Былое

Александр Зятьков

Былое

Несколько  лет назад Геннадий Хазанов  вел на телевидении передачу:  – «Жил-был я». В ней он рассказывал о себе, о своей жизни. Каждый достаточно пожилой человек может о многом рассказать и многим его воспоминания могут показаться интересными. В первую очередь это, конечно, его родственники и друзья.

Геннадий Хазанов мой ровесник и этим можно гордиться. В этот же ряд входят Никита Михалков, Евгений Петросян, Леонид Якубович, Полад Бюль-бюль оглы, Юрий Антонов, Мирей Матье, Сильвестр Сталлоне, Иван Едешко, герой мюнхенской  олимпиады, когда наши впервые отобрали золото в баскетболе у постоянных до этого победителей американ цев, композиторы Алексей Рыбников и Максим Дунаевский, поэтесса Лариса Рубальская, артисты Валентина Теличкина, Георгий Тараторкин, Наталья Селезнева, Нина Русланова, Евгений Стеблов,  Андрей Мартынов,  Екатерина Васильева, певица Елена Камбурова,пи-сатель-сатирик Семен Альтов, и конечно же, многие другие. Не забуду и Виктора Санеева,  который на четырех  олимпиадах  завоевал  три золотые и одну серебряную медаль на состязаниях  в тройном прыжке. Многим известная отшельница Агафья, в одиночестве живущая в саянской тайге, также моя ровесница. Вполне возможно, что я где-то и ошибся, но, скорее всего, ненамного и  не это самое главное.

Давно уже был я как-то раз в родной школе на вечере встречи, и там собралась компания человек в пятнадцать, в пределах пятилетки. Все  хорошо знали друг друга и в разговоре кто-то заметил: – «А хорошо бы рассказать о нашем поселке, какая жизнь была.» Эта тема очень заняла нас и все сошлись на том, что я, если бы взялся, больше других способен это сделать, вспоминали сочинения, некоторые из моих участвовали в районных, а одно даже   в областном конкурсе, чем я впоследствии никогда не хвастался. Многих уже нет из той компании и  вот я двумя  последними  зимами чего-то пишу, глубоко в дебри  залезать не намерен, а в основном, что со мной применительно ко времени и месту. И хоть я очень  горд тогдашней оценкой друзьями моих способностей, думается мне, что они их малость  преувеличили.

Более всего я хочу отразить в этих заметках о 50-х годах прошлого века, о жизни, событиях, впечатлениях. Для меня это жизнь от 5 до 15 лет, годы учебы в школе, участие в проблемах семьи. В этом возрасте происходит становление  человека, стремление к чему-то своему, полная возможность к подготовке реализовать себя. Другое дело, что в силу разных причин не всегда и не полностью удается желаемое.

Есть не то, чтобы анекдот, а любопытный  рассказ  одного  современного паренька в ответ на вопрос приятеля, чем же увлекался его дедушка в детстве. У задавшего вопрос, как видно, дедушек уже не было, и он спросил одного из своих приятелей, у которого дедушка еще здравствовал. Через день приятели снова встретились.

– Спрашивал я дедушку, много интересного он мне рассказал. – говорил внук. – У них в детстве не все время после школы было свободным, помогали родителям и дома, и на огороде, и на покосе, на дроворубе и еще куча разных дел. Но хватало времени и для игр, и для других занятий. Дедушка  говорил, что больше всего ему нравилось  сидеть на берегу с удочкой, таскать из реки карасиков и ершей. Купались в этой речке и других местах. Еще они летом и осенью собирали грибы и ягоды, неделями жили на покосе, ночевали в шалаше, ходили на охоту со старшими. Зимой на лыжах в лес ходили, с горок катались, а когда река застынет, то по льду на коньках. А сколько разных игр он мне назвал, в которые они играли, и в лапту, и в городки, и в чижика, и в чехарду, на ходулях ходили, запускали воздушного змея, устраивали качели, строили снежные городки, много еще чего, все я и не запомнил, да, в футбол они тоже играли.

– Ну это еще ладно,– пробурчал приятель. – А все-таки, вот бедняги, такой ерундой занимались. И все оттого, что не было у них ни телевидения, ни мобильников, ни интернета.

В нижеследующих заметках напечатанный текст, я решил расположить его по годам, не является окончательным. Нельзя  ведь все вспомнить и записать за один раз, и я буду по возможности дополнять и редактировать. Существующие технологии позволяют это сделать очень удобно, в отличие от печатания на пишущей машинке, здесь можно свободно заменить неудачное выражение или повторяющееся слово, исправить ошибку, вставить в нужное место предложение или забытую подробность.

Год 1949

Какой-то дядя сидит за столом и чинит механическую игрушку. Это жестяная птичка, ее заводят ключиком и она начинает прыгать по столу.  – Будет работать, – говорил он, – если таким вот огольцам в руки не давать, – и так недоверчиво на меня покосился.

Я сижу  в углу и перебираю  книги, лежащие в углу  рядом с тумбочкой. В одной  много картинок и я прячу ее под себя. Подходит брат, ищет книгу, выдергивает ее и дает мне подзатыльник, разумеется, несильный, но я все-равно скуксился. Пока  я  не  заревел, он  мне что-то дал, может, конфетку, а может, гайку и сразу я успокоился.

В этом году отец надумал переехать на родину, на железнодорожную станцию, где километрах в пяти от нее была его родная деревня, где жила его мать, стало быть, моя бабушка. Мать моя тоже родилась в этой деревне, ее же мать жила на станции у другой дочери.

Городок Акмолинск, откуда мы уезжали, располагался на севере Казахстана и не представлял в ту пору ничего примечательного. Грязный, захламленный, почти сплошь деревянный. Это не мои впечатления, а результат подробных опросов людей, которые жили и работали там в те годы. Никогда больше не приходилось мне там  бывать, но я всегда подробно изучал заметки в газетах, следил за кинохроникой, расспрашивал приезжавших оттуда родственников и друзей отца. Целинная эпопея благоприятно отразилась на его развитии, город рос, хорошел, в 1961 году его переименовали в Целиноград и более 30 лет он оставался под этим названием. Потом он некоторое время назывался Акмола, а после развала Союза там рядом была построена новая столица независимого Казахстана Астана, очень красивый и современный город. С некоторых пор он стал называться Нурсултан, по имени первого президента независимого Казахстана Нурсултана Назарбаева, и который много сделал для процветания своей страны. Впрочем, по прошествии трех с небольшим лет городу было возвращено его прежнее имя – Астана, а из регионального календаря удален праздник – день выбора первого президента.

Тогда в окрестностях Акмолинска располагалось два лагеря. Хоть Сталин и говорил, что сын за отца не отвечает и тому подобные высказывания, один лагерь назывался АЛЖИР, т. е. Акмолинский лагерь жен изменников родины. Не так уж мало было этих изменников, по слухам, там содержалось женщин несколько тысяч, но это тоже неверно, изменниками считались попавшие в плен или окружение, так что почти на всех этих женщинах не было никакой вины.

В другом лагере находились пленные немцы. Мой брат, которому на ту пору было лет девять-десять, иногда прибегал туда со своими дружками. Лагерь был обнесен забором с колючей проволокой, там толпились пленные, завидев мальчишек, они звали их: «Малшик, ходи сюда» и перебрасывали свои поделки, вылепленные из мякиша фигурки, деревянные свистульки, что там они могли еще сделать.

Если бы мы продолжали жить в Акмолинске, я, скорее всего, научился бы разговаривать по-казахски. Мать потом рассказывала мне – стоишь ты с ребятишками казахскими, их тоже немало в  «тридцатке»  было, и чего-то лопочешь по-ихнему, и они тебя понимают, слова подсказывают. В детстве такое происходит естественно, как бы само собой, ведь и казача-та эти по-русски так же много знали. Ну это понятно, для них русский язык вообще необходим, а я  просто  недолго, к сожалению, пробыл в такой  компании. У моего брата тоже были друзья среди коренного населения, и прожил он там почти двенадцать лет, но там не задавались такой целью, интересы были совсем другие, и все – таки все казахи, уже лет с четырех-пяти прекрасно говорили по-русски, для них хорошее знание русского языка гораздо более важно. А вот русские, которые  хорошо знали казахский язык, встречались редко, но они были. Да это было тогда совсем ни к чему, все казахи знали русский язык.

Потом я замечал, что знаю на удивление много украинских слов, таких, что различаются по произношению, например: горсть – жменя; картошка – бульба, лук – цибуля, других подобных, даже больше, чем некоторые выходцы из Украины, с которыми мне приходилось работать. Я даже объяснял им,что арбуз по-украински вовсе не похожее слово гарбуз, а кавун, гарбузом же называется тыква. Слово година, так же пояснял я, означает вовсе не год, а всего лишь час, год же по-украински – рок. Тут уж  постарался  Присуха, он, оказывается, учил меня всем этим словам, а я помню про него только один момент. Потом в школе я учил немецкий язык, а позже три года служил в Германии, понимал простой разговор немцев и они меня тоже понимали. Возможно, у меня были способности, не востребованные в дальнейшей жизни.

И вот я сижу в вагоне на шмотках под самым потолком и гляжу в окно. Мать все беспокоилась, чтобы я не вывалился. Шмоток и хохоряшек набралось порядочно, поэтому трудно было пробираться по вагону. Сейчас таких вагонов нет, их можно увидеть разве что в старой  кинохронике. Это двухосный вагон-теплушка, 40 человек или 8  лошадей. Песок подступал к самым рельсам, проезжали какую-то пустыню, я все сидел у окошка и так вид оттуда  напоминал мне снежную равнину, что я удивлялся, как же, такая жара, а тут снег лежит  до горизонта. И странно было видеть на остановках маленьких смуглых казачат в одних штанишках. Они кричали и кидались песком.

Переезд занял не менее недели. Поезд шел медленно, паровозы на станциях заправлялись подолгу, ехать надо было до Омска, а там развернуться почти на 180 градусов и в сторону Тюмени ехать еще несколько сот километров. Но вот наконец неловкое путешествие было окончено, приехали на станцию Вагай в образованной 5 лет назад Тюменской области.

Поселок Вагай в ту пору сохранял все построенное в царское время, спустя полвека от всех  старых  кирпичных  построек едва ли осталась половина, а в приличном состоянии поддерживается одно лишь здание вокзала. Тогда же наискосок через дорогу от школы, теперь уже бывшей, стоял красивый двухэтажный дом из красного кирпича, в котором располагалась баклаборатория, так ее называли, то есть бактериологическая лаборатория. Там производили опыты с мышами, кроликами и морскими  свинками. Учительница водила нас туда на экскурсию, и там запомнилось много этих животных в клетках. Ранее  это здание принадлежало купцу Шипулину, местному богатею. Когда я учился последний год, сын его выступал перед нами в школе, много интересного рассказывал. Во времена Хрущева прошел упорный слух, что там, в подвале закопаны, спрятаны несчитанные сокровища, даже приезжали деятели из области, чего-то рыли, баклабораторию перевезли в районный центр, здание разрушили, но найти ничего не удалось.

Обещанная комната в казенном каменном здании была еще занята и мы расположились у родственников. Ночевали в сенях, на сеновале, благо стоял конец весны и было тепло даже ночью.

Отец работал дежурным по станции. Наша станция была довольно крупной, в самом широком  месте она имела 14 путей, из них основных 9, остальные вспомогательные. На ней стояли и осматривались все проходящие поезда, скорые, пассажирские и товарные. Все пути постоянно были заняты, а маневровый паровоз работал без перерыва, растаскивая вагоны по разным составам, много было так называемых сборных поездов. А сколько там рабоработало  народу: машинисты, кочегары, помощники машинистов, путейцы, движенцы, списчики,  смазчики, электрики, вагонники, ремонтники, сцепщики,  стрелочники, башмачники, осмотрщики, операторы, составители, кондуктора, слесари, зольщики, охранники, конторщики, весовщики и еще кое-кто.

Работа на железной дороге считалась престижной и устроившиеся туда ценили свое положение, не работающие там охотно признавали превосходство над собой железнодорожников, некий аристократизм, пусть это был даже закопченный кочегар или помощник машиниста. Работа трудная, ответственная, но работники железной дороги имели ряд льгот, которых в то время не было у работников других предприятий. Прежде всего отпуск у них составлял пятнадцать рабочих дней, у остальных было двенадцать. Железнодорожники так же получали форму, в нее входила шинель, костюм, китель, фуражка, сапоги, кроме того топливную книжку, по которой могли за половинную стоимость приобрести около двух тонн угля или равное по числу килокалорий кубатуру дров, в первую очередь им предоставляли возможность  приобретать списанные шпалы и щиты для снегозадержания, из шпал некоторые даже строили себе дома, а из щитов собирались отличные заборы. Выдавался так называемый провизионный билет, по которому раз в месяц бесплатно можно было съездить в Тюмень или Ишим, а раз в год во время отпуска любой железнодорожник имел право поехать по железной дороге в любой  пункт страны и вернуться обратно без платы за проезд.

Но конечно, многие  ездили только к родным  и знакомым или же к местам отдыха. Если же человек никуда не ехал, это никак не компенсировалось и не откладывалось или приплюсовывалось на другой раз, эта льгота была достаточно мало востребована, отцу моему некогда было ей воспользоваться, покос, дроворуб, другие заботы. Еще на железной дороге чаще, чем в других местах, платили премии. Станция имела несколько тракторов и весной, когда требовалось вспахать огород, никаких проблем не возникало.

Поселок Вагай появился на юге Тобольской губернии во время строительства там железной  дороги, годах  в 1910-1912. Замышлялся  он как крупный железнодорожный узел и  в эпоху  паровозов  был востребован в полной мере. Все там было – паровозное депо, угольные склады, водонапорные башни, очистные сооружения с фильтрацией и умягчением воды, пескосушилка, кондукторская, пункт осмотра железнодорожных вагонов, военизированная охрана, столовая, душевые, мастерская и кузница с необходимым набором станков и инструментов. Лишь когда требовалась полная промывка паровоза, специалисты знают, что это такое, локомотив угоняли в Тюмень.

О многом  можно вспомнить, но я вспоминаю диваны,  на которых сидели. Сейчас это сооружения из толстой фанеры, каркас из железных трубок, их легко сдвинет с места любой первоклассник. Тогдашние диваны – о, это нечто несокрушимое, сплошные спинки и сидения из дуба, не меньше и две уборщицы их с трудом сдвигали. На решетчатой подставке стоит бачок с водой, пропитанной хлоркой, но пить захочешь, куда денешься. К нему  прикреплена алюминиевая мятая  кружка на цепочке.

Рядом с вокзалом вдоль узорного чугунного забора стояло кубообразное сооружение, с лицевой  стороны  маленькое  окошечко, а под ним торчал кран и рядом надпись  «Кипяток». Пассажиры во время стоянок бежали туда с фляжками, кастрюлями и чайниками.

В здании вокзала располагался ресторан. По крайней мере, над входной дверью красовалась табличка с этим названием. Впрочем, были там и официантки, и некоторые блюда готовили по заказу. На столах стояло спиртное, где-то с начала шестидесятых обслуживание упрощалось и под конец он больше напоминал обычную забегаловку. Он функционировал с момента постройки до начала 70-х годов. После этого там несколько лет находился красный уголок, пытались сдать его в аренду, одно время там располагалось почтовое отделение, но, пожалуй, слишком много за это запрашивали. Знаменит он тем, что в нем пообедал и похвалил тамошнюю кухню отрекшийся император Николай II, когда его везли к последнему месту ссылки, в Свердловск. Он успел написать об этом в своем дневнике. Это было 15 апреля 1918-го года.

Поезда стояли около 20 минут. Остановится поезд и сразу к нему из других дверей ресторана выкатываются тележки на велосипедных колесах с лотками, а на них разная свежая выпечка, горячий чай и кофейный напиток, морс, жареная картошка, пирожки, беляши,бутерброды с колбасой и сыром, все вкусно и очень дешево. Я насчитывал до шести таких тележек и каждая окружена пассажирами.

В 1956-1957 годах произошел почти полный перевод на тепловозную тягу и станция начала утрачивать свое значение. Некоторые скорые поезда стали идти напроход, не нужны больше стали кочегары, машинисты паровозов, некоторые другие. Кто стал переучиваться, а кто перешел на другую работу, порой даже не связанную с железной дорогой, таких, правда, было немного.

У матери в поселке было несколько сестер, родных, двоюродных и более отдаленных, у всех  были  дети, среди них и близкие  мне  по  возрасту, старше на год-другой. Они сразу взяли меня под свое покровительство и в первые же дни по приезде я начал осваивать ближайшие перелески и колки, росшие сразу же за околицей. В одном месте было круглое болотце в метр глубины, метров сорок в диаметре, кое-где торчали из воды кусты тальника. По весне в эту  низинку стекали талые воды, солнцем она прогревалась насквозь и в первые дни апреля мы там уже купались. Лягушки, когда приходила их пора, кричали просто отчаянно громко и их издалека было слышно, а после этого в болотце было множество головастиков.

В доме у бабушки по матери, где мы квартировали, завелся маленький белый котенок,  очень игривый и забавный. Он всем понравился и как же горевала бабушка, когда случайно придавила его дверью.

Освободилась, наконец, комната в казенном здании, так тогда назывались эти строения.  Много их еще осталось на бескрайних просторах железных дорог, на каждой более-менее приличной станции они есть или были. В зданиях этих два или три подъезда или крыльца и при батюшке-царе там жили две или три семьи железнодорожников-специалистов, а потом  в  домах  этих  жило семей от шести до восьми. Заходишь  на  крыльцо, открываешь дверь,просторный коридор, прямо по ходу наша дверь, а направо и налево – двери соседей.

У соседей справа недавно родился малыш. Соседи эти-дядя Ваня и тетя Нюра Третьяковы, а первенца своего они окрестили Леней.

Я бегу домой чуть ли не сломя голову и поздно заметил лежащего на крыльце Дика, замечательного представителя породы немецких овчарок. Собака эта была дяди Вани Третьякова, он ее усиленно дрессировал и было этому псу на то время года полтора. Я наступил ему на хвост, сделал шаг и тут же почувствовал, как моя правая нога ниже колена была схвачена и как бы заключена в тиски. Я замер, а пес, не причинив мне боли, подержал ногу в зубах, тихо, без злобы порычал и в тот момент, когда почки у меня совсем были готовы расслабиться, отпустил ее. Это был очень умный пес, прекрасно знавший все команды и как к кому относиться. Хозяев он обожал, к соседям относился нейтрально, а посторонним  показывал  великолепный  набор зубов и клыков, имевшихся в пасти, но ни разу не слышал я, чтобы он кого-то укусил.

Лето, жара. Дик лежит на крыльце, излюбленном своем месте, свернувшись в полукольцо и  вывалив язык. На боку у него  лежит кошка Матрена, тоже Третьяковых, свернулась в кольцо в другую сторону и забавно наблюдать, как Дик дышит и кошка колышется вверх-вниз, вверх-вниз…

Год 1950

Зима. Морозы стоят сильные, за 40 градусов и продолжаются несколько недель. На улицу меня не выпускают. Развлечение, когда время от времени, вечерами собираются соседи родственники, приносят патефон, имевшийся у основательных Третьяковых, играет гармошка, женщины образуют одну кучку, мужчины же садятся на длинную лавку у печки, на которой вольготно расположился я. Само собой разумеется, хорошее застолье. И начинаются разговоры, в основном о войне, ведь совсем же недавно, по сути, окончилась она. Не все из собравшихся на ней были, и отец мой тоже, в войну от железнодорожников было больше пользы на своем рабочем месте.

Рассказать всем этим людям действительно было о чем, на последующих сборищах и гулянках многие рассказы повторялись и я помнил их очень долго, даже сослуживцам в армии рассказывал многое из того, что казалось мне интересным, кое-что помню и доныне

Настал мой пятый день рождения, первый, о котором я немного помню. Брат вручил мне нарисованную им открытку, а мать дала большую круглую жестяную коробку, на которой красиво было выведено: «Монпансье». Там были мелкие леденцы, я лакомился с самого утра, угощал соседских ребятишек и всеравно к вечеру там оставалось четверти три, если не больше. Надолго потом ее мне хватило.

А вечером того же дня соседи и знакомые собрались прямо во дворе, вытащили столы, лавки, музыку и здорово весело было. Несколько раз меня подзывали, а один раз я даже стал на табуретку и все видели ровесника Победы, надавали так же кучу угощения.

Упомяну в своих заметках, пожалуй, вот о чем. Взрослые в своей дружной компании раз говаривали о своих родственниках, соседях, друзьях, где-то сидевших, отбывавших наказание порой неизвестно за что. Особняком стояли разговоры о людях известных, особенно о певице Руслановой и маршале Жукове. Жуков не был в лагерях, но его понизили в должности, убрали из Москвы и назначили командовать сначала каким-то южным военным округом а потом он был загнан еще дальше, на Урал, в Свердловск, где был командующим УВО. Уважение в народе к нему, даже любовь, была, пожалуй, не меньше, чем к самому Иосифу Виссарионовичу, сходились во мнении, что ему и там неплохо, не сравнить с тяжкими военными заботами, а для рыбалки, охоты, до которых Жуков был охоч, места там просто замечательные. Никто не знал и не мог знать истинной подоплеки тех дел.

Что касается Руслановой, то знали, что посадили ее вместе с мужем в 1948 году и находилась она под арестом до смерти Сталина. Так же никто не знал, за что ее посадили, говорили, что Сталин, который ничего не забывал, припомнил, что далеко еще до войны, на концерте в Кремле, после его окончания, ее с другими участниками пригласили за роскошный стол, и тут Русланова, увидев такое великолепие, которое можно представить, сказала вроде того, что мол, вы лучше земляков моих накормите, которые кору с деревьев обдирают. Сталин будто бы тогда сказал, да, язычок у тебя. Тогда как-то обошлось.

Или же частушку она первой спела, которую и сейчас многие помнят, а раньше ее знали все через одного:

Это молот, это серп.

Это наш советский герб!

Хочешь – жни, а хочешь – куй,

Все – равно получишь свой кусок

Злая частушка и, несмотря на отсутствие названных атрибутов в нынешнем гербе, во многом справедливая до сих пор. И будто бы когда Русланову в лагере принуждали петь, она всегда отвечала – соловей в клетке не поет. Но она все-таки пела, она не могла без этого. Есть мемуары и воспоминания, как на одном из концертов в лагере ей первым захлопал начальник того лагеря.

Были у соседей пластинки с ее песнями. Одну я помню, на одной стороне «Валенки», а на другой «Я на горку шла». Ставили ее, слушали, ничего антисоветского в этих песнях, а стукачи в среде железнодорожников – явление в высшей степени маловероятное.

Конечно, в течение лета нередко бегал я и на поселок, где много времени проводил с двоюродными братьями и их дружками. Больше всего любили мы находиться на природе, в лесу, на речке, нередко пересекались с другими такими компаниями. Часто устраивали игры, в которые нынче не играют, они были интересны и разнообразны.

Запускали воздушного змея за околицей, в других местах тоже и порой одновременно их можно было видеть до десятка. Бывало, что и переплетались какая-нибудь пара между собой. А сколько ребятни было на речке. Речка маленькая, узкая, местами ее можно было перепрыгнуть, но было на ней несколько заводей и омутов, которых не постыдились бы и более крупные реки.

Один из таких омутов назывался «керосинкой», вроде какой-то тракторист до войны мыл там свой трактор, естественно, получил за это втык, а название осталось. Мне же более естественным образом думалось, что это ошибка и правильнее назвать это место «карасинка», карасей же, кстати, в этой речке было много.

Вот течет, течет узкая, мелкая речка и вдруг бах, сразу расширяется и углубляется, а метров через сорок опять сходится в узкую полоску, а смотреть сверху – овал вроде яйца и глубина в середине метра два с половиной. Здесь всегда было много народа и взрослых тоже.

Если вся речка в общем текла по ровному месту, то левый берег в этом месте стоял почти вертикальной стеной метра в два с половиной и постоянно осыпался. Как-то обвалился большой пласт глины и бывшие там ребятишки обнаружили в изломе буденовку и русский трехгранный штык. Нашивку спереди на буденовке смыло и звездочка отчетливо выделялась более темным цветом.

Ребята бегали в ближайшие перелески и иногда приносили оттуда недавно родившихся зайчат. Только что родившийся зайчонок почти совсем самостоятельный зверек, он покрыт шерстью, зрячий и спустя несколько минут может совершать первые неловкие скачки. На второй день жизни вспугнутого зайчонка поймать уже трудно. Ребятишки гладили мелко дрожащего маленького зверька, трепали ему длинные уши, щупали коротенький хвостик и уносили под кустик, где он находился раньше.