Золотая кровь

В последние полгода, правда, она жила у них всё чаще и подолгу. Петя был парализован, а Тане приходилось периодически ложиться в больницу. Но никто не прогнозировал близкой смерти. Таня просто легла на очередное облучение. А наутро не проснулась.

После поминок, когда женщины стали убирать со стола, а мужчины двигать мебель, Оля зашла в спальню: «Петя, как ты тут?» «Га-а». «Ушла Галя». «Да-а». Оля включала свет и увидела слёзы на его щеках. «Ну что ты? Ну, психанула баба. Вернётся, ты же у неё единственный родственник. Её тоже понять можно, сынуля в их однокомнатную квартиру бабу привёл. Она надеялась, что сможет сюда переехать». «Не-е». «Петя, ты что? То щипался, а то руку мне целуешь? Не бойся, один не останешься. Но лениться я тебе не позволю. Завтра на коляску усажу и кататься заставлю. Чтобы к лету уже ковылял, а я могла на дачу выбраться».

В спальню заглянула Алдона: «Деда Петя, может, тебя покормить? Тут котлетки, мягонькие, бабы Верины, будешь? Петя дёрнул щекой: «Бу-у». Оля подмигнула ему и сказала: «Ну, видишь? Ты у нас домовладелец, к тебе девушки за наследством в очередь становятся». «Ты что, баба Оля, я не ему, а тебе помогаю! Когда отца парализует, я за ним тоже ухаживать буду, хоть он даже противнее деда Пети». Петя закашлялся. Оля кинулась к нему с полотенцем. А он кашлял, смаргивал слёзы и хохотал.  «Ну что, друзья мои, извлекли мораль?» Петя спросил: «А?», а Алдона: «Какую, баба Оля?». «Петя, не вредничай, Алдона, не хами!»

Глава третья. АМЕРИКАНСКИЙ ДЕДУШКА

Только Наташа подошла к ленте подачи багажа, как увидела свой чемодан. Даже пришлось за ним пару метров пробежать. А вот новой сумки рядом не было. Народ постепенно рассеивался. Когда на ленте осталось всего несколько багажных мест, до неё дошло, что всё это время она искала глазами желтоватую сумку, тогда как здесь она казалась от освещения зеленоватой. Плюнув с досады, что столько времени потеряла, она потащила багаж к выходу. А выйдя к автобусам, задумалась: куда я, собственно, спешу? Домой? Сейчас свекровь полезет в сумку, всё растормошит, даже если сказать, что это не её. К родителям? Аналогично. Чёрт бы побрал эту шубу! Да нет, это она так. Даже, пожалуй, гордится, что натолкнула деда на её покупку. Пожалуй, её либо придется сдать в камеру хранения, либо отвезти по адресу сразу. И Наташа включила телефон, к которому не притрагивалась почти три недели.

6 звонков, не густо. Так, в первые дни дважды Юлька… это понятно, что-то найти не могла. Потом соседка, что-нибудь попросить хотела, а потом сама до них дошла. Смирнов… не знаю… а, это из Бытхима, что-то в публикации не устроило. Мать… это она просто забыла, что дочь за границей. А пять минут назад Лисютин. Перезвонить? Неохота, он вряд ли что-нибудь серьёзное скажет. У них связь как у отравленного с унитазом: Сергей Сергеевич изрыгает претензии к миру, а Наташа поглощает и смывает. И не пошлёшь, он какое-то влияние имеет на владельцев газеты. Ей бы никогда туда не попасть, если бы не его протекция. Ладно, если перезвонит, придётся заняться психотерапией, а нет, значит, свободна. Где тут была эта подруга? «Здравствуйте, Римма Ивановна. Мне американский Самсин подарок для вашей подруги передал. Я боюсь, что она как-нибудь не так это воспримет. Я в экспрессе к площади Победы… да, я бы хотела сразу отдать… да, спасибо». Так, адрес узнала, и даже добираться удобно. И Римма Ивановна туда направляется, так что сгладит ситуацию. Ой, забыла отчество этой Ольги спросить! Ладно, что теперь… как-нибудь назову.

Худенькая старушка в халате и переднике поспешно распахнула двери и остолбенела: видно, Римму ожидала увидеть. «Здрасьте, тётя Оля… простите, не знаю вашего отчества». «Ничего, Наташа, меня все дети знакомых так зовут. Заходи, ты не обижайся, я немного растерялась, ты так на Сашу похожа». Голос дрогнул. Наташа перешагнула порог, бросила под вешалку свою ношу и обняла её: «Я его совсем мало знала. Он незадолго… ну, в общем, в последнее время несколько раз приходил. Пытался познакомиться. Но папа… он такой… даже слова не подберу… диктатор».

Звонок. Ольга открыла дверь. Римма Ивановна влетела в прихожую, споткнулась о Наташины сумки, извинилась, засмеялась: «Я в нетерпении! Что за подарок миллионер Оле прислал?» Альберт с лестничной площадки сказал: «Может, вы пойдёте подарок смотреть, а я смогу наконец-то войти и раздеться?»

В комнате Оля стала испуганно допытываться: «Но почему? Я этого Женю почти не знала. Помню, что он был намного моложе свёкра; когда уехал, ему не было сорока. Как все Самсины, слегка сутулился и ещё у него на шее было большое родимое пятно. Кажется, мы с ним ни разу не разговаривали. Так только, в общих разговорах отдельными фразами перебрасывались. Но, когда он уезжал, прописал меня и Сашеньку в своей квартире. Сказочный подарок. Я в ней прожила больше сорока лет». Опять голос дрогнул. «А он вас помнит. Сказал: миленькая такая была кроткая девочка. Как только она выжила в семейке моего братца? Ну, и спросил, что можно вам подарить. Я, конечно, сказала, что практичней всего дарить деньги, но вопрос, примет ли этот дар тётя Оля?» «Нет! – испуганно, но решительно отказалась Оля. – Это как-то унизительно». «В общем, он стал перебирать: ювелирка, электроника. А я ему напомнила, сколько вам лет. И тогда он решил подарить шубу. Правда, выбрал на свой вкус, дизайнерскую и очень дорогую. А я подумала, что можно её продать, а на эти деньги купить нормальное пальто и ещё кучу разных приятных вещей. Там чек».

Когда распечатали коробку с шубой, даже радостно настроенная Римма протянула: «Да-а». «Что да?» – спросил Алик, подсевший к столу и занявшийся распутыванием каких-то снастей вместе с сидевшим на инвалидной коляске Петей. «К этой шубе он должен был прислать Оле еще минус тридцать лет жизни, модельную внешность и стервозный характер».

Шубу померяли сначала Оля, потом Наташа: «Да я уже меряла, дед на меня её подбирал, я сказала, что у нас примерно один размер». Понравилась она только Пете, он невнятно тянул: «Оля, оставь».

Тут забрякал Наташин телефон. Лисютин. «Извините, отвечу, это брат покойной подруги». Сразу набросился, почему не ответила. «Сергей Сергеевич, я только что из Лос-Анжелеса прилетела». Стал спрашивать, с чего это она так далеко подалась, ответила, что к родне. Чувствовалось, что ему это всё до лампочки, стал жаловаться на проблемы с женой. Наташа, утомлённая дорогой, перебила его: «Короче, небось с бабой застукала?» «Ну, в общем, да», – вынужден был согласиться он. «А вы подарите ей шубу».  «Да есть у неё шуба!» «Вы считаете, одной достаточно? А я вот привезла тут одной родственнице, но ей не подошла. Шикарная, – она назвала цену, Лисютин крякнул. – Вы позовите её померить. Только не умоляйте, говорите так, как при деловом предложении. Мол, быстро надо, а то покупка уплывёт. Потому что, если у неё будет время подумать, она вспомнит о чувстве собственного достоинства и пошлёт вас». «Я перезвоню, если откажется, а если не позвоню, то жди».

«О?», – повернулась к Наташе Римма. «Это будет большая удача, если Юльке подойдёт. Какие из нас торгаши? В магазин на комиссию сдавать – в цене потеряем». Оля сказала: «Пойду, займусь обедом. Ты, Наташа, наверное, с дороги устала. Давай я тебя в Петиной уложу». И потащила за собой, несмотря на её робкие возражения. Глаза у Наташи слипались, и отрубилась она сразу. Проснувшись, посмотрела на часы: ого, всего сорок минут проспала, а ощущения как после восьмичасового сна. Зашла на кухню, где копошились с готовкой две пожилые дамы, и как по заказу прозвенел дверной звонок. Лисютины.

Только увидев упаковку, Юлька выдохнула: «Оу». А когда надела шубу, Римма сказала: «Ну, о чём я говорила?» «Что?» – спросила Юлька испуганно. «Что к этой шубе нужна модельная внешность. Иди в прихожую, там большое зеркало». В комнату Юлька вернулась, бормоча: «Что бы такое на голову?» Внезапно в разговор вступил Альберт: «Если непокрытая голова, то волосы должны быть цвета воронова крыла. А если головной убор, то только не меховой. Идеально будет маленькая чёрная шляпа без полей или с малюсенькими, можно с пёрышком. Такая, знаете ли, в стиле чарльстон. Или чёрная кожаная пилотка. Или таблетка. А на ноги – ботиночки типа «козья ножка». Только не на тонком каблуке. Лучше всего на высокой платформе». «И чёрную сумочку, да?» – выпалила Юлька. «Это уже перехлёст. Сгодилось бы даме в возрасте, но молодой девушке нужно что-нибудь вызывающее» «Красную?» – робко предложила она. «Даже не знаю. Тут надо что-нибудь совсем неожиданное. Блестящее, перламутровое или металлическое, чтобы в глазах рябило». «Вы стилист, да?» Оля засмеялась, положив Алику руку на плечо: «Он строитель. Но франт и эстет». Лисютин вытащил бумажник: «У меня долларов немножко не хватит. Можно, я часть рублями по курсу?» «Сейчас поедем за шляпкой, – заявила Юлька. – А ботильоны у меня именно такие. Но они с осени в редакции в шкафу пылятся. Надо за ними заехать». «Только после того, как шляпку прикупишь, – посоветовала ей Наташа. – Продемонстрируешь нашим. Пусть все бабы сдохнут». Юлька взвизгнула, чмокнула её и полетела на выход. Лисютин тоже чмокнул и шепнул: «С меня магарыч».

«Жа-алко», – протянул Петя. «Да ладно, Петя, – утешила его Римма. – Мы Оле все вместе в каком-нибудь универмаге пальто выберем. Хорошее, но с коротковорсным воротником. Шубы – это не для нашего климата».

«Эй, что это у вас дверь раскрыта?» – послышался голос из прихожей. «Ой, Эдичка, это я за покупателями не закрыла, – полетела в прихожую Оля. – Как хорошо, ты к обеду». Как только гость появился в комнате, Наташа поняла, что это сын Альберта, хотя он сделал общий поклон и к отцу не подошёл. Он как-то карикатурно был похож: ростом ниже, нос больше, небрежен в одежде и в отличие от щеголеватого отца и с поредевшими волосами, тогда как отец обладал пышной шевелюрой. Хозяйка потянула Римму и Наташу в кухню. Эдик двинулся следом: «Тётя Оля, так это от вас вышел папик с моделькой?» «Ну уж, папик!» – возмутилась Наташа. «А сколько ему?» – спросила Римма. «Ну, когда мы с Люськой родились, он был подростком… да лет сорок пять». «А Юле?» «Двадцать два. О-хо-хо, правда папик. Боже, жизнь прошла!» Дамы засмеялись. Пока доваривали обед, они расспрашивали Наташу об этой паре.

Сергей Сергеевич достался ей в наследство от подруги детства. Так получилось, что они жили в одном подъезде и родились в один день с Люсей Лисютиной. В младенчестве Наташа была в неё влюблена: в её красивые имя и фамилию, в соломенные кудри, в её мальчишескую отвагу. Она била всех, кто ей не нравился, ругалась со взрослыми, даже с родителями. Они и в школе оказались в одном классе. Родители запрещали Наташе водиться «с этой хулиганкой». Она бы и не водилась, не так уж ей нравилось быть битой, но это был единственный способ протеста против тирании родителей. Последний раз Люся подставила её незадолго до своей смерти. Родители обещали Наташе, что отпустят её в летний лагерь, если с её стороны не будет никаких косяков. Теперь, через почти 20 лет, она уже не помнит, что это была за шкода, но Люся свалила вину на Наташу. И Наташа всё лето провела дома. Только спустя много лет она поняла, что родители не верили в её вину и с самого начала не собирались отпускать её на свободу, надеясь, что предлог найдётся. И нашли. А Люсю родители отправили в деревню. И там она утонула. Об этом Наташе сообщил Люсин взрослый брат Серёжа, который до этого существовал рядом, но параллельно. Это была первая смерть в её жизни. Она заревела, вспомнив, как отчаянно проклинала подружку за её подставу. Они сидели на скамейке с Серёжей, ревели и ругали себя, Наташа – за злость, Серёжа – что обижал сестрёнку и считал её досадной помехой. Серёжа уже был женат и жил в другом районе. Но несколько дней подряд он приезжал на эту скамейку в скверике напротив родного дома и плакал. К родителям не шёл, не желая их расстраивать. Наташа плакала вместе с ним. Потом заболела. И лет десять они не встречались. А встретились в ресторане, где их группа обмывала свои университетские дипломы. Перекинулись парой слов, Серёжа сказал: «Ты тогда меня от самоубийства спасла». Ну, а она не стала говорить, что его отчаяние стоило ей нервного срыва. Но телефонами они обменялись. И через неделю он позвонил и предложил работу. А она уже разослала своё резюме в полсотни адресов, не ожидая, что кто-нибудь откликнется. Из всего их выпуска только трое попали в журналистику. Отнюдь не лучшие выпускники. Просто со связями. Как, оказалось, и она.

С тех пор она работает в газете и служит унитазом у Сергея Сергеевича, которого теперь зовёт по имени-отчеству. Но проблемы его чепуховые, в основном, по бабам, поэтому нервная система её не страдает. Да и не подросток она уже.

За обедом её расспрашивали об Америке. И она весело и откровенно рассказывала о своей поездке новым знакомым, как ни за что бы не стала бы говорить при своих родителях, муже и его родителях. Рассказывала о том, что как прилетела в полусонном состоянии, так и пребывала в нем до отъезда. Тем более, было где поспать: гостевая комната с собственной ванной в доме двоюродного деда.  Ему внучка явно не понравилась… ну, не то, что не понравилась, но привела в недоумение. Она не интересовалась его делом, ну, что-то изобрёл, потом внедрил, теперь производит. Отнюдь не миллионер, по американским меркам очень даже среднего достатка, зря родственники раскатали губы на наследство. В свои 85 очень крепок, подтянут, моложав, дай бог ему здоровья. Вдовец. С женой-еврейкой, которая, как утверждал отец, в те времена была средством передвижения, прожил душа в душу сорок лет. Наташа слетала с дедом в Нью-Йорк, он – по делам, она – на экскурсию; увидела там небоскрёбы и местных бомжей в ситуациях, о которых не за столом говорить, посетила с дедом выставку американских художников, ещё их американский балет, где солисты были ничего, а кордебалет как-то невысоко прыгал, обозлилась и почувствовала усталость. Дед ещё предлагал что-то посетить, а она сказала: буду отдыхать. Вернулись они в город Ангелов, где она бродила по песчаному пляжу, слушала шум волн, валялась на песке. Как-то гости у деда были. Типа приём. Английский у неё так себе, но, если медленно, то понимает и ответную фразу слепит. Там все друг друга по имени зовут. Ну, ладно, она Наташа. Но дед – Юджин? Ещё какая-то Карен привязалась: вы журналистка? У вас нет журналистов, вы пропагандистка. Наташа ей сначала ответила вежливо, я, мол, о производстве пишу, какая может быть пропаганда о цементном заводе. А у неё ухмылочка такая, типа, знаю я, как русская пропаганда действует! Тогда Наташа повернулась к двум дамам и одному тощему мужику, что тоже ей о России какие-то вопросы задавали, и говорит: «Я живу в самой большой стране земного шара, она занимает одну седьмую часть суши. Но как-то всё сижу в одном городе с рождения, только в отпуск выезжала на Черное море и на Кавказ. Ещё в командировки иногда. На Урале была, в Карелии и нескольких городах центральной России. А Карен досконально всё о моей стране знает. Попросим её поделиться своими впечатлениями, она по-английски вам всё расскажет, я-то в языках слаба. Вы, наверное, русский знаете, если так Россию изучили? Она: я в России не была, но я же телевизор смотрю, в интернете шарю. Да? И я аналогично. Только вот о США мнения не имею. Не берусь утверждать, что все американцы верхогляды и ксенофобы после разговора с вами». Дед оттащил её, говорит, ты что с этой дурочкой споришь. А Наташа после пары коктейлей раздухарилась, говорит ему: вы тут все американцы, а я русская, и должна свою страну от ваших дур защищать». Больше званых вечеров не было. Да, ещё в Голливуд ездила. Вызвал раздражение. Вспомнился один крошечный городок на Дону. Там у них мост, за ним высокий берег, и на нём такие же белые буквы. А поскольку там Наташа побывала раньше, то преследовала её мысль, что Голливуд у этого Задрищенска дизайнерскую идею слизал. В общем, больше всего ей нравилось бродить по берегу, любоваться издалека серфингистами и редкими купальщиками. Да, можно было искупаться, хоть и прохладно. Но не хотелось. Как-то натянула капюшон, рухнула на песок и заснула. Уже в сумерках её разбудил очень толстый полицейский. Он её принял за бомжиху. Они некоторое время тупо препирались, потом познакомились и долго разговаривали о России, о которой полицейский ничего не знал, о США, которых Наташа так и не увидела, об одиночестве в семье, о страхе полицейского перед разводом. С женой он прожил почти тридцать лет, надоели они друг другу до чёртиков, но перемен оба боялись. «Ты тупой, – сказала ему Наташа. – Если бы мне было, куда уйти, я бы босиком убежала!» Потом нарезались в баре и уже под утро полицейский как джентльмен и офицер проводил её до дома. Продрав глаза к полудню, Наташа решила, что пора сваливать: деду, привыкшему к размеренной жизни, от неё беспокойство.

Единственное, о чём не рассказала, так о предложении деда остаться. Ответила: «Тут всё чужое». Он сказал: «Но ведь тебе дома плохо». «Да, я благодарна вам за то, что впервые в жизни могла уединиться. И всё обдумать». Еще он деньги предложил, она отказалась: «Свои проблемы я должна решить сама».

На кухне она взялась мыть посуду, а Оля, снующая из комнаты в кухню, тихо спросила: «Ты мужа совсем не любишь?» И Наташа откровенно ответила, что не любила никогда, надоели причитания матери и подколы отца, что она никчемная и никому не нужная. Тут Владик подвернулся. Такой же затюканный родителями, только воли они ему побольше дают. Благо есть ещё теперь кого тюкать: невестку. Для этого и женился. «А дети?». «Бабушки и дедушки жаждут. Но хватит им нас с Владиком».  «А почему не разойдётесь?» «Вернуться к родителям? Будет ещё хуже!» Заглянула на кухню Римма: «Сними квартиру, и никому адреса не говори! У моей племянницы подружка – риелтор. Хочешь, сведу?»

Назавтра уже со съёмной квартиры Наташа поехала за вещами.

Глава четвёртая. РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ

После обеда к Оле пришла Людмила Васильевна. Они присели в большой комнате поговорить. Петя сидел за столом, теребил какие-то перепутанные нитки и сердито косился на гостью. Людмилу Васильевну это нисколечко не задевало: подумаешь, какой-то Петя! Паралитик в маразме, говорит невнятно, половину слов не разобрать, часто вместо одного слова у него вырывается совсем другое. А Оля за него переживает. Сорвалась с дивана, вытащила какие-то пакеты из комода и выложила перед ним: «Вот, Петя, я поросёночка хотела связать, ты выбирай, где розового цвета больше. Ты чай будешь?» Петя снова злобно покосился на Людмилу Васильевну и пробормотал: «Потом». И Оля позвала Людмилу Васильевну на кухню. Она только и успела, что поставить чашки, как в дверь позвонили. Римма с Аликом. На предложение чая Алик ответил: «Позже» и прошёл к Пете. Римма зашла на кухню, поздоровалась и присела за стол. Людмила Васильевна только собралась поделиться сенсационной новостью, как снова тренькнул звонок. На этот раз появился Эдик. Он с порога сказал, что у него в ДК Горького конференция, и надо пересидеть часок. «Мы чаёвничать собрались. А может, пообедаешь?» Ответил, что только что отобедал, но от чая не откажется. Прошёл на кухню, вздрогнул, увидев гостей: видно, что обе дамы были ему неприятны. Но воспитание не позволило улизнуть или как-то проявить недоброжелательство.  Присел и начал какой-то необязательный разговор. Упомянул Серёжку Андреева. Тут Людмила Васильевна не выдержала: «А вы знаете, что Серёжка не сын Вере, а внук?» Оля впала в ступор. Потом отмерла и уточнила: «А чей он сын?» «Дочери». «Да иди ты! Оля к тому времени года два замужем была!» «Да не Оли, а другой». Стукнула о блюдце чашкой Римма и сказала: «Оля, отомри. Вечно Людка пургу гонит. Да, в характере Веры грех дочери прикрыть. Но времена не те и возраст не тот. Это какой год был, девяностый? Просто индийское кино! Аньке лет двадцать пять было? Вот уж событие – ребёнка родила! В тридцать девять как Вера – да, тут есть какая-то неловкость. Успокойся, Люда, я у них тогда часто бывала и неоднократно наблюдала, как Вера грудью кормит. Откуда бы лактация без родов?» Оля повернулась к Римме и даже рот открыла. Эдик привстал, обнял её и сказал: «Тёть Оль, что ты всё крутишься вокруг нас? Садись, чай остывает! А что касается грудного кормления… моё самое яркое подростковое эротическое воспоминание – тётя Вера кормит младенца. Случайно в комнату влетел, и никогда ни до, ни после, не чувствовал такого смущения».  Людмила Васильевна растерялась: «Но мне соседка сказала…» Римма хмыкнула: «Разрешаю тебе с моей соседкой поговорить. Не удивлюсь, что, по её сведениям, я многодетная мать и агент Моссада».

От неловкой паузы Людмилу Васильевну избавил телефонный звонок. Она вышла в коридор поговорить, но навстречу ей Алик вывез Петю, и она юркнула в зал.  Оля растерянно сказала: «Римма, зачем…» «Олечка, если Людка понесёт эти сплетни по знакомым, они рано или поздно до Веры и Серёжи дойдут. Им будет неприятно. Да, Серёжка был искусственником. Так Верочка уже была не очень молодой и не очень здоровой, ребёнок недоношенный, она его в санатории внезапно родила, даже в декрет уйти не успела!»  Эдик хмыкнул: «А я и вовсе в то время у Андреевых не бывал, только у тебя с ними общался, но по твоему виду понял, что тётя Вера не кормила. С удовольствием старушку подразнил».

Опять звонок. Оля побежала открывать. Потом на кухню вернулась Людмила: «Там какой-то мужчина с конфиденциальным разговором». Наверное, из-за сквозняка дверь зала приоткрылась, и разговор Оли с гостем стал слышен. Асоян не сел за стол и, стоя с чашкой у кухонной двери, прислушивался и хмурился. Конечно, разговоры замолкли и слушать стали все. Гость представился доверенным лицом некого Эдуарда Фёдоровича Быкадинова, который разыскивает своих возможных родственников. Да, подтвердила Оля, её девичья фамилия Быкадинова, но, если о родословной со стороны матери она кое-что знает, то об отце – ничего. Она его не помнит, потому что родители разошлись, когда ей было 2-3 года. Мать об отце никогда ничего не рассказывала. Фотографии? Есть единственная, на которой они в день росписи. Переснять? Пожалуйста. Алименты? Насколько она знает, их не было, мама не подавала. Что можно узнать о человеке, который уехал из Черняховска в 53 или 54 году? И какие родственники мамы могли его знать? Да не было никаких родственников! Бабушка с мамой после концлагеря проходили в Истербурге фильтрацию, встретили земляка в охране и узнали, что их деревня Полюны Смоленской области полностью разрушена, а все односельчане погибли.  Поэтому остались здесь на строительстве, почти сразу получили квартиру в доме, который сами восстанавливали. Отец тоже был строитель, кажется, из Уфы. Нет у неё никакой родни, и ничего она узнать не может. И потомства нет. Был сын, но давно умер. Нет, у него детей не было. «Оль…», – вскрикнула Людмила Васильевна, и Римма взмахнула рукой, плеснув ей чай на блузку. Прибежавшей Оле она спокойно сказала: «Да не суетись ты, Людка чаем облилась. Спасибо, что не из чайника», и многозначительно покачала перед носом Людмилы Васильевны чайником». Оля пошла провожать гостя, а Людмиле Римма сказала: «Мы с тобой полвека знакомы, а я никак не пойму, чего в тебе больше, глупости или подлости? Ты что, не знаешь, для чего сейчас богатые люди начинают родню искать?»

На кухню зашла Оля, сказала: «Что-то нехорошее вокруг меня происходит, ребята», и обессиленно опустилась на табуретку. «Паранойя», – откликнулась Людмила Васильевна от мойки, над которой протирала блузку мокрым полотенцем. «А тогда скажи, умная ты наша, для чего банкиру кровный родственник понадобился?» – спросил Асоян. «Ну, стареет, родную душу ищет, наверное, детей нет. И с чего ты взял, что он банкир?» «В телефоне посмотрел, продвинутая ты наша. Не только банкир, там у него ещё много чего есть. Помимо материальных благ есть и родные души: два сына от первого брака и дочь от третьего». «Ты что думаешь, на органы?» Оля охнула. «Олечка, не пугайся. Я уже прикинул: самая близкая родственная связь, которая возможна для вас – это двоюродная. Через поколение после тебя, значит, уже четвероюродная. Так что за этого своего… от которого ты отказалась… ну, в общем, трансплантация исключена. А для тебя и вовсе невозможна: на кой богатеям наши старые изношенные органы? Нет, скорее тут розыск конкретного лица по фамилии Быкадинов через родственников. И это меня тревожит. Людмила со свойственной ей тактичностью дала гостю понять, что какой-то скелет в этом доме хранится. Боюсь, как бы сюда не прислали кого-нибудь более грозного. А в доме два беспомощных старика». Эдик сказал: «Дядя Петя, не возражаешь, если я пока у тебя буду ночевать? Я кресло из зала перетащу». Петя схватил его за руку: «С-спаси-ибо!» Людмила Васильевна вскочила: «Все параноики!» – и кинулась в прихожую. Эдик сказал: «Если отец прав, за ней сейчас проследят. А потом подошлют собеседника… нет, скорее, собеседницу». Услышав это, Людмила перестала шуршать одеждой. Асоян подмигнул дамам и сказал: «Если дело серьёзное и кончится убийством, потом свидетелей убирать начнут. Оля, переставай мчаться на каждый звонок. Открывай тем, кто предварительно по телефону позвонил. Ночью вас Эдик охранять будет, а днём по возможности прочие распределятся на дежурство. Я тут рекламу фонарика-шокера видел. Эдик, ты не в курсе, стоящая вещь?». Эдик пожал плечами. Оля застонала: «Алик, ты что?» «Понял, не дурак. Петя, я тебе эту вещь подарю и на коляске укреплю, чтобы в случае чего ты был во всеоружии. Договорились?» Петя, довольный, кивал. Людмила хлопнула дверью. Мужики перетащили кресло в спальню и закатили Петю туда же отдыхать. Оле Асоян сказал: «Всё это мура, не волнуйся. Подружку твою пуганули – и то сахар. Но на всякий случай бди!»