Квинтэссенция свободы

Наталья Бокшай

Квинтэссенция свободы

Тот самый момент

Качу на велосипеде вдоль берега заросшей камышами реки. Солнце едва-едва коснулось зеленеющих очертаний меловых гор. Тепло. Мошкара весело толпится в воздухе, танцует под невидимую музыку весны. Улыбка никак не хочет сползать с лица. Так и еду ненормально и самодовольно улыбаясь, пьянея от густоты тягучих запахов весны.

Для меня весна – как глоток свежего воздуха, моё самое благодатное время. Особенно этот момент, как сегодня.

Вербы, подобно кудрявым папахам, разбросаны по всему берегу. Листочки на них еще не больше ноготка. Но это вот тот самый, едва уловимый момент, когда душа начинает петь, робко, но уверенно, заполняясь безграничным счастьем. Терновник в белоснежном цвету опьяняет и дарит такое наслаждение, какое не дает ни одно вино. А позади него – черемуха и дикая яблоня только-только начали распускаться.

И запахи смешиваются, пляшут по всему пригорку, перетекают к реки, напитывая речной воздух непередаваемым ароматом, который хочется закупорить в бутылку и испить ненастной осенью, чтобы вновь опьянеть и глупо улыбаться от распирающего счастья, от того, что это все есть вот именно сейчас, в этот момент.

Желтый куст смородины раскинулся по обе стороны дороги, словно призывая путника окунуться в него, как в липкий мед. И я с радостью поддаюсь его призыву. Голова кружится и смех рвется наружу. Это такое счастье, которое невозможно ни с чем сравнить. Ну, казалось бы, что здесь такого – кусты как кусты. Но смородина не кончается, и ты будто попадаешь в сети, из которых сложно выбраться лишь потому что тебе это в радость. И этот запах тянется и тянется за тобой, обвиваясь золотыми нитями и поднимая тебя в невесомость.

Наконец, дорога упирается в железнодорожную насыпь, где блестящие в последних лучах солнца рельсы, выводят дорогу на огромный чугунный мост. Это мое самое любимое место.

Припрятав велик в кустах, тороплюсь на мост. Отсчитав четыре пролета, добираюсь до самой середины, где по лестнице взбираюсь на самый верх.

И вот оно. Настоящее чудо! Тот самый момент…

Солнце только перевалилось через горы и последний мягкий розовый свет проливается над миром, очарованным красотой весны и опьяненным ею, как и я. Вечерние звуки сливаются в мирный плеск волн, и ты уже не понимаешь, есть ли звук или нет, кажется, что звенит в ушах или это только кажется. И ты очарован этим.

На одном берегу вечерний город опутан не только паутиной огней, но и сладостными нитями цветущего мира. Это тот самый момент, ради которого можно бросить все и раствориться в этом мгновенье, перестав чувствовать себя и плыть, плыть, плыть…

А на другом берегу – поднимающийся по склону весенний лес, изумрудно зеленый, свежий, сочный…

И все-таки весна действительно благодатное, ни с чем не сравнимое время. Душа оживает, перерождается и готова жить заново. Впитывая в себя запахи терновника, смородины, диких яблонь и черемухи, насыщаешься той самой радостью и окрыленностью, которая заполняет все раны хрупкой души. И разве этот самый момент не рай? Для меня весна – самое благодатное время, мой рай.

Нет больше ни страха, ни боли, ни обид. Душа вновь летит окрыленной в гармонии с засыпающим миром. Наползающий в низины туман, легкой слоеной дымкой зависает над деревьями. Это тоже тот самый момент. И именно в этот момент пролетает неясыть. Беззвучной тенью скользит над берегом и растворяется в наползающих сумерках.

Со станции прохладный женский голос говорит об отбытии товарного поезда и раздавшийся гудок совпадает с красной вспышкой семафора в сотне метров от моста. Сейчас выйдет сторож, который живет в плавучем доме и проверит нет ли кого на путях на мосту. Свет фонарика скользнет и остановится на мне. Но меня он уже сто лет как знает. А когда проедет поезд, он придет ко мне с термосом чая и оббитой кружкой. В нужный, в тот самый момент.

– Сегодня без заморозка ночь будет, – скажет он мне.

Я кивну, а он протянет мне кружку с дымящимся чаем.

– Ко мне тут внук на выходные приедет, – продолжит он. – Придет сюда ночевать. Он половину детства провел со мной в сторожке. Помню, бабка его не отпускала, когда я заступал на ночное дежурство. Боялась, что нырнет спросонья в реку. Да ничего… Ему тут нравилось. А мне и веселей будет. Ты как, придешь?

– Не знаю, – уклончиво пожимаю плечами. – Я же всегда прихожу.

– Да, – протянет он и на мгновенье задумается, прихлебывая из крышки термоса. – Весной тут особенно.

– Поэтому я и прихожу.

Мы помолчим. Потом он расскажет о своей молодости, повспоминает былые дни на своем посту в плавучем доме. Я не против. Мне нравится с ним говорить, вернее – слушать его. Распиравшее меня до этого счастье и рвущийся хохот постепенно будут сходить на нет, превращаясь в ностальгию и тихую светлую надежду на очарование. Спокойствие навалится сладостной тяжестью и что-то робкое будет копошиться на краю сознания.

Надежда на что-то, чувство того, что вот-вот что-то особенное произойдет…

Мы допьем чай как раз к отправлению очередного товарняка. Он уйдет, еще раз спросив, приду ли я снова, пожелает спокойно добраться до дома. А я еще останусь.

Тихая светлая радость укроет душу и все перестанет существовать. С новыми силами, с новым перерождением, покачу обратно домой, упиваясь ароматами уже не так жадно, а сдержанно, дегустируя каждый оттенок запаха, как вино. Это тот самый момент моего состояния, когда я никуда не тороплюсь.

А на завтра вновь брошу велик в кустах и буду упиваться красотой и гармонией весеннего вечера, где запахи вновь меня опьянят. Вновь скользнет свет фонарика и громыхнет товарняк. Вновь растворюсь над бескрайним пространством. Вновь плеснется чай. Но на одну кружку больше.

Ты представишься и голова пойдет кругом, и все будет в нужный, в тот самый момент…

Поймать ветер

Сижу на балконе своего старого, еще бабушкиного, двухэтажного дома, где первый этаж как раз вровень с землей. Пью кофе, горячий, густой, с молоком.

Еще совсем темно и тихо, но рассвет не заставит себя ждать и уже через несколько минут солнце позолотит верхушки зеленеющих кленов и тополей и первый автобус покатит по моей улице.

Я с недавних пор обживаюсь на новом месте, хотя здесь, именно здесь, прошло мое детство. Все еще кажется таким знакомым, и в то же время – новым, неизведанным, неопознанным, неизученным.

Ветер просыпается и начинает трепать листву, волосы, белье у соседки во дворе. И так всегда. Ветер здесь иной. Сухой, с привкусом реки и кислинкой яблонь из садового хозяйства на горе. Сколько себя помню, здесь безветрие было необычайной редкостью.

Скрипнула дверь и появился сосед, немного сонный и недовольный.

– Доброе утро! – улыбнется он и щурясь посмотрит на небо из-под своей древней, как и он сам, химмашевской засаленной кепки. – Отличный будет денек.

И пойдет в сарай за сельскохозяйственным инвентарем, а из его дома потянется запах свежей выпечки и щей.

Город хоть и маленький, глубинка, но все здесь особенное, родное. Меловые горы, слияние двух рек, огромная роща, переходящая в густой широколиственный лес, садовые хозяйства за рекой, железная дорога, вышки на берегу реки, песчаный пляж, железнодорожный мост… Все родное и все манящее к себе. И конечно же – ветер.

С него все и начиналось.

В тот год под руководством бабушки мне вздумалось сделать в ее в цветнике «сад камней». Натаскав этого необходимого добра разного калибра и расцветки с берега реки и еще невесть откуда, я начала устанавливать камни друг на друга. Но ничего не выходило. Достигать нужной высоты мешал ветер. Мелкие камни просто-напросто сдувало. И я забросила это дело (на радость бабушке). Она потом этими камнями клумбу выложила. И чтобы я не расстраивалась по поводу неудачи, подарила мне воздушного змея. Где она тогда его взяла – ума не приложу. А спросить так и не довелось.

Вот с тех пор я и полюбила ветер.

Уже много лет прошло с того момента, но куда бы я не отправлялась, со мной всегда был воздушный змей. Не тот уже, что дарила бабушка, а компактный, который помещался в сумку. Теперь же я запускала его в любой удобный случай. И ветер всегда был со мной. Тот самый, из детства, бабушкин. Она его тоже любила. И рассказывала о нем много интересного, что только можно рассказать о ветре.

И вот теперь я тут одна. Но с кучей приятный, грустных конечно, но все же приятных воспоминаний.

Сосед упорно трудился на грядках. Он тоже был из детства. Вечерами он приходил со своей женой к нам в беседку, и мы все вместе пили чай. Давно не было уже таких посиделок. Но я начала это исправлять – война с сорняками и буйно разросшимися розами была в самом разгаре. Отвоевав у растительности приличный участок, на сегодня у меня было окультуривание самой беседки. Банки с краской меня уже ждали. Сейчас только кофе допью и встречу ветер, который охотно просыпался вместе с восходом.

Конечно, он был не самым лучшим помощником, когда подсушивал краску, попутно влепляя в нее мелкие песчинки, отчего поверхность становилась шершавой, но все же в нем было что-то родное. Горячие, приносимые им запахи, уносили куда-то в неведомые дали, к берегам Каспийского моря, где он рождался. В долгой дороге он сталкивался со степными суховеями и черноморским соседом, и несся дальше, обжигая землю. Скоро от его заботливого, чрезмерного тепла зелень пожухнет и выцветет, и лето вновь будет сухим и томительным. Народ возьмется за лейки и шланги, спасая свои участки и цветники, а ветер так и будет дуть, сменяясь ночным штилем и иногда речным бризом, который любим больше из-за влажной прохлады, такой редкой в летние дни.

И все же, все же… Что-то особенное в этом местной ветре. Он словно только для меня, только мне понятен, и только мною любим. Сегодня вечером он сядет вместе со мной в беседке за чашкой чая, будет спокойным и покладистым. А пока в своем свободной отрыве будет мчаться вперед, чтобы достичь берегов Черного моря, а оттуда, с новыми силами, отправиться к Балтике, меняясь и становясь сильнее…

Вечером, когда чай выпит и в тишине различимы самые далекие звуки, достаю бабушкину подшивку газет. Все гадаю, зачем она их собирала. И ведь не номер в номер, а отдельные, «особенные». Пытаюсь второй вечер понять, чем же они такие особенные. Листаю ветхие пожелтелые страницы и пытаюсь поймать в них что-то общее, чтобы разгадать эту головоломку прежде, чем решить – выбрасывать или нет. Вот номер о тружениках городского архива, вот статья с призывом на субботник. Здесь открытие мемориальной доски и фонтана в Малом сквере. Ничего общего, даже маленькие колонки и заметки не дали ответа. А потом вдруг потянулась нить общего. Один и тот же автор, одно и тоже словосочетание «в надежде на встречу». Вот тебе и разгадка. Странная, не укладывающаяся в голове разгадка.

Бабушка многие годы жила одна, сама вырастила двоих детей, сама построила этот дом, стала ветераном труда. И вот такое необычное послание с надеждой на встречу. Ей ли оно было? И сбылась ли эта встреча?

А на следующее утро иду в редакцию. Небо сегодня подернуто серой дымкой, ветер несет пыль по дороге, завивается в миниатюрные смерчи, рвет афиши и объявления. Флаг на здании редакции полощет и бьет, как лебедь крылом по воде.

Спрашиваю такого-то такого-то. Разводят руками и говорят, что уехал из города давно, куда-то на Байкал, поближе к детям. Спрашиваю старый адрес и иду по нему.

Меня встречает небольшой щитовой домик на краю города, рядом с железнодорожной насыпью. Эту часть города называют приморской. Вид отсюда потрясающий! Улица вьется вверх по склону тремя ярусами, и кажется, что можно с крыши на крышу добраться сверху вниз. Песчаная дорога с тянущимися по краям зарослями золотой смородины и терновника, детвора на велосипедах, старики на скамейках – это не может не вызвать улыбку. А внизу – заливной луг на берегу реки, над которой громадой высится чугунный железнодорожный мост и густая роща, с одиноким смотровым домиком на самом верху крутого склона.

Нужный мне дом от самой калитки зарос амброзией и лопухами. Но мне хватило и этого. Унылые окна с обвисшими ставнями, молодая поросль абрикос в саду, засохшая яблоня… Когда-то здесь было красиво и ухоженно. Теперь же – одинокое бдение старости.

Назад иду медленно и неохотно. Ветер рвет рубашку и волосы, пытаясь достучаться до моего сознания и обратить на него внимание, но мысли роем гудят в голове. Как много было не сказало и как много осталось не спрошено…

Набирающий от станции товарный поезд с оглушающим грохотом проносится мимо, окатив обжигающей волной горячего воздуха. С ближайших цветущих фруктовых деревьев сносит лепестки, и они как конфетти осыпаются на голову. И ветер подхватывает их и несет дальше, вверх над крышами и деревьями.

Может быть, он где-то там, высоко-высоко, встречался когда-нибудь с тем ветром, который дует от Байкала к Тихому океану и который зовется Баргузин, может быть, он все же с ним встречался и знает ответ на мой вопрос. И теперь ответом мне стали белые лепестки, ковром лежащие вокруг.

Навстречу мне идет парень в синей футболке и кедах, рваных на коленях джинсах, с рюкзаком, в очках, лохматый от ветра и вообще – весь какой-то лохматый и взъерошенный. Чешет так, будто за ним кто гонится. Я от неожиданности остановилась и уступила ему дорогу. Он что-то проворчал, но по-видимому, меня он даже и не заметил. Спешил он в сторону моста, вдоль насыпи. Худой, долговязый, он то и дело оскальзывался на крупном щебне. Я же, открыв рот, смотрела ему в след. Через десяток шагов он остановился и с интересом уставился на сухое дерево. Снял рюкзак, достал из него фотоаппарат, прицелился, пощелкал, достал блокнот, что-то там начиркал и пошел дальше. А я так и стояла.

Это, видимо, он все-таки заметил. Пару раз оглянувшись, он затопал обратно. Тут-то я и сообразила, что все еще стою. Рысцой припустила в сторону дома. А он, как оказалось через пару поворотов, топал следом. Грохнув калиткой, я прислонилась к ней спиной в ожидании, что ее сейчас с ноги вынесут. Но ничего не произошло. Ни шагов, ни даже ветра – тишина. Хихикая от нелепости я пошла в беседку.

Вечер был тихим и ласковым. С реки дул бриз. Пахло пьяняще цветущими садами. Мотыльки вились вокруг фонарей. Я сидела на балконе с чашкой чая, упиваясь прекрасным видом и наслаждаясь свежестью. Внизу шмыгал соседский кот – найдя земляную жабу он лапой заставлял ее шевелиться и как сумасшедший прыгал вокруг нее. Я подавляла желание расхохотаться, боясь его спугнуть. Редкие машины тихо проезжали мимо. Все было размеренно, как во сне. Мимо моего дома, под балконом проходили редкие прохожие. Иногда они обращали на меня внимание, улыбались или опускали головы, и шли дальше. Очередные шаги меня не отвлекли от просмотра программы о животных «Кот и жаба».

– Привет.

Я подпрыгнула так, что половина чашки расплескалась и половица подо мной предательски хрустнула.

– Привет, – я, наконец, разглядела источник моих неприятностей.

Под балконом, едва ли не касаясь его макушкой, стоял тот самый парень с рюкзаком. Очки он снял. Теперь он не выглядел таким взъерошенным, как днем. В приятных чертах лица было что-то смутно знакомое. Я никак не могла вспомнить, где я его уже видела.

– Помнишь меня? – спросил он, будто читая мои мысли.

– Пытаюсь вспомнить, – отозвалась я.

– Я живу в первой пятиэтажке в начале нашей с тобой улицы, возле сквера, – уголок его рта дрогнул в улыбке, которую он сдерживал. – Я вот сразу тебя узнал.

– Поэтому и следил?

– Хотел уточнить догадку, – он хмыкнул. – Ты почти не изменилась.

Я все еще силилась вспомнить его. Пятиэтажка мне ничего не говорила – там куча народу примерно моего возраста, знакомая с детства.

– Димка, Димка Алексеев, – напомнил он.

У меня отвисла челюсть. Ну точно он! Можно было догадаться по исследовательскому поведению сегодня днем.

– Димка! – взвизгнула я и бросилась вниз по лестнице, чтобы встретить его.

Он был моим лучшим другом детства, человеком, у которого всегда с собой были зеленка и вата, бутылка с водой и пара подзатыльников. С ним мы облазили все заброшенные дома и деревья, с ним отправлялись в походы на край света и с ним же получали нагоняи за краденые вишни. Впечатлительный и отважный, он всегда меня защищал и вдохновлял. Как это было давно! А теперь он стоит рядом со мной, улыбается своей несравненно искренней улыбкой и отбрасывает назад свои отросшие лохмы.

Вечер переходит в ночь, а мы все болтаем. Чай не кончается в наших чашках, как и наши воспоминания.

Димка теперь закончил факультет гидрометеорологии и пишет статью для научного журнала.

– Ты же знаешь, какие у нас тут бывают невыносимые ветра, – вскидывает он брови. – Ты сама их пыталась с детства поймать. А я решил поймать их по другому.

И он что-то говорит мне о своих трудах, вновь переносясь в былые дни. А тихий легкий бриз влажной росой стелется по розовым кустам и траве.

– Завтра пойдем запускать змея, – говорю я ему, а он хохочет. – Я тебе покажу настоящий ветер, тот, который можно увидеть. Он тебе откроется.

И он, конечно же, согласен.

– И даже «песочный демон» не страшен? – смеется он. – Помнишь, ты всегда его боялась.

– Теперь-то нет, – щурюсь я. – Ты ведь сам говорил, что в эти песчаные мини-смерчи надо нож бросать, а я и верила тебе.

И мы вместе хохочем. А утро приносит новый вкус ветра. И все в нем иное, еще более родное и надежное. Он всегда рядом, всегда готов поймать и поставить на ноги, подхватить и унести, как те лепестки с цветущих деревьев. То озорство и суровость всегда отличают его от иных ветров, он всегда меняется и становится лучше, сильнее и мудрее. И он только мой, мне одной принадлежит, одною мною любим и понимаем. Нет другого такого ветра, чтобы мог сравниться с ним. Даже пройдя сотни и тысячи километров, устав и растратив едва ли не всего себя, он все же будет тем самым, особенным, тем самым родным.

Мороженое

Сто лет прошло, а я до сих пор помню тот майский день в десятом классе, который изменил всю мою жизнь. Толк из меня будет, говорила она мне, и много раз говорила.

До сих пор с лёгкостью вспоминаю её лицо, чётко и так ясно, словно с открытыми глазами смотрю на неё. Я лицо матери так не помню, как её, хотя прошло сто лет с момента, как мы в последний раз виделись.

Она была вожатой в нашей школе №9, а ещё вела в начальных классах английский, и иногда – литературу, заменяя вечно болеющую руссичку. И так легко всё это у неё получалось, точно машина времени в её кармане была и ночевала она в какой-то уникальной криогенной камере. Все говорили, что долго она в нашей школе не задержится. Когда её спрашивали об этом многие ученики, она с улыбкой отвечала, что, мол, останется, пока тот или иной не закончит школу. Так она отвечала и самым младшим и самым старшим. В шутку, но все верили и не сомневались в сказанном.

Мне нравилось участвовать во всяких конкурсах, особенно интеллектуальных или литературных, наверное потому что при хороших результатах участия можно было поехать в другой конец города или просто прогулять школу за счёт того или иного мероприятия.

Но все эти прогулы были обычными, рядовыми что ли, кроме того самого, который я помню по секундам даже через много лет. А точнее – через девять.

В тот раз она предложила мне участвовать в знамённой группе на празднование дня детских объединений. На мой вопрос – почему в знамённую группу, она прямо ответила, мол, у меня ноги длинные, чеканить шаг буду хорошо. Ну, раз ноги длинные, как тут отказать? Согласился, конечно. К тому же, на это мероприятие да ещё и под конец учебного года, ехала половина школы, как такое пропустить? Не сидеть же в притихшей школе, когда все будут в парке развлекаться. Согласился, в общем, быть знаменосцем. К тому же ей отказывать не хотелось – она всегда ко мне хорошо относилась.

Вечером, накануне того самого дня, я совершенно не хотел идти домой. Причин на это было более чем достаточно. И одна из этих причин, в которой я даже себе боялся признаться по-честному – меня никто не ждал. Мать на работе, и когда вернётся – не знала даже она, видимо потому, что на работе ей было легче, чем управляться с домашними делами. Библиотекарь как-никак. Отец на вахте в другом городе.

А на улице – май, цветущий, тёплый, опьяняюще пахучий. Казалось, весь город вышел проводить вечер в сквере. Знакомые старшеклассники уже толпились перед входом в пиццерию. Когда меня окликнули, я только махнул рукой – настроения не было. И денег тоже не было.

С деньгами у меня всегда было туго, хотя я и подрабатывал грузчиком в вечернее время. Но предприниматель, на которого я работал, уже пару дней отдыхал где-то за границей, а я вынужден был перебиваться, как попало. Денег у матери я не просил, да она и не предлагала. Видимо думала, что ту гречку, которая уже год лежит в шкафу на кухне, я ем каждый день по ядрышку. Да в принципе, за себя я не волновался. А вот за младшую сестру – очень. Она только во втором классе, и ей не понятно, почему мама забывает о нашем существовании.

Заботилась о нас только бабушка. Не смотря на то, что она живила в Новосибирске, регулярно интересовалась нашими с сестрой делами и раз в месяц присылала деньги с пенсии. Эти деньги я тратил на оплату школьного питания и покупку самых необходимых вещей для сестры.

Толк из меня будет. Когда мне было невмоготу всё происходящее, я повторял про себя её слова.

Доплёлся я домой, когда уже начало темнеть. Выбора не было.

– Алинка, ты дома? – позвал я сестру, хотя и так знал, что она дома.

Мелкая отозвалась сразу же и выскочила из комнаты меня встречать.

– Там суп остался, будешь? – спросила она у меня.

– А ты ела?

– Конечно! Ты же вчера целую кастрюлю сварил!

– Тогда буду.

Хотя есть совсем не хотелось. Мысли были о том, как бы завтра ненароком прилюдно не грохнуться в обморок, пока со знаменем стоять буду на жаре.

После беседы с Алинкой, выяснилось, что она завтра тоже едет в парк со своим классом. Но разговор она всё пыталась свести в какое-то иное русло.

– На мороженое дать денег? – спросил я у неё, понимая, что она хочет мне, глупому, втолковать.

– А можно? – с надеждой спросила она.

– На мороженое можно, – махнул я рукой.

Карманы я долго перетряхивал, пока не наскрёб сотню.

– Тут и на хлеб хватит, – удивилась Алина.

Я махнул рукой. Знаю я, сколько стоит мороженое и всякая ерунда в таких местах. Да и сестру не хотелось расстраивать – пусть хоть чему-то порадуется.

– Воду хоть с собой возьми, – улыбнулся я ей.

– Ну как же я её возьму? – замялась Алина, опуская глаза. – Все же там покупать будут, а я – из дома.

Я опять махнул рукой. Вот он, стадный рефлекс. До чего докатились – из дома даже воду стыдно брать, надо обязательно купить, чтобы не выделяться. Ладно, пусть покупает, раз так.

Но я знал, что Алина лишней копейки зря не потратит. Пусть распоряжается сотней на своё усмотрение, она редко радовалась таким мелочам.

– Я тебе деньги дал, а ты трать их, на что сочтёшь нужным, – улыбнулся я ей.

Алинка обрадовалась, обняла меня и поцеловала в щёку.

– Ты самый лучший брат, – засмеялась она.

Утром мы отправились в парк на городской фестиваль.

Настроение у меня было какое-то облачное, ловил себя на том, что всё время думал о чём-то, что можно было отложить на потом.

– Я вас в тенёк поставила, – сообщила вожатая нам с довольной улыбкой. – Так что вам будет лучше всех.

И вправду, когда наша знамённая группа вместе со мной отчеканила мимо собравшихся, маршрут наш закончился теньком от крытой сцены.

Само мероприятие протекало по заранее написанному сценарию и меня это вполне устраивало – главное не в школе, а на свежем воздухе. И настроение моё, наконец, улучшилось.

Забрав команду для игры по станциям, вожатая разрешила нам погулять по парку. Мне гулять не захотелось, и я пошёл с ними.

Игра по станциям оказалась вполне увлекательной прогулкой по всей огромной парковой территории – уйди я с другими ребятами, вряд ли всё обошёл бы.

И в этот момент всё и случилось.

Игра подходила к концу, команда успешно справилась с заданиями и маршрут был пройден.

– А теперь пойдёмте покупать вату и мороженое, как и обещала вам, – сказала вожатая, уступив, наконец, просьбам давно жаждущих совершить набег на ларёк.

Я остановился и собирался остаться на месте, чтобы потом найти свободную скамейку и отдохнуть.

– Ты не пойдёшь?

Она обернулась, отыскал меня в толпе взглядом.

– Нет, не хочу, – отозвался я.

Мы пробыли в парке несколько часов, было страшно жарко, даже она, всегда стойко терпевшая подобные мероприятия, явно хотела пить.

– Пойдём, – позвала она. – Что ж ты один тут останешься?