Эффективная бабочка

– А если Крюков решит убивать? А он может! Ты об этом подумал?

– Не считай меня дураком, пожалуйста. У нас с ним чёткий контракт: сталкером он никогда не будет, сталкерами будем только мы. Без нас ему не попасть туда, к тому же я напугал мужика, придумав «побочные эффекты» вылазок через аппарат: болячки всякие могут обостриться, гипертония да и импотенция не исключена, – мы с Венькой вместе прыснули.

– И он поверил?

– Я завалил его псевдонаучной терминологией и показом статей «на эту тему» на неизвестных ему языках, но с очень говорящими картинками. Он аж с лица взбледнул и спросил с почтительным ужасом: «А ты сам пойдёшь, несмотря на?». Я развздыхался, разохался – мол, а что делать-то? Контракт, работа. Да и наука для меня дороже всего. «Да вы чокнутые, ребята!» Шеф был потрясён, Таш! И зауважал нас ещё больше.

– Хорошо, когда дающий миллионы на науку – невежда! – заметила я.

– Нет, Таш, нехорошо, – моментально посерьёзнел Веня. – Мне не нравится, что приходится действовать вот так… иметь дело с идиотским бизнесом и с номенклатурными связями. Но иначе никак вообще. Иначе наш предел – НИИ под руководством очередного ФСБшника, где мы будем делать очередные ракеты, падающие при запуске.

– Вень… если бы ты там работал, они бы не падали, наверное…

Муж посмотрел на меня с нежностью, но как на дурочку.

– Падали бы, Таш, падали бы. Они не могут не падать. Их падение – это тоже часть игры, это, если хочешь, закон, система, я там буду или кто-то другой. А наука нынче делается, условно говоря, в подвале. Потому что она нужна бывшему полубандиту Крюкову для успешного ведения бизнеса. И больше никому.

Мы грустно помолчали минуты две, почтив память некогда великой науки, но потом я не выдержала:

– Рассказывай же, ч-чёрт, я ж сейчас взорвусь!

Что удалось извлечь понятного для меня из Вениных рассказов? Система – это две машины – большой мощнейший агрегат и маленькая, размером с мобильный телефон, которая непременно должна быть надежно закреплена на перемещаемом объекте (это я так наукообразно о человеке). Обеим машинам задаются нужные параметры: дата, географические координаты и время пребывания в заданной точке. Собственно, это всё, что я поняла. Да, ещё. Перемещение происходит не только во времени, но и в пространстве, и тут важно не ошибиться и не очутиться, к примеру, в печи у сталеваров или на железнодорожных путях, по которым мчится курьерский поезд. Нужно очень чётко задавать параметры, вплоть до широты и долготы. К счастью, никто, даже Крюков, дальше, чем на пять лет, пока не замахивался, у шефа чешутся руки рвануть именно туда – в тех временных «широтах» гвоздём торчит какая-то его крупная ошибка и одновременно возможность правильного шага.

– Окей, он сделает этот правильный шаг, то есть, кто-то из вас сделает, вернётся сюда, а тут уже на крюковском счету на десять миллионов больше, чем было?

– Ну, да, именно так.

– А… эффект бабочки Брэдбери?

– Таша, – муж вздохнул. – Именно это я вовсю сейчас изучаю, всё не так просто, как представлялось даже самым талантливым писателям. Но и не так сложно, как казалось раньше нам. А вот Крюкову, как ты понимаешь, на это глубоко начхать, он даже не дослушал ни разу до конца. Поэтому, боюсь, наши вылазки туда начнутся очень скоро, совсем скоро. Хотя задачки, поставленные Крюковым там, в прошлом, простые, это всё ерунда. Последствия, кроме прибавившихся миллионов, вряд ли должны быть… по-моему. Работаю. И уже кое-что наработал.

– Ну?

Вдруг Веня нахмурился и нацепил очки обратно на нос:

– Рано ещё об этом говорить. Потом.

– Венька, ты с ума сошёл? Умоляю!

– Я расскажу. Погоди, дай кое в чём убедиться. Просто подожди немного.

– Про эффект бабочки вот очень любопытно…

– Отстань пока со своей… эффективной бабочкой! – и он засмеялся.

И я стала терпеливо ждать. Продолжая жить, как двуликий Янус, с одним лицом, обращённым вовне, на Веню, на приятелей и коллег, на весь мир, и с другим, глядящим в себя. Никто не подозревал даже, как непросто мне было начинать каждый новый день с мыслью «надо жить, потому что надо». Казалось бы, какая проблема – шагнуть с крыши небоскрёба, выжрать сто таблеток снотворного и – всё, никаких мучений?

Хотела. Струсила. Поняла, что и в этом я – ничтожество распоследнее, трусливое животное, цепляющееся за жизнь всеми лапками, до ужаса боящаяся и боли, и темноты, и вечности. Да и приспособилась ведь! Даже в таком существовании можно найти свои удовольствия, правда. Вот, к примеру, мои поездки. Я путешествовала всегда в одиночестве, и в этом заключался самый великий кайф! Никто меня не знал ни в самолётах, ни в отелях, ни на улицах далёких городов, ни на самых экзотических пляжах мира! В этом таилась суть, сермяга, разгадка. Я легко знакомилась с людьми, общалась и была свободна от всего: от своего прошлого, от воспоминаний, от боли… от себя. Для новых знакомых, мимолётных, на время, я была чистым листом, на котором сама рисовала то, что мне хотелось. То мне хотелось предстать задумчивой филологиней в отпуске – и я играла эту роль, на ходу придумывая свою жизнь. То я становилась сбежавшей от ревнивого мужа домохозяйкой, заведшей интрижку с его партнёром (о, я сбежала от гнева пылкого Отелло, чтобы спасти свою жизнь!). Однажды я сказалась журналисткой, собирающей материал об отдыхе богатых граждан, об их пристрастиях и привычках. Надо было видеть, как моментально, точно по щелчку, подтянулись наши отдыхавшие на Канарах господа «апмидлкласса», как они выпрямили спинки и заговорили на очень правильном русском языке, не позволяя себе в моём присутствии ни мата, ни вульгарности. Это было забавно и весело!

Я с наслаждением расслаблялась во время поездок, отдыхала от своей жизни, от себя. Далеко от России, от дома, от своей каждодневной жизни я никогда и нигде не была собой. И это было самое прекрасное, что происходило и примиряло меня с моим существованием дома, в Москве, всё остальное время. Можно сказать, что я жила от поездки до поездки. Наши финансы позволяли мне подобное регулярное расслабление даже чаще, чем пару раз в год. И каждый раз недели на три. Кстати, в отпусках я продолжала заниматься работой – переводами для Крюкова, и меня это нисколько не напрягало. Напрягало другое: быть собой и с самой собой. Только далёкие дали, чужие страны и мимолётные встречи с чужими людьми давали мне иллюзию свободы, счастья и моменты удовольствия от жизни.

Вене я об этом рассказывала, как про игру. Такая вот у меня чудинка, расслабуха.

– Что ж, это придаёт тебе ещё больше шарма и экстравагантности, – замечал муж.

– Я – экстравагантна? – поражалась я.

– И очень даже. Поэтому такая игра тебе идёт.

Игра. Правильное нашлось словцо для объяснения моего «заскока». Не рассказывать же супругу про ненависть к себе и к самому своему существованию. Глубокую и непреходящую, хотя и поутихнувшую слегка с тех пор, как, благодаря ему, мне больше не нужно быть настолько зависимой от родителей. Но я молчала про самое потаённое, потому что даже он, при всём его уме и широте воззрений, вряд ли бы понял. И вообще, получилась бы неприлично длинная история «про меня», а я того не стою. Нельзя отнимать драгоценное время у гения. Хорошо, что мой Веня настолько погружён в себя, так занят своим делом, что не в состоянии заметить фальшь и неполадку в функционирующем рядом живом организме. Ему ближе железо и электроника, вот в этом он бог, технику он чувствует, как самый настоящий экстрасенс, если бы такие на самом деле были. А живой человек для него, лишь бы не мешал и был приятен.

Никогда, никогда не удастся объяснить даже приблизительно, как живётся тому, кто каждый прошлый период или момент свой жизни вспоминает с отвращением и содроганием, кому стыдно за любое воспоминание, за любое напоминание. Доктора, психотерапевты делают вид, что понимают, глубокомысленно кивают башками, но чтобы на самом деле хотя бы примерно почувствовать то, что ощущаю я, нужно, как минимум, испытать подобное самому, на своей шкуре, на своих израненных нервах. По моим наблюдениям, люди предпочитают гордиться собой и своими поступками, вспоминать о себе хорошее и с удовольствием выдавать это окружающему миру порционно или фонтанами, таким образом самоутверждаясь в дне сегодняшнем с помощью то ли реальных, то ли сильно приукрашенных воспоминаний.

Можно, конечно, жить и действовать по анекдоту «И вы говорите!», но штука в том, что не получится у меня. При любой попытке хотя бы «по касательной» вспомнить события прошлого, начинается натуральная морская болезнь – штормит, тошнит и может вывернуть наизнанку до кишок. По-хорошему, мне бы блокировать память каким-нибудь условным ботоксом для мозга, чтобы никакие воспоминания не рыпались даже, чтобы не отзывались картинками на любое невинное внешнее воздействие от чьих-то слов о тех годах, или от сюжета в телевизоре, музыки  тех времён.

Попробуйте жить и не тужить, когда любой подобный пустяк может вызвать приступ дурноты или горячей боли где-то внутри – то ли в сердце, то ли в желудке. А суть боли, её причина – отвращение к себе. Взрываешься. Аккуратно эдак взрываешься изнутри, снаружи ничего не заметно. Но под вполне целой оболочкой – руины, разорванные, окровавленные куски плоти, всё ещё подрагивающие и сочащиеся кровью.

Так и жила. В ожидании то ли конца, то ли избавления. И вот однажды поняла, что, кажется, дождалась.

Постепенно муж рассказал мне всё про машинку, вернее, про обе её части. Когда он рассказывал, я на максимум включала свою память, а сразу после разговора бежала к себе подробнейше конспектировать услышанное.

Все свои вопросы я будто бы наивно – будто бы! – черпала из фантастических фильмов.

– А вот помнишь «Назад в будущее»? – будто бы вдруг в очередной раз вспоминала я. Венька смеялся. Я тоже. Главное, что на мои вопросы, отсмеявшись, он расслабленно отвечал подробно и с удовольствием.

– Вы на самом деле не планируете никого там убивать, как в «Терминаторе»? – искусственно беспокоилась я. И вот в таких случаях муж не смеялся, а становился угрюмо серьёзным.

– Если когда-нибудь кто-нибудь начнёт заниматься этим, считай, что я – сатана, создавший адскую машинку.

– Вень, ты что? Начнут, конечно! Ты сомневаешься в человеческой натуре? Не сомневайся, дорогой мой, она гадкая. Люди не только это начнут, а ещё что похуже придумают. Но ты тут при чём? Окей, не ты, так кто-то другой всё равно рано или поздно сделал бы то же самое. Ты сам понимаешь – наука штука объективная, на все открытия найдётся их совершитель – не тот, так следующий. Поэтому не грызи себя, ты – первый, а это здорово!

– Тогда хотя бы пусть при мне, пока я жив, оно не попадёт к людям… ко всем людям. Лучше уж пусть будет у Крюкова. С ним хоть всё ясно, его я могу контролировать.

– Согласна, – кивала я. – На него у тебя ума и сил хватит. Чтобы контролировать. «А на меня – нет», – мысленно добавляла я, проникаясь к мужу даже сочувствием каким-то, как нередко случается у не самых паршивых лгунов по отношению к ими же обманутым.

Теперь каждый раз, когда у нас с Веней находилось время на разговоры за ужином, или в ленивой воскресной неге, которую мой трудоголик нечасто себе позволял, все наши темы вертелись вокруг машины и времени. Оно и понятно: не каждый год на этой планете делаются открытия подобного масштаба, тем более, моему гению было что предъявить принципиально новенькое. Он опроверг кое-что важное в постулатах науки, правда, пока чисто теоретически, но тем не менее.

– Всё оказалось не совсем так. Наконец, я это вычислил, теперь могу сказать, – прикрыв глаза и вытянувшись на диване, рассказывал муж. Его голова покоилась на моих коленях, а я делала массаж самой умной в мире башки, с трудом продираясь сквозь джунгли кудрявых волос. Дурацкие очки лежали рядом, на чайном столике. – Дело в том, что если учитывать квантовый скачок, лежащий в основе перемещения, и при этом держать в голове эффект Зенона…

– Так, стоп! – моя ладонь легла на Венин рот. – Я много-много дней «переваривала» кота Шрёдингера и так и не въехала до конца в суть. Ты можешь перейти на другой уровень объяснений? Чтоб был не квантовый уровень, а просто уровень! Мой уровень, Венечка.

Муж вздохнул, зажмурился и несколько секунд соображал. Потом улыбнулся и распахнул сияющие и смеющиеся глазищи.

– Буду говорить с тобой, будто ты – маленькая девочка! Так даже забавней. Попробую адаптировать суть до уровня ребёнка…

– Отлично, кэп!

– Итак, слушай сюда, моя маленькая, глупая девчушка…

И маленькая глупая девчушка раз за разом внимала интереснейшим рассказам, посвящённым её любимому фильму «Назад в будущее», особенно заостряя свой цепкий ум и память на тех моментах, которые будоражили надежду на избавление от давнего и спрятанного от посторонних глаз страдания. Неужели появился шанс сбросить с холки груз, который не даёт разогнуться и вздохнуть полной грудью, жить без тошноты и вечного сожаления о том, что вообще существуешь?

– Давай уточним, Вень, правильно ли я тебя поняла. Ну, вот встречаются люди там, в прошлом: один из будущего, другой оттуда. Они знакомы…

– И что?

– Что будет?

– Будет встреча двух человек, не более того. Важно то, что они друг другу скажут, точнее, что позволит себе тот, который из будущего. Эффект бабочки сложнее и причудливее, чем мы думали, но его никто не  отменял.

– А если к этим двум присоединится тот, который из будущего, но из прошлого?

– Прости – как?

– Фух… Смотри: человек из будущего попадает в прошлое и там встречает свою родную сестру и себя же, только тогдашнего. Сколько человек в комнате окажется?

– Трое.

– Но ведь двое из них – это одно и то же лицо!

– Трое, – твёрдо повторил Веня. – Чтобы тебе было понятнее: в тот момент времени в одной комнате есть три мозга и три сердца. Никаких парадоксов. Тут возникает переплетение реальностей, но это слишком сложно, объясню потом как-нибудь. В общем, при заданных тобой условиях в комнате находятся три человека.

– Ух, и ни фига себе! – искренне восхитилась я. – Недавно кино смотрели, помнишь… Чувак в себя молодого выстрелил и сам он, пришедший из будущего, тут же прямо растворился в воздухе. Помнишь?

– Да помню! Чушь. Ничего такого произойти не должно было бы. Именно потому, что в тот момент времени господин из будущего был бы вполне себе реальным живым человеком из плоти и крови. Куда он денется? Нет, он остался бы невредимым и печально глядел бы на собственный молодой труп.

– О как! Значит, все эти исчезновения – чушь?

– Как выяснилось – да. Но это фантазия от незнания.

– А как выяснилось?

– Ты опять хочешь про квантовые дела и котов? – Венькин глаз стал смешливым и хитрым. – Нет, мы не пробовали и не собираемся. Но это доказано в теории. Просто поверь. Ты же мне веришь?

– Как себе! – я вкусно поцеловала мужа. – Пойдём выпьем вина, и ты мне ещё расскажешь…

И мы пошли к бару, чтобы «откупорить шампанского бутылку». Веня даже не подозревал, какая буря творилась в моей душе, как дрожал каждый мой нерв, как вспотели ладони и зашлось сердце. Теперь я знала, каков мой план. Знала, что сделаю.

СИЮ МИНУТУ

Я стою перед дверью квартиры моих родителей, весьма приблизительно представляя, что меня там ждёт, хотя чётко обдумала каждое своё слово, каждый свой жест на всякий случай, вернее, на все случаи. И всё равно меня потряхивает не только от волнения, но и от любопытства. В кармане кожаной куртки я крепко сжимаю рукоятку пистолета. Кепка надвинута на самые брови, а тёмный шарф поднят до кончика носа. Хотя в этой конспирации нет особой необходимости, но ко всему я добавила ещё тёмные очки, а волосы полностью убрала под кепку.

Узнать меня никто не сможет всё равно. Никак. Это невозможно…

СЕГО ДНЯ

Для реализации моего плана нужно много времени для подготовки, очень много. Надо запастись терпением и делать всё аккуратно, спокойно, не давая завладеть мною эмоциям, которые толкали и дёргали: «Скорее, ну, скорее же!» Необходим год, как минимум. Чтобы всё подготовить, чтобы никто ничего не заподозрил и не заметил. Ни Веня, ни Крюков, ни родители.

– В сущности, машина находится в режиме испытания, – охотно болтал Веня, когда я массировала его затёкшие за рабочий день шею и спину,  попутно задавая как бы случайные вопросы, непосредственно касавшиеся моего плана. В обычной супружеской беседе с упоминанием сюжетов книг и фильмов на заданную тему они казались совершенно невинными. Вся фантастика мира была мне в помощь. Слушая мужа, я уточняла, проверяла, сопоставляла, анализировала.

– А помнишь, как в том фильме? – вдруг, будто бы внезапно вспомнив, спрашивала я. – Герой вернулся обратно в своё время, а там совсем всё другое.

– Ты опять про эффект бабочки? – бурчал Веня. – Сто пятнадцатый раз повторяю: пока наука ни фига не знает, что и как может повлиять и на что. Но, в целом, извини за напыщенное, но в данном случае верное слово, глобально ничего не изменится, если ТАМ не сотрясать основы. По мелочи – да, если тронуть свою собственную жизнь, может существенно проявиться сей эффект, но для всего человечества – с какой стати? Не настолько разнообразны варианты – ты подумай сама! Окей, чувак женился, потом понял, что ошибся, жена до ужаса достала, а просто так от неё не избавишься – деньги делить неохота, чувак у нас богатый. Сходил он в прошлое, сделал, что нужно и не женился…

– Что? Укокошил невесту перед свадьбой? – охнула я.

– Да что же у тебя за наклонности криминальные, – возмутился Веня. – Сразу укокошил… Ну, каким-то образом расстроил свадьбу или даже знакомство. Вернулся. И нет у него никакой постылой жены.

– Блеск! – восхитилась я. – И деньги все целы, и все живы при этом?

– Да! Но! – Веня поднял палец и хитреньким взглядом посмотрел на меня. – Вполне возможно, что в исправленной реальности у него почему-то есть другая жена! Как это получилось, он не ведает, но она есть! И нет никаких гарантий, что его устраивает получившийся вариант. А куда идти, чтобы исправить уже эту ситуацию, в какое время, в какой момент – он ни хрена не знает!

– Фигня какая выходит… – я оставила в покое хребет мужа и задумалась. – Но можно же постепенно восстановить историю их отношений, например, с помощью документов, фотографий, рассказов новой жены, других близких.

– Ага, можно ещё имитировать амнезию, как в дурных сериалах, – закивал Веня. – Впрочем, почему нет? Тут другое… Зачем заниматься этой фигнёй? Стоило ли для этого изобретать машину? Прорыв во времени ради мелких семейных разборок? Ну, пусть не прорыв, пусть пока мы ограничены десятью-пятнадцатью годами…

– Уже? Вень, уже десять-пятнадцать? – аж взвизгнула я.

– Так мы ж работаем, Таш. Да уже есть пробы на пятнадцать, ещё неустойчивые, больше двадцати минут не получается…

– Двадцати минут?

– Пробыть дольше двадцати минут ТАМ пока не получается. А Крюкову надо больше, как ты понимаешь.

– Ага, Крюкову… То есть, исправлять личную жизнь – оно того не стоило, а Крюкову делать правильные ставки в прошлом и заколачивать деньги на этом – прямо святое дело! Ради этого стоит работать и делать великие открытия! – фыркнула я.

Веня надулся и помолчал некоторое время.

– Будто бы у меня есть выбор. Будто бы я сам всему этому радуюсь. Но или так, или никак. Хорошо хоть, у Крюкова, как у тебя, не возникает постоянно тема убийства кого-нибудь, а то я уже своими руками разломал бы эту машину. Слава богу, ты своими вопросами напоминаешь, что ни его, ни кого-то ещё нельзя даже близко подпускать к машине.

С того момента я прикусила язычок и в наших беседах  постаралась перейти на исключительно технические вопросы, ответы на которые тоже были очень и очень нужны, чтобы исполнить задуманное.

Мне удалось напроситься на экскурсию к машине. В лаборатории я прекрасно сыграла роль «тупой блондинки», которая восхищается «штучками» и «кнопочками».

– А это что? Ой, нет, я не трогаю, как тут цифры быстро скачут, почему? А это что за лампочка мигает? Какая панелька красивая, прямо как в нашей БМВ!

Трижды я пробиралась в святая святых. Этого мне хватило. Последний раз был прямо накануне.

А ещё хорошо, что Веня полностью доверял мне все наши банковские дела, которые я вела безупречно. Пришлось и с этим попотеть. Помня Венины слова о том, что невозможно точно предсказать, как оно пойдёт, что каждый раз они исходят из любого развития событий и тщательно к ним готовятся, я решила что буду действовать так же: сделаю всё от меня зависящее, чтобы обезопасить ситуацию при любом исходе. Кроме фатального, разумеется. Но его предвидеть никогда невозможно.

За год «великой подготовки» я несколько раз подолгу, с ночёвками, гостила у родителей, чем несказанно их удивила. Себя тоже – что выдержала. Пришлось сделать над собой усилие, и ещё какое!

Это было очень даже непросто сначала уговорить себя с ними созвониться, потом доехать до их дома и сидеть в машине, приводя в порядок дыхание и сердцебиение. Для этого я полчаса уговаривая себя, что ничего страшного не случится, что всё будет нормально, мол, для них давно всё быльём поросло. И дело-то было не столько в них, не в их личностях, физиономиях, голосах и прочем, прилагавшемся к нашему общению, а во мне. При них адски обострялось моё гадкое отношение к себе, начинались адреналиновые штормы воспоминаний и самоедства, точнее, самоотвращения. Насколько полностью и надёжно это всё исчезало, успокаивалось, уходило в песок забвения, когда я бывала где-то далеко, в заморских поездках, в чужих городах и весях, настолько оно полностью и страшно овладевало всем моим существом, когда рядом были эти люди – мама и папа. Любое их слово могло будто пулей пробить мою плоть и вонзиться в самое болючее и незаживающее место в душе. И тут же возникала боль внутри моего тела, доводящая до тошноты, до красной пелены перед глазами! Боль отвращения к себе.

Поэтому, как опытный пациент, к аутотренингу я прибавила лекарственную терапию – в конце 30-минутного сеанса высосала целую таблетку клоназепама и лишь потом вышла из машины.

Мои старания того стоили: родители уже вступили в возраст, когда любят воспоминать и болтать о прошлом. Всё, что было тогда, им кажется таким милым и прекрасным! Тем более, когда они самовлюблённые нарциссы и негодяи.  Мама, как та мартышка, к старости слаба глазами стала. И не только глазами, но и «чуйкой», интуицией, возможно, даже умом.

Впрочем, это коснулось их обоих. Они не понимали и не чувствовали, что происходит. Расслабились. А я теперь в их глазах была безопасной – столько лет поводов никаких не давала, жила, как положено, как назначено, как должно. Не вызывала я у них теперь горячего желания найти на мне кнопку, чтобы хоть на время «выключить». Куклу починили и успешно.

Наверно, напрасно я никогда не испытала себя на актёрском поприще. Ненавижу слово «поприще», там и «попа», там и «прёт», а заодно и «дрищ». Поэтому всегда, если  употребляю его, то с ироническим оттенком, а вот нынче оно пришло в голову в связи с моим просто «оскаровским» триумфом в итоге годичной подготовки к… неизвестности. Но могу ведь, оказывается! Вот с родителями, к примеру, с тёртыми калачами и супер-профи в интриганском искусстве всё прошло без сучка. Не распознали подвоха, я была безупречна в роли правильной дочери, вдруг преисполнившейся нежности к стареющим маме и папе и так трогательно интересующейся их прошлым, всякими «пустяками» и деталями, которые, казалось бы, не имеют никакого значения.  Но успешно починенной кукле, то есть, идеальной дочери, они важны, потому что милы и дороги, ибо дочке интересно всё, что связано с молодостью и былым её родителей. Какие могут быть сомнения? Стоит лишь взглянуть в её честные, любящие глаза, в которых понимание и приятие, нежность и желание сохранить в своём сердце дорогие образы… Брр! Довольно. Самой противно.

Однако, какое интересное и странное испытываешь ощущение, когда  совершенно откровенно строишь ловушку, мышеловку для людей, не подозревающих ни сном, ни духом, что происходит! Чувствуешь себя немного богом, слегка гангстером и чуть-чуть сволочью. То есть не совсем так, сволочь я, конечно, приличных размеров, но при моём и без того отвратительном отношении к себе, мои действия не вызвали у меня никаких дополнительных самоедских приступов. Ну, мерзостью больше, мерзостью меньше. Уже неважно. Уже всё равно.

Словом, я многое вызнала, хотя нельзя сказать, что до моих успешных «театральных гастролей» жизнь мамА-э-папА была для меня тайной за многими печатями, но всё же некоторые детали и подробности оказались весьма полезными и даже более чем. В итоге задуманное мною приобрело вполне реальный шанс на успех без потерь и даже, весьма вероятно, с ощутимым прибытком.

И пришёл этот день. Точнее – ночь. Веня не заметил никакого привкуса в вине, которое мы выпили за ужином. За здоровье! За успешное осуществление всех наших планов! Ага, за НАШУ победу! Совсем молодые уже не оценят «подвиг разведчика», а мне пришлось даже сдержаться, чтобы не прыснуть, когда я вспомнила сцену из того фильма.