Уничтожить

Что же касается самого ближайшего будущего, то они пригласят девушек за свой столик, проведут краткие галантные переговоры, учитывая, что цена вопроса общеизвестна – с атомными электростанциями придется сложнее, но это уже не по его части. Надо еще, конечно, разобраться, кому какая девушка достанется, но тут Поль совсем не волновался: они почти в равной степени ему нравились, были обе одинаково красивы, выглядели милыми и нежными и явно испытывали желание обслужить западный член. На этом этапе Поль вполне готов был уступить право выбора Брюно. Ну а если выбрать будет сложно, ничто не мешает им рассмотреть вариант фантазии на четверых.

И как раз в тот момент, когда эта мысль оформилась в его сознании, он понял, что ситуация абсолютно безнадежна. Его отношения с Брюно за последние несколько минут, бесспорно, приобрели совершенно иной характер, но все-таки они еще не дошли до того, да и вряд ли дойдут однажды, чтобы вместе переспать с девицами в одной комнате, их дружба никоим образом не могла завязаться на такой основе, ни тот ни другой не были и никогда не будут блядунами, не может же он спокойно наблюдать, как Брюно раздумывает, не воспользоваться ли ему услугами шлюхи, еще чего, не говоря уже о том, что Брюно – известный на всю страну политик, и журналисты, косящие под участников конгресса, уже, вероятно, слоняются в холле, отслеживая подступы к лифтам, так что он почувствовал, что облечен некоей миссией прикрытия по отношению к Брюно. В отсутствие элементарной мужской солидарности Брюно не посмеет при нем откликнуться на авансы девушек, и в то же время это создаст куда более прочное взаимопонимание между ними, основанное на целомудренности их реакции, и будет только способствовать возникновению беспрецедентной близости, поскольку они, таким образом, отгораживаются от примитивного братства самцов.

Мгновенно сделав выводы из этого инсайта, Поль встал, сославшись на легкую усталость – наверное, джетлаг виноват, добавил он (довольно идиотское замечание, учитывая, что разница во времени между Парижем и Аддис-Абебой практически отсутствует) – и пожелал Брюно спокойной ночи. Девушки отозвались на это мимолетными телодвижениями и коротко посовещались; и правда, расклад изменился. Что предпримет Брюно? Он может выбрать одну из двух девиц либо взять обеих, он сам, надо думать, так бы и поступил на его месте. А еще – и эта третья гипотеза, увы, казалась ему наиболее вероятной – он мог вообще ничего не предпринимать. Брюно – сторонник поиска долгосрочных перспектив, что в его случае, похоже, касается управления собственной сексуальной жизнью в той же мере, что и промышленной политикой страны. Он не достиг и, возможно, никогда не достигнет присущего все чаще лично ему, Полю, мрачного состояния духа, объяснявшегося сознанием того, что долгосрочной перспективы не существует; что жизнь как таковая не имеет долгосрочной перспективы.

Сейчас, когда это воспоминание неожиданно вернулось к нему четыре года спустя – воспоминание о том мгновении, когда он решил встать и подняться к себе в номер, оставив Брюно один на один с его потенциальной сексуальной судьбой на ближайшую ночь, – Поль понял, что не расскажет ему о встрече с мужиком из ГУВБ, не сейчас, не так сразу.

Назавтра после того вечера, оплачивая счет за мини-бар на стойке администратора, Поль спросил про Брюно и с удивлением узнал, что тот уехал из отеля рано утром, забрав багаж. Этот одинокий утренний побег не имел никакого отношения к любовным приключениям, мобильник Брюно был на автоответчике, и ситуация требовала немедленного принятия решения: надо ли ему прямо сейчас предупредить дипломатические службы? Не мог же он, в самом деле, бросить своего министра на произвол судьбы, но в итоге он предпочел все же дать ему немного времени и заказал такси в аэропорт.

В мини-вэне “мерседес”, который вез его в аэропорт Аддис-Абебы, может поместиться, подумал Поль, многодетная семья. Аддис-Абеба, благодаря своей высоте над уровнем моря, не страдает от чрезмерно высоких температур Джибути и Судана и претендует в будущем на статус ключевого африканского мегаполиса, экономического стержня всего континента. По истечении своего краткого визита в этот город Поль склонялся к мысли, что эта задача вполне осуществима; в том, что касается, к примеру, рынка вспомогательных услуг, вчерашние проститутки были более чем достойного уровня и запросто захомутали бы любого западного бизнесмена, равно как и бизнесмена китайского.

Центральный зал аэропорта был переполнен туристами, некоторые из них, как он понял из их разговоров, приехали фотографировать окапи. Их туроператор явно оказался не лучшим советчиком: окапи обитают лишь в небольшом районе на северо-востоке Демократической Республики Конго, в лесу Итури, где специально для них создан заповедник; кроме того, учитывая осторожные повадки окапи, сфотографировать их очень трудно. В кафетерии аэропорта к нему подошел коренастый жизнерадостный словенец, член делегации ЕС. Ничего умного он сказать не мог, как, впрочем, и другие члены делегаций ЕС. Однако Поль терпеливо внимал ему, потому что именно так и надлежит вести себя с членами делегаций ЕС. Внезапно его ослепило неистовое созвучие красок – из толпы туристов вышла смуглолицая девушка с длинными черными волосами, в белых брюках и красной майке. Но ослепление быстро прошло, да и сама девушка вроде исчезла, растворилась в то перегретом, то прохладном воздухе терминала; хотя подобное исчезновение, не сомневался Поль, практически нереально.

За мгновение до того, как из громкоговорителей раздался последний вызов на посадку, в зале вылета появился Брюно с чемоданом в руке. Он не сказал, чем был так занят и по какой уважительной причине опоздал, а Поль не осмелился спросить его ни тогда, ни после.

Через неделю после их возвращения Брюно предложил ему работать в министерском аппарате. В таком решении не было ничего из ряда вон выходящего, на нынешнем этапе своей административной одиссеи Полю как раз и полагалось пройти через аппарат министра, такова обычная практика. Куда удивительнее был тот факт, что на него, как он тут же понял, не возлагалось никаких конкретных обязанностей. Составление рабочего графика Брюно не тянуло на полную занятость, он оказался гораздо менее плотным, чем Поль мог предположить. Брюно предпочитал работать с документами и почти не назначал встреч; Бернар Арно, например, будучи самым богатым человеком Франции, пытался попасть к нему на прием с начала текущего президентского срока, но тщетно. Просто его вообще не интересовала индустрия роскоши – которая к тому же ничуть не нуждалась в помощи государства.

Постепенно Поль понял, что ему в основном отводилась роль конфидента, когда у Брюно возникала такая необходимость. Он не видел в этом ничего ненормального или унизительного; Брюно стал, пожалуй, самым значительным министром экономики со времен Кольбера, и если ему суждено и впредь нести службу на благо государства, то, видимо, еще в течение многих лет он вынужден будет смиряться со своей особой судьбой и неизбежно присущими ей колебаниями и сомнениями. В советниках он не нуждался и досконально знал текущие дела, до такой степени, что казалось, у него есть второй мозг, компьютерный мозг, пересаженный в мозг обычный, человеческий. Но доверенное лицо, человек, на которого он мог бы по-настоящему положиться, вероятно, чрезвычайно важен для него на данном этапе его жизни.

С тех пор прошло два года, и сегодня ночью Поль уже не очень-то вслушивался в слова Брюно. Отвлекшись от редкоземельных металлов, он обрушился с яростной обличительной речью на китайские солнечные батареи, на немыслимые трансферы технологий, которые Китай выцыганил у Франции во время предыдущего мандата, благодаря чему наводнил теперь Францию своими товарами по бросовым ценам. Он уже подумывал даже об объявлении настоящей торговой войны Китаю, чтобы защитить интересы французских производителей солнечных батарей.

– А что, это, может, и неплохая идея, – сказал Поль, впервые перебив Брюно, ему же надо реабилитироваться перед электоратом экологов, особенно после безоговорочной поддержки французской атомной промышленности. – Я, наверное, пойду, – добавил он. – Уже два часа.

– Да… Да, конечно. – Брюно взглянул на папку, которую так и держал в руке. – Я еще поработаю тут немного.

5

Умом Поль понимает, что находится в помещении министерства, поскольку только что вышел из офиса Брюно; однако он не узнает металлические стены лифта, тусклые и обшарпанные, которые начинают слегка вибрировать, когда он нажимает на кнопку 0. На грязном бетонном полу валяется всякий мусор. Разве в лифтах бывает бетонный пол? Должно быть, он случайно зашел в грузовой. Холодное, скованное пространство, словно кабина держится на невидимом металлическом каркасе, не будь его, она бы обвалилась, осела, как проколотый, сдувшийся воздушный шарик.

С протяжным металлическим скрежетом лифт останавливается на нулевом этаже, но двери не хотят открываться. Поль снова и снова жмет на кнопку 0, но двери словно застыли, и его понемногу охватывает тревога. После недолгих колебаний он нажимает кнопку экстренного вызова; сигнал поступает в круглосуточную диспетчерскую службу, по крайней мере, так обстоит дело с обычными лифтами, и, надо думать, с грузовыми тоже. Лифт тут же едет вниз, на этот раз гораздо быстрее, номера этажей на табло прокручиваются с бешеной скоростью. Затем неожиданно останавливается, с резким толчком, так что Поль чуть не теряет равновесие: он на минус 62-м этаже. А он и не знал, что в министерстве 62 подземных этажа, но, в конце концов, почему бы и нет, он просто никогда не задавался этим вопросом.

На этот раз дверцы открываются быстро, плавно: перед ним уходит в бесконечность светло-серый, почти белый, тускло освещенный бетонный коридор. Он рванулся было наружу, но передумал. Хотя оставаться в лифте тоже боязно, он явно барахлит. Но почему на – 62-м этаже? Кто вообще выходит на – 62 этаже? Коридор перед ним пуст и безлюден, создается впечатление, что он так выглядит уже целую вечность. А что, если лифт уедет без него? Что, если он останется пленником – 62-го этажа и погибнет тут от голода и жажды? Он снова нажимает на кнопку 0. – 62-й этаж, равно как и все промежуточные, вдруг замечает он, не значатся на панели с кнопками; ниже – 4-го ничего нет.

Лифт мгновенно прыгает вверх и несется на этот раз с головокружительной скоростью, цифры наезжают друг на друга, мелькают так стремительно, что он не успевает их разобрать, у него почему-то вдруг возникает ощущение, что знак минуса исчез. Затем лифт, жутко дернувшись, замирает, Поля отбрасывает к задней стенке; кабина продолжает содрогаться еще секунд тридцать, потом все стихает; этот подъем, несмотря на его краткость, показался ему бесконечным.

Он на 64-м этаже. Ну вот, этого не может быть, потому что не может быть никогда, в зданиях Министерства экономики всегда было только шесть этажей, в этом он абсолютно уверен. Двери снова открываются, перед ним очередной коридор, устланный белым ковровым покрытием, с панорамными окнами по обе стороны; его заливает очень яркий, почти слепящий свет; издалека доносятся звуки электрооргана, то развеселые, то печальные.

Поль на этот раз не двигается с места, стоит не шелохнувшись целую минуту, не меньше. По истечении этого времени механизм запускается снова, словно вознаграждая его за покорность: двери плавно закрываются, лифт едет вниз в нормальном темпе. И хотя на дисплее теперь отображаются этажи (40, 30, 20…), соответствующих кнопок на панели нет, все заканчивается на шестом, зато они следуют друг за другом с обнадеживающей регулярностью.

Лифт застывает на нулевом уровне, двери широко открываются. Поль спасен или думает, что спасен, но, выйдя из лифта, понимает, что ни в каком он не в министерстве, а в совершенно незнакомом месте. Это огромный холл, с потолком высотой метров пятьдесят, не меньше. Торговый центр, подсказывает Полю интуиция, вот только магазинов что-то не видать. Возможно, он попал в какую-нибудь латиноамериканскую столицу, постепенно слух возвращается к нему, он улавливает звуки музыки, что подтверждает гипотезу о торговом центре, кроме того, в гомоне голосов вокруг него слышится вроде бы что-то испаноязычное, и гипотеза о латиноамериканской столице кажется вполне состоятельной. Однако довольно многочисленные покупатели, снующие по залу, совсем не похожи на латиноамериканцев, ни вообще на человеческих особей. Их лица, неестественно плоские, практически безносые, отличаются нездоровой бледностью. Поль внезапно проникся уверенностью, что у них длинные цилиндрические языки, причем раздвоенные, как у змеи.

В этот момент до него донесся прерывистый звоночек, короткий, но неприятный, который повторялся снова и снова каждые пятнадцать секунд. Не столько звонок, сколько сигнал уведомления, но на этом месте он неожиданно проснулся и понял, что на его мобильнике звякнуло новое сообщение.

Сообщение оставила Мадлен, спутница жизни его отца. Она звонила в девять утра, а сейчас уже одиннадцать с чем-то. Поль с трудом разбирал ее слова пополам со всхлипами и жутким грохотом транспорта на заднем плане. Он все же понял, что отец впал в кому и его перевезли в больницу Сен-Люк в Лионе. Он сразу ей перезвонил. Мадлен ответила в ту же секунду. Она уже немного успокоилась и смогла объяснить ему, что у отца случился инфаркт мозга, он встал, а она решила поваляться в постели еще чуть-чуть, и тут из кухни до нее донесся глухой удар. Затем она пожаловалась, что скорая ехала ужасно долго, чуть ли не полчаса. Ничего удивительного, ведь отец живет на природе, в труднодоступной деревушке в Божоле, километрах в пятидесяти к северу от Лиона. Да, ничего удивительного, но последствия могли быть очень серьезными, в течение нескольких минут кислород не поступал в мозг, и какие-то его отделы, вероятно, пострадали. Иногда она умолкала, захлебываясь рыданиями, а Поль, разговаривая с ней, смотрел в интернете железнодорожное расписание – ближайший поезд отправлялся в Лион-Перраш в 12.59, он вполне успевает, у него даже будет время зайти в министерство, перекинуться парой слов с Брюно, это ему по пути, заодно он забронировал номер в лионском “Софителе”, судя по всему, он находится недалеко от больницы Сен-Люк, затем Поль разъединился и собрал вещи.

Он подождал пару секунд у входа в офис Брюно.

– У меня встреча с гендиректором “Рено”… – объявил тот, высунувшись по пояс в приоткрытую дверь. – Что-то случилось?

– Отец в коме. Я еду в Лион.

– Я почти закончил.

Ожидая его, Поль просматривал медицинские информационные сайты. Инфаркт мозга – это вариант инсульта, более того, самая распространенная его форма, на которую приходится 80 % всех случаев. Продолжительность кислородного голодания мозга является ключевым фактором в определении жизненного прогноза.

– Они тебе скажут, что сами мало что знают и не вправе делать никаких прогнозов… – сказал Брюно через две минуты. – К сожалению, так оно и есть. Он может очнуться через несколько дней, равно как и оставаться в таком состоянии гораздо дольше. В прошлом году моего отца разбил инсульт, так он полгода пролежал в коме.

– А потом?

– А потом он умер.

На вокзале было на удивление безлюдно, Поль успел купить панини и врапы и теперь медленно жевал их, мчась на скорости 300 км/ч по Бургундии, под серым непроницаемым небом. Отцу семьдесят семь, возраст почтенный, но не слишком, многие теперь живут гораздо дольше, так что это аргумент скорее в его пользу; правда, практически единственный. Заядлый курильщик, любитель мясных деликатесов и крепких вин, его отец, насколько ему было известно, не особенно уважал физические упражнения – полный набор для развития серьезного атеросклероза.

Поль взял такси, хотя больничный центр Сен-Люк находится всего в пяти минутах езды от вокзала Лион-Перраш. Пробка вдоль Роны на набережной Клода Бернара выглядела безнадежной, лучше бы он пошел пешком. Фасад клиники, выложенный прямоугольниками из цветного стекла, наверняка был задуман для улучшения настроения родственников больного, он как бы намекал, что это больница понарошку, больница-лего, больница-игрушка. Эффект достигался лишь частично, стекло местами потускнело и испачкалось, а жизнерадостность не внушала доверия; но стоило посетителю зайти в коридор или в палату, прикроватные мониторы и аппараты ИВЛ быстро возвращали его на землю. Вы сюда не развлекаться пришли; вы сюда пришли умирать, в большинстве случаев.

– Да, месье Резон, вашего папу госпитализировали сегодня утром, – сообщила ему администратор. Ее голос был мягким, слегка успокаивающим, одним словом, идеальным. – Конечно, вы можете к нему зайти, но главврач хотела бы сначала с вами побеседовать. Я скажу ей, что вы здесь.

Главврач оказалась решительной элегантной дамой лет пятидесяти, явно из буржуазной среды – чувствовалось, что она привыкла отдавать распоряжения и ужинать в ресторанах, у нее и серьги были буржуазные, и Поль не сомневался, что под безупречно застегнутым больничным халатом прячется неброское жемчужное колье – честно говоря, она чем-то напомнила ему Прюданс, вернее, Прюданс могла бы стать такой, ей это было на роду написано, и как ни истолковывай эту информацию, хорошего в ней мало. И минуты не прошло, как она нашла историю болезни – на ее рабочем столе царил образцовый порядок, и на том спасибо.

– Вашего папу госпитализировали сегодня утром, в восемь часов семнадцать минут. – Она тоже сказала “папа”, какой ужас, неужели в перечень официальных инструкций входит немедленная инфантилизация родственников? Ему сейчас под пятьдесят, и он уже давно не называет отца “папой”, интересно, сама она, что ли, своего отца называет “папой”, верится с трудом. Проблема в том, что “Эдуара” он тоже не мог из себя выдавить, он же не брат ему и не приятель-ровесник, короче, он совсем не понимал, как к отцу обращаться.

– Мы тут же сделали ему МРТ, – продолжала она, – чтобы определить местонахождение поврежденной мозговой артерии, затем провели тромболизис и тромбэктомию для удаления блокирующего сгустка крови. Операция прошла успешно; к сожалению, ситуацию осложнило повторное кровоизлияние.

– Как вы думаете, есть ли надежда, что он поправится?

– Вполне нормальный вопрос с вашей стороны. – Она удовлетворенно кивнула; ей явно импонировали нормальные пациенты, нормальные родственники и здравые вопросы. – К сожалению, я должна признаться, что мы понятия не имеем; МРТ позволяет определить только, какие области затронуты – в данном случае это лобно-теменная доля, – но не тяжесть повреждений. Предпринимать какие-либо дополнительные медицинские действия не имеет смысла; мы будем просто наблюдать за его состоянием, контролируя кровяное давление и уровень сахара в крови. К вашему папе может вернуться сознание в полном объеме или хотя бы частично; но и смерть мозга в обозримом будущем исключить нельзя, на данном этапе все бывает. Давайте не будем обольщаться… – заключила она без всякой на то необходимости.

– А тут разве кто-нибудь обольщается? – вырвалось у него. Она начинала действовать ему на нервы.

– Ну, надо сказать, что спутница вашего отца… Ее эмоциональные всплески, конечно, вполне объяснимы. Впрочем, после приезда вашей сестры она немного успокоилась.

Значит, Сесиль уже тут; как это она успела добраться сюда из Арраса? В отличие от него, она вставала очень рано, и Мадлен, видимо, прежде всего позвонила ей, с Сесиль она сразу поладила, а вот его всегда немного побаивалась – вероятно, потому что он был старшим сыном, а может, она всех немного побаивалась.

– И последнее… – Она встала, чтобы проводить его до двери. – Вашего папу пришлось подключить к аппарату искусственной вентиляции легких, иначе он не смог бы дышать, и я понимаю, что зрелище трахеотомии родственникам трудно вынести. Но ему не больно, уверяю вас, он вообще не страдает.

Действительно, “папа” с трубкой в горле, соединенной с массивным агрегатом на колесах, который заполнял все пространство вокруг монотонным жужжанием, с капельницей в вене у локтя и электродами, прилепленными к черепу и груди, выглядел чудовищно старым и немощным – при взгляде на него казалось, что он недолго протянет. В углу палаты сидели рядом две женщины, создавалось впечатление, что они за последние несколько часов даже не шелохнулись. Мадлен первой заметила Поля и бросила на него взгляд, в котором читались ужас и облегчение одновременно, но встать со стула не осмелилась. А Сесиль подошла и обняла его. Когда же они виделись в последний раз, подумал он. Лет семь назад, может восемь. А ведь Аррас совсем недалеко, менее чем в часе езды на скоростном поезде. Она немного постарела, у нее появилось несколько седых волосков, впрочем, они едва просматривались в ее по-прежнему пышной светло-русой копне. Лицо чуть расплылось, но изысканной тонкости черт она не утратила. Его младшая сестра считалась одной из самых красивых девочек в лицее, он хорошо это помнил, ее ухажерам он тогда счет потерял. Но все же он не сомневался, что она оставалась девственницей до замужества, ей не удалось бы скрыть даже мимолетный роман. Уже тогда она была очень набожной, по воскресеньям ходила к мессе и принимала активное участие в мероприятиях своего прихода. Однажды он застал ее за молитвой, она стояла, преклонив колени, у себя в комнате – он ошибся дверью, когда ночью встал пописать. Он смутился, это он хорошо помнил, как смутился бы, застукав ее с мужиком. Она тоже выглядела слегка смущенной, ей тогда, наверное, было лет шестнадцать, но позже, когда он волновался перед экзаменами – а ему не раз, и небезосновательно, случалось волноваться перед экзаменами, – она обещала “попросить за него Пресвятую Деву”, причем таким естественным тоном, будто собиралась зайти в химчистку за кофточкой. Он правда не знал, откуда у нее взялась такая склонность к мистицизму, в их семье это было уникальное явление. И мужа она выбрала по своему образу и подобию, с виду все же более здравомыслящего – вообще, как правило, провинциальный нотариус – это ходячее здравомыслие, что, собственно, при знакомстве с ним и сбивало с толку, на самом же деле, пообщавшись с Эрве две-три минуты, собеседник начинал улавливать в нем какую-то пронзительность и преисполнялся уверенностью, что он, ни секунды не колеблясь, отдал бы жизнь за Христа или во имя прочих аналогичных идеалов. Поль любил их и считал красивой парой – они с Прюданс им уж точно в подметки не годились, а их брат со стервозой невесткой и подавно.

– Ты в порядке? Держишься? – спросил он наконец, выпустив ее из объятий.

– Да. С трудом. Но я знаю, что папа выкарабкается. Я попросила Господа.

6

Через пару минут в палату вошла медсестра, проверила капельницу, положение дыхательной трубки, записала несколько цифр, высветившихся на контрольных мониторах.

– Мы сейчас его помоем… – сказала она. – Можете остаться, если хотите, но это не обязательно.

– Мне надо покурить, – сообщил ей Поль.

Как правило, ему удавалось сдерживаться в течение определенного промежутка времени, соответствующего нормам о запрете курения в общественных местах; но тут был случай форс-мажора. Он вышел на набережную и тут же продрог до костей. Человек тридцать вышагивали туда-сюда перед воротами больницы с сигаретой в зубах; никто из них не произносил ни слова и, казалось, даже не замечал окружающих, замкнувшись в своем личном маленьком аду. Впрочем, если и есть место, генерирующее тревожные ситуации, место, где потребность в сигарете быстро становится нестерпимой, так это больница. Положим, у вас есть муж, отец или сын, и еще сегодня утром он жил с вами, но пройдет несколько часов, а то и минут, и у вас его заберут; что, как не сигарета, может быть на высоте положения в данной ситуации? Иисус Христос, ответила бы, наверное, Сесиль. Да, наверное, Иисус Христос. Последний раз Поль видел отца в начале лета, еще и полугода не прошло. Он прекрасно выглядел, увлеченно готовился к предстоящей поездке с Мадлен в Португалию – они собирались уехать на следующей неделе, и он как раз бронировал номера в отелях – в поузадас или других подобных заведениях, ему хотелось снова побывать там повсюду, он всегда любил эту страну. Отец интересовался и политическими новостями и долго, со знанием дела, рассуждал о возобновлении деятельности black blocs[11]. Короче, их встреча прошла очень хорошо и обнадежила его; отец вполне соответствовал образу активного пожилого непоседы, которому старость в радость, что же касается его супружеской жизни, то Полю оставалось лишь ему позавидовать – вот типичный пенсионер, думал он, образцовый герой рекламного ролика о ритуальном страховании.

Рабочий день в офисах только что закончился, на набережной Клода Бернара пробка стала еще плотнее, движение фактически застопорилось. На светофоре, прямо напротив больницы, снова зажегся красный свет; раздался первый гудок, похожий на одинокий крик марала, и следом засигналили все, выбросив в загазованный воздух гигантскую звуковую волну. У всех этих людей наверняка полно своих разнообразных забот, личных и профессиональных; они далеки от мысли, что смерть поджидает их прямо тут, на набережной. В больнице родные собирались уходить – у них тоже, конечно, есть личная и профессиональная жизнь. Задержись они еще на пару минут, они увидели бы смерть. Она стояла внизу, недалеко от входа, но уже готова была подняться; этакая сучка, правда сучка буржуазная, стильная и сексуальная. При этом она гребет все кончины подряд, умирающие из бедных слоев общества могут рассчитывать на нее наравне с богачами; как и все бляди, она не привередничает, выбирая клиентов. Больницы не должны находиться в городе, подумал Поль, тут слишком суматошная атмосфера, перенасыщенная планами и желаниями, город не лучшее место для умирания. Он закурил третью сигарету; ему не очень хотелось возвращаться в палату к отцу, лежащему с трубкой в горле, однако он себя заставил. Сесиль была с ним одна, она преклонила колени в изголовье кровати и знай себе молилась – совершенно “беззастенчиво”, невольно подумал он.