Не прикасайся

– Я в порядке, – глотаю слезы вместе с застрявшим в горле комом.

Как такое рассказать? Тем более парню. Киму. Не расскажу, конечно же, ни за что на свете.

– Точно все хорошо?

– Точно.

– Мне приехать?

– Нет. Нет, не нужно. Мы просто… катаемся.

Не представляю, как после случившегося смотреть Киму в глаза. Мы не пара, не вместе, он мне как брат, но отчего-то кажется, что стоит ему посмотреть на меня, как он тут же все поймет. Узнает, чем именно я занималась с Таном в машине. Я теперь вообще не знаю, как в глаза другим людям смотреть. Стефании, маме, Богдану Петровичу, студентам и преподавателям. Вообще всем. Меня обволакивает стыдом, словно коконом. Хочется провалиться сквозь землю, но я упорно еду домой. Даже из машины на ходу выпрыгнуть не пытаюсь, хотя поначалу была такая мысль. Мне почему-то… неловко. Перед Таном в первую очередь, хотя… это ведь он все. Он это устроил.

– Приехали! – резюмирует, стоит автомобилю заехать на территорию дома.

Я вылетаю из машины и пулей несусь в дом. Надеюсь никого по пути не встретить, но, как назло, сталкиваюсь с Богданом Петровичем, который стоит прямо в холле. Конечно, пронестись просто мимо не могу. Останавливаюсь и здороваюсь. Позади слышатся шаги, и я хочу спешно ретироваться, но Богдан Петрович не позволяет.

– Подожди!

Стою словно вкопанная и смотрю на маминого будущего мужа. Он окидывает меня внимательным взглядом. Пожалуй, даже слишком внимательным. Кажется, он обо всем сразу догадался.

– Вы вместе приехали? – усмехается.

Чувствую, что щеки горят. Господи, надеюсь, он спишет это на реакцию моего тела на перепады температур. Я всегда краснею, когда захожу с холода в тепло.

– Твоя мать уехала, – ошарашивает меня новостью. – На неделю, может быть, на две.

– Куда?

Я вот только что с ней разговаривала. Сколько прошло? Час, может, два. Максимум три. На улице еще нормально не стемнело, как мы вернулись, а мама уехала? Но куда? И почему она мне ничего не сказала?

– На отдых. Командировка немного ее подкосила, и я решил дать ей отгул. Она буквально только что уехала. Вы не видели автомобиль?

По пути сюда я вообще ничего не видела, ехала, погруженная в свои мысли, но почему-то не верю в то, что мама так просто развернулась и… уехала! Когда она приходила поговорить, она не выглядела так, словно у нее были собраны чемоданы. Да и макияжа на ней не было.

– Я могу ей позвонить?

Богдан Петрович смотрит на меня, как на идиотку. Пожимает плечами и говорит:

– Уверен, она еще не добралась до посадки и возьмет трубку.

Я взлетаю по ступенькам наверх, и стоит мне добраться до телефона, как я тут же набираю маму. Она снимает трубку через несколько гудков.

– Мам, ты где?

– Я уехала, – повторяет то, что я уже слышала. – Я приходила сказать тебе, но ты внезапно убежала, и у меня не получилось попрощаться.

– Я…

– Я приеду через неделю или две. Точно пока не могу сказать.

– Хорошо, – выдавливаю из себя и глотаю обиду за то, что мама не взяла меня с собой.

Ведь могла же! Если бы она предложила, если бы только сказала! Я бы не уехала с Таном и не натворила глупостей.

– Будь умницей, малыш, – выдает мама и говорит, что ей пора.

Мама отключается, а я хмурюсь, глядя на экран телефона. Почему-то внутри все сжимается от беспокойства. Понять, что именно показалось мне странным, мне мешает стук в дверь, от которого я подскакиваю на месте. Первая мысль – не открывать, но я тут же ее отгоняю. Если пришел Богдан Петрович, мое поведение покажется ему странным, а если Тан… когда его останавливала запертая дверь? Ручку поворачиваю, молясь увидеть там не Стаса, и мои молитвы оказываются услышанными, только вот по ту сторону двери и не Богдан Петрович.

Там… Ким. Он лично приехал убедиться, что я в порядке, только вот… как спокойно смотреть ему в глаза?

Глава 39

Тан

Соня так быстро от меня убегает, что я успеваю только дверцу авто захлопнуть, а она уже скрывается в доме. Иду следом. Поверить не могу, что ускоряю шаг. Не бегу, конечно, но настигнуть пытаюсь. Замедляюсь только внутри. Слышу требовательный голос отца и иду медленнее. Хрен его знает, почему я вообще торможу, а не прохожу молча в свою комнату. Зачем-то слушаю их разговор, стоя немного позади.

– Твоя мать уехала, – сообщает. – На неделю, может быть, на две.

Вера Романовой в мать поражает. Она явно таким поворотом событий шокирована, и я почему-то подвисаю. Торможу, явно не понимая зачем. Разговаривать мы точно не будем. Пока ехали, сталкер мне продемонстрировала свое желание со мной контактировать. Оно к нулю скатилось, если не ниже. К минусовым, мать его, показателям. Но я все равно стою в дверях и наблюдаю, слушаю отца. Уверенность в том, что мамаша у Романовой кукушка, во мне хоть и присутствует, но я почему-то сомневаюсь, что она по своей воле оставила бы дочь и укатила на моря.

Что-то в словах отца меня напрягает, но что именно – так сразу не могу понять. То ли его слова, то ли то, как он говорит, то ли взгляд, которым он смотрит на Романову. Слишком… внимательный. Когда она убегает наверх, он смотрит ей вслед.

– Я думал, мне показалось, – выплевываю с отвращением, теперь уже точно понимая, что ни хрена мне на самом деле не показалось.

Он, блядь, действительно смотрит на нее. И не как на приемную дочь. Иначе, совсем иначе. И мне, мать его, не нравится этот взгляд. Злюсь. Пока сам не понимаю, на что больше. На отца, который решил поиметь и мать, и дочь одновременно, или на свою реакцию на эту информацию. Мне что, правда не насрать? Насрать же, да? Должно быть. Какая разница, что с ней будет? За нее мать должна отвечать, а мне… мне похуй. Да, именно.

– Что показалось? – спрашивает с усмешкой, которую хочется с его лица сбить.

Меня от его тона едва трясти не начинает. Я даже руки в кулаки стискиваю, чтобы выглядеть внешне абсолютно спокойным. Хрен его знает, как удается равнодушно выдать:

– Что ты дочь трахать планируешь.

– Она мне не дочь.

– Значит, не показалось, – выдаю, не скрывая отвращения.

Собираюсь равнодушно пройти мимо отца и отправиться в свою комнату, когда слышу рев двигателя на улице. Следом в дом влетает Ким. Отец не удивляется, зная, что Ким – мой лучший друг. Зато хуею я, потому что его появления не ждал. Романова сказала ему, что все в порядке, что мы просто… катаемся, а он – не поверил? Приехал проверить?

Ким здоровается с отцом, а затем переводит взгляд на меня.

Я в этот момент вспоминаю все то, что не так давно делал с Романовой. Как ее целовал, как ловил ее стоны ртом и как кончил себе на живот просто от трения наших тел. Взгляд отвожу первым. Пиздец, блядь. Приплыли.

Отец оставляет нас, поднимаясь к себе в кабинет. Я собираюсь уйти следом в комнату, но Ким меня останавливает:

– Что у вас произошло?

– Посрались, как обычно, – пожимаю плечами. – Не подрались, и ладно.

Устойчиво делаю вид, будто не понимаю, о чем конкретно он спрашивает.

– Я о Соне.

– Мы покатались, – пожимаю плечами, стараясь сделать голос максимально равнодушным.

У самого же на максималках начинает частить пульс. Я редко чувствую себя виноватым. Как там отец говорил? Такое дерьмо, как ты, не знает, что такое совесть? Правда ведь. Не знаю. Вина – это не мое. Даже если натворю всякого, все равно могу пропустить мимо себя и не заметить. С Кимом не срабатывает и с Романовой тоже. Даже думать не хочу почему.

– У вас правда все серьезно? – сам не знаю, на хрена это спрашиваю.

Я – равнодушная машина. В девяноста девяти процентах случаев мне плевать на чувства окружающих, но сейчас почему-то чувствую. Чувствую, и, блядь, эти чувства рвут изнутри.

– А что? Есть что-то, что я должен знать?

Вот же оно… признавайся. Скажи, что было. Пусть он знает, но я не сознаюсь. Молчу и мотаю головой, направляясь в свою комнату.

– Я зайду к Соне, – выдает Ким уже наверху и стучит в ее комнату.

Все во мне этому противится, но я решительно шагаю в свою комнату и задираю голову. Пытаюсь прислушаться к их разговору, но ничего, конечно, не слышу.

Чтобы отвлечься, втыкаю наушники и слушаю музыку. Врубаю на всю, да только кроме оглушающих басов в ушах ничего не разбираю, музыка ничего внутри не вызывает. Не дарит такого желанного спокойствия, не отпускает. Я, на хрен, не понимаю, что происходит. Почему я с ней… на ней повернут?

В машине не смог остановиться. С любой другой – легко. С ней – не вышло.

Срываю наушники с ушей, забрасываю их в футляр и порываюсь свалить из дома, но на пороге меня тормозит Ким. Смотрит с… осуждением.

– Уезжаешь?

– Ага…

Я рвусь дальше, но он меня останавливает. Блядь, подумать только. Меня останавливает Ким. Силой.

– Дай пройти.

– Поговорим сначала.

– Не настроен.

Быть ублюдком – то, что у меня лучше всего получается, и я мастерски это исполняю. Голова ни хрена не варит из-за переизбытка эмоций.

Пытаюсь отстранить Кима, но он перехватывает меня и отталкивает к середине комнаты.

– Я сказал, поговорим.

Настроен решительно, а мне, честно говоря, нахер не нужен этот разговор. На хер. О чем говорить? Что я сволочь? Известно. Что я его предал? Осознавать тяжко, но тоже, сука, да.

– Извинений не будет, – бросаю холодно. – Ни перед ней, ни перед тобой.

– В жопу извинения, что с тобой происходит?

Говорят, словами можно ударить сильнее кулаков. До этого момента я считал это все херней. Сколько всего обидного я в свой адрес слышал. От отца, который никак не мог смириться с моей неполноценностью, от матери, что считала меня главной проблемой развала семьи, да и не только. Жизнь, в общем-то, не сахарная вата, всякое бывало. И от Кима в этот момент я ждал чего-то такого, что разрушит мою устоявшуюся картину. Возможно, даже не слов. Я ждал, что мне прилетит. Я бы не сдержался – врезал.

Если бы он сделал что-то подобное с… блядь, в это мгновение на ум приходит лишь чертова сводная сестра. Нет-нет-нет…

Я отхожу от Кима и мотаю головой. Его слова достигают цели. Бьют так, что дышать становится нечем. Своей заботой он рвет мою душу на ошметки, потому что обо мне, сука, никто никогда не заботился. Ни тогда, когда я по-серьезному лажал и был виноват, ни тогда, когда я был мудаком. Да никогда, в общем-то…

– Тан, блядь, – повышает голос. – Поговори со мной, на хрен.

Я не хочу. Разговаривать, смотреть ему в глаза, общаться. Он не должен считать меня другом.

– Забери ее, – выдаю каким-то неживым голосом. – Забери ее, на хрен, к себе.

Я подхватываю брошенный на кровать футляр с наушниками, беру ключи от машины и собираюсь свалить, но Ким снова не позволяет. Толкает меня в грудь, отшвыривая от выхода.

– Ты издеваешься? – он повышает голос, и видно, что тоже на эмоциях.

– Не хочешь?

– Хочу, – выдает. – Но не ее.

– В смысле?

Я в какой-то момент думаю совсем в другую сторону. Видимо, мозг настолько отключился, что я выдаю:

– Ты че, педик?

– Хуедик, – выдает на автомате, а затем начинает ржать. – Это развод был, Тан. Мы с Соней не вместе и никогда не будем. Она мне как сестра.

– В смысле – не нравится?

– В смысле – нет. И ты тоже, между прочим, не нравишься.

Я вроде должен радоваться, что мой друг не гей, но радуюсь другому. То ли тому, что не стал предателем и мразью в глазах единственного близкого человека, который у меня все еще есть. То ли тому, что Соня ему не нравится. То ли одновременно и тому и другому. Одно заявление, а такой пиздецки тяжелый груз с меня спихивает.

– Фух, – выдыхаю. – Ну и нахер конспирация?

– Ты себя видел? – уточняет. – Что она тебе сделала, что ты так взъелся? Я хотел, чтобы ты оставил ее в покое.

– Просто сказать не мог?

– А я не говорил?

Сжимаю челюсти до скрипа зубов. Реально ведь говорил – и не раз, да только я никогда не слушаю, всегда гну свою линию и поступаю так, как хочу. Тогда хотел Романову донимать. Унизить хотелось, чтобы место свое знала. Сейчас появились другие желания, и контролировать их сложнее. Стоит ей в поле зрения оказаться, ноги сами несут к ней без мыслей и понимания, что вообще собираюсь сделать.

– Так что у вас произошло?

– Ничего. Свозил ее на море, купил ей глинтвейн.

– Оставил засосы на шее.

– Таки заметил?

– Таки да.

– Это ничего не значит, – выдаю то, о чем сам думал. – Между нами ничего не изменилось. Она по-прежнему мне никто.

Если Ким и хочет меня остановить, то не делает этого. Отходит в сторону, а когда я выхожу, следует за мной. Мы почти синхронно садимся по машинам и уезжаем, правда, в разные стороны. Я – навстречу приключениям, а он – гулять с Зевсом, тусить с Асей или помогать матери. Он – пример идеального парня, сына и человека. Я никогда не дотягивал, хотя когда-то очень хотелось. Когда-то слишком давно, когда мое лицо не было изуродовано.

Глава 40

Соня

– Ты какая-то странная в последние дни. С тобой все в порядке? – требовательно спрашивает Стефания.

Мне хочется сказать, что не в порядке, но я лишь пожимаю плечами и киваю. Рассказать подруге о случившемся не могу. Внутри словно какой-то барьер стоит. Невидимая заслонка, которую страшно поднимать.

– Соня-я-я! – дергает меня Стефа. – Не молчи.

– Все нормально.

– Не верю! Точно что-то произошло, – она хмурится и начинает пристально меня рассматривать.

Я под взглядом подруги ежусь и автоматически тянусь к воротнику свитера, чтобы убедиться, что шея закрыта. Там… его следы. Выглядят, как аллергическая сыпь, но я прекрасно знаю, что это, и… прячу их.

– Что это там? – спрашивает с любопытством, а я в ужасе распахиваю глаза. – Засосы? Ох… Вау… – выдает с придыханием. – Ким настолько страстный? А говорили, холодный, как неприступный Кай из сказки.

Я отвожу взгляд и закусываю губу. Ким тоже заметил засосы, но тактично промолчал, хотя и спрашивал, как я себя чувствую, точно ли все в порядке и не нужна ли мне помощь. Сейчас мне кажется, что это было так давно. В какой-то прошлой жизни, хотя прошло всего два дня. Два долгих дня, во время которых я выходила из своей комнаты только затем, чтобы поесть на кухне. Пробиралась к ней бегом и на цыпочках и выбирала время, когда Тан уходил. Я слышала оглушительные хлопки двери в его комнату, а затем рев двигателя автомобиля на улице.

– Ну расскажи же! – требует Стефания, словно забывая, что мы в университете, и нас могут услышать. – Расскажи, какой он…

– Обычный, – пожимаю плечами. – Как все.

– Как все?! – то ли спрашивает, то ли восклицает Стефа. – У тебя Ким первый парень, какие все…

Сообразив, что сморозила глупость, пытаюсь найти оправдания, но ничего в голову не приходит. Хорошо, что время пар неумолимо приближается, и нам приходится разойтись под предлогом занятий. Я ухожу в свою аудиторию, а Стефания в свою. Полтора часа, пока длится пара, сижу на нервах и практически ничего не слушаю, не говоря уже о том, чтобы записывать. Пока Стефа не заметила засосы, я чувствовала себя спокойно, а сейчас мне снова не по себе. Кажется, что все присутствующие в этой аудитории прекрасно знают, до чего я опустилась, каждый видит эти красные засосы и усмехается про себя.

До конца пары сижу как на иголках. Как только преподаватель нас отпускает – срываюсь с места и выбегаю из аудитории в числе первых. Следую к туалету и, как только оказываюсь внутри, закрываюсь в кабинке. Сижу так до тех пор, пока не начинается следующая пара, которую я прогуливаю. Опасливо выбираюсь из кабинки, подхожу к умывальникам и освежаю лицо. Вытираюсь бумажными полотенцами и смотрю на себя в зеркало. Конечно, никаких засосов не видно, их бы и Стефания не заметила, не начни я дергаться.

На пару идти не смысла. Операционные системы ведет Лев Арнольдович, а к нему, если уж опоздала, лучше и вовсе не приходить, иначе взъестся еще больше, а у нас и без того натянутые отношения. Он меня недолюбливал, хоть и пытался это скрыть. Свою родственную связь с семьей Танских я старалась никак не афишировать среди преподавателей. Все же я пришла учиться, и если у меня что-то не выходит, стоит работать лучше.

Из туалета выхожу на цыпочках, словно меня могут заметить. Коридор ожидаемо пуст, и я шагаю уже спокойнее, но ровно до тех пор, пока дверь одной из аудиторий не открывается, и оттуда не вываливается Танский. У меня в этот момент сердце падает в пятки, а щеки… на них можно жарить яичницу, так сильно они горят. Собираюсь быстро отвернуться, пока он меня не заметил, но прежде чем я успеваю, Тан меня замечает. Мы словно замираем. Единственный звук, который нарушает тишину – захлопнувшаяся дверь аудитории.

Я прихожу в себя первой. Отворачиваюсь и, вскинув подбородок, шагаю дальше. Направляюсь к выходу так быстро, как только могу. Мы с ним не виделись с того самого дня. Не пересекались. Я слышала, как он возвращался домой и как уезжал, как громко разговаривал с кем-то по телефону, но выйти боялась. Ждала, когда он уедет. Когда покинет дом, и только тогда я находила в себе силы покинуть комнату.

– Романова! – летит мне в спину уже на выходе.

Я не оборачиваюсь. Узнаю его голос и стремительно шагаю дальше. Быстрее и еще быстрее, лишь бы не стал догонять, но он и не собирается. Позволяет мне уйти. Я отхожу на безопасное расстояние. Подальше от университета. Прячусь во дворе между высотками и вызываю такси. Пока жду машину – нервничаю и осматриваюсь по сторонам, словно Тан будет меня искать здесь. Выдыхаю, лишь когда автомобиль приезжает. Всю дорогу до дома успокаиваю ускоренно бьющееся в груди сердце. И только это получается, как мы приезжаем. Я контролирую снятие с карты денег за поездку и покидаю салон авто. Во дворе мое сердце снова разгоняется до максимума, потому что там припаркован уже знакомый спортивный автомобиль.

Я озираюсь и быстро шагаю в дом. Не оставаться же на улице, в самом деле. Температура за последние дни сильно снизилась. При таких показателях можно и замерзнуть, если ждать, пока Тан соизволит уехать, да и прятаться во дворе негде. Разве что в гараже или за широкими деревьями, но это уже совсем по-детски.

В дом захожу с опаской. Осматриваюсь по сторонам и прислушиваюсь. Где-то отдаленно гремит посудой прислуга. Совсем скоро обед, и пора подавать к столу, хотя обедаем мы все по отдельности. Я – у себя в комнате, Богдан Петрович – даже не знаю где, а Тан… с ним я не сталкиваюсь, поэтому тоже не знаю.

– Соня! – голос Богдана Петровича едва не заставляет меня закричать от неожиданности.

К счастью, я сдерживаюсь. Не хватало еще, чтобы он подумал, что я сошла с ума и боюсь едва ли не собственной тени.

– Здравствуйте.

– Уже вернулась? – задает абсолютно странный и нелогичный вопрос.

Если я здесь, то логично, что я вернулась.

– Да.

– Предлагаю пообедать вместе. Через полчаса накроют на стол – спускайся.

Отказывать мне неудобно, поэтому я быстро киваю и поднимаюсь к себе. На то, чтобы от лестницы добраться до двери и скрыться в комнате, уходит секунда. И только потом я выдыхаю. Расслабляюсь, едва ли не скатываясь по двери вниз. Понимаю, что моя реакция довольно странная, учитывая, чем мы с Таном занимались в машине. Тогда я не испытывала никакого смущения и, к своему собственному стыду, даже хотела всего, что происходило, а сейчас – в глаза ему взглянуть не могу из-за мук совести.

За полчаса, которые мне отвели на сборы, успеваю только переодеться и вымыть руки. Чтобы выйти, приоткрываю дверь и прислушиваюсь. Убедившись, что тихо, быстро покидаю комнату и сбегаю по лестнице. Если не ошибаюсь, даже дверь в спальню оставляю открытой, чтобы Тан не услышал, как я выхожу. Мое поведение походит на паранойю, но я пока не могу быть смелой и уравновешенной.

Обедать наедине с Богданом Петровичем кажется мне странным. По правде, после того случая в гостиной, когда он схватил меня за руку, я слегка его побаиваюсь, но когда вхожу в столовую, меня отпускает. Он радушно улыбается при виде меня и кивает на стул. Не выглядит рассерженным или хмурым, даже спрашивает, как мои дела в университете и нет ли проблем.

– Если что – говори. Я, конечно, за то, чтобы сами учились, даже Тану поблажек нет, но всякое бывает, знаешь. Ты, главное, приди и обрисуй ситуацию, а я уже придумаю, что можно сделать.

Я киваю. Думаю, стоит ли ему говорить про Льва Арнольдовича, и считаю, что пока нет. Ситуация не критичная. Он, конечно, придирается и принципиально требует знания своего предмета на отлично, но это ведь и хорошо. Я собиралась учиться, и никто не говорил, что все предметы будут даваться легко.

Остаток обеда проходит в непринужденной беседе. Богдан Петрович расспрашивает о детстве, о жизни до того, как мы сюда переехали. Я спокойно отвечаю, отвлекаюсь от мыслей о Тане, который находится где-то в доме. Он не спустился к обеду или отец не стал его звать? Почему-то уверена, что первое. Это же Тан. Он сделает все в точности до наоборот, лишь бы вывести отца из себя.

– Сонечка, – голос Богдана Петровича понижается до шепота. – Я надеюсь, ты меня услышала и, если будут проблемы – смело мне о них расскажешь?

Я и рта открыть не успеваю, как его влажная ладонь накрывает мою кисть. Не знаю, насколько такой жест может считаться нормальным, но я очень сильно смущаюсь и быстро вырываю руку, вскакивая из-за стола.

– Спасибо за обед, – выдаю поспешно. – И за помощь.

– И тебе спасибо. За компанию, – поясняет с теплой улыбкой.

Я сбегаю на второй этаж. До приоткрытой двери остаются считаные шаги, и я быстро их преодолеваю. Закрываю дверь, но повернувшись к ней спиной, едва не падаю в обморок. Тан сидит на моей кровати и с раздражением смотрит на меня. Не знаю, что я такого успела сделать, но создается впечатление, что я жутко провинилась.

– Понравился обед? – спрашивает холодно.

– Обычный, – пожимаю плечами. – Тебе стоило спуститься.

Тан хмыкает и мотает головой.

– Меня не звали.

Я не знаю, что на это ответить. Лишь пожимаю плечами. Думаю, что он врет. Не мог Богдан Петрович его не позвать, а если это и так, то… он просто не хотел портить ни себе, ни мне настроение. Если быть откровенной, то я даже рада, что Тана не было.

– Ты поэтому пришел ко мне в комнату? Чтобы обвинить, что я не позвала тебя на обед?

– Я пришел, чтобы сказать тебе, что мой отец хочет залезть тебе в трусы, а ты охотно ему с этим помогаешь.

Меня настолько шокирует эта информация, что я в ужасе распахиваю глаза и смотрю на Тана, надеясь, что он пошутил. По вполне серьезному выражению лица догадываюсь, что он меня не разыгрывает.

– Господи, ты во всем видишь сексуальный подтекст?

– Где твоя мать?

– У нее… все в порядке.

– Она отдыхает? Уехала? Ты уверена?

– Я не знаю! Она не присылает фото и видео, если ты об этом, но регулярно мне звонит!

– Ты такая глупая, инфузория, – Тан мотает головой так, словно разочарован во мне.

– Я просила меня так не называть.

– А я говорил, что мне плевать.

Он поднимается с кровати и делает несколько шагов навстречу. Так резко, что я не успеваю сориентироваться и понять, как мне поступить, в какую сторону двигаться, чтобы… не столкнуться с ним.

– Ты… ты… невыносим. И не можешь больше меня так называть.

– Не могу? И почему же?

Я открываю рот, но тут же его захлопываю. Сказать, что он должен быть со мной вежлив, потому что мы… мы… целовались? Потому что я видела его… господи…

– Ничего не изменилось, инфузория, – наотмашь бьет меня словами. – Ничего не изменилось после того, как ты увидела мой член.

– Перестань!

– Ты же не думала, что это что-то значит? – хмыкает.

Я быстро мотаю головой.

– Умница, сталкер. А теперь будь такой же умницей и держись от моего отца подальше.

Тан направляется к двери, но останавливается и резко оборачивается:

– И от меня тоже, сталкер. От меня – особенно.

Глава 41

Тан

На очередную тусовку заваливаюсь вместе с Само. Фил нас продинамил, а Кима мы звать не стали. Сегодня в планах – максимальный отрыв, и никто не должен нам его испортить.

– Охуенно тут, да? Телки зачетные.

Я осматриваюсь. Неплохо. Девчонки почти полуголые, уже изрядно пьяненькие и явно не против знакомиться. Отвлекает. Подходим к столу, где расставлены бутылки с алкоголем и стаканы. Само наполняет их наполовину виски, принесенным с собой, и протягивает мне. Закидываю в себя сразу половину одним большим глотком.

– Бери бутылку с собой, стаканом мы явно не ограничимся.

Проходим в толпу, садимся на диваны к другим пацанам. Знакомимся, потому что половина здешних – не из универа. Есть ребята намного старше, думаю, лет по тридцать, а может, и больше. Они пришли со своими девчонками и наблюдают, как те танцуют на оборудованных под танцпол паллетах.

Часть девчонок после начала медляка тянут парней танцевать, и мы с Само остаемся в скудной компании, с которой довольно быстро знакомимся. От разговора меня отвлекает оглушительный крик: