Низушка айсберга

Не вышел номер… Вроде бы и в деньгах не потерял, и проезд оплатят, все равно – обидно. Перед этими тоже… Вроде бы слова не говорят, когда Рустам приходит ни с чем, да кто их знает… раз слова не скажут, два не скажут, а на третий раз… Были до них у Рустама два начальника, один все орал, Рустам от него ушел, другой все молчал, вежливенький такой был, Рустам накосячит, он ни-ни, ни словечком не обмолвится. А потом – спасибо, вы не подходите.

Было… и эти вот теперь… что от них ждать. Вроде тихонькие, ласковые… А вот так провалишь задание, и устроят… публичное наказание. А может, где что не так, думают, ну наняли тупую скотину, что с него взять…

Заверещал звонок. Да неужели они… ну пожалуйста… ну не надо…

– Компания ВИП…

– Здравствуйте… вы тут просили подойти…

– А, день добрый, очень рад… входите, входите, открываю…

Та самая, которая пишет картины. Заходит, бочком, бочком, чего они все так боятся… сами не могут объяснить, чего боятся.

А человек такая тварь, всегда всего боится…

– Здравствуйте… еле вас нашла…

– Да я уж подумал, надо было вас встретить. Проходите, располагайтесь… чаю?

– Нет, спасибо.

Боится… крепко боится. Вот это плохо. Рустам даже представил себе ее мысли, вот, думает, сидит один на один с незнакомым мужчиной, что от него ждать… И-и, не надейся даже, Рустам на такую и не посмотрит…

– Вот… пожалуйста…

Женщина раскладывает альбомные листы. Вспомнить бы еще, как ее зовут… не помню. Да это и неважно. Здесь все неважно. В голове крутится одно-единственное – нашел. Ту самую – за мозги которой…

– За ваши мозги дадут миллион долларов, не меньше.

– Ну, это вы загнули.

– Не загнул. Правда… Где ж вы раньше-то были… Вот так вот, лет десять в какой-нибудь шарашкиной конторе просидели, думали, все это не нужно никому…

– Я в школе работала.

– Во-во, еще хуже, с дебилами этими…

– Никакие они не дебилы, нормальны ребята. И вообще… мне нравилось.

Черт, опять не то сказал. Как это у других получается, у того же Андрея, вот уж людей убалтывает, как под гипнозом, ей-богу… Пылесосы свои продавал, у тетки какой-то ковер почистил, открывает пылесос, там шерсти с полкота дохлого… Ничего, и Рустам выучится, и к нему будут толпами ходить…

– Давайте я вам все-таки… чаю налью.

Заходит за спину женщины, щелкает чайником. Засуетилась… чш, чш, только не оборачивайся…

Рустам взводит курок…

Рустаму страшно.

Первый раз по-настоящему страшно.

Нет, всякое, конечно, бывало… сколько раз ходил на краю пропасти, сколько раз уже ждал звонка в дверь, день добрый, вы арестованы…

Но такого…

Такого еще не было.

Сидит, смотрит на кровавую кляксу на полу, теребит в руке револьвер. И ведь не скроешь, вот они, белесые кусочки мозга…

А сейчас придут эти… эти…

И что им Рустам скажет. А говорить что-то надо будет. Грязно сработано. Очень грязно. И ведь до чего обидно-то, сколько стрелял быдло всякое, графоманов, поэтиков мелкого пошиба, бумагомарателей… всегда чистенько, без сучка, без задоринки. А тут на тебе…

Такой мозг испортил…

Или спрятать женщину эту совсем, зарыть где-нибудь, типа, ничего не знаю, вот, двое приходили, двоих ухлопал… Уж патроны-то в пушке проверять не будут…

Хлопнула дверь. Они не звонят. Они приходят… вот так…

Рустам вытягивается в струночку, кланяется. Кланяться никто не просит, но все-таки… начальство, все-таки… а как еще, руку им не пожмешь…

Заходят. Что заходят, заползают, что-то членистоногое, членисторукое, кольчатое, извивается, хлопает по линолеуму.

– Вот… пожалуйста. Сто восемь сосудов…

Сто восемь… черт, надо было сказать – сто семь…

Они смотрят. И странно, что смотрят непрозрачные сосуды, и видят, черт возьми, видят, что в них… Как они вообще делают, чтобы мозги не портились… формалином, вроде, не пахнет…

Кольчатый-перепончатый замирает перед последним сосудом. Рустам холодеет. Стучит по клавишам битого жизнью компа.

Черт…

В сто восьмом мозг поврежден.

Рустам вздрагивает, как от пощечины.

– Ну… да.

Кольчатый еще раз считает сосуды. Разворачивает мешок на груди, отсчитывает пятитысячаные банкноты. Черт, и за эту заплатил, поврежденную… Во народ… Спросить бы, чего они потом с мозгами делают… лучше не спрашивать. Меньше знаешь…

Вы молодец, Рустам.

– А-а… рад стараться.

Лучший работник.

– Неужели…

Вот оно как… мучился, сомневался, терзался… Чувствовал себя никчемным… все, наверное, через это проходят, кажется, что у тебя ничего не получается, все испортил… а тут – лучший работник.

Чаю им предложить… какого чаю, для них тут какую-нибудь серную кислоту держать надо… или плутоний обогащенный…

Снова кольчатый червь присасывается к клавишам, выщелкивает:

У нас к вам деловое предложение.

Так… хватаемся за предложение, не выпускать ни за что.

Когда вам удобно с нами встретиться?

А разве мы сейчас не встречаемся? – так и хочется спросить. Не спрашивает. Отвечает:

– Хоть сейчас.

Членистоногие грузно поднимаются, невнятным жестом зовут за собой. Рустам идет – медленно, как по воздуху, не оступиться бы, не… Черт, чего ради я всего бояться начал, не маленький, чай… нет, Андрейка наглее… пробивной… Ничего, наглость – дело наживное… Уж медведей на мотоцикле учат кататься, а человек и подавно всему научится…

Входите.

Первый раз Рустам входит в святую святых, в темный шар, зависший над поляной в лесу. Боязно. И опять же боязно – как войти, как сесть, как лечь… свернулся в какую-то немыслимую позу, ничего, вроде, молчат, терпят…

Знать бы, что они с этими мозгами делают… Жуткая все-таки картина, это же, получается, цвет человечества вырубаем… а что цвет, он бы так и зачах у нас, этот цвет, можно подумать, кому-то это надо все… стишочки, картиночки… Так что это не к Рустаму, это вон… к людям… ко всем…. К…

Выходите.

Рустам не выходит – выпадает, тело не слушается, становится непомерно тяжелым. Черт… Нет уж, с вашего разрешения я лягу… вытягивается на полу, и снова никто слова не сказал… делай, что хочешь.

Мы хотим… предложить вам новую должность. Начальник отдела.

– Сочту за честь.

Повторяет мантру – я смогу, я сумею, у меня получится.

Вы самый лучший работник. Мы хотим наградить вас.

– А-а… большое спасибо.

Что вам хочется?

Что мне хочется… все мне хочется. Квартиру хочется, надоело по съемным углам жить. Машину… чтобы приличную, а не это вот горе, на котором езжу. Потом…

Ох ты черт…

Только сейчас понял. Сидят. Записывают. Слушают… мысли Рустама.

А раньше не говорили, что мысли читают… Да чего ради они должны перед работягой своим отчитываться…

Хорошо, Рустам. Мы все сделаем. Пройдемте…

Рустам идет – кто-то уже сует ему в руки пятитысячные банкноты, много, кто-то распахивает перед ним двери… нет, что-то здесь не так… Рустам бросается назад – движимый каким-то инстинктом, не успевает, мир рассыпается болью…

Готово?

Готово.

Сердце мое в радости. Надежного взял?

Надежного.

Сердце мое в радости. Покажи оружие.

Вот оружие. Хорошее оружие. Знатное оружие.

Из чего сделано?

Из злого сердца сделано.

Из жестокого сердца?

Из жестокого. Своих предавал, не щадил.

Дай взглянуть.

Взгляни.

Плохое оружие.

Чем плохое?

Слабое. Другое надо. Еще хуже сердце взять надобно.

Возьму.

– Ан Дре? Ан Дре, – неловко щелкает клавишами, слушает гудки, включает автоответчик, – Андрей, мы хотим вас видеть. Встретимся завтра в полдень. Вы нужны нам. Мы платим… за ваши мозги.

Колючка

Синие всполохи фонарей.

Нескончаемый снег на нескончаемой стене.

– Ну… смелее!

Говорю шепотом. Даже не шепотом, это и на шепот не похоже. Здесь нельзя шептать, ночь услышит, ночь, она все слышит.

Так что я даже не шепчу. Просто чуть шевелю губами. Мне кажется, она услышит мой шепот.

Не ночь.

Она.

Юлька.

Осторожно карабкаемся на стену. Думаю, когда кончится эта чертова стена, должна же она когда-нибудь кончиться.

Обязана.

Юлька коротко вздыхает. Холодеет спина, неужели это случилось, неужели…

– Все в порядке, – шепчет Юлька одними губами.

Верю. Что все в порядке. Надо верить, только это мне и остается…

– Ты идиот, что ли?

Девчонка. Волосья торчком, что за мода у них пошла идиотская. Перешагивает на во-от такенных каблучищах, орет:

– Идиот, что ли? А если бы порезал меня, тогда что?

Хочу извиниться, отодвинуть копьецо, правда что, размахался тут, аки рыцарь. Вместо этого огрызаюсь:

– И порезал бы, и чего?

– Ты чего, чокнутый вообще? Не понимаешь?

Ухожу. Молча. Проклинаю себя, что ухожу, даже не спрашиваю, а что такое…

Черт…

Хватаюсь за колючую проволоку, раздираю руку в кровь.

Черт.

Это ничего.

Только бы с Юлькой ничего не случилось.

А с ней не случится.

Я верю.

Здесь мне только и остается, что верить.

– Норму хлеба урезали, слыхал?

Смотрю на Светку, не понимаю, не верю, куда еще урезать-то.

– Кончай шутить уже, петросянша чертова…

– Да серьезно говорю тебе, резанули сегодня.

– Охренеть не встать. А жить как теперь?

Светка подмигивает.

– Ничего, худее будем.

Хочу ответить – куда уж худее, не отвечаю.

Провожаю Светку до её клетушки, уже который вечер провожаю, когда она, наконец, поймет, что неспроста я это делаю…

Светка придвигается ко мне, говорит шепотом:

– Ты чего Юльку-то обидел?

– Это кто вообще?

– Кто, кто, будто сам не знаешь… чуть копьем её не пырнул.

– Ну и пырнул бы, и чего? Подумаешь, принцесса. Чего, особенная, что ли, какая?

Светка смотрит на меня. Нехорошо смотрит.

– Ты вообще идиот или как?

– Да что с ней не так?

– Что, что, будто сам не знаешь…

Должна же кончиться эта чертова стена…

Обязана. Видели же мы, что стена не бесконечная. Днем видели. А ночью она, может, бесконечной становится. Мало ли какую стену выдумают на границе Конфедерации.

Камни шуршат под ногами, предательски осыпаются. Хочу окликнуть Юльку, как она там. Не окликаю. Нельзя не то, что кричать – дышать нельзя, чтобы не услышали на охране.

Поэтому мы и поползли через стену здесь, где стена выше всего.

Там, где пониже, там охраны до фига.

– И чего… часто бывает гемилия эта?

– Гемофилия, идиотище.

– Да какая разница… первый раз слышу вообще.

Светка морщится.

– У девчонок её вообще не бывает, понимаешь ты? Юлька в этом плане у нас вообще уникум. Её тут все берегут… как хрустальную. А ты…

Капитулирующе поднимаю руки.

– Ну, прости, прости…

– Чего прости, это ты у неё прощения просить будешь, понял, да?

– Буду, буду…

Хочу добавить, что еще перед ней на колени встану, не добавляю.

Стена не кончается.

Она и не собирается кончаться. Стена. Уже понимаю, что она никогда не кончится, то есть, совсем, и плевать, что так не бывает, все бывает, здесь по ночам все случается.

Стена ощеривается мне навстречу колючей проволокой.

Осторожно окликаю.

– Юлька…

– Тихо ты, идиотина!

– Сама тихо!

Егоза впивается в ладонь, больно, сильно, до крови. Осторожно высвобождаю руку, карабкаюсь дальше, приказываю себе не чувствовать боли, некогда забинтовать ладонь, все некогда, главное, добраться до вершины стены.

Если есть у неё какая-то вершина.

Думаю, как там Юлька.

Думаю, что лучше не думать.

Снег, снег, снег, снег, снег…

Тянется нескончаемый снег, тянется нескончаемая стена.

Парни недоверчиво смотрят на меня. Думаю про себя, что я один, а их трое, как бы чего не…

Самый высокий бубнит под нос:

– Деньги давай.

Выкладываю талоны на хлеб.

– А чего мало так? – спрашивает второй.

Добавляю талоны на сахар.

– Нда-а, щедрый ты… – недовольно фыркает третий, нехотя вынимает из сумки что-то круглое, завернутое в бумагу, догадываюсь – диск.

Киваю.

– Спасибо.

– Не за что, – говорит самый высокий, догадываюсь, главный.

– Не во что, – добавляет другой.

Думаю, добавляю еще два талона на спирт.

– Вот это по-нашему, – бубнит высокий.

Расходимся. Уже не сомневаюсь, что со мной следят, что меня заберут сию минуту. Осторожно пробираюсь домой, осторожно спрашиваю себя, какого черта я во все это впутался.

– Принес? – Юлька бросается ко мне с порога.

– Тише ты!

– Да брось ты, кому мы нужны сто лет… – Юлька бережно разворачивает диск, – ай, молодца…

– А чего там такое, можно глянуть?

– Чтобы нас с тобой вместе засадили?

– По-любому уже вместе засадят.

Юлька мотает головой.

– Да не бойся, ничего тебе не будет… пока не будет. Ты же это не смотрел…

Вспыхиваю.

– Да ну тебя, я тут собой рисковал, уже и посмотреть не могу?

Юлька фыркает при словах – собой рисковал.

– Ладно… потом не жалуйся.

Юлька приводит в чувство допотопный экран. Хочу спросить, откуда у неё экран. Не спрашиваю.

Смотрю. Сначала не понимаю, что я, собственно, вижу. В голове крутится одно-единственное – так не бывает. Просто. Потому что не бывает. Потому что мы в мальчишеских мечтах рисовали себе песчаные пляжи, мраморные дворцы, людей в легких одеждах, пышно накрытые столы, пир изобилия…

– Это что? – вспоминаю мудреное слово, – фотошоп?

– Дебил ты, какой фотошоп, это на самом деле все!

Усмехаюсь.

– И где ж это все на самом деле?

– В западной Конфедерации, где еще-то…

– Ты там была?

– Дебил, что ли, кто меня туда пустит…

Падает на нескончаемую стену нескончаемый снег.

Добираемся до края стены.

Не верю себе, надо же, у этой стены есть край.

Осторожно, ножничками-ножничками перерезаю егозу. Осторожно помогаю Юльке забраться на стену.

Вот это самое страшное. Когда замираем на стене, когда нас видят, я уже не сомневаюсь – видят оттуда, с пункта охраны, уже чувствую, как кто-то там вскидывает винтовку.

Хочется спрыгнуть со стены, – скорей, скорей, скорей. Смотрю в темноту по ту сторону стены, понимаю, если прыгнем, разобьемся насмерть.

Спускаться. Медленно, но верно. Спускаться. Черт побери. Спускаться. Через такие же ряды колючей проволоки и всего остального.

Спускаемся. Осторожно. Бережно. Только сейчас понимаю, что мне страшно, странно, что страх накатил именно сейчас, когда вроде бы все уже позади.

– Чер-р-рт…

Это Юлька.

– Юль… ты чего?

– Да не ори ты.

– С чего не ори, здесь уже можно.

– Мне эта дрянь в ногу кольнула…

– Какая дрянь?

– Проволока, какая еще…

Холодеют руки, только не это, ну пожа-а-алуйста…

– Сейчас… спустимся… разберемся…

Стена.

И снег.

А в Западной Конфедерации, говорят, цветут орхидеи.

– Трудодень до пятнадцати повысили, – говорю.

Сам не знаю, какого черта я говорю это здесь. Вроде не о том говорят люди на первом свидании.

– Часов? – охает Юлька.

Смеюсь.

– Нет, блин, пятнадцать минут в день отработаем, и все. Часов, ясное дело.

– Они охренели, сволочи, или как?

Юлька закусывает губу, шлепаю её по губам, не смей, еще прокусишь…

– Канать отсюда надо, – кивает Юлька.

– Куда? К дальним берегам?

– Да хоть бы в Западную Конфедерацию.

– И кто нас там ждет?

– Да ну, говорят, там даже приюты какие-то есть для таких вот… которые с восточной конфедерации… Юлька смотрит на меня, вижу, не очень-то и верит. Впиваюсь губами Юльке в губы, осторожно, бережно, только бы не прокусить, только бы не поцарапать, нда-а, никогда я так с девчонками еще… вот так… никогда…

Ноги касаются земли.

Осторожно подхватываю Юльку. Осторожно снимаю с неё сапог, чувствую, если увижу хоть каплю крови, умру на месте.

– Ну чего там?

Фыркаю.

– У-у, кровищи до фига, не выживешь.

– Да ты чего?

Смеюсь.

– Ничего, ничего, уже и пошутить нельзя.

Юлька вспыхивает.

– Ужасно смешно, обхохочешься прямо.

– Ну прости… прости… ничего у тебя там нет.

– Чего ничего, думаешь, шуточки все? Я всю жизнь, блин, как на иголках…

Обнимаю её, стискиваю, Юлька хлопает меня по лицу, тут же прижимается маленьким тельцем, родная, всех убью за нее, все отдам за нее, блин, а вместе всего-ничего, без году неделя…

Оглядываюсь. Ловлю себя на том, что не вижу песчаных пляжей и лазурных берегов. Тот же холодный снег, тот же пронизывающий до костей ветер, те же далекие огни на горизонте.

Спрашиваю в пустоту:

– Мы… ничего не напутали?

– Да нет… вроде, та сторона…

– Ладно… пойдем потихоньку, живут же здесь люди…

Идем. Потихоньку. Вижу заметенные снегом бункеры, вижу всполохи огней, вижу впереди четыре темные фигуры с автоматами…

– Не пойдем туда, – шепчет Юлька, – не надо…

– Чего не надо, прятаться, что ли?

Иду навстречу людям.

– Руки вверх!

Никак не ожидал услышать это здесь, по ту сторону стены. Делать нечего, поднимаю вверх руки, бросаю оружие, сразу же мысленно одергиваю себя, зря бросил.

Давай… карманы выворачивай… и сумку сюда.

Бросаю сумку. Выворачиваю карманы. Двое парней обыскивают Юльку, отпускают сальные шуточки.

– А ничего, богатый улов.

– До фига и больше.

– Парнише хоть хлебца оставьте.

– Тоже верно… на, парень, это тебе, остальное не обессудь, нам, наша землица… Тпру, стой, девочка тоже нам остается…

Начинаю понимать все. Ай да молодцы пропаганда наша, не зря нам правду-матку резали, не зря…

Хватаю Юльку за руку, волоку за собой, бежим в темноту ночи, стараюсь не слышать выстрела в спину, стараюсь не думать, в кого попали…

Перевожу дух.

Еще не верю, что все позади.

– Тьфу черт, оторвались… – шепчет Юлька, – а чего они так, а? слушай, а чего мы им сделали?

Чего-чего, не видишь тут, что ли, за кусок хлеба друг друга убить готовы!

– Да тут не за кусок хлеба… тут друг друга, похоже, сожрать готовы… с потрохами… Хоть назад возвращайся, чесслово…

– И кто нас там ждет?

– А тут нас кто ждет? Ждут, конечно… чтобы с потрохами сожрать…

– Не, лучше хоть до рассвета где-нибудь пересидеть, перекантоваться, пока не хлопнули нас тут…

Юлька не отвечает.

– Юль… ты чего?

– Да ничего… ага… давай где-нибудь переждем…

Хватаю Юльку, затаскиваю в первый попавшийся подвал, на удивление пустой, сдергиваю с не свитерок, ах ты ж черт…

– Дай… дай перевяжу… чего там, препараты какие нужны, или что там?

– Перевяжи…

Юлька вымученно улыбается, обессиленно падает мне на руки. Вспоминаю, как перевязывать раны, вспоминается на удивление легко, а ведь зачет с четвертого раза сдал…

Где-то хлопают выстрелы.

Ждем рассвета, почему-то такое чувство, что рассвет здесь не наступит. Никогда.

Говорю почти шепотом.

– Ничего… есть же какие-то лекарства… чтобы кровь остановить…

– Есть, конечно.

– Ну вот… найдем… поможем тебе…

– Поможем.

Молчим.

Давит со всех сторон непроглядная ночь.

– Где-то тут есть теплые моря, – шепчет Юлька.

– Должны быть.

– Обязаны.

– Были же на видео.

– Были.

– Ну, вот… и дворцы мраморные…

– И дворцы.

– Найдем.

– Обязательно найдем.

– Жить будем.

– Ну а то…

Ночь молчит.

Будущее, которого нет

– Имя, фамилия?

– Нету.

– Я серьезно.

– И я серьезно… Хоть знаете, сколько имя сейчас стоит?

– Знаю, сам цены назначаю… что за безымянность штраф у нас, вы в курсе?

– В курсе…

– Так платите.

– Так нечем.

– Слушайте, вы у меня кривляться в камере будете, вы у меня поняли?

Следователь взрывается. Да бога ради, хоть взрывайся, хоть синим пламенем гори, мне-то с этого что, мне уже терять нечего…

– Подсудимый, вы хоть понимаете, что вы делали?

– Я вам не подсудимый, вы мне еще адвоката не дали…

– Отвечайте на вопрос. Вы понимаете, что вы делали?

– Я-то понимаю. Я-то хорошо понимаю, зря, что ли, универ кончал…

– Вы мне умничать в камере пыток будете, – следователь снова взрывается, долго приходит в себя, – это же… это вы что же с людьми делали…

– Делал.

– Вы же сколько народу загубили… да не загубили, тут хуже…

Бежать.

Неважно как, неважно, какой ценой – бежать. Пока еще есть время что-то изменить, а время поджимает, сны подсказывают это…

Сны…

Опять приходили сны, вились вокруг кровати, как ни отгоняй их, навалятся, налетят, захлопают крыльями, вопьются когтями в голову…

Сны. Откуда-то из бесконечно далекого будущего, такого далекого, что там и не живет никто, некому смотреть сны, вот они и ломятся в прошлое, где есть горячие головы, податливые умы. Вот и приходят сны через миллион лет, а что такое миллион лет для сна, один миг…

Сны. Тяжелые сны. Про далекое будущее, такое далекое, что оно уже само про себя ничего не помнит. Остывающие звезды, остывающие планеты, вселенский холод, и люди…

А?

Что?

Люди?

Какие еще люди?

Не было никаких людей. Да нет, что вы, никогда не было, что вы про людей про каких-то… А-а, ну может быть, легенды, мифы, не более…

Не более…

Просыпаюсь. В холодном поту. Подскакиваю на жесткой тюремной кровати. Сны вспархивают, вспугнутые моим голосом, уже приноравливаются, чтобы снова сесть на постель…

Вот черт…

– Нинуль, ты меня любишь?

– Люблю.

– Как сильно?

– Как отсюда, и до луны пешком.

– Ты смотри, чего я тебе принес…

– Сон, что ли?

– Ну… свеженький…

– Слушай, ну на хрена ты так потратился?

– А мне для тебя ничего не жалко…

– Ой, ну спасибо… слушай, я тут для тебя тоже сон припасла… не такой шикарный, конечно…

– Это-то называется не такой шикарный? Да я о таком полжизни мечтал…

– Говорят, праздник сонный запретить хотят…

– Я им запрещу… идиотищи…

– Вроде как не наш, неправославный, церковь сны не жалует…

– Я им не пожалую…

Смотрю на ребенка.

То есть, это еще не ребенок, это где-то через полгода будет ребенок.

Убиваю.

Взглядом.

Смотрю на следующего.

Убиваю.

На следующего.

Убиваю.

На следующего.

Уби…

Нет, этого оставляю.

Знали бы власти, чем я здесь занимаюсь, сам бы уже лежал в утилизаторе в растворе кислоты.

Перебираю аминокислоты, а-тэ-цэ-цэ-тэ-а-гэ-а-це-а-гэ-цэ-а-а-цэ-цэ…

Может, на этот раз получится.

Должно получиться.

Обязано.

Смотрю на очередной зародыш, проверяю, ну же, ну…

Есть.

На голове крохотный зачаток третьего глаза.

Получилось.

Засыпаю, умиротворённый, обессиленный. Даже странно, сколько было поражений, и ничего, терпел, а тут первый раз победа, такая победа – и из меня как будто все соки высосали. Дочиста.

Подбадриваю себя, что это еще не победа, это еще только начало пути, долгого, тяжелого, если не бесконечного.

До самых звезд…

Через приоткрытое окно приходят сны. Я знал, что они придут, нарочно насыпал на столике у изголовья кровати свои детские мечты. Сны прилетают, опускаются на кровать, осторожно поклевывают голову.

Отключаюсь.

Вижу сны.

Будущее. Такое далекое, что даже толком непонятно, то ли это наше будущее, то ли чье-то другое будущее, то ли это наше будущее и чье-то прошлое, впрочем, так оно и есть…

Миры. Бесконечно далекие, до которых не то что три года скачи – не доскачешь, а века и века лети – не долетишь, поколения и поколения сменятся, пока доберутся люди до дальних миров.

Миры. Бесконечно далекие в пространстве и во времени.

И люди. Там. В тех мирах. Люди, настолько не похожие на людей, что еще вздрогнешь, когда проползет, проковыляет такое мимо тебя, проползет, прохромает, еще обернешься во сне, посмотришь – да точно ли человек, да быть того не может, чтобы человек… Да нет, все-таки человек, узнаешь какие-то знакомые черты, посмотрит на тебя живой любопытный глаз. И в свою очередь недоумевает, смотрит на тебя, да кто это, да откуда это, да вроде как на нашего брата похож, и в то же время не похож, вы чей будете, господин хороший…

Люди. Люди, сплющенные в блин и растянутые в линию, люди, дышащие серной кислотой, люди в кратерах вулканов и на дне морском, люди в открытом космосе….

Спросишь их о земле, руками разводят, если есть у них руки, а если нет, то и не разводят, смотрят недоуменно, это что такое, не знаем такого… вроде как ученый такой был, что открыл, не помню…