Сравнительное правоведение: вчера, сегодня, завтра

– обратная рецепция между правовыми системами различной групповой направленности. Так, в частности, американская правовая система, некогда являвшаяся прямым следствием английской правовой на соответствующую территориальную почву, к середине – концу ХХ века сама смогла стать страной-донором для европейского права. Речь идет, в частности, о трансплантации «бизнес-концепций», касающихся «новых договорных форм» в сфере экономических отношений (new contractual concepts in the economy)[56], связанных с лизингом (leasing), договором аренды предприятий (factoring), франчайзингом (franchising), обеспечением банковских вкладов, защите прав собственника и потребителей, «частноправовых деликтах» и др[57].

Приобрели серьезную практическую платформу для реализации и интегративные тенденции в правовой сфере, связанные с проведением крупномасштабной работы по гармонизации и унификации в юридическом сегменте. И если различные универсальные, региональные и отраслевые международные организации выступали в качестве основных заказчиков и вдохновителей для проведения подобного рода работ, то компаративно-правовые исследования стали для них опорной методологической базой.

Также следует отметить, что в середине – конце двадцатого столетия существенно обогатился категориальный аппарат сравнительного правоведения. Объекты компаративных исследований получили точную терминологическую оценку. Так, благодаря Р. Давиду юридическое сообщество получило неоценимые знания о правовых семьях, благодаря К. Цвайгерту и Х. Кетцу – о правовых кругах. Наиболее распространенным термином для обозначения групповых сообществ в англо-американском юридическом мире стала категория «правовая традиция».

Однако, несмотря на столь существенный эволюционный скачок, отдельные вопросы компаративно-правового научного поиска так и остались неразрешенными. Так, в частности, как и на заре ХХ века, представители англо-американского юридического мира на вопрос о том, что собой представляет сравнительное правоведение, не задумываясь, ответят «метод», а континентально-европейские юристы – «система».

Не следует также забывать, что богатство выбора для подражания, которое предоставила мировому юридическому сообществу послевоенная эпоха всеобщей интеграции, привело сравнительное правоведение к определенным тупикам в развитии. Забыв простые и очевидные истины, которые, казалось, не нуждаются в дополнительных пояснениях, компаративисты начали сравнивать несравниваемые правовые объекты, рецептировать нерецептируемые правовые институты. Последствия вполне очевидные и плачевные – несбалансированная работа самих национальных правовых систем и отторжение правового феномена от его социальных основ.

Определенные преобразования как онтологических, так и гносеологических начал внутри droit comparé как мировоззренческой системы мы можем наблюдать и на современном этапе развития социальной истории.

Какие же внешние и внутренние детерминанты вызвали их жизни?

Прежде всего следует говорить о последовательном и во многом беспощадном распространении феномена глобализации[58] на фактические почвы различных правовых систем. Именно он заставил совершенно по-новому взглянуть на проблемы аутентичной целостности национальных правовых систем[59], на возможности микстовых парадигмальных основ для их настоящего и будущего[60]; вызвал к жизни немыслимый для компаративистов начала – середины ХХ века вопрос о пассионарности так называемых транэкономических правовых образов[61] на юридической карте мира.

Изменилась и геополитическая ситуация в мире. Крах Советского Союза внес свои коррективы в несущие образы некогда незыблемого двухполярного мира политических и правовых ценностей и империй. Как следствие, все мы стали свидетелями падения авторитета социалистических юридических образов на юридической карте. Одна за другой страны социалистического лагеря отказывались от продолжения строительства своих правопорядков по указанным правовым модусам, некогда классическая конструкция «трихотомии» Рене Давида с неуклонной быстротой теряла свою актуальность. Также уходило на второй план и «контрастирующее сравнение» в рамках парадигмы «буржуазное право – социалистическое право», все больше государств на формальных и отчасти на реальных основах объявляли себя приверженцами идей юридического либерализма западноевропейского типа.

Оказало свое влияние на гносеологические основы сравнительного правоведения и поступательное эволюционное развитие так называемого информационного общества, цивилизации третьей волны, как называл его американский социолог Элвин Тоффлер[62]. Сравнение – ключевое действо юридической компаративистики в сложившихся условиях отныне представлялось вводить в социальную практику на совершенно ином техническом уровне; обмен информацией также приобрел качественно и количественно новые площадки для реализации.

Сегодня сравнительное правоведение – это зрелая мировоззренческая система, прочно закрепившаяся в исторических образах мировой юриспруденции. Ее прошлое – это мозаичное полотно из доктринальных опытов юристов разных эпох, судеб, гуманитарных направлений и школ. Давнее или совсем ближнее, оно осталось за поворотом истории, изменить его невозможно. Однако в наших силах sine ira et studio («без гнева и пристрастия») продолжить работать над совершенствованием данной системы, вскрывая непознанное, укореняя постигнутое и, как завещал нам великий А. Теннисон: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

§ 2. Объекты сравнительно-правовых исследований

Любая деятельность как специфически человеческая форма активного отношения человека к миру представляет собой взаимодействие субъекта и объекта. Субъект – это носитель материальной и духовной деятельности, источник активности, направленный на объект. Объект – то, что противостоит субъекту, на что направлена его деятельность. В отличие от объективной реальности объектом является лишь та ее часть, которая включена в деятельность субъекта[63].

Во многом проблема объектов сравнительного правоведения тесно связана с уровнями дифференциальной оценки, предпринимаемой тем или иным исследователем.

В первом издании своего эпохального произведения «Основные правовые системы современности» Рене Давид говорит о двух уровнях компаративной дифференциации. Соответственно к микроуровню компаративной оценки он относит сравнение, проводимое в рамках одной правовой семьи, к макроуровню – исследования сравнительно-правового характера, осуществляемое в пределах действительности существования различных правовых семей[64].

В дополнении к конструкции микро- и макросравнения, предложенной Р. Давидом, немецкий юрист Ф. Шрёдер[65] предложил свой вариант мезосравнения. Объектами сравнительного анализа в данном случае для означенного выше автора стали конкретные отрасли права. На наш взгляд, объктивизируемый профессором Ф. Шрёдером уровень сравнения применим, скорее, не ко всему сравнительному правоведению, а только к отдельной его составляющей – зарубежному праву.

Содержательно насыщенную палитру уровней дифференциальной оценки, предпринимаемой в ходе проведения компаративных исследований, мы находим у В. И. Лафитского. В данном случае речь идет о шести уровнях сравнительного правоведения: правовое пространство мира, основные правовые сообщества, семьи и группы правовых систем, формирующиеся правовые системы и сообщества, национальные правовые системы, международное право в развитии правового пространства мира и национальных правовых систем[66].

Если последовательно продвигаться в гносеологическом поиске относительно объектов сравнительного правоведения от наиболее частной категории к наиболее общему понятию, то условно можно сконструировать следующую пирамиду объектов сравнительного правоведения.

Соответственно объектами мегауровня сравнения для данной конструкции выступают такие категории, как цивилизация и групповые сообщества правовых систем различной качественной направленности, микросравнения – идеологический (культурно-ценностный), функциональный, организационный и нормативно-правовой элементы правовой системы, а мезоуровня – правовая систем как таковая.

Рассмотрим эти категории более подробно.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ

В череде работ по юридической компаративистике в свете исследования данного объекта сравнительного правоведения обращает на себя внимание работа профессора Л.-Ж. Константинеско. Выходя за рамки сугубо догматического подхода к праву, он, в частности, определяет теоретические основания разграничения категорий «цивилизация» и «правовая система». «Каждая правовая система является, – пишет он, – юридической экспрессией цивилизации» [67]. Само понятие «цивилизация», подчеркивает профессор Л.-Ж. Константинеско, использовалось еще задолго до разработки категории «правовая система»[68], оно было введено в научный оборот, как свидетельствуют последние исследования в данной области, Оноре Мирабо[69] в середине XVIII столетия, а к настоящему периоду времени получило весьма широкое распространение в научной литературе[70].

Действительно, цивилизация как мировоззренческая категория может быть признана объектом сравнительного правоведения при соблюдении двух условий проведения гносеологического поиска. Во-первых, мировоззренческой базой исследования должны выступить социологический и этнокультурный подходы к праву как феномену общественной практики. Во-вторых, основным методологическим инструментарием исследования должна стать диалектика, а не метафизика.

Особую степень актуализации выделение данного объекта сравнительного правоведения приобретает при исследовании национальных правовых систем, имеющих глубокие временные традиции и получающие свое подтверждение на каждой из ступеней исторического развития. Речь в данном случае может идти о характеристике правовой системы Китая, а также правовых систем африканского континента, чьи генетические юридические объективации не смогли перечеркнуть ни колониальные экспансии, ни тотальные глобализация и модернизация права.

Что же собой представляет данный феномен человеческого бытия?

Этимологически термин «цивилизация» восходит к латинскому слову «civilis», относящемуся к качествам «гражданина» как «городского жителя». До нашего времени это значение сохранилось в слове «цивильный», по-прежнему несущим в себе (в западных языках) качества, подобающие гражданину – учтивость, любезность, приветливость. Но значение слова постепенно расширялось, и уже Данте писал о «humana civilitas» как о всеобъемлющей человеческой общности в единстве[71].

Во множественном же числе, как констатирует один из основателей школы «Анналов»[72] Л. Февр, слово «цивилизация» [73] впервые было употреблено в 1819 году, что свидетельствовало о признании качества многообразия в цивилизационном устроении мира. В последующие годы в свет выходит ряд работ, описывающих пути развития различных стран[74].

На сегодняшний момент времени существуют более ста определений категории цивилизация. Л. Лоуи не без оснований отмечал, что цивилизация есть «беспорядочная мешанина из черепков и лоскутьев»[75]. Если обратиться к энциклопедическим словарям, то можно, в частности, найти следующие описательные характеристики данного феномена:

– словарь английского языка Вебстера: Цивилизация – это:

1. Устар. Акт придания уголовному процессу цивилизованного характера.

2. а) Идеальное состояние человеческой культуры, характеризующееся полным отсутствием варварства и нерационального поведения, оптимальным использованием физических, культурных, духовных и человеческих ресурсов, а также полноценное устроение индивида в обществе. (Подлинная цивилизация – это тот идеал, к которому надо стремиться.); б) Особое состояние или стадия человеческого продвижения к цивилизации, т. е. либо культура, присущая определенному месту и времени (средневековая культура), либо ступень культурного развития, отмеченная изобретением письменности и хранением письменных записей, а также ступень, отмеченная урбанизацией, совершенствованием технологий (в сельском хозяйстве и промышленности), ростом населения и усложнением социальной организации (современная цивилизация).

3. Процесс становления цивилизованности: прогресс в науке, государственном управлении, а также в человеческих устремлениях и духовности.

4. Цивилизующая деятельность, особенно насильственное внедрение особого типа культуры среди населения, которому он чужд (огромные силы нации растрачивались на кровавое внедрение цивилизации среди народов, отказывавшихся ее принимать).

5. Совокупность достижений человеческой культуры и стремлений, выходящих за пределы собственно животного уровня (цивилизация – продвижение от каменного века).

6. Принятие нормативного типа поведения или мышления (изысканность мыслей, манер и вкуса).

7. Территории, на которых установился относительно высокий уровень культурного и технологического развития.

8. Городской комфорт[76].

– Международная энциклопедия социальных наук Цивилизация – это категория, используемая антропологами в противопоставлении понятию примитивной или народной культуры. Как классификационная категория цивилизация включает культурные типы, которым присуща органическая гетерогенность и соответствующая ей сложная социальная структура. Цивилизованные общества имеют характерную социальную стратификацию и структуру, культуре цивилизационного типа присуща соответствующая диверсификация. Органическая гетерогенность означает наличие функциональной дифференциации субкультур, как высокой, так и низкой, иерархически упорядоченной и обыденной, городской и деревенской, составляющих целостную культурную систему единой цивилизации. С эволюционной точки зрения достижение цивилизации означает определенную ступень в развитии общества и культуры. По своей сущности цивилизация противостоит дикости и варварству – тем уровням формирования общества, которые предшествовали цивилизации в ходе развития человечества[77].

Что касается доктринальных опытов решения проблем сущностной оценки категории цивилизация, то их можно условно разделить на несколько крупных направлений.

Наиболее общее определение цивилизации дает английский историк А. Тойнби. Он представляет данный социальный феномен в виде «целостностей, части которых согласованы друг с другом и взаимосвязаны», при этом подчеркивая, что «все аспекты социальной жизни цивилизации, находящейся в стадии роста, скоординированы в единое социальное целое, где экономические, политические и культурные элементы согласованы в силу внутренней гармонии» [78].

В более узко локализированных подходах к проблеме авторы стремились отождествить цивилизации либо с уже разработанными в гуманитарной науке категориями и феноменами, либо с определенным уровнем развития общества.

Достаточно распространенным в гуманитарном наследии стало так называемое культурологическое направление в определении цивилизации. Так, для П. Сорокина цивилизации представляют собой не что иное, как «огромные музееподобные хранилища материальной культуры, выставленные на обозрение без какой-либо системы». О. Шпенглер употреблял термин «цивилизация» для определения стадии в развитии культуры[79], когда преобладают технико-механические элементы, которые приводят культуру к гибели.

При урбанистическом взгляде на проблему цивилизации отождествлялись с городскими обществами. Следуя этой традиции, П. Бэгби определяет цивилизацию как «культуру, связанную с городами»[80]. Современный американский ученый Д. Уилкинсон также полагает, что «цивилизация – это городское общество»[81] с численностью населения не менее 10 000 человек, имеющих постоянную привязку к местности.

Не следует также забывать, что в различных доктринальных системах координат категория «цивилизация» приобретала разное смысловое значение. Так, для Н. Я. Данилевского осевой категорией теоретического анализа стала категория культурно-исторического типа, тогда как термином «цивилизация» он называл вершину в развитии самого культурно-исторического типа.

В контексте развития юридической компаративистики одно из заметных мест принадлежит изучению такого элемента цивилизации, как правовой менталитет[82]. Правовая ментальность народа определяет специфику правового поведения индивида, тех или иных социальных или профессиональных групп, государственных органов и должностных лиц, во многом предопределяет развертывание как национальной правовой системы как таковой, так и отдельных ее элементов. Так, например, институт «судебной защиты своих прав и законных интересов» для правовых сообществ западного типа есть естественная и неоспоримая данность, завоевание человечества, призванное сделать жизнь каждого члена общества защищенной и гарантированной, тогда как для дальневосточного правового менталитета обращение в судебные органы власти за защитой свой интересов есть поведенческая манера, не коррелирующая с традиционным миропониманием восточного человека, означающая, что он не смог проявить должную настойчивость и усердие в юрисдикционном поле досудебных примирительных процедур.

Также общее учение о цивилизациях, на наш взгляд, может стать необходимой методологической базой для изучения национальных правовых феноменов различной групповой принадлежности в развитии, в эволюционной перспективе.

Как известно, наиболее классическим взглядом на развитие цивилизаций, а значит, и юридических бытийственностей, формируемых в их основе, стала так называемая органическая научная теория. Так, А. Тойнби, продолжая во многом традиции ретроспективного анализа политико-правового пространства, заложенные еще Г. Спенсером, выделял следующие стадии развития цивилизаций: генезис, рост, надлом и распад, усматривая тем самым сходные закономерности эволюционного роста в биологическом и социальном феномене. Однако не стоит забывать, что данная научная платформа является отнюдь не единственным методологическим модулем, предложенным гуманитарной наукой по данной проблеме. С самых первых шагов своей институализации, пик которой приходится на начало ХХ столетия, она получила достаточно весомый заряд критики. Так, в частности, П. Сорокин подчеркивал, что одновариантный «органический» цикл развития цивилизаций, находящий свое подтверждение в работах О. Шпенглера, А. Тойнби, Н. Данилевского, – эта «чрезмерно общая модель жизненного пути цивилизаций применима, в лучшем случае, к некоторым организованным социальным группам, выступающим как центральное звено каждой из таких “цивилизаций”… Большинство этих групп смертны и рано или поздно гибнут как отдельные единицы в социокультурном универсуме групп и народонаселения. Некоторые культурные системы, включая ту, что составляет базис “цивилизации”, также могут распадаться и погибать как целостные системные единицы. Однако одновариантная модель (рождение, созревание, гибель) никоим образом не может быть применена к какой-либо из этих цивилизаций. Поскольку совокупная культура каждой из этих “цивилизаций” никогда не была единой связанной системой, она и не может подвергнуться дезинтеграции. Точно так же она не может погибнуть целиком, так как никогда не представляла собой реального целого. Даже самый беглый анализ смысла рождения, роста, зрелости, надлома и гибели показывает бессмысленность и ошибочность этих терминов в применении к совокупному конгламерату культурных систем и скоплений, содержащихся в каждой “цивилизации”. Ни одна из этих теорий не в состоянии точно указать, ни когда зародилась та или иная “цивилизация” и каковы признаки ее зарождения, ни когда она погибнет и каковы критерии ее гибели…» [83]

СООБЩЕСТВА ПРАВОВЫХ СИСТЕМ

Если выделение цивилизаций в качестве объектов сравнительно-правового научного поиска является, скорее, уникальной точкой научных координат, то классификация правовых систем в отдельные сообщества – это процесс, перманентно присущий юридической компаративистике с самых первых дней ее зарождения.

Проведем ретроспективный анализ научных конструкций компаративистов по данному вопросу.

В конце XIX столетия в свет вышла работа французского юриста Эрнеста Глассона, посвященная, казалось бы, достаточно узкой проблематике компаративного научного поиска[84]. Она лежала в плоскости частного права и относилась к правовому режиму процессов бракосочетания и разводов в Европе. Однако выводы, сделанные автором по ходу изложения материала, далеко выходили за пределы микроуровня компаративистики. В частности, автор, руководствуясь прежде всего генетическими базисами построения сообществ правовых систем, сделал попытку их разделения на три большие группы. Первую группу составили страны, в которых с наибольшей силой проявляется влияние римского права, – Италия, Румыния, Португалия, Греция, Испания, вторую – страны, где римское влияние невелико и право основано по преимуществу на обычаях и варварском праве (Англия, Скандинавские страны, Россия), третью – правовые системы, которые вобрали в себя в равной мере черты римского и германского права (Франция, Швейцария, Германия).

Руководствуясь тем же самым историко-юридическим критерием в поиске качественной направленности родства сообществ правовых систем, аргентинский юрист Э. Мартинес-Пас выделяет четыре группы сообществ[85]:

– варварское правовое сообщество, правовой платформой которого выступают нормы обычаев, так называемых Варварских правд (национальное право Англии, Швеции и Норвегии);

– варварско-романское сообщество (национальное право Франции, Германии и Австрии);

– варварско-романо-каноническое сообщество (национальное право Португалии и Испании);

– романо-канонико-демократическое сообщество правовых систем (национальное право США, Швейцарии и России).

Продолжали генетико-исторический вектор в решении проблем выявления системобразуещего звена при классификации сообществ правовых систем и компаративисты ХХ века. После Второй мировой войны в Париже вышла в свет коллективная работа Арманжона, Нольде и Вольфа[86], в которой генеалогическо-исторический модус систематизации правовых семей был избран в качестве базисного. Его использование позволило авторам научного исследования выделить семь правовых семей: французскую, германскую, скандинавскую, английскую, исламскую, индийскую и советскую. Речь в данном случае шла о выделении правовых семей моделей, которые получают распространение не только в стране-метрополии, но и в государствах-доминионах, рецептирующих те или иные юридические базисы. Так, к французской правовой семье авторы монографии относят не только собственно правовой порядок Французской Республики, но и национальные правовые системы отдельных латиноамериканских стран, Египта, Румынии, Канады, к английской – национальные системы права Великобритании, доминионов этой империи и США.

Также базирует на исторической парадигме свое виденье юридической карты мира и итальянский юрист А. Гризоли[87]. В данном случае речь идет о выделении пяти типов правовых систем: систем кодифицированного права (латинский и германский типы систем); англо-американской системы; систем религиозного права (каноническое право, мусульманское и индусское право) и советской правовой системы.

Не отрицая роли и значения генетико-исторических базисов при конструировании классификаций сообществ правовых систем, следует заметить, что абсолютизация подобных критериев дифференциации может привести к ошибкам в идентификации национального правопорядка того или иного государства. Проиллюстрируем представленный тезис на примере польской правовой системы. В 1808 году на территории современной Польши вступил в законную силу Французский гражданский кодекс. После Первой мировой войны и объявления независимости этой страны в 1937 году был принят Обязательственный кодекс, испытавший на себе серьезное влияние Обязательственного кодекса Швейцарии. Используя представленные данные и руководствуясь компаративной схемой Arminjon-Nolde-Wolff, можно смело отнести польскую правовую систему либо к французскому, либо к германскому сообществу правовых систем. Однако к середине – концу ХХ века ни к одному из названных лагерей Польская Республика не могла быть отнесена. В означенный период времени она, как и многие восточноевропейские страны, вступила на социалистические рельсы.

Заслуживает также внимания и презентация сообществ правовых систем, автором которой стал Г. Созэр-Халь[88]. Она построена по этнографическому принципу и включает четыре группы сообществ, соответствующих четырем антропологическим расам:

– индоевропейское, включающее в себя несколько подтипов: иранский (армянское право); кельтский (право кельтов, ирландцев); греко-латинский (римское, греческое право); германский (право скандинавских народов); англо-саксонский (право Великобритании, США); латвийско-славянский;

– семитское, соответственно представленное ассирийским, египетским, арабо-мусульманским правом;