Лебедь черный

Начальник, вновь прибывший, Фридин, был до женщин падкий. Какая против связи с ним была, та уже не жилец. Силой не брал, боялся, потому как начальника, что был до него, за насилие разжаловали и посадили на десять лет. Наш всё это учел и поступал иначе: углядит молодую – всей бригаде вначале снисхождение: легкую работу на делянке даст, объемы снизит. Денег-то у нас не было, так взамен боны с его подписью. Опять же всем бригадам сто бонов, а там, где женщина на примете, двести-триста. Так всю бригаду и настраивал, попробуй после этого, не приди к нему сама. Отказалась – презрение и бойкот всего барака. Бывало, на порог по неделе не пускали, били и пищу отбирали у непокорных. Оставалось либо в постель к начальнику, либо в петлю. И то, и другое бывало. В общем, когда письмо моё попало в руки к нему, вызвал меня с работы, оценивающе осмотрел, достал моё досье, долго читал, потом показывает письмо и говорит:

– Побег замышляешь? Бойца Красной Армии на это подбиваешь? Да знаешь ли ты, паскуда, чем это пахнет, если о вашей переписке станет известно кому надо?

Видно, рассчитывал на мою молодость, запуганность да наивность, решил со мной не церемониться, чтобы похоть свою насытить. И откуда сила во мне взялась? Хоть и здоровый был бугай, а ведь вырвалась, и лицо ему исцарапала. Так и выскочила – руки в крови, кофточка с юбкой разорваны. Вечером весь лагерь о происшедшем знал, даже до соседнего мужского донеслось. Чтобы начальству зоны кровь пустили – это впервые. В нашем отряде большинство за меня стояли, те же, что по уголовным статьям, стращая гневом и непредсказуемостью администрации, требовали силой меня отвести на квартиру Фридина. Уже перед рассветом из мужской зоны передали, что поддерживают меня. Это как-то охладило намерение Сазонихи, что верховодила блатными бабами. Все ждали утра с тревогой.

Развод проводили без начальника. Видно, здорово я его поранила, если нужно было швы накладывать. Всё как обычно шло, только, когда конвой меня поставил в последней рабочей группе с краю, поняла – по приказу начальника сделают мне «паровозик». Страшное по дикости и изуверству наказание, за которое никто не несет ответственности. Обычно обреченных, подобных мне, охранники при встрече с мужской колонной как бы случайно выталкивали женщину в эту злую, дышащую звериной похотью, толпу. Какая женщина после этого могла выжить и, вообще, дальше жить? Перед тем, как тронулись, я впервые на людях перекрестилась. О чем думала – не помню, только почудилось, что батюшка, матушка с дедом рядом идут. Уверилась, что не посмеют меня тронуть. Так оно и случилось. Зная, кого хотят охранники отдать на растерзание, все встречные мужские колонны отступали в ещё не растаявший глубокий снег, да так, что охранники и не рискнули исполнить тот приказ. Как потом рассказывали, в одном месте блатные пытались заполучить меня, да только мужики оттеснили их в средину. Так и не подпустили к краю, пока наша бригада не прошла. А в следующие дни уже и охрана не посмела трогать.

Занедужила я от всего этого, уже и топор не поднимала. Одним дышала и жила, что Коля рядом. По распоряжению начлага за симуляцию на работе меня посадили в изолятор. А там уже полностью его власть: уморить голодом, до смерти ли забить, всё ненаказуемо. В одну из ночей, я, словно предчувствуя скорую кончину в этом каменном мешке, непрестанно молилась Христу Спасителю, Матери Божьей, святым. И стало мне как-то безразлично, что сотворит со мной этот нелюдь. А ведь, как бы ни было, а существо я женского рода, и каково мне всю эту несправедливость переносить, когда уже совсем сердце холодило от окружающей мерзости, низости, появился фальшивый дьявольский свет маяка:

– Что, мол, девонька стоит тебе сказать только «Да» жаждущему твоего тела, как все переменится, и ты в тепле, накормлена, защищена от похотей и издевательств всех остальных в этом логове зверей и овец.

Вот здесь-то и спасала от искуса память рассказа моего деда о боярыне Морозовой, которая не несколько дней, а много лет провела в холодной яме. Как эта хрупкая изнеженная женщина из рода царей перенесла весь этот ужас, а я за непонятные мне грехи мои всего-то лишена свободы передвижения, но живу среди, хоть и обреченных и злых людей, но вижу солнце, небеса и у меня есть Коля, моя надежда и мое спасение. Получается, что муки-то мои – ничто, а радость моя расцвела и забрезжила тем рассветным утром, и свет Христов наполнил меня, и я решила: будь, как будет.

Рано утром, еще по темноте, Фридин заявился в камеру пьяный. Смотрю на негодяя спокойно, без страха, а он глаза отводит. Дико матерясь, начал бить куда попало, волоком до саней дотащил и решил увезти, как я потом поняла, в долину Белых ключей, где даже в самые сильные морозы ручьи парили. Торопился палач свершить насилие в утреннем тумане, чтобы воховец с вышки не рассмотрел жертву. Предрассветная туманность, обычная в этих дальневосточных северных широтах, пару часов белесой плотной пеленой скрывает солнце. И вдруг природа изменила своей сущности, яркий свет, пронизав эту белую заволоку, окатил своим свечением всю округу, лучи ниспослали с небес такое тепло, что кровь моя, охладевшая было, забилась, застучала быстрее, наполнила тело великой силой, что умирать при божьем светиле то же, что и на миру, не так страшно.

Привез он меня на Белые ключи и говорит:

– Ты в Бога веришь, так предал он тебя на смерть лютую. Я пока здесь за Бога и за дьявола.

Сорвал с моих ног обмотки и в ключ загнал, связал руки над головой, конец веревки через сук сосны, что над ручьем росла, перекинул, натянул и завязал, да так, что ноги хоть и в воде, а до дна не достают. Сорвал одежду, что на мне была.

– А это, – говорит, – доказательство того, что ты сбежала и в реке утопла.

Ещё мои груди пытался исцарапать, да не вышло у него ничего. Замерз ли или от злости обессилел, худого мне не сделал, так и уехал. Я пыталась раскачаться, опору найти, от чего совсем ослабла. Тело уже онемело и перестало чувствовать холод. А здесь пичуги, снегири целой стаей облепили все деревья вокруг моей виселицы, щебечут, свиристят, садятся мне на плечи, словно уговаривают: ты не засыпай подружка, не засыпай. А потом я, как в сон провалилась, и кажется мне, что я на поляне, солнечно так, люди всё мимо идут, и всех я их знаю. Отцы моих дедов, молодые и старые, те, что из века в век меня создавали. Каждый норовит меня коснуться. Старец явился, по волосам гладит и говорит:

– Не бойся девонька, смерть твоя в другом месте. Видишь, как тепло, ты приляг, отдохни.

В сознание я пришла через неделю. Ещё сутки сном для меня были Колины руки, лицо и жар от печи. Дня за три до казни, надо мной учиненной, Николая с сослуживцем командир части отправил в тайгу. Нужно было рысьи шкуры добыть для каких-то московских чинов. Та рысь, что они подранили, и вывела их на меня. Отнесли меня в охотничью избушку. Из того, что я будучи в беспамятстве шептала, поняли, что и кто такое со мной сделал. Решили, что лучше распустить слух о моей смерти. Коля при мне остался, а напарник его, под видом сообщить начальству, где и что с ними, в наш поселок отправился. Там с мучителем моим встретился, рассказал о погоне за рысью и якобы обнаруженном теле. Сказал ему, что опознать, мол, невозможно было, что за человек – зверье погрызло. То, что осталось, они якобы закопали в другом месте. Фридин такой новости был рад: как же, свидетели не лагерные, а красноармейцы. Тут же акт составил о побеге и гибели зэчки, заставил солдата для пущей важности и правдивости произошедшего поставить подпись в подтверждение на той бумаге. Так и списали Россию Ивановну в небытие.

Хозяином таежного зимовья, где Николай нашел мне временное пристанище, оказался охотник – старовер, да к тому же уроженец края Алтайского. Вот он-то меня, пока мой жених на службе находился, за два месяца и выходил. О нашей связи в воинской части, где служил мой будущий муж, никто не знал. Коля мой к этому времени уже курсы младших командиров окончил. Начальство и подчиненные к нему с уважением относились, так что, когда он командиру сообщил о приезде к нему невесты, с которой намерен создать семью, особых проблем не возникло при моем появлении в гарнизоне и оформлении бракосочетания. Единственный «липовый» документ о моей выдуманной личности, что изготовили знакомые Николая, ни у кого подозрений не вызвал. Так что стала я с тех пор Сибирцевой Софьей Ивановной.

А здесь и слух до нас дошел о смерти моего бывшего истязателя. Накануне мне привиделся сон, будто бы человек в яму падает, а там зверь. Так и вышло. Начальник лагеря был на охоте, за подранком-кабаном по следу шел, да и провалился в яму-ловушку для тигра, где молодая да голодная тигрица уже сутки томилась. На истошный крик охотники сбежались, да поздно. Вот тогда-то я и убедилась вторично, что на всезлодеяния есть суд божий.

Жизнь вроде бы мирная, спокойная наладилась. Через год я родила дочку, в начале тысяча девятьсот тридцать девятого года обрадовала своего мужа рождением сына. Да недолго наше счастье продолжалась, началась война с Финляндией, куда Николая в числе других отправили. В тех боях с белофиннами мой супруг был награжден за мужество и героизм орденом Красной Звезды. Уже в конце той проклятой войны при взрыве мины муж ноги лишился, так что ранней весной тысяча девятьсот сорок первого года мы всем семейством возвратились в Сибирь. Михайловка к тому времени стала колхозом. Моська, распутничая, поймал дурную болезнь. Ослепшего и гниющего, его в Бурятию к ламам свезли, где прокаженных лечили. Сын же его, будучи пьяным, в бане заживо сгорел. Опять же, это новостью для меня не было, но и не радовалась я тому, в душе-то не было мести. Только с той ночи, когда онемевшая от боли, холода, унижения висела над Ключом, я видеть окружающих по-другому стала. Иной раз вижу человека, малознакомого даже, а на нем вроде тени что-то, а потом узнаю, что он умер. Позже поняла, что на добрых лицах той тени нет, она у тех, кто зло несет. Началась война с фашистами. Николая, как инвалида, на фронт не взяли, избрали его председателем нашего Михайловского колхоза, а меня в числе других мобилизовали на угольную шахту в Кемерово, назначили бригадиршей среди девчат. Нас глубоко в шахту не пускали, было много разных аварий. За неделю до конца срока отработки от предчувствия какой-то беды, я потеряла сон и аппетит. В тот день девчата в штольне обедать расположились, а я себе места не нахожу, и, будто кто за руку меня взял и к вагонеткам привел. Не знаю, почему, тормозные башмаки под колеса ставлю, а в ушах будто шум от воды стоит. Никогда молитву в себе не оставляла, а тут встала, отвернулась от всех и давай про себя молиться святителю Николе. Вернулась сама не в себе, подружки мои – в стороны, так как им стало страшно от моего вида. Кайлу держу с диким лицом и не своим голосом кричу. В тележки всех подружек загнала, тут-то вода и хлынула из соседнего забоя. Не окажись мы в ту минуту в коробах, да не будь тормоза, всех бы под уклон в тупик смыло и водой накрыло. В несколько мгновений мы по горло оказались в воде, но остались живы. В темноте, не зная времени, двое суток сидели, пока вода в почву не ушла. Начальство уж и гробы заказало, нашим родственникам отправили сообщение о гибели. Когда нас наверх подняли, мы от пережитого впали в дикий хохот. Вот так меня третий раз вода окрестила.

Мужа я на пути в нашу деревню встретила. Ему на полевом стане сообщили о моей гибели с большим опозданием. Он в чем был, на коня забрался и в район кинулся, чтобы потом любым транспортом на шахту за мной приехать. Мимо меня пронесся галопом, потом сообразил, повернул жеребца, да резко. Без седла был, упал наземь, ремень от протеза лопнул. Я к нему, а он ползком от меня пятится. Я тогда впервые увидела его мужские слезы. В мире да согласии мы еще двух сыновей народили, ну а пару лет назад Николай умер, здесь и был похоронен.

На моё предложение Софье Ивановне довезти её до дома она с некой, но всё-таки гордостью, отказалась, добавив:

– Не беспокойтесь, мой младшенький сын – в городе известный человек. Он за мной и приедет.

Услышав его фамилию, я подтвердил, что тоже знаю его, как уважаемого, известного своей прокурорской справедливостью юриста в Алтайском крае. Оказалось, что и два других сына ныне служат России достойно. Один в МЧС, другой в Российской армии.

P.S.

В том пророчестве России Ивановны, что кто закон Божий попирает, того справедливая кара Всевышнего настигнет, я в скорости сам убедился. Ровно через год, возвращаясь с рыбалки после утренней зорьки, с карьеров, что на двадцать втором километре от Бийска, я вновь оказался на месте встречи с Россией, Софией Ивановной. Ещё с взгорка, что спуском Чуйского тракта ведет к мосту через Бию, напротив кладбища увидел необычное скопление автомобилей: три-четыре милицейских «УАЗа», две ведомственные «Волги», две санитарные машины, пять или шесть «быкастых» джипов и дюжину стоявших отдельной кучкой молодчиков, явно из «криминала». Ещё даже не зная причины такого сборища, холодком обдало от воспоминания от встречи с Россией Ивановной в тот памятный, летний вечер. Оказалось, за надругательство над могилами от родственников разрушенных могил поступили заявления в суд. Да только самый главный учинитель тех беспорядков, тот, что ограду из островерхих копий заказал, купил «не чистых на руку» судей. На суде доказали, что, мол, ещё до захоронения брата там место всё неизвестными лицами было порушено. А за то, что землю отхватил сверх всякой нормы, да ещё и оградой под два метра обнес, присудили ничтожный штраф, да и тот взыскать не смогли, потому что «крутой» оказался жадным до неимоверности. А ныне он годовщину по убеенному решил отметить с дружками. С утра пораньше приехали, устроили не поминки, а гулянку. Рядом с оградой, что украшено поверху остроконечными пиками, растет высокая рябина. От тяжести рясных ягодных гроздьев, гибкости ствола, верхушка-то дала наклон над калиткой той злосчастной ограды. Дерево особо вроде и не мешало, наоборот, как подарок ветвистой рукой на входе к могиле, угощала красной ягодой. Потому поклон гостям приходилось делать, чтобы ветки-косы не задеть, туда-сюда бегая по всякой нужде. Выпили, закусили. Захмелевшая компания «братков» стала куражиться. Кто-то возьми, да и скажи:

– Рябину стоит укоротить, а то на следующий год вообще прохода не будет. И тогда распорядитель, хозяин поминального пира, полез с ножом по сучьям рядом растущей сосны к верхушке склоненной рябины. То ли пьян, то ли скользко было, а может, и судьба такая, сорвался. Упал он плашмя, спиной так, что копья ограды пронзили его и выступили поверх одежды. Он недолго корчился в муках, скончался мгновенно. Остальные же, онемев от увиденного ужаса, не могли оказать помощь, так как не было ни лестницы, ни другой приспособы снять его.

Вспомнил я глаза России Ивановны, её осуждающие слова, что помимо суда и мирских законов, есть суд неотвратимый, высший, жестокий, но справедливый, Божий суд.

ПИСЬМО КЕСАРЮ

Творец, что недоступен разуму человека, допустил на землю две силы.

Первая – ДОБРО, справедливости хочет, хотя и большинство среди человечества, но власть малую имеет. Другая – ЗЛО, будучи в людском меньшинстве, большей властью обладает, но выступает против праведной жизни. Я же хочу показать извечное противостояние этих земных явлений через судьбу простого человека из Сибири.

Глава 1. Эхо выстрела прошлого века

Плодим, караем, судим, славим-

Нам не хватает времени сказать;

Героем памятники ставим,

А рядом их ним палачам!

Поэт из народа Риф Закиров.

В период правления нашей страной товарищем Брежневым руководству Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров Советского Союза было поручено пересмотреть отдельные материалы по репрессиям 1930—50 годов.

Я же, будучи старшим оперуполномоченным одного из Московских отделов Госбезопасности, был временно прикомандирован к группе сотрудников, работающих в этом направлении. Мне выделили отдельный светлый и просторный кабинет в одном из зданий столь серьёзной и засекреченной организации. В первый же день работы на новом месте из спецархива КГБ дали для рассмотрения десять дел на осужденных в период Великой Отечественной войны.

Беру наугад из общей груды полученных томов первое дело, читаю и глазам не верю: главный фигурант обвиняется в покушении на самого товарища Сталина, мой однофамилец – Димитриев Савелий Тимофеевич 1909 года рождения. В графе месторождение указан город Усть-Каменогорск и думаю, ничего себе, это же мой земляк, я ведь тоже родился на Алтае, а это всё Сибирь – матушка. На счёт социального положения справочка гласит, Димитриев выходец из зажиточного семейства старообрядцев, а мои же дед с бабушкой также были из староверов…

Суть же преступления моего земляка в том, что он, будучи бойцом Красной Армии в ноябре 1942 года, усыпив бдительность охранников Кремля, из числа чекистов, милиционеров, военных патрулей, проник на тщательно охраняемый центр Москвы с намерением убить отца и вождя всех народов товарища Сталина. Для меня неожиданно было, что мой земляк и однофамилиц осужден никаким-то второстепенным органом, а Военной коллегией Верховного Суда СССР, а значит, обвинение и решение о расстреле Димитриева вынесено самой высшей инстанцией правосудия. Это решение ни в коем случае не подлежит какому-либо пересмотру. Более того, знакомство с подобными материалами допустимо лишь высшему руководству Госбезопасности. Как эти документы попали ко мне, можно лишь догадываться. По всей вероятности, кто-то по ошибке из сотрудников спецархива допустил выдачу данного дела.

И что мне предпринять? Согласно инструкций по секретному делопроизводству я не имею права даже читать такие документы и обязан их не медленно вернуть. Это служебный долг офицера КГБ, а с другой стороны, довлело непреодолимое желание понять, что сподвигло моего земляка выступить против такой личности. Дело прошлое, и пусть разбирается история, но если есть утверждение, что был культ, то есть неоспоримое значение великой личности «отца народов». Как ни странно, но о таком важном чрезвычайном происшествии я ничего не знал, как и мои коллеги по прошествии стольких лет.

В общем, невзирая на возможные неприятные последствия по службе, отбросив в сторону все текущие мероприятия, я полностью погрузился в изучение «плода запретного». Мне повезло, нерадивые служаки, отвечающие за порядок обращения важных секретных бумаг, только на пятый день обнаружили свою ошибку. При появлении жданных гостей сделал вид, что был занят изучением других материалов, а папку, что они ищут, я даже не успел просмотреть, так что мне хватило времени не только внимательно изучить разнообразные документы необычного дела, но и понять причины, побудившие в общем-то честного человека решиться на убийство вождя нации. Я также вынужден признать и другой свой служебный проступок: среди множества различных бумаг имелись бумаги, вложенные в отдельные конверты-пакеты без конкретного указания количества листов и значимости содержания текста. И вот, среди некоторых вложенных бумаг я, к своей радости, обнаружил письмо, написанное рукой Савелия на четырёх страничках. Ровный, без помарок, исправлений почерк писавшего свидетельствует, что он через семь лет заключения осознал пагубность своих намерений убить Сталина, но остался верен себе в оценке людей, властью обличённых. Это первое и последнее послание уже обречённого на смерть человека, написано с надеждой, что его правда когда-нибудь найдёт нужного адресата. Подумал я и о том, что наверняка у Савелия остались родные, для которых это письмо будет доброй памятью. В общем, я похитил эти четыре листка, вложив вместо них в опустевший конверт ничего не значащие обрывки газет тех лет, что имелись в избытке среди других документов.

Прочтем же это письмо, письмо-послание, исповедь, анализ прошлой эпохи, письмо жестокой, но справедливой Истины нашей жизни, как предупреждение о неминуемости сурового приговора, и надежда всем людям, что над ложью всегда возобладает правда, а так как конкретного адресата Димитриев, предвидя неминуемую смерть, в этом последнем обращении не указал, думаю, будет верно назвать личность, воплотившую нравственные и иные качества власти, «кесарем», кому это письмо и предназначалась.

А теперь вот это письмо.

Глава 2. Письмо кесарю, написанное арестованным

Когда нам остается ждать

Лишь смерти и подводить итоги,

Мы начинаем рассуждать

О вечности, душе и Боге…

Поэт из народа Риф Закиров.

Мне, Савелию, человеку православному, как и Церкви, не пристало кого-то обвинять, судить, наказывать. Однако, то, что я выстрадал в сердце своем, дает мне право сказать правду и уберечь от не богоугодного пути людей нынешнего века и будущего.

Ведь Исус, обращаясь к иудеям, ради правды сказал: «Ваш отец – диавол, и вы хотите исполнять похоть отца вашего».

А посему и я обращаюсь с правдой своей: «Кесарь и вы, его меченосцы, вольные и невольные, не покушайтесь на сокровенное: душу, веру, надежду, Творцом данную человечеству. Не озлобляйте подданных лукавством, будто свободою их одарили.

Привольность та похожа на загон из флажков красных для волков.

Кругом законы, указы, приказы… что читать, писать… созидать. Декорации и декларации за справедливость и законность. Циничные законы для слабых писаны в угоду тех, кто деньги да власть имеет, чтобы безнаказанно грабить, насиловать, обманывать своей же народ.

Думать же, тем более говорить, иначе чем правом государства предписано-запрещено, смертью наказуемо.

У каждого века свой Хозяин. Да только за времена прошлые – страшнее, суровее покушения на волю, мысль, слово, чем сегодня, не было.

Было время смуты великой, но народ, как один, против неё восстал. Было время хауса войны гражданской, народ надвое разделился, но к примирению пришёл.

Но самое страшное, если наступит время отчаяния, когда народ в едином порыве против власти выступит. Дай Бог, чтобы это не случилось. Народ молчалив, терпелив, благоразумен. Таков он не от скудности ума, страха и привычки к положению рабскому. Нет. Нет и нет. Сына Адама и Евы понимают: державе Повелитель жёсткий, но не жестокий нужен. Осознает, что ради благости нации допустимо насилие над душой и телом. Потому как миряне верят, что Всевышний воздаст справедливо за дела каждого. Смерть земная страшна, но ничто в сравнении с судом Небесным.

За поступки добрые наречёт народ Правителя Царём – батюшкой, Соломоном – мудрым. За зло же, несправедливость творимую, в отместку имя тирана, Ирода дадут.

Римский прокуратор Понтий Пилат с подачи фарисеев одного Исуса (в книгах дрелеправославия имя Иисус пишется с одним «и») казнил. Проклятие же над Римом да коленом Иудиным, почитай, две тысячи лет витает.

А ты, Владыка с челядью, коих лютый цинизм, жажда к наживе обуяли скольких, подобных Христу, распял, обесчестил, обманул? Потому суд над тобой и холопами да лакеями твоими вечен во времени.

У каждого поколения свой бесстрашный счёт и оценка всем деяниям честным и бесчестным будет.

Кесарь ты наш. Царь ли? Император ли? Дай чуток справедливости подвластным своим. Землицы, что без края. Дай волю мужику, право на волю самому пахарю решать, что, где и сколько сеять, когда убирать.

Дай волю созидать, что душе угодно. Творить, что людям любо слушать, видеть, сопереживать. От чего радостно становится на душе. Поверь в силу стада своего доброго, ведь благородного в племе людском Творцом заложено в избытке, нежели нечестии, лжи, крамолы. Тогда врата Рая тебе открыты, будут шире врат ада.

Господь справедлив во всём. Воздаст по заслугам на смертном одре каждому. Подлецов, убийц, растлителей наделит кончиной долгой, чтобы череда всех невинно пострадавших прошла пред их взором. К тебе очередь, кому ты задолжал грехопадением, как никому другому огромнее, длиннее выстроится. Подумай и испроси прощения всевышнего, пока не поздно. Товарищ Сталин, учителя в погонах меня просветили, воспитывая фразой «Такова диалектика жизни». Знания, обретённые в неволе, помогли мне уяснить, понять деяния Ваши при строительстве страны новой.

Вы действительно философ и диалектик мудрый. Создавая государство мощное, вынуждены не допускать всеобщее пресыщение населения благами всяческими. Потому как привыкший к жизни сытый народ в спячку впадает, гнить начинает. А в случае испытания голодом, потери ничтожных благ бузить начинает, революцию устраивает.

А потому лучше полуголодных, полураздетых, хоть и оболваненных, обманутых лозунгами будущего благодатного в узде поданных держать. Но всегда надо иметь прикормленную, развращённую комфортом номенклатуру. Использовать эту маленькую кучку для решения задач грандиозных. Семью, дом в порядке, строгости и всем угодным быть, очень тяжело содержать, а такую многоликую с просторами необъятными и подавно. А потому неизвестно, чего больше слёз или благоденствия принёс бы народу своему я, поставь меня или другого к рулю страны такой огромной.