Последняя любовь в Черногории

– Эту неделю я хочу провести с тобой, – сказала Мария.

– Тогда эта неделя – целая вечность!

11

Всегда немного смешно, когда человек начинает планировать «вечность». «Вечность», запланированная Сергеем Львовичем, прервалась в одиннадцать часов следующего дня, когда Мария спросила: «Где мои шорты?»

В эту ночь она осталась у Сергея Львовича. Проснулась она поздно, а накануне перед сном бросила в стиральную машинку свои шорты, заодно с валявшейся джинсовой курткой Сергея Львовича.

– Где мои шорты? – повторила вопрос Мария, стоявшая перед Сергеем Львовичем в купальнике с накинутой сверху незастегнутой светлой блузой. Сергей Львович мгновенно понял, что именно сейчас с абсолютной неизбежностью произойдет именно то, чего он боялся больше всего. Но он попытался сопротивляться неизбежному.

– Они.. испортились и я… я их отнес… я их выбросил. Я сейчас быстренько сбегаю – куплю новые.

– Как «выбросил»? Куда «выбросил»?

– Они испортились… их нельзя больше носить. Я сейчас куплю новые! Подожди минутку! – Сергей Львович сделала порывистое движение к двери.

– Подожди! – голос у Марии стал сухой и властный. – Остановись! То есть, ты без моего разрешения выбросил мои вещи? У тебя с головой все в порядке?

Сначала она просто произнесла слова, а затем, вслед за сказанными словами, в ее глазах появилась и сама мысль: а не сумасшедший ли он? Она стремительно прошла в коридор к своей сумке с пляжными принадлежностями, по пути задев Сергея Львовича – он едва успел увернуться от серьезного столкновения. Мария достала косметичку, достала из нее ключи от отеля и прочие мелкие предметы.

– Ты больше ничего из моих вещей не выбросил?

– Нет! Ты не поняла… твои шорты стали непригодными, они, можно сказать… отравились…

Мария проверила все предметы в косметичке, одела шлепанцы, повернулась к Сергею Львовичу и, замерев на время, очень внимательно молча посмотрела на него. Он тоже замер и замолчал, почувствовал бесполезность любых объяснений. Мария развернулась и вышла из квартиры.

Сергей Львович догнал ее в лифте, заскочив в него.

– Выйди из лифта!

Сергей Львович успел только едва открыть рот.

– Выйди из лифта!

Сергей Львович под каким-то невероятным энергетическим натиском вышел, но тут же побежал вниз по ступенькам. Однако этаж был четырнадцатый, поэтому пробежав пару этажей он, запыхавшись, остановился и вызвал освободившийся после Марии лифт.

Марию он догнал только на подходе к ее отелю. Она шла в светлой блузке, из которой торчали длинные голые ноги. Впрочем, это не привлекало внимания: и дом, где жил Сергей Львович, и отель находились в негласно признанной «пляжной зоне», которую ограничивала Средиземноморская улица, отрезавшая от города примерно одну треть, прилегавшую к морю. Привлекал внимание, семенящий вокруг нее крупный мужчина, пытающийся ее остановить. Сергею Львовичу удалось остановить Марию только прямой угрозой, что он схватит ее за плечи и будет держать силой пока она не выслушает его в течении одной минуты. Он сказал это негромко, но голос его как будто был рожден не его легкими и горлом, а был порожден был всем его внушительным телом. Мария остановилась.

– Я прохожу свидетелем в уголовном деле, – сказал он, приблизившись и еще чуть понизив голос. – Меня могут арестовать и передать российской полиции. Это маловероятно, но может случиться. Один шанс из тысячи. Я решил не сдаваться и заготовил ампулы с ядом. В той джинсовой куртке была ампула – я про нее забыл. В стирке она разбилась и от греха подальше я выкинул и куртку, и твои шорты.

– Все сказал?

– Все.

Мария развернулась и пошла. Сергей Львович обычно видел Марию как-то особенно: он видел ее преувеличенно подробно, а все остальное видел неким расплывчатым безсодержательным фоном. Смысл всегда был сосредоточен в ней. Теперь вдруг, впервые, он увидел всю улицу равномерно и непредвзято, как на фотографии. Каждый человек, растение и предмет были видны безпристрастно. В этом пейзаже Мария была просто удаляющейся женщиной. Сорокалетняя чуть ссутулившаяся женщина в рубашке, из-под рубашки торчат тонкие ноги, в походке и в самой немного ссутулившейся фигуре – обида. Жалкое зрелище! Жалкое в том смысле, что ничтожное и не заслуживающее внимания. По улице навстречу проехал легковой автомобиль. Мария ни на сантиметр не уступила ему дорогу – она его просто не видела, и автомобиль едва не чиркнул ее по руке. Навстречу вразвалочку шла какая-то пляжная группа тоже полураздетая. Самое странное, что эта приближавшаяся полураздетая группа зрительно занимала все больше и больше места в пространстве, а Мария все меньше и меньше. «Самый удобный момент, чтобы расстаться», – такая мысль пришла в голову Сергею Львовичу. Не дожидаясь, пока Мария исчезнет из вида, он развернулся и спокойно пошел домой. Никакой магнит его больше не тянул к «сказочной Марисоль».

12

«Это, действительно, самый удобный момент, чтобы расстаться, – еще раз подумал Сергей Львович уже на следующий день. – Мария, конечно, очень красивая женщина, страстная. Умная… пожалуй, сердечная и… немного влюбившаяся в меня, но… к чему эта сердечная привязанность на две недели? Меня эти любовные или… окололюбовные отношения выворачивают наизнанку. Зачем мне что-то менять в себе, привязываться на семь… нет, на шесть дней?»

Так думал Сергей Львович, сидя в «Моцарте», ожидая Марию. Мария не пришла. На следующий день он снова ждал Марию в кафе, но уже не так усердно, как накануне. Он дважды отлучался освежиться в море. Чтобы не столкнуться с Марией на Могрене, купаться он ходил на Славянский пляж – внутренний городской пляж не такой чистый из-за большого количества людей, моторных лодок и яхт. Мария не пришла и во второй день. Круг мыслей был тот же самый с тем отличием, что мысли о прекращении отношений с Марией казались более увесистыми, плюс он не чувствовал никакого притяжения к ней. Более того, к концу дня он подумал, что она, эта Мария, несмотря на все ее здравомыслие, – странная, такая же странная, как и ее тайное имя – Марисоль. Во второй день ожидания Сергей Львович взял с собой в кафе ноутбук и плодотворно поработал. Во время работы выяснилась приятная необходимость съездить на неделю в командировку в другую страну. Срочности не было, но ехать надо не позже, чем через месяц.

На третий день он сидел в кафе только потому, что решил ждать Марию три дня. Он был совершенно свободен от мыслей о ней, поэтому помимо работы через интернет, он начал мысленно планировать командировку в один северо-итальянский городок. Он подумал, что на обратном пути он заедет в Рим побродить по улицам, нырнуть на целый день в музеи Ватикана, долго-долго постоять под куполом Пантеона, чтобы почувствовать силу, вытягивающую вверх твое физическое тело… Остановиться, кстати, можно в той самой гостинице, возле Колизея, где та самая горничная-тайка… Пожалуй, он поедет в Италию завтра. На автобусе до Загреба, дальше на пароходе до Венеции, как обычно…

Мысль работала свободно, четко и быстро, но через секунду он вдруг понял, точнее ясно увидел каким-то внутренним взглядом, что мысль его – это маленькая бессмысленная муха, которая летает внутри его пустого большого тела, как внутри стеклянной банки. И тут же он сам как-то вдруг разом увеличился и занял объем своего тела. Это произошло потому, что возле его столика возникла Мария.

– Здравствуй. Мы можем поговорить?

– Можем. Только – не здесь, – сказал Сергей Львович, аккуратно убрал ноутбук в сумку, посмотрел чек, оставил необходимую сумму на столе и встал.

– Я к тебе не пойду.

– На любой лавочке, но не в кафе.

Сергей Львович был, сосредоточен, спокоен и уравновешен, в общем, для Марии он был как бы новым человеком.

Они сели на уединенную тенистую лавочку в парке возле большой цветочной клумбы. С противоположной стороны большой круглой клумбы, по касательной, протекал поток идущих туда-сюда отдыхающих. С той стороны, где они сели на лавочку, была «тихая заводь» – еще две лавочки стояли пустыми в тени сосны и эвкалипта.

– Можешь еще раз объяснить?

– Могу. Я около десяти лет в Москве я работал с финансовыми инструментами: валюты, крипто валюты, всякие акции-облигации и прочее. В той сфере главное – математика, а у меня высшее техническое. Пять лет назад компанию, где я работал, обвинили в неуплате налогов. Такое обвинение можно выдвинуть любой компании в любой стране. То есть это не использование бюджетных средств, не воровство. Причина – какие-то трения в финансовых верхах. Я могу пояснить более подробно, но для понимания моего положения – это не важно. Я был просто наемным работником. Меня вызывают к следователю в качестве свидетеля. Есть, правда, один заусенец: на одном сомнительном договоре владельцы компании подделали мою подпись. Если я попаду на допрос и буду молчать, то меня переведут из свидетеля в обвиняемого. Если же я расскажу о подделке подписи, – что легко доказать, – то меня просто убьют. Я поддерживаю связь с руководством компании, они уверяют, что решат вопрос, но неизвестно когда. В сухом остатке: два года я живу заграницей. Живу нормально, спокойно, но в Россию вернуться пока не могу. То, что именно меня будут целенаправленно искать, один шанс, даже не из тысячи, а один из миллиона. Я обдумал этот вариант и решил, заготовить ампулы с ядом. Такое математическое решение. Все.

Мария слушала внимательно. Между бровей у нее легла напряженная складка.

– То есть ты сейчас заряжен ампулой?

– Нет, с собой я никогда не ношу. Я не такая персона, чтобы за мной охотились какие-то спецагенты. Если что-то и будет – то это долгая бюрократическая волокита.

– Почему же они у тебя по дому разбросаны?

– Дома у меня никого не бывает. Кроме тебя.

– Не надо быть психологом, чтобы понять, что ты за человек. На тебе десять раз написано: «Бабник», и ты мне вешаешь лапшу на уши, что у тебя никого не бывает!

– Вообще-то я перед тобой не обязан отчитываться, но так и быть, отвечу: с одноразовыми женщинами я встречаюсь в одноразовых гостиницах. В этой квартире последний раз был в гостях один мой старый знакомый из Петербурга. Это было два… нет, почти три года назад. Я никого даже не приглашаю убираться. Даже окна сам мою.

– Это просто – героизм какой-то! Но почему же такой герой, находясь под уголовным преследованием, заводит знакомства? Пользовался бы одноразовыми женщинами. Получается, что вместо отдыха я получила бункер с ампулами яда и попала в поле слежки за преступником через оптический прицел!

– За мной никто не следит – ни официально, ни неофициально. Я живу законно, меня никто не разыскивает, я езжу в любую страну свободно. Пока – нежелательно в Россию. Случай с ампулой – досадный… виноват. Они все лежат в недоступном месте… Одну забыл по причине… уже объяснил.

– Все по отдельности понятно, все складно, а все вместе – бред собачий! Это в том, случае, если ты меня больше не обманываешь. Если и сейчас ты врешь – то это… двойной бред собачий. Получается, что мне пора уезжать, чтобы не попасть в какие-то неприятности.

– Я больше ничего не скрываю. Согласен – «бред собачий», но этот «бред собачий» – моя жизнь. И я эту жизнь буду жить. Я так решил… А уезжать тебе не надо. Я сам завтра уезжаю в командировку, вернусь не раньше, чем через месяц.

Над лавочкой повисло молчание. Молчание волнами исходило от Марии. Сергей Львович его не чувствовал. Он ничего не чувствовал. Он со сжатыми челюстями упрямо смотрел в одну точку перед собой, в этой невидимой точке была пустота. Он ждал, когда уйдет Мария. Он это ждал, и он этого хотел всем напряжением сил. Застывшее бешенное напряжение. В голове перекатывались три раскаленных чугунных шара – три слова: «Все. Конец. Уходи». Мария не уходила. Что было у нее на лице, как она сидела – этого Сергей Львович не видел и не хотел видеть. Через какое-то, очень длительное время он услышал, как Мария медленно и глубоко вздохнула. Потом она еще раз вздохнула и тихо, очень тихо, будто про себя, произнесла: «Ладно…» Потом еще раз вздохнула и еще тише повторила: «Ладно». Мария встала с лавочки. Она стояла перед ним на пути его взгляда, но он упорно смотрел сквозь нее в невидимую точку. Тогда она на несколько мгновений легонько прикоснулась ладонью к его плечу. Сергей Львович по-прежнему отказывался смотреть на нее. Мария заговорила, он слышал только ее голос.

– Не надо никуда уезжать, пожалуйста. Я отпросилась еще на неделю. Проведем время вместе, если захочешь. Эксцессов больше не будет. Не надо было ничего скрывать от меня. Ведь я, наверное, люблю тебя. Пойду искупаюсь, а через два часа я приду в «Моцарт». Подходи, я буду тебя ждать.

Сергей Львович потерял всякое чувство реальности, внутри у него взрывались уже не мысли, а какие-то идеи. Идеи эти шли на разрыв: то ли крикнуть: «Отстань от меня со своей любовью!» и вслед физически отшвырнуть Марию на клумбу. То ли схватить ее руку и целовать ее со слезами, целовать, целовать и целовать… Но ни одна из идей не победила, и Сергей Львович остался неподвижен как истукан. Одновременно с идеями у него возник внутренний шум: гулко стучало сердце, разнося этот шум по всему телу, у него заложило уши, и он не слышал: вздыхала ли Мария, говорила ли что-то? Когда шум в ушах немного стих, он посмотрел вокруг – Марии не было.

Сергей Львович издал какой-то звук- то ли стон, то ли мычание, закрыл лицо руками и с каким-то полустоном-полускрипом проговорил:

– Господи, что со мной происходит? Что происходит вокруг меня? Откуда взялась это женщина? Зачем он появилась в моей жизни?

Эти слова были сказаны с таким душевным наполнением, что они ушли куда-то вверх как воздушные шары. Он подумал, что когда-нибудь придет ответ. Ведь должен быть смысл в событиях? Обязательно должен быть! Дальше потекли мысли, но уже не такие энергичные и не такие крупные, пошел процесс рационального мышления. Сергей Львович оборвал себя. Надо, решил он, пойти домой – принять холодный душ, освежиться. Ведь через два часа надо быть в «Моцарте»!

13

В кафе он пришел до времени и с бодрым настроением, но как-то очень быстро он вдруг погрузился в некое вязкое тревожное сомнение. Острых, ярко выраженных вопросов не было, но был целый рой мошкары: а зачем ему погружаться в глубокие доверительные отношения? Зачем это ему? А зачем это ей? Теперь надо будет как-то в подробностях выяснять инцидент. А вдруг снова будут размолвки? Тогда оставшееся время пройдет в скандалах…

Мария появилась неожиданно. Она счастливо улыбалась. Редкие капли стекали с мокрых волос. Говорят, что Гера каждый раз являлась перед своим супругом Зевсом как новая возлюбленная. Вот, такой же свежестью веяло от Марии.

– Господин пират! Вы все знаете о Будве: покажите мне что-нибудь поразительное.

– Поразительное? В каком смысле? Природные красоты или артефакт?

– Любое, что поразило бы воображение.

– Ну… это надо в музей идти: там всякие предметы, обломки…

– Не хочу в музей.

– Ну… вон, перед гостиницей на газоне разложены камни, – Сергей Львович кивнул головой в сторону самой дорогой гостиницы города «Аволы».

– По которым дети прыгают?

– Да. Это, вроде бы, надгробия времен Римской империи.

– То есть это – кладбище?!

– Не совсем. Кладбище, как говорят, разрыли, интересные артефакты растащили по частным коллекциям, на месте кладбища построили гостиницу, а несколько надгробий сложили на газоне.

– Интересно… Интересно, но не поразительно! Я хочу увидеть что-то поразительное!

– Кость динозавра подойдет?

– В музее?

– Нет, на пляже.

– На каком?

– На Могрене. Только, на втором Могрене, на дальнем.

– То есть ты хочешь сказать, что если мы сейчас пойдем на пляж, то увидим там кость динозавра?

– Сейчас – не знаю, но в прошлом году она там еще лежала.

– Пошли!

– Прямо сейчас? Может, завтра?

– Я понимаю, что господин пират постарел, разленился и на абордажи не ходит, но до пляжа хотя бы он дойти сможет?

Второй Могрен был отделен от первого скалой, проход был через грот в этой скале по узкому шаткому деревянному настилу, на котором было очень трудно разминуться с идущими навстречу людьми. Пройдя всю песчаную полосу, они еще метров двадцать шли, ломая ноги на камнях. Наконец, Мария остановилась как вкопанная перед здоровенной, костью, более полуметра длинной, впаянной в дикий камень.

– Ой! А это что правда – кость динозавра?

– Не знаю, но для коровы явно великовата и толстовата.

– Я думала, что ты придумал какой-то фокус… А тут действительно – кость динозавра…

– Теперь я говорю только правду.

Мария повосхищалась, пофотографировала и обратный путь шла молча.

– О чем ты думаешь? – Сергей Львович напомнил о своем присутствии.

– Пытаюсь пристроить кость динозавра.

– Куда? В музей?

– Нет, пытаюсь встроить ее себе в голову.

Через некоторое время они шли по алее.

– Послушай, – сказала Мария, – у меня такое ощущение, что ты надо мной насмехаешься! Неужели, прожив в этом городе несколько лет ты не можешь ничего о нем сказать внятного? Такое красивое место и ты, такой наблюдательный человек, не можешь показать или сказать чего-то внутреннего, сокровенного? Есть же у этого города какая-то душа?

– Нет, души нет. Есть очень красивое «тело». Это, действительно, одно из красивейших мест на земле, но души у него нет. Здесь почему-то нет ни художников, ни поэтов, ни музыкантов. Если ты проживешь здесь всю жизнь, ты не увидишь ничего другого, кроме той красоты, которую видишь сейчас.

– Как же так? – возмутилась Мария. – У каждого места есть своя атмосфера, свое внутреннее содержание!

– Получается, что – не у каждого. Есть такие места, про которые сказал поэт: «Божья премудрость построила дом и ушла».

– Впрочем, – добавил Сергей Львович. – Есть здесь одно особенное свойство, но оно такое же, как кость динозавра – торчит из ниоткуда в никуда… И не очень приятное.

– Говори, – подбодрила его Мария.

– Покойники здесь снятся.

– Тебе покойники снятся?

– Сначала, я тоже так думал, что только мне. А потом одному сказал, другому. Потом кто-то мне рассказал. Вот, совсем недавно знакомую русскую женщину на улице встретил, разговорились. Она уже пожилая, лет под семьдесят. Муж у нее год назад умер. Пожаловалась: сниться, говорит, постоянно. Говорит, мол, и свечки в церкви ставила, и молебны заказывала, и другие ритуалы пробовала, ничего не помогает, – снится и снится. Я ей сказал, что не надо переживать, – здесь часто умершие снятся. Она говорит, что ей и сестра снится, которая в Москве умерла, и – мать, которая уже давно на Урале умерла, – все сняться.

– Почему?

– Не знаю. Необъяснимый факт. Кость динозавра.

Мария пожала плечами.

14

В квартиру Сергея Львовича они вошли засветло – в городе стало почти невозможно ходить – начиная с полудня поток отдыхающих становился все гуще и гуще. Отдельные люди становились неразличимы и сливались в нераздельную биомассу, заполнявшую все улицы, аллеи, кафе и рестораны.

Войдя в квартиру, Мария стала озираться, словно вошла в нее впервые. Сергей Львович заметил это.

– Я все «запрещенные законом» предметы выкинул.

– Я будто тебя не знаю, – задумчиво отозвалась Мария.

– Я понимаю… Мари, можно я тебе покажу свою третью комнату – кабинет?

– Зачем?

– Заново познакомимся. Кабинет будет моей визиткой.

– Ой! – Мария испуганно замерла на пороге кабинета.

Стены большой комнаты были до потолка заставлены книжными полками. Полки были из темного дерева, большею частью застекленные, но некоторые полки были открыты и на них стояли маленькие статуэтки, размером не более десяти-пятнадцати сантиметров. Перед окном стоял огромный старинный письменный стол, с полем из зеленого сукна и с надстроенной на плоскости стола, с краю, небольшой этажеркой для бумаг и письменных принадлежностей. На столе лежали две аккуратные стопки книг и бумаг.

– Это твой кабинет? – ударение в вопросе Марии упало на слово «твой».

– Конечно мой! Ты предполагаешь, что я сдаю кабинет в аренду?

– На музей похоже. «Кабинет писателя девятнадцатого века».

– Стол точно девятнадцатого века. Антиквариат… Мари, ты осмотрись тут, можешь книги полистать. Есть очень красивые – по искусству, – Сергей Львович открыл непрозрачную деревянную дверцу одной из нижних полок. Там стояли толстенные живописные фолианты.

– А я пойду придумаю какой-нибудь ужин.

Мария осталась в кабинете одна. Это был действительно другой мир, можно, конечно, было назвать его «миром девятнадцатого века», но на самом деле – это просто был мир неожиданный. Сначала Мария еще раз окинула взглядом кабинет. Книжные полки, несмотря на полную свою доминацию, все-таки занимали не все стены. Вдоль одной из стен вытянулся черный кожаный, видимо, раздвижной диван. Одна из стен была пустой. На ней вместо живописных полотен в строгих рамках висели черно-белые фотографии последнего Российского Императора и его семьи. Мария скользнула взглядом по артефактам. В основном они были белого цвета и были уменьшенными копиями музейных античных экспонатов – статуэтки, бюсты и прочее. Мария взяла в руку капитель колонны коринфского ордера, взвесила ее на ладони, почувствовав приятную тяжесть, потрогала кончиками пальцев растительный рельеф, поставила обратно на открытую полку. Затем она стала рассматривать книжные полки. Книги были разносортные – разного размера, разного цвета. Лишь изредка рядом стояло несколько однотипных книг из какого-нибудь собрания сочинения. Много книг было со старинными дореволюционными корешками, сильно потрепанными, порой порванными. Кое-где между солидными книгами влезли тоненькие брошюры и журналы, где-то торчали просто мятые листки бумаги с печатным текстом. Расстановка, вид книг, – все, каким-то неуловимым образом обнаруживало у книжного собрания некую внутреннюю жизнь. Мария каким-то жадным, ввинчивающимся словно штопор, взглядом рассматривала библиотеку, и книги словно рассказывали ей что-то, возможно о Сергее Львовиче, возможно о чем-то другом.

Затем она попыталась взять в руки фолиант «Леонардо да Винчи», но не смогла удержать, и тот, выскользнул и с глухим стуком упал на пол. В книге оказалось добрых полпуда. Мария с трудом поставила его обратно и взяла книгу потоньше. Это оказался альбом Боттичелли. Она села за стол. Листая альбом, Мария подумала, что Боттичелли не очень заботился о том, чтобы понравиться зрителям своих картин. Он раз за разом с неиссякаемым упоением писал одну и ту же любимую женщину. Остальные портреты и фигуры получались по остаточному принципу. Впрочем, понимание красоты мира, чувство меры, стремление к гармонии и общая культура, – все это было налицо и делало его картины незабываемыми.

Тем временем Сергей Львович провел ревизию имеющихся продуктов, и теперь ему необходимо было посоветоваться с Марией насчет ужина. Вопрос, который он начал произносить при входе в кабинет, вдруг застрял у него в горле. Его вдруг обдало какой-то внутренней теплой волной так, что заложило уши. Сергей Львович увидел кабинет и одновременно увидел эхо кабинета. Каждая книжная полка, каждая книга на полке, каждый предмет имели свое эхо, и это эхо было душой предмета. Он разом видел два одинаковых кабинета – кабинет и его душу. И кабинет, и его душа были одинакового вида, но душа была внутри, и она пульсировала. Мария сидела за письменным столом, и в ней пульсировала Марисоль. На краю стола лежал раскрытый Боттичелли, а она читала тетрадь большого формата, исписанную рукой Сергея Львовича.

Мария была погружена в чтение, и совершенно не обратила внимания на смятенное состояние Сергея Львовича. Она подняла на него взгляд и твердым голосом сказала:

– Ты писатель.

Голос тоже прозвучал одновременно с эхом. У Сергея Львовича запрыгало сердце. Он вытер ладонью несуществующий пот со лба, произнес: «Ух-ты!», прошел и с размаху плюхнулся на диван. Несколько раз бурно выдохнул, словно запыхался, взбегая по лестнице, и еще раз произнес: «Ух-ты!». Он взглянул на Марию каким-то особенным взглядом, каким, наверное, смотрит сумасшедший, которому вдруг в голову пришла озорная мысль.

– Я видел тебя в этом кабинете раньше! И ты мне уже говорила: «Ты – писатель!»

– Во сне?

– Да, во сне.

– Вчера?

– Нет, не вчера, – Сергей Львович медленно отрицательно поводил головой. – Года три-четыре назад.

– Три года назад мы с тобой не были знакомы. Ты видел в этом кабинете какую-то другую женщину, – быстро сообразила Мария.

– Нет, три года назад не было этого кабинета. И квартиры этой не было. Сергей Львович встал и принялся ходить по кабинету, периодически проводя руками по лбу, по глазам, по лицу, словно желая пробудить себя ото сна, приговаривая: «Ух-ты! Вот это – да! Не верю!»»

– Ты тогда где жил? В Черногории?

– В какой «Черногории»?! В Петербурге, конечно! Это был необыкновенно яркий сон. Обычно цвета в снах приглушены, похожи на северную белую ночь, а там все было ярко, как в цветном кино. Когда я проснулся, сон так врезался в память, что я его весь прокрутил. В Питере у меня был похожий кабинет, с такими же деревянными «финскими» полками, и похожий письменный стол. Но тогда у меня был стол просто с зеленым сукном, а во сне я увидел вот этот стол с надстроенной этажеркой для письменных принадлежностей.