Обход

Энджи Эфенди

Обход

Глава 1

Изломанные чёрные тени на стенах напоминали сбившийся вместе табун чёрных лошадей, которых изобразил бы художник-авангардист. Свет от масляной лампы на столе сливался с оранжевыми островками свечей, а потом резко спотыкался о кривые линии висящих на стене марионеток, оставляя на стенах причудливые пятна теней.

В студии всегда царил полумрак, и любой посетитель удивлялся, как мастеру удаётся работать в этих условиях, но и сам мастер-кукольник намного больше принадлежал теням, чем свету. Хотя стоял день, и помещение освещали лампа и свечи, всё равно создавалось ощущение сумрака. Впрочем, человек со стороны и не смог бы догадаться, что это помещение служит студией. Пусть комната была большой, но эта была всего лишь самая обычная комната в самой обычной московской квартире. На полу не лежало ковров, и вздувшийся старый паркет был запачкан следами тысяч ног. На одной из стен не разглядеть было слегка засаленные светлые обои из-за сотен развешанных марионеток.

Рядом с мастером высилась уже небольшая стопка набросков его новой модели. На столе были разбросаны часы-луковица, кожаный кошелёк, красная табакерка. Темноволосый высокий натурщик сидел напротив в глубоком кресле. Он рассматривал носки ботинок, вздыхал, иногда улыбался самому себе. Определённо ему было скучно, но он не капризничал.

Мастер торопился, стараясь запечатлеть модель в разном настроении и с разным освещением, понимая, что второго сеанса позирования может и не быть. Внезапно взгляд натурщика стал более пристальным, обращённым куда-то за спину художника. Мастер оглянулся.

Одна из марионеток, Панч в красном наряде, дёргалась, пытаясь сдёрнуть собственные нити с гвоздя.

– Это ты управляешь куклой? – натурщик положил локти на колени и подался вперёд, пристально наблюдая за Панчем.

– Вроде бы нет, – мастер неуверенно улыбнулся, словно и сам не был уверен, не подчиняется ли кукла его бессознательной воле.

За это время Панч сумел сдёрнуть свои нити с гвоздя и шлёпнулся, издав какой-то влажный звук, странный для деревянной модели, а затем распластался на полу. Некоторое время он полежал плашмя, не подавая признаков жизни, затем зашевелился снова. Он поднимался неестественно, словно кто-то тянул его за ту ниточку, что была привязана к пояснице.

Марионетка, чуть пошатываясь, подошла к столу, ухватилась за угол и подтянулась. В голове у натурщика при этом мелькнула мысль, что, возможно, у этой ожившей куклы есть какие-то рудиментарные мышцы.

Забравшись на стол, кукла упала, накрыв собой простой карандаш и так замерла. Мастер попытался пошевелить Панча указательным пальцем, но тот не двигался. Мастер присел на корточки, поднял левую руку, пальцы его шевелились, он хотел сотворить заклинание и взять взбесившуюся марионетку под контроль. Натурщик только увидел, как Панч приподнялся и совершил некое молниеносное движение. Мастер издал сдавленный звук и отступил на пару шагов. Парень напротив вскочил, глядя на куклу, которая теперь лежала комком грязи и ткани. Он даже не сразу понял, что художник пятится к стене и корябает собственное плечо, словно не может дотянуться сразу к горлу. Сперва натурщик увидел кровь, а только потом разглядел карандаш, который Панч воткнул в глаз кукольному мастеру.

Первым побуждением натурщика было позвать на помощь: даже для человека такое ранение могло быть несмертельным. Но мастер уже вытащил из-под одежды то, что скрывал на шее. Он сказал несколько слов и начал оседать. В пару шагов парень оказался рядом и подхватил художника. Дыхание у того затихало. Натурщик снял с шеи умершего приятеля украшение и тихо положил его тело на пол.

Автоматический замок лязгнул за ним. Кукла продолжала лежать неподвижно.

Киря с самого детства знал, что некоторые вещи замечать нельзя. Существовало то, что можно обсуждать, и то, что обсуждать не стоило. Ни с кем. В первую очередь с родителями. Он не смог бы вспомнить запрещения обсуждать это и с друзьями, но оно как бы предполагалось.

Нельзя было замечать слишком быстрые тени в сумерках. Шёпот, исходящий ниоткуда, по ночам. И нельзя расспрашивать отца о его работе.

Было и ещё одно воспоминание, и он не знал, можно ли его обсуждать или нет, хотя его суть явно лежала в области запрещённого. Когда Кире было пять лет, он сидел ночью в темноте на своей кровати, обняв свои колени, и слышал, как кто-то очень быстрый перемещается по полу, стуча крохотными ногами, и заливаясь, время от времени, тонким смехом. Между этим воспоминанием и обычной жизнью существовал провал темноты, забвения. И где-то там, в этом провале находился ответ на вопрос, кто это был, и что случилось в ту ночь.

Некоторым чувствам нельзя было давать воли, давать названия. Даже тому беспокойству, которое охватывало, когда отца долго не было дома. Киря не смог бы объяснить, чего именно боится, потому что не знал, чего именно стоит опасаться. А самым страшным страхом является ужас перед неведанным.

С матерью у них установилось определённое перемирие, когда она прекратила его спрашивать, почему в некоторые моменты он неприкаянно ходит по квартире, а он не пытался больше задавать вопросы о работе отца. Но, честно сознаться, по-настоящему беспокойство его охватывало обычно, когда дома никого не было. Мать могла пойти по магазинам, в фитнесс-центр, а в доме воцарялся странная, жужжащая тишина.

Двадцать первого июня отца дома не было. И Киря понимал, что он находится где-то там, о чём вопросов лучше не задавать. В дни солнцестояний отец обычно бывал дома. Он прохаживался медленно по квартире, заткнув большие пальцы за пояс домашних брюк. В этот день он не выходил даже в магазины или во двор. О том, что сидение отца дома приходится на дни солнцестояний, Киря выяснил ещё лет в семь, но это было тоже одной из запретных тем. Официально в семье считалось, что «папа устал и должен отдохнуть». Но отец не выглядел усталым, он выглядел тигром, запертым в клетке. Раздражённым и злым. Как правило, он отсиживался дома дня два-три, потом снова «уезжал в рейс», возвращался весёлый, энергичный. Это было первый раз на памяти Кири, когда отца не было дома двадцать первого июня. Мать тоже была нервной. Она сказала, что пойдёт «в город» (выражение, которое, наверное, сохранилось с момента, как люди жили в деревне), чтобы развеяться. Это означало, что она поедет по торговым центрам, может, даже сходит в кино.

Кирю никто не заставлял сидеть дома в одиночестве. И он бы пошёл гулять, если бы было с кем. Некоторое время он списывался с друзьями в сети, но на него стала давить тишина. В наушниках играла джем-подборка клипов с Ютуба (рок-баллады), но тишина в комнате прорывалась и сквозь звук. Всегда кажется, что звук сильнее тишины, но это не так, иногда звук существует как бы сопровождаемый со всех сторон тишиной, словно где-то отключили второй звуковой канал. И напряжение в воздухе прорывается в звучание любой музыке.

Часам к двум Кире это надоело, он отложил наушники и сам пошёл в обход квартиры, словно это был ритуал, который должен был отпугнуть тяжесть. Ещё он отключил часы. В принципе, все пользовались часами на телефонах, потому квадратный циферблат на кухне был скорее данью традиции, чем необходимостью. Часы часто останавливались, так как у них забывали поменять батарейку. Киря просто слегка сдвинул батарейку, чтобы она не касалась контактов. Тишина, из которой исчезло тиканье, стала менее напряжённой. Будто отключили какой-то электроприбор. Холодильник временами начинал тихо порыкивать или же замолкал, но он никак не влиял на разлившееся по дому напряжение.

Киря сел за кухонный стол, бездумно уставившись в окно. Ему хотелось выключить что-то и в самом себе, ощущение паники, беспокойства. Он бы считал, что у него экстрасенсорные способности, но это беспокойство в его душе было чем-то иным, не предчувствием, а деятельностью, словно он должен был удерживать в голове некую мысль, неосознанную, которая должна была защитить его семью.

Как-то в период ссоры Киря напомнил матери про существ, которые бегали по полу его комнаты. Она осеклась. Если судить только по выражению её лица, он не сомневался, что она смутилась. Но затем она нашла убийственный аргумент. Ничего подобного не было, сказала она, возможно, Киря просто сходит с ума.

Беспричинное беспокойство, навязчивые идеи, мессианский комплекс, то есть уверенность, что все ждут спасения и именно от него. Киря сидел за столом, вытянув руки и сосредоточив взгляд на ногтях своих больших пальцев. Возможно, я действительно просто схожу с ума, мысленно сказал он самому себе.

Потом закрыл глаза. Если я схожу с ума, решил он, то у всех моих состояний нет никаких оснований и подтверждений. Что я чувствую? Где сейчас источник моего беспокойства? В шкафу, ответил внутренний голос. В первую секунду Киря подумал о платяном шкафе в большой зале, но потом он развернулся и посмотрел на кухонный шкафчик.

Он сам не знал, что надеялся там найти. Запрещёнку, которой барыжит отец, уговаривал Киря сам себя. Никакой запрещёнки там не было. Были сахар, кружки, которые никто не использует (большей частью сувенирные), коробка чая в пакетиках, мука, две банки варенья – одно ореховое, второе из лепестков роз. Ничего нет, я схожу с ума, сказал он себе. И перерыл шкаф второй раз. В этот раз улов был получше: на внутренней стороне крышки чайной коробки был записан синей шариковой рукой чей-то мобильный телефон.

Он прошёлся по квартире. Какое-то жужжание, неслышное, существующее, возможно, только в его собственном сознании.

– К чёрту, – пробормотал он, потом быстро набрал номер. Тишина. Тишина с шорохами, смех, где-то далеко-далеко, смех высокий и затихающий. Никаких гудков. Он прервал звонок. Но сразу телефон завибрировал в его руке. Тот же самый номер. Он опасливо нажал на приём.

– Алло?

–…и был тот Полоз царем среди гадов, длинно его тело, потому что всю землю он опоясывает. Ходит он на брюхе своём, видели его строители метрополитена, кто видел, тот и умирал вскорости. Потому как хотели клад его отыскать…

Голос был женский, равнодушный, далёкий и со статическими помехами, будто это запись по радио. Голос затих и снова раздался безумный высокий смех, на этот раз гораздо громче и ближе. Киря дал отбой и уставился на телефон, но тот молчал.

Он подошёл к окну и стал глубоко дышать жарким июньским воздухом. Ничего не происходит, сказал он себе, я просто схожу с ума. В моём возрасте такое бывает. Гормоны там всякие. Мне четырнадцать, в шестнадцать всякое такое должно пройти. Или меня заключат в сумасшедший дом. Мама снова не захочет признавать, что происходит что-то странное, и отправит меня подлечиться на годик в психдиспансер. Вряд ли это поможет с поступлением в универ, но и в армию вряд ли попаду.

Тогда просто открой список исходящих и входящих звонков, убедись, что тебе всё привиделось.

Это посоветовал внутренний голос. Он был взрослее, злее, чем тот, что озвучивал мысли Кири. И обычно Киря называл сам себя «я», а тот, второй голос, издевательский, обращался к нему «ты». На пару секунд он позволил себе поверить, что это не его голос, что кто-то злобный пробрался в его голову. Но это было неправдой. Это был он сам. Издевающийся сам над собой, презирающий сам себя. За страхи. За то, что ему не хватало сил пойти сейчас в торговый центр и бездумно помотаться по магазинам. За то, что ему не хватало душевных сил бросить вызов родителям, заставить их поделиться тайнами, что он принял их правила игры, что позволил им внушить ему чувство вины и даже страх перед тем, чтобы лезть в их тайны глубже. И он знал, что так будет всегда.

Они жили на первом этаже, при этом решёток на окнах не стояло. «Я могу выбраться из окна», в который раз подумал он. Смысла в этом не было, он мог бы точно так же выйти из квартиры, не соблазняя воров открытыми окнами. Но это был символ его побега. И звуки со двора прогоняли беспокойство и тишину. Из соседнего двора доносились крики, там играли в мяч на стадионе-коробке. Можно пойти к тем парням и попросить принять в игру. Сосед мыл машину. Ему сотни раз делали замечание, так как двор был засажен деревьями, но тому было плевать. Это было реальностью. А тайны его родителей были безумием. Их безумием, не кириным. И он имел право не погружаться в него.

Он вернулся к компьютеру. Жарко. Самое жаркое лето из тех, что он помнил. Включил вентилятор. Включил компьютерную игру. ДжРПГ – японская ролёвка. Громадные миры, куда можно погрузиться полностью. Погрузиться для того, чтобы забыть, кто ты сам такой. Если бы отец занимался чем-то нормальным, успел подумать Киря, он бы уже стал привлекать меня как помощника, а он работает только со своим братом, который как-то сидел. Мать с отцом считают, что оберегают меня, скрывая правду. А потом он убедил себя, что его тут нет. Нет жары и духоты. Есть только персонаж на экране.

К семи пришла мать. Положила перед Кирей коробку с порцией суши – летом в семье пренебрегали готовкой пищи, предпочитая покупную. А к восьми приехал отец. Живой и весёлый.

А ещё он привёз подарки. Это было необычно и странно. И Киря снова ощутил какой-то холод в животе.

Он перебирал массу предметов, рассыпанных на столе: красная табакерка, несколько старых книг, часы-луковица, пара перстней, фиолетовый галстук с рисунком из концентрических кругов, маленькая метёлка, пустой кожаный кошелёк. Под ворохом вещей лежала тряпичная кукла. Забери её, что-то толкнуло Кирю под дых. Не голос, что-то более жёсткое и… реальное.

– Откуда это всё, пап?

– Наследство. Друг умер.

Отец отозвался пусть слегка напряженным, но весёлым голосом, который совсем не подходил тому, кто недавно потерял друга. Он тихо разговаривал с матерью, передавая ей несколько пачек денег, при этом пытаясь скрыть это от Кирилла. Пока они были заняты, Киря тихонько взял куклу, развернулся так, чтобы со спины родители не видели, что он несёт, и пошёл в свою комнату.

Чувство вины снова навалилось на него. То, чем занимался отец, следовало назвать магией. Киря и раньше произносил про себя это слово и при этом до определённой степени не верил самому себе. Ему казалось, что надо пойти и положить куклу к остальным вещам: вдруг похищение приведёт к проблемам у родителей? Но при этом он сидел на кровати, не зажигая света, при отсветах поставленной на паузу компьютерной игры, и смотрел на куклу. Она запросто могла быть одной из «проклятых» кукол. Глаз у неё не было, на кукольном лице было два тёмных провала, словно вдавленных пальцем. Оранжевые нитяные волосы, зелёное в белый горох платье и широкий, вышитый красной ниткой рот. Резким движение Киря спрятал куклу под ворох своих вещей, чтобы не видеть её лишний раз.

До ночи он запойно играл в компьютер, ожидая, что сейчас его кража обнаружится. К вечеру, в самом деле, в комнату вошёл отец.

– Слушай, ты на Кипр не хочешь съездить?

Киря оторвался от игры.

– Так ведь вакцинироваться надо будет ихней вакциной.

– Ну, придумаем что-нибудь.

Отец стоял, пустив руку по дверной раме и прислонившись к ней всем телом. Несмотря на это, его всё равно немного покачивало. Отец пил редко, и осознание, что ещё и это добавилось к общим странностям дня, заставило Кирю ощутить, как сжимается желудок.

– Так о чём мечтал, сын? Куда поедем?

Киря поднял левое плечо, словно стеснялся пожать обоими плечами.

– Где серфинг куда-нибудь. И чтобы туда с нашими вакцинами пустили.

– Вакцины да… Серфинг… Поедем. Папа обещает.

Отец ещё раз хлопнул рукой по раме, неловко развернулся и вышел из комнаты.

Как считаешь, что могло произойти?

Дядя Гена. Геша. Все неприятности от него. Всегда так было, всегда так будет.

Потому что сам твой папа ничего плохого совершить не может?

Потому что дядя Гена долбанный социопат, который ничего не боится и ни к кому не привязан.

Киря поставил компьютер выключаться и подошёл к окну. Жара и не думала спадать. Соседей во дворе не было. Рыжий кот, чей окрас можно было разглядеть в беспокойном свете фонарей, шёл по крыше одноэтажного кафе, чья задняя часть ограничивала двор справа. Около большого раскидистого дерева в самом углу возился человек. Киря вгляделся. Одежда на человеке висела лоскутами. Внезапно он обернулся и посмотрел прямо на Кирю. Парень отшатнулся от окна.

Я не мог видеть его глаза, сказал он сам себе, было слишком темно и далеко. Но память упорно рисовала пристальный взгляд.

Окна он захлопнул и задёрнул шторы, не выглядывая наружу.

Глава 2

Он стоял у окна, выглядывая сквозь прорезь в ставени. Кто-то сзади в избе опять зашипел, чтобы он отошёл от окна, но он вновь не послушал. Внутри у него была такая же темнота, как и снаружи. Молча он спокойно продолжал гладить белого котёнка, уснувшего у него на руках.

Осип, наверное, уже мёртв, так же спокойно думал он. Подчиняясь безумной логике сна, Киря развернул собственные воспоминания и понял, что Осипом звали мальчика-сироту, которого обрядили в боярские одежды, чтобы выдать его за сына хозяина дома. Настоящим же наследником был он сам, гладящий котёнка, скрывающийся в крестьянской, пусть и богатой избе, гладящий подобранного тут же котёнка. Уже полчаса как из боярского дома не было слышно звука пирушки, которую устроили незваные гости.

И вновь логика сна взяла своё. Стоило подумать об усадьбе, как оттуда послышался громкий горловой клич, а ответом ему послужило взвившееся над крышей пламя. Вот и родители сгинули, так же спокойно подумал боярский сын, руки его столь же безмятежно продолжали гладить котёнка. Один из охранников отца, который и привёл наследника в избу, попытался оттащить его от окна. Но стоило ему положить руку на плечо юноши, как тот ожёг его таким взглядом, который охранник разглядел даже в лишённой света избе, что бедняга сразу отпустил плечо нового хозяина и скрылся в тенях избы. Наследник снова повернулся к ставени, разглядывая полыхающую усадьбу.

Оттуда продолжали раздаваться крики. Только это почему-то были не крики жертв, возможно, всю челядь умертвили раньше, возможно, и ядом. Несколько голосов нестройно пытались запеть, не в лад. Потом раздался хохот и пьяные крики. Раздался топот копыт, всадников двадцать проскакало по деревне. Один из них остановился напротив дома, где прятался наследник. Всадник оглядывался, словно чуя возможность продолжения потехи. В руке у него был факел, который освещал молодое дикое лицо, с короткой чёрной бородой, обрамлённое тёмными же волосами. Наследник впитывал эти черты, запоминал их, уверенный, что пронесёт их в душе вечно. Котёнок завозился и полез на плечо, наследник, ласково поглаживая, удержал котёнка от прыжка на пол. Наконец чернобородый всадник захохотал, закинув голову. Он не был пьян, в отличие от остального сброда, разве что его пьянила скачка и совершённые злодеяния. Факел разрастался, грозя поглотить сознание наследника. Снова раздался топот копыт…

Дышать было почти нечем. Вентилятор натужно завывал. Из-за того, что на окнах не было решёток, летом ночью окна всё равно держали закрытыми, оставив только форточку. Москва раскалилась как сковорода. К чёрту серфинг и Австралию, думал Киря. Он не встал с кровати, не слез, а просто перекатился через край, вовремя выпрямив ноги, чтобы приземлиться на ступни. Не надо серфинга, надо попросить отца поставить кондиционер.

Шлёпая пятками, Киря добрёл до туалета, а после принял прохладный душ. Смывая с себя липкие капли ночного пота, он вяло перебирал в уме приснившийся сон. Сон был ярок и необычен. С одной стороны, он показывал Кирю с творческой стороны, с другой – Киря не представлял, как можно этот сон превратить в сюжет. В нём не хватало главного – той самой мести наследника. А мозг подсказывал только самые избитые повороты для сюжета.

После душа стало полегче. Несмотря на жуткую жару, в воздухе словно исчезло вчерашнее напряжение. Мысли о вчерашнем дне напомнили и о странном «наследстве», и о спрятанной кукле. Хорошее настроение от художественного сна испарилось. Он медленно убирал сбитые одним комом одеяло и простыню, когда во входную дверь раздалось два коротких звонка.

Ты знаешь, что это означает.

Он оборвал сам себя. Никаких «ты», я знаю, что это означает. Я сам выдумал укоряющего меня внутреннего судью. Я недолжен обращаться к себе на «ты».

Ты просто пытаешь отвлечься и не думать о том, кто пришёл.

Пришёл дядя Геша. Дядя Геша и папа Кеша. Дядя любит повторять эту шутку и сам первый смеётся, будто произнёс нечто шедевральное.

Киря натянул футболку и шорты. Дверь на кухню была закрыта.

Ты должен подслушать.

Никаких «ты». Я должен подслушать.

Дверь была тонкой, но отец с братом говорили тихо. Киря успел услышать что-то вроде «это уж ты сам».

– Ну-ка отошёл.

Сзади стояла мать.

– Живо-живо, иди в свою комнату.

В свою комнату Киря не пошёл, остался в зале. Минуты через две дверь в кухню отворилась. Вышел дядя Геша, отворачиваясь от стоящей в коридоре матери Кири, тем самым и от взгляда самого Кири, но он успел разглядеть, что нос заклеен у него двумя полосками. Сердце на секунду захолостнуло: где они с отцом были и что делали, когда вчера получали «наследство»? Вторая мысль стала ещё более страшной: дядя на свою долю мог попытаться сделать пластическую операцию. За такое время мало, что успеешь, но…

Отец закрыл за братом дверь и повернулся к жене и сыну с деланной улыбкой.

– Значит так, семья, выезжаем сегодня. Едем отдыхать, у нас каникулы, у всей семьи, исполнение всех желаний!

– Куда это мы едем? – голос матери зло дрожал.

Улыбка мгновенно исчезла с лица отца.

– Если сказал едем, значит едем.

Мать набрала в лёгкие воздуха, потом оглянулась на Кирю.

– Кирилл, сходи пока в магазин, купи молока.

Он посмотрел исподлобья.

– Никто молоко в доме не пьёт и незачем в дорогу. В тэцэ схожу.

Он метнулся в свою комнату. Быстро одеваясь, он схватил повседневный рюкзак, из чёрной джинсовой ткани с рисунком барда, играющего у костра, и засунул туда куклу. Натянул кеды. Быстро оглядел комнату. Они должны пуститься в бега. Такого ни разу не было. Но было ясно, что такое должно случиться. Что ещё взять с собой? Мобильник? С собой. Паспорт? В рюкзаке. Он выскочил из комнаты, пересёк залу, стараясь не слушать звуки ссоры из комнаты родителей.

В торговый центр он не пошёл, развернулся, обогнул дом и оказался во дворе. Двор был окружён с трёх сторон – их дом, кафе и гаражи. С четвёртой стороны дорога, а за ней большой двор, огорожённый длинными домами. Потому их двор напоминал небольшой закуток, практически необустроенный, кусочек парка.

В углу, где вчера возился незнакомец с пронзительным взглядом, не было никаких видимых следов, кроме чуть сдвинутой крышки канализационного люка. Киря ещё раз обошёл дерево, стараясь помнить о хлипкой крышке люка. После второго осмотра, он заметил яркое пятно среди ветвей. К одной из нижних веток, хотя Кире пришлось стать на цыпочки, чтобы дотянуться, был привязан бирюзовый шейный платок.

Если бы у тебя были мозги, ты бы оставил всё, как есть.

Но мозгов у меня нет. Киря отвязал платок и запихнул его в карман джинсов. На ту же ветку он посадил безглазую куклу. Почему-то на душе стало легче.

Да, мозгов у тебя точно нет.

Он зашагал по улице, насвистывая. Купил шоколадный батончик в ближайшем продуктовом.

Дома повисла напряжённая тишина, после скандала родители не разговаривали друг с другом, лишь мать бросила Кире:

– Иди, собирай вещи, выезжаем сегодня, до сентября будем в поездке.

Вещи Киря собрал в дорожную сумку на колёсиках. Собирались все быстро и уже через полчаса грузились в тёмно-синий фольксваген. Отец был мрачен и с матерью они практически не говорили, но Киря понимал, что причина напряжения в воздухе не скандал, а причина, по которой они уезжали – это было бегство.

Никто не говорил, куда они собираются поехать. Мысленно Киря мог даже разыграть диалог с матерью, если он осмелится задать вопрос: «Приедешь – увидишь», «Тебе сказали, на отдых». Скорее всего, родители и сами не знали, куда поедут.

Они могли бы тебя предупредить.

Они могли бы меня предупредить. Я бы взял харддиск с компьютера, ведь, кто его знает, мы можем и не вернуться.

Киря смотрел в окно, почти не замечая проплывающих мимо улиц севера Москвы. Внутри у него поднималась кислая волна раздражения на родителей, которые всё всегда пытались решить за него. Потом чувство неполноценности: если бы он вёл себя более по-взрослому, возможно, они не обращались бы с ним, как с ребёнком.

Дмитров, Санкт-Петербург, Ярославль? Скорее всего, отец поедет в Питер. Оттуда, возможно, они попытаются ухать в Финляндию, говорят, что туда визы получать легко так же, как и до пандемии. Если только их не найдут раньше те, кто за ними гонится. Кто бы они ни были. Киря даже мысленно не называл то, на что намекали обстоятельства, но позволил себе мысленно связать пачки денег, которые передавал матери отец, и утренний визит дяди. «Он тебя постоянно втягивает в неприятности», – постоянно повторяла мать отцу и, видимо, была права.