Сгорая по минутам

– Пойдём домой? – спросила Фрейя, поднимаясь на ноги.

– Пойдём.

Герда поднялась на ноги. Белое платье запуталось в ногах, но налетевший внезапно ветер расправил его, укладывая ткань даже ровнее, чем было до этого. Переговариваясь о насущных заботах, девушки неторопливо пошли в сторону холма. До ритуала оставалось два дня.

* * *

Женя снова летела куда-то вниз. Образы прошлого проносились перед глазами в быстрой перемотке, а затем таяли и исчезали, уносимые незримым ветром куда-то вверх. Она почти уже привыкла к бесконечному чувству падения. Тело снова стало невесомым, напоминая о недавней смерти. Где-то рядом летел Оддманд, перевоплотившийся снова в большого чёрного ворона; его расправленные крылья еле трепетали, словно фамильяр не падал, а аккуратно парил в вышине. Наверное, он столько раз проворачивал этот трюк, что уже приноровился оставаться в одном положении.

Двадцатый век остался позади, а впереди маячил девятнадцатый. Маячил метафорически, потому что вокруг была полнейшая темнота. Балы, кавалеры, пышные платья… Одновременно красивое и кошмарное время, потому что в корсете ты подыхаешь уже на десятой минуте, а благородные лошади, если к ним подойти не с той стороны, могут и лягнуть нехило. Но одно перевешивало все минусы – в этой жизни Алексей хотя бы был с ней.

Женя закрыла глаза.

* * *

Когда они впервые встретились, Фрейе было около двенадцати лет. Она встретила в Лесу смешного мальчишку, который, увидев её, замер в ужасе. Хотя, признаться честно, они оба замерли, глядя друг на друга с настороженностью, как дикие звери.

– Т-ты… ведьма? – спустя почти минуту молчания спросил мальчик.

Фрейя фыркнула и помотала головой.

– Ты что, дурак? Я, вообще-то, ягоды собираю.

Мальчик выдохнул и рассмеялся.

– А-а. Мне просто мама говорила, что в лесу только ведьмы живут. А ты откуда будешь?

– С холма.

Мальчик нахмурился.

– Так значит, всё-таки ведьма?

– Ведьма, не ведьма… Сейчас тебя так заколдую, что будешь всю жизнь по лесу блуждать!

– А я ведьм не боюсь, – подбоченился мальчишка. – Я сильный. Я умею по деревьям лазать.

– Я тоже умею, – парировала Фрейя, подходя ближе к незнакомцу и с интересом оглядывая его с ног до головы. Впервые кто-то из жителей деревни заговорил с ней, а не бросился прочь, едва завидев подол белого платья.

Мальчик не нашёлся, что сказать, поэтому решил представиться.

– А-а… а я Ярополк. У меня ещё есть брат, Святослав. Только он в лес не ходит, потому что боится. А я не боюсь.

– Да поняла я уже, что не боишься. Ты стоять тут долго ещё собираешься?

Ярополк замешкался, а потом вдруг сорвался с места и подбежал к Фрейе почти вплотную. Она отметила про себя, что глаза у него очень густого травянистого цвета, как будто обычный зелёный взяли и сильно разбавили водой.

– Я тебе помогу, – с гордостью заявил мальчик и выхватил из рук у Фрейи полупустую корзинку. – Я тебе сейчас все ягоды на свете соберу!

– Вот спасибо, – пробормотала девочка, а потом бросилась вслед за Ярополком, который уже вовсю принялся искать заветные ягоды. – Корзину-то хоть потом верни! А то убежишь с ней ещё…

– Не убегу! Я честный! – отозвался мальчик.

Толку от него, честно говоря, было не очень много – половину ягод он съел, половину не увидел, но вид делал такой, будто и впрямь обчистил весь лес. Тем не менее, спустя несколько часов корзина оказалась волшебным образом заполнена, а дети наелись до такой степени, что едва могли говорить и только икали, эхом вторя друг другу. Ярополк порывался дотащить добычу до самого Дома, но Фрейя его успешно отговорила, опасаясь реакции сестёр на непрошеного гостя.

– Ну и ладно, – ответил мальчик, складывая руки на груди. – Я тогда больше к тебе не приду.

– И не приходи.

– И не приду! – он топнул ногой и показал язык, а после побежал прочь, в сторону деревни.

Фрейя посмотрела ему в спину и, пожав плечами, отправилась домой.

На следующий день Ярополк пришёл снова.

* * *

Падение снова длилось слишком долго и закончилось как-то очень внезапно. Женя свалилась на что-то твёрдое, ощущая тупую боль в спине, а затем провалилась в небытие.

– Эй! Ты здесь?

Евгения открыла глаза, пытаясь сразу понять, где находится. Вокруг царил полумрак. Постепенно слух начал улавливать отзвуки музыки и неразборчивые голоса.

– Вот ты где! Фрейя!

Женя вздрогнула и резко обернулась. Делать этого не стоило – корсет оказался затянут слишком сильно, и на миг девушка забыла, как дышать.

– Ингрид?

– Как ты догадалась, – фыркнула обладательница голоса, и Женя, наконец-то, смогла её рассмотреть.

Уж кого-кого, а Ингрид – или Софию, если угодно – не узнать было сложно. Она оставалась эффектной при любых обстоятельствах. И, почему-то, почти всегда была блондинкой. Ещё одна загадка, которую никто так и не сумел разгадать. Но главной деталью, которая отличала Ингрид от прочих, были, конечно, её глаза. Неважен цвет – они могли быть тёмными или светлыми, голубыми или зелёными, но их взгляд мгновенно проникал в душу, по-хозяйски её выворачивая на изнанку и досконально изучая. Многих это пугало, поэтому Ингрид практически всегда предпочитала глаза прятать. Женя отметила закинутую назад вуаль, которую девушка потом наверняка вернёт на своё место, чтобы ненароком никого не ошарашить.

– Тебя все обыскались! – воскликнула Ингрид, подбоченившись. Её величественное платье нежно-голубой расцветки шелестело в такт каждому движению. – И никаких Ингрид! Забыла, что ли? Я – Елизавета, ты – Ольга. Смотри, а то запутаешь всех. Давай, давай, пошли!

Придавленная таким количеством информации и не оправившаяся от перехода, Женя только кивала и послушно плелась вслед за Елизаветой… Или Софьей… Или Ингрид… Да к чёрту, тут скорее она сама в этих именах запутается. Пусть будет Соня. Так привычнее, и сердцу милее.

– Послушай… Я… – Женя честно попыталась донести до Сони важность их текущего положения, но не успела – они вступили на свет, и все взоры обратились к ним.

Сливки общества, именитые аристократы, графы и графини… И графины на столах. Изучающие, неодобрительные взгляды поползли по оборкам платья. Женя стушевалась, но тут же кротко улыбнулась, и все вернулись обратно к своим светским беседам.

Нужно было искать Оддманда. Как назло, никто из присутствующих на него не походил даже отчасти. Но одно радовало – Женя была в Доме. Она поняла это по знакомой планировке. Кроме планировки, впрочем, ничего не напоминало о двадцатом веке. Естественно, здесь и в помине не было телевизора, а за счёт иной мебели пространства вдруг стало как-то существенно больше. Только сейчас масштабы Дома стали заметны. Оказывается, сюда можно было всунуть и музыкантов, и все эти столы с кучей блюд, и при этом оставить место для танцев.

– Дорогая! Куда пропала? Я уж было запереживал!

На лестнице стоял статный пожилой мужчина в искусно сшитом фраке, который выгодно подчёркивал все достоинства и успешно скрывал недостатки. Он плавно перекатывал в руке бокал вина и улыбался, но в улыбке не чувствовалось теплоты, она была какой-то ленивой и уставшей. Создавалось впечатление, что этого человека предельно раздражает весь антураж, однако он предпочитает со своим раздражением мириться.

– Прошу прощения, папенька… – пробормотала Женя, активно вживаясь в роль. – Мне стало нехорошо.

Мужчина удовлетворительно кивнул.

– Я бы вышла на улицу, проветриться… – шепнула Евгения Соне, когда та подтолкнула её в сторону зала, ослепляющего изобилием именитых и не очень личностей. Подруга тут же на неё зашипела:

– Потом проветришься! У тебя ещё танец, забыла?

– Танец?.. – Женя тут же мысленно прокляла саму себя за данное больше двух сотен лет назад обещание. Какие, к чёрту, танцы, когда весь мир сходит с ума?

– Мадмуазель, позволите?

Сердце ухнуло в пятки. Евгения обернулась (снова слишком резко, отчего дыхание перехватило) и воззрилась на высокого молодого человека. Он тепло улыбался, глядя на неё сверху вниз.

«Алексей», – хотелось сказать ей, но она лишь улыбнулась в ответ и протянула ему ладонь, обтянутую белой перчаткой.

– С удовольствием, – ответила Женя, тут же поменявшись в лице и прогоняя подкативший к горлу комок. В конце концов, может она себе позволить забыться на пару минут? Рядом нет отчитывающего её Оддманда (пока что), а значит единственно верный ответ – конечно, может.

Алексей слегка кивнул и провёл девушку к центру зала. Музыканты, выводившие до этого что-то заунывное и вызывающее лишь зевки, подобрались и принялись наигрывать вальс. Стало значительно веселее. Краем глаза Женя следила за обстановкой. Сформировавшиеся пары выделились из раскиданных тут и там компаний, смеющиеся, счастливые и страшно пафосные. Как только вальс набрал темп, танец начался.

Алексей вёл уверенно, нежно сжимая ладонь девушки в своей и мягко придерживая её за талию. Пожалуй, без его помощи Женя мигом бы споткнулась и нелепо упала ещё на входе в помещение.

– Как вы себя чувствуете? Вас весьма долго не было, – мурлыкнул он тихо, но отчётливо, с интересом заглядывая Евгении в глаза. Почему-то она смутилась. Всё это было так… романтично, что ли. Прямо как в старых сентиментальных романах. В животе забились бабочки, которых наконец-то не сдерживала ловушка ужаса.

– Всё в порядке, благодарю, – ответила Женя вежливо и закружилась. Мир вокруг тоже крутанулся и чуть не повалился на бок, но Алексей вовремя его удержал, крепче перехватив девичью талию.

– Кажется, не совсем, – заметил он и улыбнулся. Женя почувствовала, что краснеет. Какие глупости!

– Я бы вышла на воздух, – призналась она. Мимо них проходили одна за другой пары. Женщины шуршали юбками, мужчины шевелили усами (по крайней мере, те, у кого они были), мелодия лилась, заполняя собой пространство, и на мгновение Женя даже забыла о том, что всё это не более, чем спектакль; забыла о том, что прямо сейчас где-то за пределами Дома туман медленно пожирает окрестности, подбираясь всё ближе и ближе к старинным стенам. Она не видела перед собой ничего, кроме Алексея, его улыбки и его травянистых глаз. Закружиться, сделать шаг назад, потом – шаг вперёд… Оборот… Века не стёрли из памяти умение танцевать нескончаемые вальсы – у девушки был изумительный преподаватель хореографии, забавный француз, чья залысина превышала все возможные и невозможные границы дозволенного.

– Я бы с радостью вас проводил, – заметил Алексей. Вальс закончился внезапно, оборвавшись на высокой ноте, и тишина ударила по ушам, возвращая Женю в неприглядную реальность. Кажется, она смотрела на Алексея слишком влюблёнными глазами, потому что он вдруг стушевался и опустил взгляд, неловко дёрнув уголком губ.

«Такой же красивый, как и прежде», – подумалось Жене. Она, не отдавая себе отчёта в собственных действиях, потянулась, было, рукой, чтобы провести пальцами по щеке юноши, но массивные двери в Дом внезапно отворились, и слуга (вероятно, это был он), взволнованно подрагивая, прокричал, заикаясь:

– Позвольте! С-случилось несчастье! Т-там… там конь… разбушевался… – и тут же упал в обморок.

По рядам гостей пошёл шёпот; по лестнице, хмурясь, спустился нынешний хозяин Дома – отец Софии, представительный мужчина в несколько поношенном фраке. Он о чём-то зашептался с отцом Жени, а потом махнул рукой одному из слуг; тот кивнул и выбежал за дверь, прихватив с собой ещё нескольких человек.

– Прошу простить это недоразумение, господа! – обратился владелец к присутствующим и подмигнул пианисту; тот всё понял и принялся наигрывать нервную польку, которую тут же подхватили прочие музыканты. И гости тут же потеряли всяческий интерес к слуге, которого уже приводили в чувство хлопками по щекам, вернувшись к обсуждению возвышенных тем.

В это время Алексей и Женя отошли чуть в сторону, никем не замеченые. Глаза юноши загорелись.

– Пойдёмте, посмотрим, что случилось!

В этот момент он очень сильно напомнил того маленького Ярополка, которому так нравилось встревать в самые разные передряги. Женя с энтузиазмом кивнула, и они точно две тени выскользнули сначала из зала, а затем обходными путями выбрались на улицу. В Доме было много чёрных ходов; половину не знал никто, вторую половину им показала Соня однажды, и теперь они пользовались ими, когда надо было бесшумно исчезнуть.

На дворе стояла глубокая ночь; Лес вокруг был слишком спокоен, и это невольно настораживало. Женя вгляделась вдаль и убедилась в том, что туман здесь и с каждой минутой лишь приближается, однако пока что его наступление было вполне терпимым. По крайней мере, девушка чувствовала себя неплохо.

Искать место происшествия долго не пришлось, так как в глаза сразу бросилось сразу несколько вещей: скачущая лошадь, которую не могло удержать целых три человека; капли крови на земле; наконец, валяющееся рядом тело, живое, но порядком побитое. Женя прищурилась. Кажется, это был конюх.

Внезапно потерпевший поднял голову и уставился на девушку своими золотыми глазами.

– Оддманд? – вырвалось у Евгении, и она, невзирая на попытки Алексея остановить её, бросилась к раненому фамильяру, наплевав на сохранность платья, которое из розового превратилось в пыльно-розовое. Одновременно с этим захотелось, почему-то, рассмеяться вслух.

– Только не смейтесь… – как бы предугадывая реакцию Жени пробормотал конюх и попытался подняться, но, кажется, лошадь стукнула его слишком сильно – на лбу багровел след, оставшийся от копыта, и Евгения даже позавидовала непробиваемости головы Оддманда. Хотя, может, стоит отдать должное магии, вовремя защитившей хозяина.

– Я… – Оддманда повело вбок, но его подхватили сразу с двух сторон Женя и Алексей. Последний совсем не понимал, что именно происходит, но посчитал важным помочь бедолаге – тем более что тем же занималась и Евгения.

Стоит сказать, Оддманду часто не везло с воплощениями. Если ведьмы становились вельможами, он превращался в их покорного слугу, и лишь изредка получал возможность пробиться выше по социальной лестнице (но часто скатывался обратно вниз). Так что быть актёром в двадцатом веке ещё неплохо – гораздо лучше, чем конюхом, на которого всем, по большому счёту, плевать.

Женя с тоской посмотрела на светящиеся окна Дома. Такое древнее, величественное создание – и кто находится в его стенах? Пресыщенная элита, которой нет дела до своих подопечных, любители охоты, крепкого вина и балов, на которых можно растрясти наеденное за день, а потом наесть ещё больше. Аристократы, по собственной воле попавшие в бесконечный круговорот эскапизма и лени, надутые, как индюки, щеголяющие новенькими фраками и платьями, накрахмаленными воротничками и лаковыми туфельками. И Женя была такой же – когда-то давно, так давно, что и не вспомнить уже.

«Вот, – подумала она про себя, – смотри, смотри и думай над своим поведением, мадмуазель. На ошибках учатся».

– Он дышит? – взволнованно проговорил Алексей, склонившись над Оддмандом, который успел потерять сознание. – Кажется, да…

– Секунду, – Женя коснулась ладонью груди фамильяра. Её магии ещё хватало на лёгкую реанимацию, а ночь придавала сил; лёгкий разряд пробежал по пальцам, и конюх чуть дёрнулся, резко открывая глаза.

– Госпожа! – вскрикнул он как-то чересчур громко и тут же уселся, словно не чувствовал больше боли. Помотал головой, выискивая злосчастную лошадь, но её успели увести в стойло.

В это же время двери усадьбы раскрылись, и Соня, появившаяся на пороге, громко закричала, сложив ладони рупором и наплевав на нормы поведения дамы в обществе:

– Ты где-е-е, Ольга?

Заприметив подругу, она радостно помахала ей и побежала по ступеням, то ли с целью оказания помощи, то ли для того, чтобы сделать выговор. Женя секунду смотрела на Соню, а затем ощутила, как руку обожгла резкая боль. Охнув, она тут же перевела взгляд на тыльную сторону ладони.

На ней появилось несколько чёрных чёрточек с алеющими каёмками. Оддманд тоже увидел их – и побледнел (хотя, казалось бы, ещё сильнее не мог). Он ничего не сказал, но Женя поняла, что это точно не к добру.

Казалось, хуже быть не могло. Видимо, всё же могло.

Туман медленно двигался, скрывая в себе сосны и поедая ночь.

Глава 15. Перемотка

Еще ужаснее, когда с возрастом начинаешь осознавать, что ни один, даже самый близкий и любимый человек никогда не сможет понять тебя по-настоящему. Эго делает нас крайне несчастными, и не потому ли мы так стремимся от него избавиться?

– Донна Тарт, «Тайная история»

– Я люблю тебя.

Пепельноволосая девушка вскинула брови и громко рассмеялась.

– Ты бредишь.

– Я…

– Проспись, болезный.

Ингрид смотрела на бедного юношу в упор, не отводя взгляда глаз светлых до такой степени, что они казались почти прозрачными. Она не верила ему. Он всё повторял и повторял эти три слова, как заклинание, но Ингрид была неуязвима к такого рода колдовству, потому что знала: ведьм не любят. Ведьмами пользуются, в них ищут выгоду, в крайнем случай – поддаются их чарам. Но любовь? Увольте.

Ингрид видела душу каждого, кто обитал в поселении, и в каждой из них были червоточины. Чёрные пятна ненависти, отравляющие рассудок. Эти деревенщины с удовольствием бы спалили и Дом, и Лес, представься им такая возможность. Их сдерживал, разве что, страх – животное, первородное чувство. Может, они боялись превратиться в жаб. Или оказаться жертвами кровавого ритуала – не суть. Ингрид было плевать. Она ощущала ненависть – и отвечала ненавистью с лихвой.

Святослав не испытывал ненависти, поэтому заинтересовал её. Тогда Ингрид ещё не знала, кто он такой, а потому вступила в разговор охотно, взглядом оставляя на душе собеседника алые ожоги. Но он терпел и молчал, даже не заикаясь о её происхождении. Ингрид это понравилось. Ей вообще нравилось представлять себя кем-то другим, обычным человеком (какой стыд!), который имеет право взять и заговорить с человеком столь же обычным и не быть за это осмеянным. И Святослав оказался именно таким – простым, непритязательным юношей с печальным взглядом.

Они говорили много и обо всём: почему падают звёзды? сколько в Лесу деревьев? цветёт ли папоротник? Святослав был жадным до знаний и казался выигрышнее на фоне всех остальных. Ингрид даже подумала однажды – совсем тихонько, про себя, – что он может понять её. Но для этого необходимо было сначала понять его, что оказалось роковой ошибкой – или, может быть, самым настоящим подарком судьбы. Потому что у Святослава был брат – тот самый брат, которого прозвали местным сумасшедшим за то, что он влюбился по уши в одну из ведьм.

И однажды Ингрид увидела в душе печального юноши то, что увидеть так боялась – зависть, чёрную и смолянисто-тягучую.

– Ты не любишь меня, – говорила она ему каждый раз, когда тот снова и снова заводил свой извечный разговор, – тебе просто хочется ни в чём от него не отставать. Скажешь, не права? Ну, попробуй, скажи.

Святослав не пробовал, и они долго молчали, стоя друг напротив друга, ожидая прихода ночи. Потом Ингрид уходила. Святослав не догонял её.

Сёстры всё знали, но не говорили ничего, потому что уязвленное сердце залечить нельзя ни словами, ни заклинаниями. Только обнимали крепко, когда Ингрид возвращались домой; тогда ей становилось легче дышать. Но Святослав приходил снова, и душил её своими словами, а после – своим молчанием, которое было громче любого крика. То чувство, которое он питал к ней, сложно было назвать любовью. Он болел ею. Лихорадочно бредил. И ненавидел собственного брата за то, что тот был счастлив.

– Скажи, что вы с ним сделали, а?!

Когда стало ясно, что слова о любви не действуют, Святослав начинал кричать. Ингрид выучила каждую его реакцию, и с каждым новым разом ей становилось все скучнее.

– Опоили? Околдовали?!

– А что, – загадочно произносила Ингрид, щуря холодные глаза, – по-другому не бывает?

И Святослав понимал, что наговорил ерунды.

Потом всё повторялось.

– Пошли его к чёрту, – сказала как-то раз Герда, параллельно жуя яблоко, так что получилось, скорее, «пофли ефо к форту».

– Не горю желанием, – ответила Ингрид, тяжёлым взглядом провожая солнце, уплывающее за горизонт. – Он пусть и сумасшедший, но порой интересно посмотреть на дураков. Такие они… Нараспашку. Сам не ведает, что болтает. Говорит, раскусил нас и всё знает.

– Уверена, что это только домыслы? – Герда, как обычно, старалась предугадать все возможные исходы и не торопилась отбрасывать различные варианты событий. Ингрид фыркнула.

– Ну конечно! Да и к чему переживать лишний раз? Ещё денёк – и канет в небытие. Как и всё наше прошлое.

Герда покачала головой, но ничего не ответила. Солнце скрылось за деревьями и на Дом опустились сумерки. До ритуала оставался ещё один день.

* * *

Появившиеся из ниоткуда татуировки перестали обжигать кожу примерно через полминуты, но спокойствия у Жени не прибавилось – наоборот, она разнервничалась ещё больше, силясь одновременно додуматься до разгадки происходящего и привести в чувство Оддманда. Последняя задача казалась невыполнимой – фамильяр продолжал хлопать глазами, непонимающе глядя по сторонам, как будто в один момент дошёл до очень сильной стадии опьянения.

– Эй, ты меня вообще слышишь?! – Женя была готова вот-вот сорваться на крик, но старалась сдерживать душевные порывы – не хватало ещё вызвать панику. Да и перед Алексеем объясняться времени не было. Впрочем, стоит отдать ему должное – парень старательно реанимировал бедного конюха и теперь махал перед ним руками, пытаясь привести в чувство.

– Ольга, да что ж это такое… Твой папенька мне все уши прожужжал, – Соня уже успела спуститься вниз и теперь смотрела с укоризной на беглецов, деловито подбоченившись. На её щеках выступил слабый болезненный румянец. Она тоже чувствовала приближение мрака, но не совсем чётко – туман всё ещё был достаточно далеко. Однако Дом уже начинал потихоньку трещать по швам. В ушах у Жени зашумело.

– Ли… Лиза! – сохраняя легенду, воскликнула девушка, цепляясь за руку подруги как утопающий за соломинку. – Лизонька, душа моя, тут несчастье! – и добавила, уже шёпотом, чтобы услышала одна лишь Соня: – Это Оддманд. Оддманд, понимаешь? Ну, наш, тот самый, – для убедительности Женя сделала маленькие взмахи ладонями, имитируя крылья. Лиза постояла в ступоре несколько мгновений, затем лицо её вытянулось и приобрело до смешного удивлённое выражение.

– Т-ты уверена?..

– Да! Я не могу сейчас объяснить всего, но умоляю, доверься мне. Это… сложная ситуация. Нужно привести его в чувство и унести в Дом. Я обязательно тебе всё расскажу. По пути.

Лиза мелко закивала, а потом, опомнившись, махнула слугам, которые наблюдали за всем происходящим с неподдельным интересом.

– Живо сюда! Не видите, с человеком несчастье! Быстро в дом его, уложите в гостевой, если папенька или маменька поинтересуются, скажите, что я велела! Пускай не прекословят лишний раз. А то я возьму и разболеюсь, – добавила Соня тише и подмигнула Жене. – А когда я болею, плохо становится всем.

Слуги быстро перешли от созерцания к действию и, подхватив пострадавшего фамильяра под руки и ноги, потащили его в дом, мимо удивленных господ и дам, которых такой расклад событий выбил из колеи на добрые минут пять. Даже оркестр перестал играть бодрую польку, растерялся и зазвучал кто в лес, кто по дрова. За то время, пока тело конюха перемещали с улицы на свежую кровать, лицо хозяина дома успело пройти через всю цветовую палитру от бледно-зеленоватого до практически багрового.

– Елизавета! Что это за…

– Ах, папенька! – заворковала Соня, нежно обхватывая ладонь отца своими руками, и заглянула ему в глаза. Запрещённый приём, но действенный. – Мне стало его так жаль, так жаль, ты просто не представляешь!.. Разве имеем мы право оставлять своих подопечных на произвол судьбы?.. Виноват ли он в том, что с ним случилась неудача? Неисповедимы пути господни, и наш долг…

– Иди, – перебил её папенька и устало отмахнулся. Когда Соня начинала своё гипнотизирующее бормотание, спорить с ней было бессмысленно – заговорит до смерти.

Девушка украдкой подмигнула Жене и продолжила координировать действия слуг.

Алексей материализовался за спиной и слегка коснулся плеча Евгении. Происходящее наверняка порядком его беспокоило.

– Всё в порядке, мадмуазель?

Женя обернулась, глядя на юношу так, словно увидела его впервые. Улыбнулась уголками губ, тайком поправляя перчатки, чтобы скрыть необъяснимые линии на коже, и ответила:

– Да. Благодарю за то, что вам не всё равно.

Алексей отзеркалил её улыбку.

Гости, до этого подозрительно притихшие, вновь начали подавать признаки жизни. Отец Сони убедительно довёл до их сведения, что переживать не о чем, дал оркестру отмашку сыграть что-то весёленькое и удалился ближе к столу с таким видом, словно обдумывал невероятно сложную мысль.