Испания

Внутри тюрьма оказалась громадным тёмным помещением с одним продольным коридором на всю длину.

По бокам, расположены камеры для узников, огороженные коваными железными решетками и дверями, ведущими в них.

По всему коридору горели факельные светильники, установленные у каменных стен, разделявшие камеры.

Факелы разгоняли по углам тьму, и придавали всем помещениям мрачный вид царившей обреченности. Один стражник из казематного конвоя повел по коридору, жестко толкая в спину.

Тут и там, по всей длине тюремного прохода, важно фланировали стражники, неся собачью службу, изредка утихомиривая буйных заключенных. Между несгибаемых решеток камер виднелись протиснутые сквозь неё лица узников, искаженные от невыносимых страданий: кто-то слал проклятия всем подряд, кто-то молил о помощи и пощаде.

Проведя в самый конец коридора, стражник стал открывать дверь в одну из боковых камер, гремя ключами и засовами.

Напоследок пнув с силой в зад, стражник с явным удовольствием впихнул в приоткрытую дверь темницы в человеческий ад, наполненный отбросами городского дна. Оттуда отчаянно несло острыми запахами мочи и нечистот, прямо в общей камере испражнявшимися невольниками.

Вертухай, ехидно ухмыляясь, закрыл за мной дверь на замки, дополнительно задвигая с пронзающим лязгом тяжелую решетку каземата.

Вольному воля или неволя

Вертухай с силой пнул меня так, что я почти влетел в общую камеру, едва устояв на ногах. Тут, не давая опомниться, подскочил один малый, постоянно кривляясь и изгибаясь, как гороховый шут, приставая с вопросом:

– Tú mariposa? (Ты гомосексуалист?)

Вот это заявочки! Местный «петушок». В ответ извернувшись, наддал ему ногой под тощий зад, примерно так, как и стражник мне только что:

– Fue won, mierda! (Мат).

Повернувшись лицом к потерянной свободе, взялся руками за прутья решетки из кованого железа, дергая в стороны, проверяя их на прочность.

Вот тут и дошла вся тяжесть моего положения. И осознал всю сущность ничтожного бытия в испанском каземате.

«За что такое наказание?!» – заорал в себе, да и в голос тоже, на всю камеру! Я вспомнил, когда было примерно такое состояние.

…Это случилось на том заводе, где та самая Айгуля, да и «друг» тот самый. Я работал простым грузчиком на том уютном заводе.

Работа, откровенно говоря, «не бей лежачего». Грузчика, то есть.

В мои обязанности входило: привести необходимый материал, увести готовую продукцию из цеха на железной такой тележке на колесиках. Все.

Есть такая байка про грузчиков:

Как-то раз прислали на одно предприятие молодого юношу, контролера ОТК. Начальство ему поручило разбраковать партию деталей в коробках.

И этот молодой контролер приступил к работе; на коробках с хорошими деталями чертил букву «Х», на коробках с плохими деталями – рисовал букву «П». По окончании сортировки пришли, как заведено, нетрезвые грузчики для погрузки продукции. И догадайтесь сами, какие коробки куда пошли: в брак или в работу.

Начальство такое на заводе: с лояльным отношением к простым рабочим.

Но отношения сотрудников этого завода между собой желали оставлять лучшего, мягко говоря. Они были гнусными!

Доносы, интриги, клевета, докладные: ради того, чтобы выслужиться перед начальником, получить большую часть цеховой премии или просто так, потопить другого собрата по работе в грязи.

Помню, работал до армии на одном заводе в советское время, где я слесарил одно время. Там рабочий горой стоял за другого рабочего, прикрывая другого. Да что там говорить, все бригады в цеху поднимались, упираясь рогом, порой из-за мелкой несправедливости, творящейся на свете и в цеху.

А вот на этом предприятии работали женщины, их было больше, чем мужского персонала. Как я говорил, многие молоды возрастом, да и не умудренные жизненным опытом.

Руководство завода набрало, не знаю почему, целый цех рабочих инвалидов смешанного пола, которые занимались неответственной, простейшей работой: наклейками, обрезками, сортировкой деталей.

Так вот, среди них была одна, даже не знаю, как описать, женщина, или девушка с сознанием десятилетнего ребенка.

И я принялся её опекать, как шелудивого котенка, выброшенного на улицу нерадивыми хозяевами. Потихоньку воспитывая, научая правилам взрослой жизни.

Не знаю, как объяснить: просто как чувствовал родственную душу, словно обретшую себя в землях Зоны Отчуждения, и почему-то случайно попавшую сюда.

Она была, как ослабший котенок мутанта «химеры», выбравшийся на волю, в простую обычную жизнь.

Все работники завода её сторонились, как прокаженную заразой; напротив, я оказывал ей всяческую поддержку, вопреки всех норм поведения и правил обычного социума.

Когда на улице в «курилке», сделанной из больших стальных листов, собирался народ для перекура, обсуждая последние новости и сплетни завода, разговор непременно заходил о ней: что она сказала или сделала.

Я же гасил все сплетни, посылая всех лесом, коротко говоря.

Правда, с одной стороны, кому понравится из женщин, если вас спросят: с кем вы трахаетесь, как вы моетесь в душе или ванной, или ещё что-нибудь интимное.

Просто она была как необученное дитя, вылезшее с пеленок.

Как-то раз по окончании рабочей смены, переодевшись в чистую одежду и выходя из цеха, встретил её. Она с просьбой обратилась:

– Пожалуйста, задержи вахту, Евгений, мы не успеваем на автобус.

Там какая-то задержка вышла с ключами от раздевалки женской.

В ответ я сказал: «Ну конечно, нет проблем».

Вахтой были два автобуса: «пазик» и «нефаз», ходившие с периодичностью в два часа. Они доставляли свежее «мясо» и забирали с заводской остановки отработавших вахту на заводе назад, развозя по привычным домам.

Все люди, находящиеся на остановке, мигом погрузились в автобусы.

Я не торопясь подошел к автобусам, которые, надрывно чадя соляркой, ожидали живой груз.

И там уже набился трудовой народ, заполняя автобусы уставшими телами.

Заводские люди обменивались шуточными ободряющими репликами, якобы подготавливая нас к светлой и безоблачной жизни впереди.

Как обычно, на том заводе установлены психогенераторы, вгоняющие «мясо» в состояние биороботов.

Только «впереди», когда же оно наконец настанет?!

Или уже не настанет никогда…

Демонстративно закурив сигарету, подошел к «морде» автобуса, показывая водиле автобуса, что я вот стою, курю пока.

Но незнакомый водитель, они менялись как всегда – просигналил: заведя погромче движок «нефаза».

Что же делать? Все сроки вышли ожидания.

«Ну, где же она?» – выругался про себя, молча запрыгивая на ступеньки автобуса, выбрасывая недокуренную сигарету, где ждала полная вахта усталых людей, и махнул рукой водиле, показывая ему: «Поехали».

Что тут сделаешь против сотни уставших людей.

А следующая вахта будет только через два часа.

Такая маленькая вечность для людей, кто стоит на остановке.

Автобус тронулся и бодро покатил по дороге, следом за ним и «пазик», изредка останавливаясь на вынужденных остановках, выгружая отработанное заводское «мясо». И я тоже вышел на нужной мне остановке.

Осматриваясь, заметил знакомую женскую фигурку, порывом ветра задрало немного в бок, светлую курточку.

Это была она… как и что… что это…

Телепортация – даже я не владел этим!

Входящих людей в автобусы возле завода контролировал, это исключено.

Когда потом я прямо спросил её: «Что это было?»

Она смущенно ответила: «Спасибо, Евгений, что задержал вахту».

Вот и все! Конечно, подозревал о её необычных свойствах.

И, конечно же, она предрекла мне от красного цвета смерть.

Не знаю, что с ней случилось дальше: я просто ушел в Зону Отчуждения. Оставив на прощание свод жизненных правил «мутанта», диктуя, а она записывала в желтом детском блокноте. А в моей душе остался шрам предательства, когда обещал и не сделал, что нужно…

Я схватился ещё раз за кованые решетки руками, желая их вырвать с корнем из каменных стен. Всё. Это не поможет.

Шаря по закоулкам сознания, вызвал из памяти буддистскую «магичную» мантру, вдолбленную в мою несчастную голову старым монахом.

Из той жизни. Точно желая испить глоток свежей воды в приступе сильнейшей жажды.

Мощная сакральная мантра соединения с Высшим Я, сверхразумом.

Она может привнести в жизнь человека трансцендентальную мудрость, избавление от внутренних заблуждений, помогая обрести ясность ума, найти свой истинный путь. Я вспомнил её.

В тот же миг, не подготовившись ментально, проговорил мантру сознанием, сразу стремясь попасть в «терминал» для получения жизненно полезной информации.

Тут Поток глобальной вселенской информации ударил в мозг, сжигая его изнутри, стирая синапсы и связки нейронов.

На меня обрушился огромный поток информации.

Если объяснять на пальцах, то представьте себе, что при нормальных условиях ваш мозг работает на определенной скорости: грубо говоря, десять килобайт в секунду.

В тот момент ощущение состояния, словно скорость мозга, а точнее, поступающих в него мыслеобразов, равнялась миллиардам терабайт в секунду.

Страха не было, не было ощущения того, что все это – галлюцинация.

Была полная уверенность в реальности происходящего и вспоминания своей истинной сути. Да, именно вспоминания чего-то истинного.

Я просто отключился, безвольно обвиснув на решетке, как подстреленный индийский тигр.

…«Я» мягко похлопал по щекам головы отключившегося Джоника:

«Эй, Джоник, очнись».

Но проводник не реагировал, наглухо застряв разумом, где-то там, в небытие.

«Джоник, Джоник, ТБ (технику безопасности) надо соблюдать иногда», – посетовал «Я».

Вы спросите: «Кто это я?»

«Я» – это Осознание, которое присуще всем людям, только «Я» – одно на все человечество.

Это выглядит, как бесконечное пространство, где есть все, и одновременно нет ничего. Проводник вызвал меня, обратившись к «Потокам», но его сознание не выдержало такой нагрузки.

Материализуясь в этом месте Мира, «Я» пытаюсь привести в чувства Джоника.

Вы ещё раз спросите: «Почему „Я“ пришел именно к нему?»

Отвечу так: «Джоник – человек-синхронизатор».

Синхронизаторы – это люди, многомерные личности, оставившие следы в разных ветках реальности истории Миров.

У человека есть физическое тело в пространстве, которое живет, питаясь тем, что дает Земной мир.

И есть тело во Времени, которое занимает не одну жизнь.

Когда некоторые люди в процессе погружения в Потоки уходят так далеко, что видят цепочку прошлых жизней, находясь сознанием снаружи прошлых жизней, они выходят за пределы Времени.

То есть, наше привычное линейное время видно со стороны.

Можно выбрать любую жизнь, войти в неё и рассмотреть.

Выходя за пределы Времени, люди понимают, что с позиции Вечности все жизни происходят одновременно, так как при взгляде с этой точки времени не существует.

С позиции Вечности видно сразу и начало и конец; то есть видно, как завершится цикл перерождений. Прошлое и будущее ничем не отличаются. Вам не о чем волноваться: там другие чувства возникают, когда есть присутствие космического разума, который смотрит на страдания людей несколько свысока. Это и есть Осознание.

Отличие Осознания от Сознания в том, что второе несет в себе чувства, оно может быть пронизано болью.

Осознание – основное начало, двигающее к развитию, оно кидает Сознание в бездну тяжелых ситуаций, где есть и боль и страдание.

Осознание смотрит на Сознание, вроде бы и любит, но какой-то холодной, отрешившейся космической любовью.

Осознание впитывает весь опыт проживаемых жизней: радости и печали, сферу чувств и эмоций. Для Сознания это тоже упражнение, для закалки и твердости.

Когда мы выходим за пределы Времени и Пространства, то видим, что на самом деле никуда не уходили.

Наша высшая часть, Высшее Я, всегда было и оставалось Здесь, а видимые нами жизни – это некие сны, в которые мы добровольно—принудительно погружаемся, чтобы пройти множество удивительных историй, которые растит общее Осознание.

Подхватив безвольное тело, в котором находился разум синхронизатора проводника, «Я» бережно отнес его на отдых в постель.

Заодно потревожив и согнав грязного человечка, спавшего снизу на двухъярусном месте.

Человечек, дрожа от страха и беззвучно разевая рот, убежал, забившись в угол камеры.

«До встречи, Джоник», – попрощавшись с проводником, «Я» исчез, снова превратившись в бесцветное Нечто.

…Я очнулся поздним утром. Скромный лучик солнца, прорвавшись в камеру сквозь решетчатые оконца, прошелся по лицу.

Общий гвалт голосов в общей камере разбудил окончательно.

Слегка приподнявшись набок, чутко прислушался к окружающему пространству и к себе внутреннему, оценивая обстановку.

Прикидываясь невинным видом, что всё случайно, вокруг меня скучились несколько человек сокамерников, стоявших и сидевших.

Понятно, да всё не просто здесь такое, видно уже сторожат свою добычу.

Тюремные «волки» общей камеры обступили, надеясь полакомиться моим «свежим» телом.

Они подошли, видимо не пожелать доброго утра, как благочестивые сеньоры.

Оказывается, я лежал внизу на деревянных двухъярусных нарах, так называемых «шконках», покрытых грязным тряпьем.

Как на них очутился – я не помнил.

Другой ряд нар тянулся поперек камеры к окнам, отстоя от «моего» ряда нар на расстояние чуть больше метра.

Один из «волков», здоровый плечистый громила, сидел напротив на соседнем ряду шконок. Он нагло усмехаясь, грыз гнилыми зубами щепку—зубочистку, крутил её во рту. Понятно, местный «пахан» камеры.

Другие, здоровые ростом и весом, четверо «шестерок», стояли по двое с боков, одной рукой пряча что-то за спинами.

Скорее всего «заточки», или ножи навахи, пронесённые в камеру.

А у «пахана», также виднелся клинок, засунутый в голенище сапога, на приметном месте.

Я приподнялся, присаживаясь на шконку, между делом обращаясь к «добрым» людям:

– Доброе утро, добрые сеньоры!

«Душевные» кабальеры захохотали в голос, похлопывая руками по коленям.

Да я был прав: у двоих в руках находились навахи.

Сквозь гнусный смех, главарь проговорил:

– Chu’pate esa? Monseñor. (Предложение мне вступить в половую связь).

– Си, си, сеньоры, – глупо улыбаясь обступившим «добрым» людям, выдавил из себя. Медленно встал со шконки, и поднял руки вверх, берясь ладонями за бортик верхней шконки, проверяя его на прочность.

Верхний ряд шконок на расстоянии двух метров от пола: то, что надо.

– Си, сеньоры, сейчас всё будет, – я словно подтягивался телом, держась за бортик верхней шконки.

И раздался новый взрыв смеха тюремных волков.

А что, я «шутить» умею. В клоуны, что ли, податься на старости лет?

Раз – подтягивание.

– А пусть повисит, может, задница помягче станет, – перекидывались шуточками «сеньоры», внимательно следя за моими телодвижениями.

Два – подтягивание.

Набирая энергию, заходя в боевое состояние, замедляя время.

– Нет, может, он незрелый ещё, сейчас пов…

Всё! Третье подтягивание. Последнее.

Мгновенно, рывком забросил ноги на толстую шею главаря, в движении скрещивая их для летального захвата! Есть.

Тут же кидаю тело руками на плечи рослого, ближайшего «шестерку», готовя кисти рук к смертельному захвату шеи! Есть.

Раздался почти одновременный двойной хруст, сворачиваемых шейных позвонков двоих «добрых» людей.

Скользнув рукой по ослабшему тело «шестерки», ухватил наваху из руки, отбрасывая труп от себя, на другого «волка», пытавшегося замахнуться навахой.

И тут же, используя для опоры свернутую шею главаря, швыряю свернутое пружиной тело между верхней и нижней шконкой, где сидит главарь, только уже отошедший в мир иной.

Всё. Кувырок боком, выпрямляя и ставя ноги на пол.

Оказываясь в проходе между вторым и третьим рядом нар, считая от «моего» ряда. Раздался звериный рев ругательств разъяренных шакалов, не ожидавших от меня сопротивления.

Принимать бой здесь сложновато: так как, если один заходит спереди, другие заходят с неудобных для меня боков, к тому же вооруженные.

Один крутил в руках штырь «заточку», другой достал длинный клинок, одолжив его у мертвого главаря. Поэтому двинулся по проходу между нар, к выходу из камеры, где было раздольное место.

Общая камера представляла собой просторное помещение на несколько десятков узников. Справа от входа в камеру располагались шесть рядов нар к окнам, где я очнулся утром: для обычных узников.

Также предназначенные для «пахана» камеры, и его приближенных шестерок.

Отдельных камер или бараков для предварительного заключения, как типа нашего ИВС или КПЗ, в испанской системе исполнение наказания, того времени просто не существовало. Все подсудные, обвиняемые и уже осужденные, отбывавшие сроки находились в одной тюрьме.

Сразу слева от входа в камеру располагалась, так называемая «параша», то есть сортир.

Моча самотеком отводилась по канализационному желобу; фекалии накапливались кучей возле стены, «петухами» поутру убиравшими это дерьмо скребками в бочку, которая выносилась наружу из тюрьмы.

Полноценной канализации в тюрьме не было.

За парашей следовало два ряда нар, предназначенных для низшей касты узников. Прямо из выхода камеры, между частями нар, пространство для ограниченных передвижений, и стояло пару грубых столов с деревянными скамьями. Питание в тюрьме никакое: только питьевая вода да кусок хлеба на душу узника. Вот и всё казенное питание.

В основном, все питались за свой счет: кто-то в счет жалованья, пенсии, из тюремной столовой. Кто-то кормился передачами с воли родственниками, кто-то заказывал еду с таверны за деньги, которую приносили прямо в камеру. Исторический факт.

Поэтому процент выживаемости в испанских тюрьмах в те времена был низкий: мало кто из заключенных дотягивал до конца срока.

Так что тюремный быт во все времена, тогда и сейчас, почти одинаков.

Как и общество, воровское сообщество тоже развивалось, привнеся некоторые новшества: свой сленг, чифирь, наколки—татухи.

Народ в камере, видя разборку, слетел с нар, рассеялся по углам, дабы не мешать нам, умерщвлять друг друга.

Я отпрыгнул ближе к решетке прохода тюрьмы, взглядом цепляя пространство камеры и ситуацию.

Первый, ближайший бандит, шипя сквозь зубы брань, кинулся, размахивая навахой.

Рывком, скользнув телом вперед и вниз, взмахнул ножом, полоснув лезвием неосторожно выставленную вперед ногу бандита, перерезая сухожилия возле колена. Шакал захромал в сторону, скрючившись, истекая кровью и подвывая, как подраненная гиена.

Да, нечестно. А как вы хотели?

Здесь царят волчьи законы. И законы эти, я слишком хорошо знал.

Остались двое, но, видя смерть и кровь подельников, они пребывали не столь агрессивными. Отошёл окончательно на середину камеры, и жестом подманил очередного бандита.

Этот был осторожен и опытен, чем тот, первый, с подрезанной ногой. Демонстрируя деревенские приёмчики, перебрасывая клинок из руки в руки, он поочередно менял хваты, желая взять на испуг.

Ухватив ритм движений, в ответ сделал обманный рывок рукой, раскрываясь, провоцируя на атаку.

Чем меньше схем поединка, тем быстрее работает мозг в бою.

Алгоритм ножевого боя – шаг или бег, другого не дано.

И, конечно, он клюнул, кидаясь и делая выпад сверху, целясь в раскрытую грудь. Ну что ж, поздравляю.

Уход корпусом вбок и вперед с шагом.

Сталь моего ножа прочертила полукруг вокруг шеи бандита.

Одновременно отбил локтем левой руки, его правую руку с ножом.

И отступил задней ногой вбок, стараясь не запачкаться струей крови, хлынувшей из горла противника.

Бандит зашатался и медленно осел на пол, исходя предсмертным хрипом из разрезанного горла.

Последний из шакалов, бросил заточку и поднял руки, бросаясь к спасительной решетке—двери камеры, вопя от страха и стуча по ней кулаками.

Осматриваясь по сторонам бойни, я захотел узнать, что там с порезанным бандитом, и пошёл в ту сторону куда он уполз.

Он лежал в кровавой луже возле нижней шконки, пытаясь залезть под неё, исходя последней кровью, трясясь в предсмертных судорогах.

Понятно, не жилец. Итог: четыре трупа за одно «доброе» утро.

И что будет дальше ждать меня.

Я подошел к столам, по пути выбросив нож в парашу, и присел на скамью, переводя дух от поединка. На столе стоял кувшин с кружкой, налил воду из кувшина, стараясь не плескать по сторонам, унимая дрожь в руках.

На отчаянный шум, наконец, прибежали несколько стражников из тюремного конвоя.

Уцелевший бандит начал бессвязно что-то кричать вертухаям:

– Там трупы, облако в крови, свет сверху.

(Тот самый человечек, которого сдернуло Осознание со шконки.

Его мозги помутились, окончательно сходя с ума от количества трупов, лежащих в камере).

Стражники, открыв замки и засовы, ворвались в камеру с «шампурами», шпагами наголо, с возгласами:

– Что случилось, кто зачинщик драки?

Народ в камере, выйдя с углов камеры, немного осмелел и хором вторил, что они сами себя порезали, устроив между собой кровавую баню.

Стражник, который поглавнее из стражей, подошел, тяжело дыша винным перегаром, и громко задал вопрос:

– Слышь, дерьмовый сеньор, кто убил Диего «Ужасного»? Может, это ты сделал?

Спокойно, делая глоток воды, ответил:

– Estimado, я ничего не видел. Ничего не знаю. Никакого «Ужасного» тоже не знаю. Ты слышишь, что народ говорит? Они сами себя кончили.

Побагровев лицом от гнева, он с яростью хлестнул шпагой по столешнице, оставляя глубокую борозду на ней.

– Mierda! – стражник, посверля злыми глазками, повернулся к своим «баранам», то есть стражникам, распоряжаясь. – Убрать тут всё дерьмо.

Стражники засуетились, подгоняя невольников, чтобы они подтаскивали трупы к дверям камеры.

Сумасшедшего из камеры вывели вон, вместе с ещё одним узником.

Конечно, я понял, что это был заказ на меня, и даже знал, чьих рук дело.

Узник вскоре вернулся, катя за собой тележку: на неё погрузили один труп, и повезли из тюрьмы, везя его по длинному коридору.

И так повторяя три раза, потом видно складывали все трупы на большую телегу—труповозку.

Так всё закончилось в тот день, и потекла обычная тюремная жизнь.

В камере народ, меня больше не задевал, относясь с опаской и уважением.

Как понял, по Диего «Ужасному» никто не печалился.

Видно, многим он тут успел насолить с корешами.

Ну а я проводил дни в медитации и в упражнениях из практик.

Занимался гимнастикой «исцеляющий импульс», придерживаясь принципа: «действовать, не действуя». Изредка питаясь хлебом с водой и подношениями от сокамерников. Когда только попал в камеру, входя в «поток», я вырубился, но часть нужной информации в мозг влилась и осталась. Теперь я знал, что нужный нам человек находится здесь, в Толедо. Где-то рядом находилась Анна. Так что, всё не так плохо.

Прошло длительное время томительного ожидания неизвестности, в течение трех дней в тюремной камере, в медитациях и тренировках.

Пока внезапно в камеру не вошел стражник, выкрикивая чьё-то имя:

– Риккардо, Риккардо де Рада на выход. Риккардо, твою мать, где ты?

На выход!

«Да ешкин кот, это меня вызывают», – с трудом сообразил.

Встряхнувшись, подошел к стражнику:

– Я Риккардо. Что случилось, кому я понадобился? – задал вопрос.

Стражник, ехидно усмехаясь, ответил:

– Выходи давай, там узнаешь. С тобой желают говорить чины из ордена святой инквизиции.

Я внутренне вздрогнул: значит, инквизиция по мне плачет.

Что ж, будем готовиться к худшему варианту развития событий.

Коротко кивнув всем сокамерникам прощаясь, осторожно вышел из камеры в тюремный коридор. Там поджидал наготове гвардейский конвой, так что мысли о побеге не осталось.

Выйдя из тюремных ворот душной и вонючей темницы, я с наслаждением вздохнул грудью свежий воздух свободы, наполняя себя волей.

На дворе стоял солнечный день, заставляя прищурить глаза, отвыкшие от яркого света. Подтолкнув грубо в спину, гвардеец из неразговорчивого конвоя, схватив за плечо, потащил вперед.

Меня повели по довольно тесным улицам города, где с трудом могли разъехаться две конные повозки, гремя колесами по мостовой.

Спустя час пешей прогулки, мы с конвоем гвардейцев очутились возле ворот в большое здание, угнетающее своими размерами.

Здание похоже на небольшую крепость, загороженную высоким, непроницаемым, каменным забором.

На самом верху смотровой башни развевался белый флаг с красным косым крестом.

Первые государственные флаги, появившиеся в Испании, относятся к XVI веку. Они появились после выхода замуж королевы Кастилии Хуаны I за эрцгерцога Австрии – Филиппа Красивого, который был родом из Бургундии. Именно тогда появился флаг с бургундским крестом.