Жрица Итфат + Тафти жрица + Трансерфинг реальности. Ступени I, II, III, IV, V

Женщины паслись на лесной поляне, собирая ягоды. Собирательством занимались в основном молодицы, у которых не было малых детей. «Какая роскошь! – подумал Зверюга, во все глаза на них глядя. – Глупцы. Не охраняют свою роскошь, не ценят». Он притаился в зарослях и стал наблюдать. Надо было кого-то выбрать. Наконец, он остановил взгляд на одной понравившейся ему особи. Она находилась как раз с ближнего края.

Зверюга внезапно выскочил на поляну, схватил свою жертву, взвалил ее на плечо и побежал в лес. Остальные от неожиданности и испуга сначала замерли, потом закричали, но в погоню за похитителем никто не кинулся. Привыкнув к положению низшего сословия, женщины не умели за себя постоять.

Зверюга бежал, насколько хватало сил. Женщина была некрупная, но и не тощая, а хорошая такая, в теле, и весила немало, все-таки. Разумеется, она брыкалась и орала на весь лес. Так что, картина первобытного похищения, в отличие от идиллических полотен «Похищения Прозерпины», «Европы» или «Психеи», смотрелась весьма эпатажно. Лохматый дикарь в шкуре, со своей жертвой, такой же дикой и полуобнаженной.

Добравшись до своего логова, Зверюга опустил женщину на землю и приказал ей лезть в узкий проход меж кустов, ведущий в пещеру. Для пущей убедительности он толкал ее руками в попу. Она визжала, но лезла. Оказавшись в пещере, женщина начала озираться по сторонам, не прекращая орать.

Зверюга, немного отдышавшись, сказал ей:

– Чего ты орешь? Я тебя не съем.

Но та не переставала. Тогда он обхватил ее и крепко прижал к себе. Она тут же успокоилась и наконец-таки затихла. Зверюга усадил ее на мягкую шкуру, зажег факелы и занялся очагом. Дикая дева, все еще испуганно, но с любопытством следила за ним.

Зверюга думал, вот, теперь у него есть женщина. И она смотрит на него. Как это здорово! И он тоже может на нее смотреть, сколько угодно. И даже трогать. Хотя нет, пока натрогался достаточно. Первым делом, ее надо накормить. У Зверюги имелись кое-какие припасы, но ему хотелось угостить свою женщину чем-нибудь свежим и вкусным.

Собираться Зверюге долго не пришлось, он взял копье, лук и стрелы, а нож всегда был при нем, на поясе. Идти тоже далеко не надо, вся охота рядом, в лесу. Он обратился к женщине:

– Сиди здесь, никуда не уходи. Кругом хищные звери, они царапаются и кусаются. Поняла?

– Да, мой господин, – молвила дева, впервые подав человеческий голос.

– И чего ты такая чумазая! Иди умойся, видишь, у меня тут целая купальня. А это тебе, – он протянул ей красивый костяной гребень для волос.

Она взяла гребень и с видимым удовольствием принялась вертеть его в руках.

– Я скоро, – сказал Зверюга и вышел из пещеры.

Чтоб женщину накормить, надо мяса свежего добыть, и шкуру неплохо бы. Теперь их двое, думал Зверюга, и требуется всего больше. Самой подходящей кандидатурой для такой справы было тупое животное, рогатое. Зверюга знал, где обычно пасется тупое животное, и направился туда, недалеко совсем.

Чтоб животное добыть, надо к нему подобраться незаметно, а потом выбежать внезапно и поразить его копьем в шею. Так быстрее и вернее. Зверюга стал осторожно подкрадываться к поляне, где паслось тупое животное. Но неожиданно и непредвиденно все таинство охоты расстроила глупая птица. Она почему-то увязалась за Зверюгой, может из любопытства, а может из вредности, и всячески выдавала его присутствие своими глупыми криками: «Кли-кли-кли».

Птица была большой, нелетающей и очень глупой. Она бегала вокруг Зверюги на длинных лапах, стараясь его клюнуть, и все кричала: «кли» да «кли». Чего она добивалась, было непонятно, однако охоту всю портила. Зверюга пытался отогнать птицу, но та не отставала. Так, отбиваясь от птицы, Зверюга неожиданно для себя оказался на поляне, чуть не столкнувшись нос к носу с животным.

Тупое животное жевало траву и равнодушно смотрело на Зверюгу. «Так не пойдет, – подумал он. – Что это за охота такая, совсем неинтересная, неопасная». Охота в девственном лесу и впрямь была несложной: зверей и птиц полно, и никто Зверюгу не боится. С досады, он стукнул уже надоевшую птицу копьем по ее глупой башке, и та свалилась замертво, даже не поняв что произошло.

Тупое животное ничуть не удивилось разыгравшейся сцене и продолжало жевать свою жвачку с полным безразличием. «Ладно, – подумал тогда Зверюга. – Птица большая, мяса хватит. И то неплохая добыча. Наверно и вкусная к тому же».

Он совершил ритуал «отпевания» добычи, как по обыкновению делал в подобных случаях. Сказал птице: «Ты, глупая птица, была глупой птицей, а теперь твоя душа вселится в высшее существо, может быть даже в женщину, красивую, с умными глазами. И будешь ты умная и счастливая, женщина-птица, красивая».

Зверюга поднял добытую дичь и поспешил обратно, в свою пещеру, к своей женщине. Та ждала его, сидя на лежанке, устланной мягкими шкурами, уже умытая и причесанная.

– Проголодалась? – спросил Зверюга.

– Да, мой господин, – ответила дева.

– На вот, погрызи пока, – он протянул ей плод сладкого дерева, который сорвал по дороге.

Она взяла и с удовольствием принялась грызть плод, глядя на своего господина, а тот с удовольствием поглядывал на нее, занимаясь приготовлением ужина.

Зверюга быстренько ощипал птицу и посадил ее на вертел над огнем. Вскоре аппетитно пахнущее блюдо было готово.

Зверюга и его женщина

Зверюга снял птицу с вертела и принялся кормить свою женщину. Он отрезал самые вкусные кусочки и протягивал ей, она брала и ела. Сам Зверюга пока не ел. Главное, что она ела, и на него смотрела. Ему это очень нравилось, и он не мог налюбоваться. Он спросил ее:

– Почему ты не спрашиваешь, почему я не ем?

– Почему ты не ешь, мой господин? – спросила она.

– Потому что мне нравится смотреть, как ты ешь.

Зверюге очень нравилось смотреть, как ест женщина. Потому что, если женщина ест, значит, все хорошо. Это очень много значит. Потому что, если женщина ест, это означает, что на данный момент есть еда, есть кров, и все спокойно и благополучно.

Накормившись вдосталь, дикая дева устроилась полулежа на мягких шкурах и принялась следить за тем, что делает ее господин. Зверюга и сам тоже покормился, а после решил сработать мягкую подушечку для своей женщины, из перьев птицы, чтоб не пропадали, и чтоб женщине было уютно спать.

У Зверюги были отрезки тщательно выделанной кожи, он взял их, раскроил как надо, взял так же костяную иглу и нитки из тонких жилок, и сшил отрезки кожи так, что получилась наволочка. Он набил ее перьями. Хватило на хорошую подушку, птица была большая, и перьев и пуха много. Потом наволочку зашил, и получилась подушечка мягкая, хорошая. Зверюга для своей женщины старался, весь вечер возился. Справившись, он поразмял подушечку, повзбивал, и дал ей:

– Возьми, это тебе.

Она, ни слова не говоря, взяла подушечку, и довольная, прижала к животу.

Настало время сна. Зверюга потушил факелы, подбросил толстых дров в очаг и улегся на лежанку. Его женщина уклалась рядом с ним. Это ему тоже очень нравилось. Теперь он не один, рядом лежит его женщина и смотрит на него. Он сказал ей:

– Положи подушку под голову, будет удобней.

Но она обняла подушечку, прижав ее к груди, и так лежала, глядя на него. «Дикая», – подумал он, а вслух сказал:

– Ладно, как хочешь.

Зверюга заботливо укрыл свою женщину самой лучшей, самой уютной шкурой, а сам накрылся другой, чуть поплоше. Едва лишь он это сделал, а дева уже засопела, уснув довольная и успокоенная. Он осторожно погладил ее волосы, и еще долго лежал и смотрел на нее, и слушал как она сопит, и чему-то про себя улыбался, а потом и сам уснул.

На следующий день Зверюга решил, что надо ему приодеть женщину. На ней были какие-то старые лохмотья, едва прикрывавшие тело. Он собрался и сказал ей:

– Я иду добыть дикого зверя, пушистого. Никуда не выходи без меня. Жди меня. Поддерживай очаг. Поняла?

– Да, мой господин, – ответила дева.

– Ну я пошел.

И Зверюга отправился на поиски дикого зверя, пушистого, из шкуры которого можно было сшить одежду для женщины. Дикий зверь, пушистый, обитал на деревьях, охотясь на птиц. Это был достаточно крупный зверь, с очень красивой мягкой шкуркой, но и опасный очень. Сильно царапался и больно кусался. И добыть его было трудно. Топором зверя не взять, копьем не достать, только из лука подстрелить разве что, изловчиться, да и то сложно, уж очень подвижный зверь.

Как обычно, искать поживу долго не пришлось. Охота же вообще превратилась в одну стремительную схватку. Зверюга снова наткнулся на глупую птицу, уже другую, конечно. Глупая птица стояла под деревом, задрав голову кверху, лапы расставив, а крылья растопоршив, и кричала: «Кли-кли-кли!» И чего, и зачем кричала? А наверху, на ветке, дикий зверь качался, пушистый. Качался он, качался, а потом прыгнул на птицу, да разом свернул ей шею. Зверюга быстро прицелился из лука и попал зверю дикому, пушистому, прямо в голову, куда и целился, чтобы шкуру не портить. В тот же миг на Зверюгу вдруг набросился невесть откуда взявшийся другой зверь дикий, пушистый, с лапами когтистыми. Зверюга мгновенно выхватил нож и полоснул зверя по горлу, но тот все же успел его сильно подрать когтями.

«Надо же, – подумал Зверюга, стоя над своими трофеями. – Тот зверь, второй, наверно женщину свою пытался защитить, и вместе с ней смерть принял. А птица глупая, какая! Будто нарочно смерти ищет. Переродиться, может, хочет побыстрей?»

Зверюга, как всегда, отдал почести своей добыче: «Вы, звери дикие, были зверями пушистыми, а станете людьми благородными, справедливыми. Будете женщин своих защищать и добычу им приносить. А ты, птица лесная, была птицею глупой, неразумной, а станешь ты умной и мудрой. Стань той, кем сама бы хотела».

Зверюга снял шкуры со зверей, взвалил их на плечи, а птицу за лапы взял, и зашагал обратно, в свою пещеру, к своей женщине. Ему повезло, вместо одного зверя он добыл двух, да еще птицу в придачу, вкусную. Единственной досадной неприятностью были глубокие царапины, что зверь оставил. Зверюга по дороге нарвал травы целебной, чтобы раны потом заживить.

Дева встретила его в пещере и с интересом разглядывала добычу. На царапины внимания не обратила. Не обратила особого внимания и тогда, когда Зверюга залечивал свои раны, накладывая на них мазь из растертой травы. Что ж, как и прежде, он быстро справился и с приготовлением ужина, и со своими проблемами. Он снова кормил свою женщину и смотрел, как она ест.

Когда подошло время ко сну, они легли, и она опять заснула легко и засопела блаженно. А он опять лежал и смотрел на нее, и улыбался себе, и слушал, как она сопит, и даже потрогал тихонько за плечи и грудь, совсем тихонечко, чтоб не проснулась. Женщина украшала его жизнь, остальное было неважно.

Следующие несколько дней ушли на изготовление одежды для женщины. Шкуры пушистых зверей надо было высушить и выделать очень тщательно, чтобы они были мягкими, приятными. Когда Зверюга примерял на женщину отрезки шкуры, а он это делал довольно часто, нарочно наверное, то пользовался случаем обнять ее и прижать к себе. Она не отстранялась, но и взаимности не проявляла.

Однако Зверюга довольствовался и тем, что в его жизни была женщина, которую можно хоть иногда обнять и прижать. А еще его жизнь была теперь наполнена приятными хлопотами и отрадными заботами. Наполнена как новым смыслом существования и целью даже.

Зверюга трудился над одеждой для своей женщины прилежно и старательно. И наконец, настал момент, когда первобытный шедевр от кутюр был готов. Получились очень симпатичные штанишки до колен и курточка с рукавчиками до середины предплечий. Дикая дева, облаченная в подобный наряд, теперь выглядела не такой уж и дикой. Конечно, она была довольна. Или скажем так, очень довольна. Но еще больше был доволен Зверюга. Женщину в пушистой и мягкой шубке стало еще приятнее обнимать и гладить.

Принарядивши подругу, Зверюга впервые вывел ее в свет. Когда они выбрались из пещеры, он взял ее за руку и провел по извилистой тропинке вверх до середины горы. Там они сели у высокого обрыва и любовались панорамой лесной долины, утонувшей средь гор в лучах заходящего солнца.

Пока они сидели, наблюдая закат, Зверюга несколько раз ненавязчиво обнял свою женщину за плечи и талию. Та по-прежнему не возражала, но и никакой симпатии в ответ не выказывала. Когда они, как обычно, легли спать, Зверюга долго не мог заснуть и все думал, как бы добиться взаимности от горячей и в то же время такой холодной девы. И решил он, что нужно подарить ей украшения.

А как их добыть? Отобрать у других женщин? Нет, так не годится, надо самому сделать. Но прежде, требуется камни найти красивые, самоцветные. А камни красивые, самоцветные, водились на самой вершине, на самой макушке горы, на горице, куда было очень трудно забраться. Но Зверюга так решил и отправился туда на следующий же день.

Итак, полез он на самую макушку, на гору, на горицу. Путь был нелегким и пролегал через крутые склоны, осыпи и узкие тропы над обрывами. Один раз Зверюга чуть не сорвался в пропасть, и в кровь искалечил руки и ноги, но до верхушки все-таки добрался. Там он нашел камни самоцветные. Выбрал самые красивые, сложил их в кожаную котомку и двинулся обратно, в свою пещеру, к своей женщине.

Женщина по своему обыкновению ждала его, расположившись на мягкой шкуре у огня. Зверюга вывалил перед ней камни из котомки:

– Видишь, это все тебе.

Глаза у нее загорелись.

– Нравится? – спросил он ее.

– Да, мой господин! – ответила та с восторгом.

Может, теперь ее сердце растает, подумал уставший Зверюга и принялся залечивать свои раны. Дева перебирала и рассматривала самоцветные камни, не задумываясь о том, как они достались и не обращая внимания на беду своего господина.

Ну да ладно. Зверюга опять несколько дней прилежно трудился, стараясь сделать для своей женщины самые лучшие, самые красивые вещи, какие только можно было изготовить в тех условиях. Наконец, работа была закончена, и наступил торжественный момент. Зверюга надел своей женщине браслеты на руки и ноги, а на шею повесил ожерелье.

Дева была довольна как никогда. Она ходила взад-вперед по пещере, и любовалась своими драгоценностями, и своему господину показывала, как она хороша собой в них. И Зверюге все это тоже очень нравилось. Однако в душе у него вновь поселились уже было забытые грусть и тоска. И он как прежде испытывал чувство одиночества, несмотря на то, что с ним была его женщина.

Когда они улеглись, она не сразу заснула, а все показывала руки и ноги, и любовалась своей красотой. Он спросил ее:

– Ты не скучаешь по дому?

– Нет, мой господин, – ответила дева.

– Ну что ты заладила! – не выдержал Зверюга. – Я тебе не господин.

Он обнял ее и прильнул губами к ее волосам. Ее волосы пахли лесом. Он зарылся в них и лежал так, прижав свою женщину к себе. Она тоже лежала спокойно, но через несколько мгновений он уже слышал привычное сопение.

Наказанные любовью

Зверюга всю ночь не мог заснуть, а все ворочался и думал. Наутро он покормил ее и сказал ей:

– Я не могу так больше. Отведу тебя обратно в стойбище. Собирайся.

– Почему, мой господин? – удивилась дева. – Я не хочу.

– Ты меня любишь? – спросил он ее.

– Да, мой господин.

– Врешь. Ты любишь то, что я имею, и что даю тебе.

– Но мой господин, мне хорошо с тобой!

– Конечно, тебе хорошо, потому что я о тебе забочусь. Но я не могу жить с той, которой я безразличен. А ты скорей полюбишь того, кто тебя бьет. Идем.

Она расплакалась. Однако Зверюга принял решение и был непреклонен. Он вручил ей подушечку и мягко подтолкнул к выходу.

Через лес они шли молча. Дева брела, опустив голову и прижав подушечку к животу, время от времени всхлипывая. Зверюга был мрачнее тучи. Он понимал, что поступает жестоко и как-то очень нехорошо. Он делал то, отчего и ему, и ей теперь плохо, очень плохо. Но он не знал другого выхода. Ему было больно, очень больно. Но еще больнее быть с ней и чувствовать ее безразличие.

Зверюга довел ее до того места, откуда уже виднелось стойбище племени, и дальше она побрела сама. А он, развернувшись, пошел, нехотя, медленным шагом, обратно в свою пещеру, где уже не было его женщины. Вот, была она у него, а теперь ее нет. Ему стало буквально физически плохо, но он иначе не мог, или не умел. Единственное оправдание он видел в том, что она не приложила ни малейших усилий, чтоб хотя бы притвориться и сделать вид, что он хоть что-то для нее значит. Но она даже не пыталась.

Жаль только, думал он, люди все у нее отберут, и украшения, и подушечку, и курточку, и штанишки. Жалко ее. Ладно, сама виновата. Но в чем она перед ним виновата? В том, что не притворилась, что любит его? А почему она должна была притворяться? И почему она должна была его любить? Только потому, что он для нее что-то сделал? Но разве влюбляются почему-то или за что-то?

* * *

Очнувшись от воспоминаний, Лохматая Зверюга обнаружил себя бредущим понуро в команде участников «экспедиции крышки», которые продолжали поиски решения крышечной проблемы.

Он плохо помнил, что было после расставания с подругой, и как он жил дальше один в своей пещере. Помнил только, что постоянно обвинял себя в том, что поступил нехорошо, неправильно, и так же постоянно себя оправдывал. В итоге его сердце ожесточилось, и кажется, именно поэтому он обрел свой нынешний звериный облик. Хотя способность любить не утратил.

Зато сам стал таким, в кого влюбиться едва ли кто-то был способен. Какие у него шансы с Брунхильдой? Смешно. Как будто Создатель нарочно наказал его за то, что он тогда повел себя так некрасиво. А еще наказал наверно для того, чтобы он, Зверюга, что-то понял. Ведь он до сих пор так и не понял, зачем дается любовь, и как она возникает, и почему один другого может любить, а другой в ответ не может.

Но разве есть кто-нибудь, хоть один на свете, кто сумел разгадать все эти загадки? Или ответов на все эти «как, зачем и почему» вообще не существует? А есть лишь любовь, как она есть, и нужно просто любить, если можешь, не задаваясь вопросами? А если не можешь не задаваться, тогда лучше и не любить вовсе? Но ведь любовь, она не спрашивает, можешь ли ты, и хочешь ли, а просто поражает тебя, как болезнь, и тогда, как говорится, это уже твои проблемы.

Болезнь? У Зверюги перед глазами всплыл недавний сеанс «обезлюбливающей терапии», из которого наибольшее впечатление на него произвели слова «ты не стоишь даже легкой влюбленности», будто о нем сказанные.

Итак, не переставая терзать себя мрачными мыслями, Зверюга брел молча в компании наших друзей. Его раздумья прервал внезапно раздавшийся звук сирены, характерный для кареты скорой помощи. Тут же и сам автомобиль вывернул из-за угла, обвешанный проблесковыми маячками, как новогодняя елка. Поравнявшись с компанией, он резко затормозил и остановился.

– Ой, смотрите, это же та, сумасшедшая докторица! – воскликнула Желтая Подлодка.

Из кабины скорой и впрямь вылезла докторица, и подбоченясь, обратилась к ним:

– А, старые знакомые, практиканты! Куда путь держим? У меня тут появились некоторые сомнения, по поводу. Похоже, среди вас есть больной. Я еще тогда заподозрила, но как-то упустила из виду, – сказала она, вперивши взгляд в Зверюгу. За ее спиной тут же выросли два крепких медбрата.

– Вы глубоко заблуждаетесь, глубокоуважаемая коллега, – ответствовал за всех Адя, умудренный опытом заговаривания зубов. – Мы все отменно здоровы и до чрезвычайности далеки от заболеваний вашего профиля.

– А вот этот, лохматый, по-вашему, тоже здоров? Это ж до какого состояния себя довести надо! Острый рецидив!

– Да помилуйте-с, наш товарищ всего лишь слегка перебрал вчера, и ему сейчас требуется скорей вытрезвитель, нежели ваша, хоть и скоропостижная, но весьма почтеннейшая помощь.

Зверюга сердито покосился на Адю, но благоразумно смолчал. Они все были на грани попадания в переделку. Докторица не унималась:

– Меня не проведешь, я больных за версту чую!

– А откуда и куда вы так спешили, позвольте полюбопытствовать? – Адя сделал попытку увести разговор в сторону.

– Очень тяжелую и опасно больную подобрали. Сознательные граждане вовремя сообщили. Представьте, слоняется по улице, вся растрепанная, в невменяемом состоянии, какие-то стихи постоянно читает, не ровен час, заразит еще кого.

– А-я-я-й, это ж надо! – продолжал заговаривать Адя. – Как хорошо, что вы всегда на страже общественного здоровья. А нельзя ли взглянуть на больную, в качестве перенимания вашего ценного опыта? Ведь мы, молодые практиканты, обязаны брать с вас пример!

– Ладно уж, в таком качестве можно. Нате, смотрите.

Докторица приоткрыла дверцу скорой. Там сидела молодая, но сникшая женщина. Она как заведенная читала одни и те же стихи, раскачиваясь и глядя в никуда.

«Я улыбаться перестала,Морозный ветер губы студит,Одной надеждой меньше стало,Одною песней больше будет.И эту песню я невольноОтдам на смех и поруганье,Затем, что нестерпимо больноДуше любовное молчанье».[7]

– Вот видите, до чего болезнь довести может! – напутствовала докторица своих «практикантов». – Стихи тоже больные, но и те истину глаголют. Чем меньше глупых надежд, тем больше здоровых песен. И жить веселее, и общество здоровее. А чтоб губы не простудить, одеваться теплее нужно, и гигиенической помадой их смазывать. А то, что нестерпимо больно, так это мы поправим, вмиг приведем в порядок.

Дальше события развивались настолько стремительно, что докторица с медбратьями, остолбенев, не успели и пошевельнуться. Да и вся наша команда замерла от изумления. Зверюга у всех на глазах вдруг трансформировал свой облик, подобно тому как бывает в кино. Но то в кино. В реальности же смотрелось совсем нереально. Лохматое чудовище, в считанные мгновенья, превратилось в миловидного юношу с каштановыми волосами до плеч, одетого в черный бархатный костюм с золотыми пуговицами и белоснежную рубашку.

Из всех присутствующих один Зверюга не успел заметить своего превращения. От того, что он увидел за дверцей скорой помощи, у него похолодело в груди. Там сидела его женщина! Нет, едва ли это могла быть она, та самая, ведь сколько тысячелетий минуло с тех пор. Но ведь и он тоже себя помнит оттуда, из того времени. И ведь он тоже здесь, хоть и в другом обличье. Могло ли случиться такое, что это была действительно она? И неужели не только он был наказан, но и она, каким-то непостижимым образом, очутилась здесь, и с той же проблемой?

Раздумывать и разбираться было некогда. Зверюга, или точнее его новый «релиз», схватил женщину, взвалил ее на плечо, и как прежде, побежал что было сил, прочь…

Остановка сновидения

Если когда-нибудь случится так, что читатель, задремавший с этой книгой в руках, вдруг проснется и обнаружит, что в сон его склонил мерный шелест волн, набегающих на песчаный берег там, где легкий бриз качает пальмы, где жаркий воздух колышется в мареве, где бодрствование незаметно перетекает в полузабытье, а явь в сновидение, тогда, быть может, ему посчастливится увидеть некую границу, за которой начинается другой мир, неизмеримо громадный, в сравнении с тем крошечным островком материальной действительности, который нам представляется бескрайней Вселенной.

И тогда, быть может, ему посчастливится разглядеть, как с той стороны зеркала две особы экстраординарной внешности тщетно пытаются проникнуть на эту сторону. У одной из них лицо в ритуальной багровой раскраске, черные волосы каре и длинное платье из темного бархата с бриллиантовым воротничком. У второй на лице театральный грим синего цвета, голубые волосы и зеленый комбинезон с большим розовым бантом на пояснице. Внимательный наблюдатель действительно может увидеть в зеркальном мираже диву Матильду и жрицу Итфат, потому что все, что происходит здесь и сейчас, одновременно происходит и там. Ведь между тем миром и этим временной дистанции просто не существует.

Мы оставили диву и жрицу возле зеркала после их безуспешных попыток вырваться из метареальности, в которой они оказались по воле провидения. Подруги еще не успели прийти в себя от нежданно обретенных вторых имен, как в окружающей среде вновь начали происходить пугающие изменения.

Дневной свет, исходящий неведомо откуда, поскольку солнце на том небе отсутствовало, вдруг стал заполняться полумраком. Но не так, как это бывает, когда смеркается, и день постепенно переходит в ночь. Сумрак вливался в атмосферу клочьями и разводами, подобно чернилам, капнутым в воду. Темные разводы быстро поглощали освещенное пространство, словно тьма была материальной субстанцией.

– Фати, что происходит? – воскликнула Матильда. – Я боюсь!

– Тебе еще не надоело бояться? – ответила Итфат. – Я так уже почти привыкла.

– Ну ты в своем репертуаре! Говоришь о боязни как о занятии!