Логика оценок и норм. Философские, методологические и прикладные аспекты. Монография

Коммунистическая концепция Маркса, опирающаяся на диалектику и постулируемые им законы истории, столь же утопична, как и более ранние учения о коммунизме. Как и его предшественники, Маркс не предполагал, что коммунизм – чрезвычайно опасная утопия, попытка воплотить которую в жизнь неизбежно приведет к жестокому деспотизму и массовому террору. Маркс не предвидел также, что наиболее активно коммунистическую утопию попытаются реализовать не наиболее развитые капиталистические страны, а, напротив, весьма отсталые в экономическом отношении страны, в которых капитализм только начинал утверждаться.

Коммунизм, как в его марксистской, так и в других версиях, ориентирован на глобальную, единую для всего общества цель, которая должна быть реализована несмотря ни на что и которая требует от каждого индивида самого деятельного участия в ее реализации. Общество, ориентированное на глобальную цель и вынужденное ради этого мобилизовать все свои ресурсы, отрицает частную собственность, способную уклоняться от осуществления общего плана. Такое общество ограничивает семью, отвлекающую человека от служения глобальной цели. Оно вводит единую идеологию, обосновывающую принятую цель и оправдывающую те жертвы, которые приносятся ради нее. Оно настаивает на единообразии взглядов своих индивидов и делает невозможной критику в адрес цели и поддерживающей ее идеологии. Оно прибегает к насилию в отношении инакомыслящих и несогласных, отождествляет гражданское общество с государством и придает последнему неограниченную власть, и т. д.

Все эти последствия выпали из-под действия открытых Марксом законов. Это говорит о том, что принимавшаяся им система законов истории была по меньшей мере неполна.

Критика идеи законов истории

Идея, что задача науки истории (и более широко – науки об обществе) в том, чтобы открыть законы исторического развития, высказывалась Марксом, Дж. С. Миллем, Г. Зиммелем, М. Вебером и многими другими. Однако уже в начале XX в. число сторонников этой идеи стало заметно уменьшаться.

Резкой критике подвергает идею существования законов истории К. Поппер. Он проводит различие между обобщающими науками и историческими науками. Теоретические обобщающие науки интересуются проверкой универсальных гипотез, прикладные обобщающие науки – предсказанием конкретных событий. Исторические науки занимаются конкретными, специфическими событиями и их объяснением. «С нашей точки зрения, – пишет Поппер, – действительно не может быть никаких исторических законов. Обобщение принадлежит к таким научным процедурам, которые следует строго отличать от анализа отдельного события и его причинного объяснения. Задача истории как раз и заключается в том, чтобы анализировать отдельные события и объяснять их причины. Те, кого интересуют законы, должны обратиться к обобщающим наукам (например, к социологии)»62.

На отсутствие исторических законов косвенно указывает распространенное среди историков требование описывать события прошлого в том виде, в каком они действительно имели место. О том, что такие законы не существуют, говорит и неисчерпаемость предмета исторического исследования, и отсутствие единой точки зрения, с которой можно было бы рассматривать любой отрезок прошлого.

Исторические науки, замечает Поппер, не стоят особняком в своем отношении к универсальным законам. Везде, где речь идет о применении науки к единичной или частной проблеме, обнаруживается сходная ситуация. Химик, проводящий анализ некоторого соединения – допустим, куска породы, – вряд ли думает о каком-либо универсальном законе. Он применяет стандартную процедуру, являющуюся с логической точки зрения проверкой единичной гипотезы (например, «Это соединение содержит серу»). «Интерес его является главным образом „историческим“ – это описание одной совокупности событий или одного индивидуального физического тела»63.

Концепцию, утверждающую возможность открытия объективных законов истории и, более того, считающую, что такие законы уже открыты и на их основе можно предсказывать пути исторического развития, Поппер называет историцизмом. Историцизм является одной из форм сциентизма – стремления перенести в сферу общественных наук то, что считается методом естественных наук. Типичный аргумент в пользу историцизма состоит в следующем: «Мы можем предсказывать затмения, почему же тогда мы не можем предсказывать революции?» В более систематичной форме этот аргумент звучит так: «Задачей науки является предсказание. Поэтому задачей общественных наук должны быть предсказания относительно общества, т. е. истории».

История представляет собой смену уникальных и единичных явлений, в ней нет прямого повторения одного и того же, поэтому в ней нет законов. Эта позиция начала складываться еще в конце XIX – начале XX в. (Г. Риккерт, В. Виндельбанд, позднее Б. Кроче, В. Дильтей и др.), но утвердилась только недавно. Вот как выражает эту мысль К. Ясперс: «Если мы постигаем в истории общие законы (каузальные связи, структурные законы, диалектическую необходимость), то собственно история остается вне нашего познания. Ибо история в своем индивидуальном облике всегда неповторима»64.

Отсутствие законов исторического развития не означает ни того, что в истории нет причинных связей, ни того, что в ней нельзя выявить определенные тенденции, или линии развития. В истории действует принцип причинности: «Все имеет причину, и ничто не может произойти без предшествующей причины». Этот принцип универсален, он распространяется на все области и явления, и совокупная деятельность людей, именуемая историей, не является исключением из него. Однако законы отличны от причинных связей, и наличие в истории причинности никак не означает существования исторических законов. Выявление причинных зависимостей между историческими событиями – одна из основных задач науки истории65.

Выявление особых законов, которым подчиняется историческое развитие, оказывается центральной задачей науки истории в коллективистических обществах, подобных коммунистическому обществу. В коллективистической версии историзма, безоговорочно принимаемой такими обществами, все прошлое истолковывается как постепенная и последовательная подготовка к изучаемым современным явлениям. История, понятая как обоснование и оправдание настоящего, приобретает не только открыто кумулятивный, но также апологетический характер. Эта история приписывает исторические события не мудрости людей, совершивших их, но действию некой силы, стоящей выше не только отдельных людей, но и общества в целом (Бога, Провидения, законов общественного развития). История рассматривается как пьеса, написанная управляющей обществом силой. Главная задача истории – найти в общем ходе событий доступную разуму закономерность. Исключительное значение придается при этом определенному ключевому событию, представляющему собой одно из самых главных предустановленных выражений данной закономерности (Рождение Христа, Великая Октябрьская социалистическая революция, появление на исторической сцене Вождя). Историческое повествование концентрируется вокруг данного события, а все предшествующие и последующие факты рассматриваются как события либо ведущие к нему и подготавливающие его, либо развивающие его последствия. Ключевое событие делит историю на две части, каждая из которых своеобразна. Первая часть обращена в будущее, ее смысл – постепенная, неосознаваемая или осознаваемая только в самом конце подготовка к данному событию. Вторая же часть ретроспективна, так как смысл истории стал уже ясен. Иногда первая часть истории называется «предысторией», а вторая – «собственно историей»66. Историю, которая делится на два периода, периоды мрака и света, принято называть «апокалипсической историей».

История как наука не может руководствоваться идеей описания действия законов истории. Реальной важной задачей истории является обнаружение складывающихся в определенный период в определенном обществе тенденций развития, прослеживание линий развития его институтов, идей и т. д. Примерами таких тенденций могут служить технический прогресс, ставший одним из основных факторов социального развития, начиная с Нового времени, рост народонаселения в некоторых обширных регионах мира и т. п.

Тенденции не являются законами истории, хотя их часто путают с ними. Прежде всего, научный закон – это универсальное утверждение, его общая форма: «Для всякого объекта верно, что если этот объект имеет свойство А, то он имеет также свойство В». Высказывание о тенденции является не универсальным, а экзистенциальным: оно говорит о существовании в определенное время и в определенном месте некоторого направленного изменения. Если закон действует всегда и везде, то тенденция складывается в конкретное время и срок ее существования ограничен.

Скажем, тенденция роста численности человечества сохранялась сотни и даже тысячи лет, но она может измениться за считаные десятилетия. Технический прогресс охватывает три последних столетия, однако при определенных неблагоприятных обстоятельствах его результаты могут быть утрачены в течение жизни одного поколения. Тенденции, в отличие от законов, всегда условны. Они складываются при определенных условиях и прекращают свое существование при исчезновении этих условий.

Тенденция, отчетливо проявившаяся в одну эпоху, может совершенно отсутствовать в другую эпоху. Например, греческие философы говорили о ясном направлении смены форм правления: от демократии к аристократии и затем к тирании. Но сегодня такой тенденции уже нет: некоторые демократии длятся не вырождаясь, другие сразу же переходят к тирании и т. д.

Одной из типичных ошибок, связанных с тенденциями исторического развития, является распространение тенденций, кажущихся устойчивыми в настоящем, на прошлое или на будущее. В самом начале XX в. некий американский футуролог сделал любопытный прогноз. Он подсчитал, что если увеличение числа лошадей в Нью-Йорке будет идти теми же темпами, то к 1930 г. улицы будут заполнены конским навозом до уровня второго этажа или же всему населению города придется поголовно превратиться в уборщиков навоза. Этот прогноз родился на свет буквально накануне появления автомобиля. Тенденции не только возникают, но могут и умирать. Отчетливые в настоящем, они могут никак не проявлять себя в прошлом и будущем.

3. Социальный прогресс и ценности

Идея социального прогресса как неуклонного движения общества вперед, от низшего к высшему, перехода на более высокие ступени развития и изменения к лучшему одно время считалась непререкаемым законом истории. Однако она сложилась и окрепла только в эпоху Просвещения. Г.В. Лейбниц первым сформулировал в качестве единого принципа исторической науки принцип возвышения духа, возникающего из природы, обретающего самостоятельность и в силу внутренней необходимости постоянно движущегося вперед. Историческая наука Просвещения, проникнутая оптимизмом своего времени, считала всесторонний культурный прогресс очевидным следствием освобожденного от религиозных предрассудков разума. Идея прогресса стала формулироваться как всеобщий закон, детерминирующий динамику истории. Прогрессизм как вера в неуклонный прогресс опирался прежде всего на очевидный прогресс науки и техники. Однако он не останавливался на этом, распространяя идею восходящего развития на все другие области культуры. «Его влияние в некоторые исторические периоды, – пишет о прогрессизме П. Тиллих, – было столь же сильно, как и влияние любого великого религиозного символа, включая символ Царства Божия… Несмотря на содержащуюся в нем внутреннюю историческую цель, это был квазирелигиозный символ»67.

К. Досон обращает внимание на то, что вера в прогресс является в определенном смысле новой интерпретацией христианского представления о ходе истории. Эта вера, говорит Досон, не была чисто рациональной конструкцией, она являлась, в сущности, не чем иным, как секуляризованной версией традиционного христианского взгляда. От христианства она восприняла его веру в единство истории и в духовную и моральную цель, которая придает смысл историческому процессу в целом. Вместе с тем перенос этих понятий в чисто рациональную и светскую теорию культуры привел к их резкому упрощению. Для христианства смысл истории являлся тайной, открывающейся только в свете веры. Однако апостолы религии прогресса отвергли потребность в божественном откровении. Они полагали, что человек должен следовать только свету разума, чтобы раскрыть смысл истории в законе прогресса, определяющем жизнь цивилизации68. Вера в прогресс получила особое распространение в XVIII в., в период торжествующей национальной и культурной экспансии, когда Западная Европа сделалась своего рода центром мира. Но даже в данный период, отмечает Досон, «трудно было согласовать этот поверхностный оптимизм с историческими фактами»69.

Маркс, как и Гегель, был убежден в восходящем прогрессивном развитии, лежащем в основе всей истории, и измерял это развитие прежде всего ростом производительных сил. Всемирно-историческими ступенями прогресса у Маркса являлись общественно-экономические формации, каждая последующая из которых характеризовалась более высоким, чем у предыдущей, уровнем развития производительных сил и, соответственно, более совершенными производственными отношениями. Резко подчеркивая отрицательные стороны капитализма и предрекая его скорую гибель, Маркс тем не менее не считал крах капитализма закатом культуры вообще. Напротив, он видел в неизбежной мировой революции начало новой, более прогрессивной, чем капитализм, эпохи человечества. Эта эпоха должна была не только резко увеличить приобретенную при капитализме производительность труда, но и обеспечить равное участие всех в распределении его результатов.

Обычно различают две формы прогрессизма: веру в прогресс как в бесконечное восходящее развитие, не имеющее предела, и веру в прогресс как в развитие, ведущее в конце концов к совершенному обществу. Элемент бесконечного прогресса есть у Гегеля в его диалектических триадах. Наибольшее значение для развития идеи поступательного движения без определенного завершения имело неокантианство, истолковывавшее действительность как никогда не кончающийся акт творения, порождаемый культурной деятельностью человека. Вторая форма прогрессизма – это утопизм, характерным примером которого является теория социального развития Маркса. «Утопизм, – пишет Тиллих, – это прогрессизм, в котором существует вполне определенная цель – достижение такой исторической ступени, когда будет побеждена неопределенность жизни»70. Утопическое побуждение возникает из прогрессистского, но выделяется верой в то, что совершающееся революционное действие приведет к окончательному изменению действительности, к той новой ступени истории, когда утопия (место, которого нет) станет местом, которое есть везде. «И именно благодаря человеку на Земле будет осуществлено все то, что в раю было лишь потенциальностью»71. Утопические концепции, активизировавшиеся начиная с эпохи Возрождения, продолжают питать революционные движения и в наши дни.

XX в., вместивший две мировые войны, социалистические революции и тоталитарные режимы, уничтожившие десятки миллионов людей, обнажил проблематичный характер прогресса. Стало очевидным, что идея прогресса вовсе не является всеобщим историческим законом. Прогресс распространяется далеко не на все сферы социальной жизни, а его результаты в тех областях, где он все же имеет место, неоднозначны. Неожиданность и радикальность, которыми сопровождался распад прогрессизма, говорит Тиллих, были столь поразительны, что многие из тех, кто в свое время боролся против идеологии прогрессизма, почувствовали себя призванными защитить те ее элементы, которые достойны оправдания.

«…Мы потеряли веру в „прогресс“ и считаем прогресс понятием ложным, туманным и произвольным, – пишет русский философ С.Л. Франк. – Человечество вообще и европейское человечество в частности вовсе не беспрерывно совершенствуется, не идет неуклонно по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра и правды. Напротив, оно блуждает без предуказанного пути, подымаясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха живет какой-то верой, ложность или односторонность которой потом изобличается»72. Франк полагает, что подлинного прогресса не было даже в Новое время, когда возникла сама идея прогресса. Прогресса, заключает Франк, не существует. Нет такого заранее предуказанного пути, по которому бы шло человечество и который достаточно было бы объективно констатировать, научно познать, чтобы тем уже найти цель и смысл своей собственной жизни.

Мрачные мысли были навеяны Франку, судя по всему, Октябрьской революцией и принудительной высылкой его в 1922 г. из советской России. Но основная идея, лежащая за его рассуждениями, проста: как можно говорить о прогрессе, охватывавшем несколько веков и предполагавшем совершенствование во всех областях, если одним из его результатов оказалось большевистское варварство?

Не менее резко высказывается против идеи прогресса Ю. Бохеньский. «Вера в постоянный прогресс человечества, идущего ко все более высокому, совершенному состоянию, к раю на земле, к „свету“ и тому подобному, – пишет он, – одно из самых вредных заблуждений, унаследованных от XIX века»73. Такая вера предполагает, что человек в основе своей – существо прогрессивное и как род все более совершенствующееся. Это проявляется во всем: в мировоззрении человек переходит от суеверий к науке; в науке он приобретает все более глубокие знания; с помощью техники во все большей степени овладевает миром; в сфере морали постоянно совершенствуется; в политике изобретает все более прогрессивные формы правления; в искусстве создает все более прекрасные произведения. Прогрессу подвержены даже отдельные личности: подобно тому как млекопитающие находятся на более высокой стадии развития, чем птицы, современный человек превосходит людей древности или средневековья. Подобного рода перенос биологических категорий на человеческую историю безоснователен хотя бы потому, замечает Бохеньский, что в человеческой истории изучен промежуток времени в три тысячи лет, это около ста поколений, а сто поколений на шкале биологической эволюции – величина ничтожная. Говорить о прогрессе в пределах биологической секунды невозможно. Бохеньский отрицает также прогресс в сфере культуры, где он скорее как исключение, чем правило, проявляется в течение относительно кратких периодов и лишь в некоторых областях культуры. Нет, по мнению Бохеньского, и нравственного прогресса: в сфере морали на смену прогрессу, как правило, приходит регресс. Не очевидно также, что современные формы социального устройства совершеннее древних. Значительный прогресс достигнут в последние столетия в технике, но не потому, что человек в этот период заметно поумнел. Трудно сказать что-то определенное о прогрессе в искусстве и в чисто интеллектуальной области. «Зададимся вопросом: достигает ли современный художник благодаря более совершенной технике больших высот, чем Микеланджело? Скажем прямо: мы этого не знаем. Во всяком случае, когда речь идет о чем-то существенном, прогресс далеко не очевиден.

Суждения Франка и Бохеньского о прогрессе чересчур скептичны. В них не различаются с достаточной ясностью области, в которых прогресс очевиден, области, в которых он чередуется с периодами регресса, и, наконец, области, в которых он просто отсутствует или не может быть обнаружен из-за краткости известной нам истории.

Есть несомненный прогресс в знании и техническом умении, причем результаты его постоянно передаются дальше и все более становятся всеобщим достоянием. Прогресс в науке и технике не является, конечно, всеобщим законом истории. Это только длительная историческая тенденция, которая, несомненно, продолжится и в будущем. Научный и технический прогресс ведет к единству в области знания, но не к единству человечества.

Сомнителен прогресс в искусстве. Будучи всеобщим достоянием, оно достигает высокого совершенства лишь у определенных народов и в определенные исторические периоды. Затем, взойдя на неповторимую высоту, оно как бы исчерпывает заложенные в нем потенции. Свершенное становится классикой, и новая волна в искусстве представляет собой уже иной стиль и не считает себя продолжением или даже преодолением того, что было достигнуто ранее. Искусство развивается стилями, или волнами. На смену классицизму пришло бакрокко, его вытеснил романтизм, затем появились реализм, модернизм и сегодняшний постмодернизм. Каждый из стилей порождался культурой своего времени и был лучшим для нее. Наивно искать ростки реализма в античном или средневековом искусстве, так же как упрощением была бы попытка связать социалистический реализм прошлого века с классическим реализмом второй половины ХIХ в. Каждый стиль искусства не просто хорош по-своему, а является наилучшим и даже единственно возможным в свое время и в своем месте.

Нет сколько-нибудь заметного прогресса в человеческой природе, в человеческой доброте и мудрости, в развитии интеллектуальных способностей человека. Высокоразвитые культуры не вызывают восхищения у народов, значительно уступающих им в развитии. «Быстрый рост усредненности, неразмышляющего населения, даже без борьбы, самим фактом своей массовости, торжествует, подавляя духовное величие, – пишет Ясперс. – Беспрерывно идет отбор неполноценных, прежде всего в таких условиях, когда хитрость и брутальность служат залогом значительных преимуществ»74.

Нет прогресса в формах социального устройства. Это хорошо согласуется с идеей двух полюсов истории, между которыми движутся, подобно континентам, все многообразные цивилизации. Если коллективистическое общество и индивидуалистическое общество – два разных, несовместимых типа общественного устройства, те два полюса, между которыми разворачивается история, то приближение к какому из них можно было бы считать восходящим развитием? Каждый из них необходим в свое время и в своем месте, и переход от коллективистического общества к индивидуалистическому или наоборот, не является шагом в социальном прогрессе.

Подводя итог, можно сказать, что идея прогресса, чрезвычайно популярная еще сто лет назад, в свете событий прошлого века оказалась неочевидной и неоднозначной. Прогресс – не закон истории; прогрессивное развитие в тех областях, где оно существует, – результат человеческого разума и человеческих усилий.

Если прогресс в каких-то областях и достигается, то происходит это не в силу неких таинственных, изначально заданных «законов прогресса», а благодаря неуклонной человеческой активности. Естественно, что опираться она должна на объективные и выверенные опытом ценности, вырабатываемые самим человеком.

4. История самосозидающегося человечества

История – результат деятельности людей, направленной на определенные, сформулированные ими самими цели и ценности, и прежде всего выработанные людьми оценки и нормы. Как средство достижения выработанных самим человеком ценностей история имеет отчетливо выраженный субъективный, зависящий от человека смысл. Другой вопрос, что, преследуя свои, казалось бы, ясные и хорошо продуманные цели, люди нередко приходят к совершенно неожиданным и нежелательным результатам.

Цель истории – не финал, к которому история придет со временем независимо от обстоятельств и даже от стремлений и деятельности людей. Цель истории – это тот выработанный самими людьми оценочно-нормативный идеал, реализации которого они должны настойчиво добиваться и который может остаться пустой мечтой, если они не приложат максимальных усилий для его воплощения в жизнь.

История является самоосмысленной в том же самом смысле, в каком осмысленны индивидуальная жизнь, познание, истина, любовь и иные «практические» действия. Жизнь человека в своем течении сама себя оправдывает, что не исключает, конечно, того, что она имеет и инструментальную ценность. Познание и истина также во многом находят оправдание в самих себе. Любят, чтобы любить, ничто не может оправдать любовь, кроме нее самой.

Автаркический смысл истории получил свое классическое выражение в древнегреческом мышлении. С точки зрения последнего история движется по кругу, возвращаясь к своему исходному пункту, она не имеет никакой, находящейся в конце ее или вне ее цели. Течение истории включает возникновение, расцвет и упадок каждого отдельного исторического бытия. Будущее случайно, и оно не может придать ценность и смысл настоящему. В моменты триумфа следует думать о возможных ударах судьбы. Выражая это мироощущение, римлянин Сципион говорил по поводу разрушения Карфагена: та же судьба, которую готовил Рим своему врагу, постигнет когда-нибудь и сам Рим, так же, как некогда она постигла Трою.

Автаркический смысл истории хорошо согласуется с ее субъективным инструментальным смыслом: история имеет ценность и, значит, смысл сама по себе, в самом непосредственном ее течении; но она имеет сверх того смысл как средство реализации определенных человеческих идеалов.