но никогда не о совершенстве. И красота в том, что те, кто тотален, совершенны. Те, кто думает о совершенстве, никогда не совершенны, никогда не тотальны. Напротив, чем больше они думают о совершенстве, тем более становятся невротичными. У них есть идеалы. Они всегда сравнивают и никогда не дотягивают до стандарта!

Если у тебя есть идеал, пока этот идеал не осуществится, ты не будешь считать себя совершенным; как ты можешь быть тотальным в своем действии? Если ты думаешь, например, что должен быть таким танцором, как Нижинский, как ты можешь быть тотальным в танце? Ты постоянно смотришь, наблюдаешь за собой, стараешься улучшить, боишься совершить ошибку… ты разделен. Часть тебя танцует, другая часть судит, стоит рядом и осуждает, критикует. Ты разделен, расщеплен.

Нижинский был совершенным, потому что он был тотальным. Когда он танцевал, случалось так, что он совершал в танце такие прыжки… люди не могли поверить своим глазам, даже ученые не могли поверить своим глазам. Он прыгал так, что это противоречило законам гравитации, – этого не могло быть! И, возвращаясь на землю, он падал медленно, как перо… вопреки всем законам гравитации.

Снова и снова его об этом спрашивали. Чем больше его спрашивали, чем более он это осознавал, тем более это исчезало. Прошел момент в его жизни, когда это совершенно прекратилось, и причина была в том, что он стал это осознавать – и потерял тотальность. Тогда он это понял, понял, почему это исчезло. Это происходило, но происходило лишь тогда, когда Нижинский совершенно терялся в танце. В этой полной потере себя, в этом совершенном расслаблении человек действует в совершенно другом мире, согласно другим законам.

Позвольте мне рассказать вам об одном законе, который рано или поздно обязательно обнаружит наука. Я называю его законом грации. Точно как есть закон гравитации… триста лет назад его не знали. Он действовал до того, как его открыли; чтобы действовать, закону не нужно, чтобы о нем знали. Этот закон всегда работал. Он не имел ничего общего с Ньютоном и падающим яблоком. Яблоки падали и до Ньютона! Не было так, что Ньютон открыл закон, и яблоки стали падать. Закон уже был; Ньютон открыл его.

Точно так же есть и другой закон – закон грации, который поднимает вверх. Закон гравитации тянет вещи вниз; закон грации – поднимает вверх. В йоге это называют левитацией. В состоянии абсолютного забвения, абсолютного опьянения – опьянения божественным – в состоянии полной самоотдачи, отсутствия эго начинает действовать этот закон. Человек поднимается вверх. Он становится невесомым.

Именно это произошло в случае Нижинского. Но ты не можешь заставить это случиться, потому что если ты есть, этого не случится.

Эго подобно камню у тебя на шее. Не чувствовал ли ты это когда-нибудь в жизни? Есть мгновения, когда ты в некотором роде лишен веса. Ты ходишь по земле, но твои ноги не касаются земли – ты паришь над ней. Мгновения радости, мгновения молитвы, мгновения медитации, мгновения празднования, мгновения любви… и ты невесом, ты поднят.

И я говорю, что рано или поздно науке придется это обнаружить, потому что наука верит в определенный принцип: принцип полярных противоположностей. Никакой закон не может быть один, у него должна быть противоположность. Электричество не может действовать только с одним полюсом, положительным или отрицательным; нужны оба. Они взаимодополняют друг друга.

Наука это знает: каждый закон комплементарен другому. У гравитации должен быть противоположный закон, комплементарный. Этот закон, соответственно, я называю законом грации – возможно любое другое название, потому что ученые, если они его обнаружат, не назовут его грацией. Но кажется, это для него самое совершенное имя.

Интеллект

«Современный ум» – это противоречие в терминах. Ум никогда не современен, он всегда стар. Ум есть прошлое – прошлое и не что другое. Ум означает память, и не бывает никакого современного ума. Быть современным значит быть без ума.

Если ты здесь и сейчас, ты современен. Но тогда, разве ты не видишь, твой ум исчезает; не движется ни одна мысль, не возникает никакое желание: ты отсоединяешься от прошлого и отсоединяешься от будущего.

Ум никогда не оригинален и не может быть оригинальным. Не-ум оригинален, свеж, молод; ум всегда стар, гнил, застоен.

Но эти слова используются – используются в разных смыслах. В этом смысле эти слова значительны. Ум XIX столетия был другим умом; вы не задаете вопросов, которые задавали люди тогда. Вопросы, которые были важны в XVIII веке, теперь кажутся глупыми. «Сколько ангелов может танцевать на острие иглы?» – это было одним из величайших теологических вопросов в средние века. Возможно ли сейчас найти такого глупца, который счел бы этот вопрос важным? А он обсуждался великими теологами; не маленькие люди, великие профессора писали об этом трактаты, проводили конференции. «Сколько ангелов?..» Кому теперь до этого есть дело? Это просто неуместно.

Во времена Будды великим вопросом было: «Кто создал мир?» Это продолжалось веками, но теперь меньше и меньше людей беспокоится о том, кто создал мир. Да, есть некоторые старомодные люди, но очень, очень редко мне задают такие вопросы. А Будду спрашивали каждый день; не проходило, наверное, и дня, чтобы кто-нибудь не спросил: «Кто создал мир?» Будде снова и снова приходилось говорить, что мир был всегда, что его никто не создавал; но люди не были удовлетворены. Теперь это никого не заботит. Очень редко кто-то задает вопрос: «Кто создал мир?» В этом смысле ум постоянно меняется с течением времени. В этом смысле современный ум реален.

Муж жене:

– Я сказал, что сегодня мы не пойдем в ресторан, и это мое полу-финальное слово.

Вот это современный ум. Ни один муж в прошлом этого не сказал бы. Слово всегда было финальным; последнее слово было за ним.

Две английские леди случайно встретились, совершая шоппинг в Лондоне. Одна заметила, что другая беременна, и спросила:

– Ой, дорогая, какая неожиданность! Очевидно, с тех пор, как мы последний раз виделись, ты вышла замуж!

– Да, – сказала вторая, – он прекрасный человек; он офицер в «ружьях Гхурки».

– Гхурка! – воскликнула первая в ужасе. – Но они же там все черные!

– Нет-нет, – ответила вторая, – только рядовые[5].

– Дорогая, как это современно!

В этом смысле современный ум есть. Иначе нет никакого современного ума. Моды приходят и уходят; если ты думаешь о моде, она продолжает меняться. Но в своей основе ум стар. Ум как таковой стар, не может быть никакого современного ума; самый современный ум это все же прошлое.

Действительно живой человек – это человек здесь и сейчас. Он не живет из прошлого, он не живет из будущего; он живет в этом мгновении, ради этого мгновения. Это мгновение есть все. Он спонтанен; эта спонтанность есть аромат не-ума. Ум повторяет себя, ум всегда движется по кругу. Ум – это механизм: если ты кормишь его знанием, он повторяет одно и то же знание. Он продолжает снова и снова пережевывать одно и то же знание.

Не-ум – это ясность, чистота, невинность. Не-ум – настоящий способ жить, настоящий способ знать, настоящий способ быть.

Интеллект – это нечто ложное, нечто совершенно фальшивое. Это заменитель разума. Разум – это совершенно другое явление, реальная вещь.

Для разума нужна огромная храбрость, для разума нужна полная приключений жизнь. Для разума нужно, чтобы ты всегда шел в неизвестное, плыл в необозначенные на картах моря. Тогда разум растет, тогда он обостряется. Он растет, лишь если в каждое мгновение встречается с неизвестным. Люди боятся неизвестного, люди чувствуют, что неизвестное опасно. Они не хотят выходить за пределы известного; поэтому они создали пластмассовый, ложный заменитель разума – и назвали его интеллектом. Интеллект – это только умственная игра. Она не может быть творческой.

Ты можешь пойти и посмотреть университеты; ты найдешь, какая там происходит творческая работа. Пишутся тысячи и тысячи трактатов; Ph. D., D. Phil., D. litt., – людям присваивают великие ученые степени. Никто никогда не знает, что происходит с их кандидатскими диссертациями; они становятся грудами мусора в библиотеках. Никто никогда их не читает, они никого никогда не вдохновляют – да, некоторые их читают; это те же самые люди, которые собираются написать очередную диссертацию. Будущие Ph. D., конечно, их читают.

Но ваши университеты не создают Шекспиров, Милтонов, Достоевских, Толстых, Рабиндранатов, Халилей Джибранов. Ваши университеты создают просто мусор, совершенно бесполезный. В университетах происходит интеллектуальная деятельность.

Разум создает Пикассо, Ван Гога, Моцарта, Бетховена. Разум – это совершенно другое измерение. Он не имеет ничего общего с головой, он относится к сердцу. Интеллект – это голова; разум – это состояние бодрствования сердца. Когда твое сердце пробуждено, когда твое сердце танцует в глубокой благодарности, когда твое сердце сонастроено с существованием, гармонично с существованием, из этой гармонии рождается творчество.

Но нет возможности никакого интеллектуального творчества. Оно может производить только мусор – производить, вырабатывать, – но не может творить.

В чем разница между тем, чтобы вырабатывать и творить? Вырабатывание – это механическая деятельность. Это могут делать компьютеры – и уже делают, и гораздо эффективнее, чем можно ожидать от человека. Разум создает, не производит. Производство означает повторяющееся упражнение: то, что ты уже сделал, ты делаешь снова и снова. Творчество означает: внести в существование нечто новое, дать дорогу неизвестному, чтобы оно могло проникнуть в известное, предоставить небу путь на землю.

Когда есть Бетховен, Микеланджело или Калидас, небеса раскрываются, и цветы осыпаются из запредельного. Я ничего не говорю о Будде, Христе, Кришне, Махавире, Заратустре, Мухаммеде по определенной причине: потому что то, что создают они, так тонко, что ты не сможешь это уловить. Создаваемое Микеланджело грубо; создаваемое Ван Гогом можно увидеть; это видимо. Создаваемое буддой абсолютно невидимо. Чтобы это понять, нужна совершенно другого рода восприимчивость. Чтобы понять будду, ты должен быть разумен. Творение будды не только полно безмерного разума, но так роскошно, превосходно, что даже чтобы понять его, ты должен быть разумным. Интеллект не поможет даже в понимании.

Лишь два вида людей творят – поэты и мистики. Поэты творят в грубом мире, мистики творят в тонком мире. Поэты творят во внешнем мире – картину, стихотворение, песню, музыку, танец, – а мистик творит во внутреннем мире. Творчество поэта объективно, а творчество мистика субъективно и принадлежит внутреннему совершенно. Сначала ты должен понять поэта, лишь тогда однажды ты можешь понять – по крайней мере, надеяться понять – мистика. Мистик – это высочайшее цветение творчества. Но, может быть, ты не увидишь ничего из того, что делает мистик.

Будда никогда не написал ни одной картины, никогда не брал в руки кисти, никогда не сложил ни одного стихотворения, никогда не спел ни одной песни. Никто никогда не видел его танцующим. Если ты наблюдаешь его, он просто сидит молча; все его существо есть молчание. Да, его окружает грация, грация бесконечной красоты, изысканной красоты, но чтобы ее почувствовать, ты должен быть очень уязвимым. Тебе придется быть очень открытым, не убедительным. С Буддой ты не можешь быть зрителем; ты должен быть участником, потому что это таинство, в котором нужно участвовать. Тогда ты увидишь, что он создает. Он создает сознание, а сознание есть чистейшая форма, высочайшая возможная форма выражения.

Песня красива, танец красив, потому что в нем присутствует нечто от божественного. Но в Будде присутствует весь Бог. Именно поэтому мы назвали Будду, Махавиру «Бхагван» – присутствует весь Бог.

Интеллектуальная деятельность может сделать вас специалистами в определенных вещах, полезными, эффективными. Но интеллект движется ощупью во тьме. У него нет глаз, потому что он еще не медитативен. Интеллект заимствован, у него нет собственного прозрения.

Темой был секс. Неделями Артур успешно отвечал на вопросы телевизионной викторины. Теперь ему полагался главный приз в сто тысяч долларов. Для ответа на последний вопрос ему разрешалось пригласить эксперта. Артур, конечно, выбрал всемирно известного профессора сексологии из Франции.

Последним вопросом было: «Если бы вы были королем в первые пятьдесят лет ассирийской империи, какие бы части тела невесты вам бы полагалось поцеловать в первую брачную ночь?»

Первые два ответа последовали быстро. Артур ответил:

– Губы и шею.

Запнувшись на третьем ответе, Артур лихорадочно повернулся к эксперту. Француз развел руками и простонал:

– Увы, мой друг, не спрашивайте меня. Я уже два раза ответил неправильно.

У эксперта, знающего, интеллектуального, нет собственного прозрения. Он полагается на заимствованное знание, традицию, условность. Он носит в голове целые библиотеки, великое бремя, но у него нет видения. Он многое знает, вообще ничего не зная.

И поскольку жизнь никогда не остается прежней, никогда – она постоянно меняется, от мгновения к мгновению она нова – эксперт всегда плетется позади, его отклики всегда неадекватны. Он только реагирует, он не может отвечать, потому что он не спонтанен. Он уже пришел к заключениям; он носит готовые ответы – а вопросы, которые ставит жизнь, всегда новы.

Более того, жизнь – это не логическое явление, а интеллектуал живет логикой; поэтому он никогда не вписывается в жизнь, а жизнь никогда не вписывается в него. Конечно, жизнь не в проигрыше, в проигрыше сам интеллектуал. Он всегда чувствует себя посторонним – не потому, что жизнь изгнала его; это он сам решил оставаться вне жизни. Цепляясь за логику, ты никогда не сможешь стать частью жизненного процесса, которым является существование.

Жизнь есть большее, чем логика: это парадокс, это тайна.

Гэннавэй и О’Кэйси решили драться на дуэли на пистолетах. Гэннавэй был довольно упитан, и, увидев напротив своего тощего противника, он запротестовал.

– Дебар! – сказал он секунданту. – Я в два раза толще его, поэтому я должен стоять от него в два раза дальше, чем он от меня.

Абсолютно логично, но как это сделать?

– Не беспокойся, – ответил секундант. – Я это улажу.

И, вынув из кармана кусок мела, он провел две линии на пальто толстяка, оставив между ними небольшое пространство.

– Теперь стреляйте, – обернулся он к О’Кэйси, – но помните, что любое попадание за пределами этих линий не считается.

Совершенно правильно с точки зрения математики, вполне логично – но жизнь не так логична, не так математична. И люди, живущие интеллектами, живут очень логично. Логика дает им чувство, будто бы они знают, но это «будто бы» очень велико, и человек склонен об этом забывать. Что бы ты ни делал посредством интеллекта, это только вывод. Это не переживание истины, но лишь вывод, основанный на логике, а логика – это твое изобретение.