Уничтожить

Веганский заскок, постигший Прюданс еще в 2015 году, в тот самый момент, когда слово “веган” только появилось в словаре “Малый Робер”, положил начало тотальной продовольственной войне между ними, одиннадцать лет спустя они все еще зализывали нанесенные ею раны, так что теперь их любовь вряд ли имела шансы уцелеть.

Первый удар, нанесенный Прюданс, был внезапным, мощным, решительным. По возвращении из Марракеша, куда он ездил с тогдашним министром на конгресс Африканского союза, Поль с удивлением обнаружил, что в холодильник, наряду с привычными овощами и фруктами, вторглось множество на редкость причудливых продуктов питания, тут соседствовали морские водоросли, ростки сои и бесконечные готовые блюда марки “Биозона” с тофу, булгуром, киноа, полбой и японской лапшой.

Все это он не воспринимал как что-то пусть даже отдаленно съедобное и не без некоторой язвительности поделился с ней своими соображениями (“жрешь всякое дерьмо” – вот что конкретно он сказал). Засим последовал краткий, но весьма драматический обмен репликами, в результате которого Полю и была выделена полка под его “жлобскую жрачку”, как выразилась Прюданс – оную жрачку ему теперь вменялось покупать самому, на свои кровные (они сохранили раздельные банковские счета, что является немаловажной деталью).

В течение первых недель Поль пару раз все же рыпнулся, но получил решительный отпор. Любой жалкий ломтик сен-нектера или запеченного паштета, сунутый им в гущу Прюдансовых тофу и киноа, через нескольких часов отправлялся ею на его полку, а то и прямиком в мусорное ведро.

Лет десять спустя все вроде утихло, внешне во всяком случае. Что касается еды, то Поль довольствовался своей полочкой, которую он, постепенно отказавшись от походов за всякими гастрономическими изысками, загружал на скорую руку, составляя сбалансированный в диетологическом смысле набор быстроразогреваемых готовых блюд из надежных сетевых магазинов.

Надо же что-то есть, мудро твердил он себе при виде тажина из птицы от “Монопри Гурмэ”, приобщаясь таким образом к некой форме мрачного эпикурейства. Птица была родом из “стран Евросоюза” – и на том спасибо, рассуждал он, бразильских цыплят не предлагать. Теперь все чаще и чаще его донимали во сне крошечные темнокожие и многорукие существа, суетливо сновавшие взад-вперед.

С самого начала семейного кризиса они спали в разных комнатах. С непривычки ночевать в одиночестве тяжело, холодно и страшно; но они давно миновали эту болезненную стадию и пришли к своего рода стандартному отчаянию.

Закат их отношений начался вскоре после того, как они купили сообща, взяв каждый со своей стороны кредит на двадцать лет, квартиру на улице Лерё, возле парка Берси – потрясающий дуплекс с двумя спальнями и великолепным “общесемейным пространством”, панорамные окна которого выходили прямо на парк. Это совпадение нельзя назвать случайным, улучшению условий жизни часто сопутствует изношенность смысла жизни, особенно совместной. “Прикольный” райончик, заявила как-то Инди, его дура невестка, нанеся им визит весной 2017 года вместе с его бедным братом. Этот визит, к счастью, стал первым и последним, искушение задушить Инди было слишком велико, и он сильно сомневался, что совладает с собой в следующий раз.

Райончик-то прикольный, конечно, что есть, то есть. Их спальня, в те времена когда у них была еще общая спальня, выходила на Музей ярмарочного искусства на авеню Терруар-де-Франс. Метрах в пятидесяти от него, над улицей Кур-Сент-Эмильон, пересекающей от начала до конца четырехугольную пешеходную площадь, именуемую Деревней Берси, с многочисленными ресторанами региональной кухни и альтернативными бистро, зимой и летом реяло облако разноцветных воздушных шаров. Там можно сколько угодно впадать в детство, было бы желание. Да и в самом парке ощущалось похожее стремление к развлекательной мешанине, почетное место в нем было отведено выращиванию овощей, а в специальном павильоне, под эгидой парижской мэрии для населения открыли запись в кружки по садоводству (“Сады в Париже, мечта все ближе!” – гласил слоган, украшавший его фасад).

В общем, они поселились – и железобетонности этого аргумента никто не отменял – в пятнадцати минутах ходьбы от министерства. Сейчас ноль часов сорок две минуты – то есть этих мыслей, хоть они и касались всей его осмысленной взрослой жизни, ему хватило всего на четверть часа. Если выйти сию минуту, к часу он будет дома. Во всяком случае – по месту жительства.

4

Выйдя из кабинета, Поль сразу повернул направо, к северным лифтам, и в конце длинного, тускло освещенного коридора, ведущего к апартаментам министра, он заметил медленно бредущую ему навстречу фигуру в серой пижаме, сильно смахивающей на лагерную робу. Сделав еще несколько шагов, Поль узнал его: это был министр собственной персоной. Два месяца назад Брюно Жюж изъявил желание воспользоваться своей служебной квартирой, которая пустовала практически все время с момента возведения здания министерства. Иными словами, министр, пусть он и не заявил об этом откровенно, решил уйти из семьи, положив тем самым конец браку длиной в двадцать пять лет. Поль понятия не имел, каковы были конкретные причины разлада Брюно с женой, впрочем, он догадывался – в силу уже хотя бы эмпатии, возникающей между западными мужчинами приблизительно одного возраста и круга, – что они мало отличаются от его собственных. В кулуарах министерства шушукались (как же так, почему о подобного рода вещах шушукаются в кулуарах? это навсегда осталось для Поля загадкой, но шушукались несомненно) о том, что подоплека этой истории куда мерзее и все дело в бесконечных супружеских изменах – причем жена изменяла мужу. Нашлись даже свидетели, вроде как приметившие двусмысленные выкрутасы Эванжелины, жены министра, на министерских приемах много лет назад. Жена Поля, к счастью, держалась в стороне от подобных скандалов. У Прюданс, насколько он мог судить, не было никакой сексуальной жизни, для личного расцвета ей, видимо, сполна хватало радостей более аскетичного характера, вроде йоги и трансцендентальной медитации, – вернее, их, может, и не хватало, да и ничего бы не хватило на самом деле, а уж секса и подавно; Прюданс не была женщиной для секса, Поль, по крайней мере, пытался себя в этом убедить, правда, без особого успеха, потому что в глубине души он прекрасно знал, что Прюданс создана для секса в той же, а то и в большей степени, чем подавляющее большинство женщин, и ее сокровенное “я” всегда будет нуждаться в сексе, в ее случае – в гетеросексуальном сексе, и уж если быть совсем точным – во введении члена. Но ужимки социального позиционирования внутри группы, как бы они ни были нелепы и даже недостойны, играют определенную роль, и Прюданс как в сексе, так и в веганстве оказалась первой ласточкой; асексуалов становилось все больше, это подтверждали результаты всех опросов, с каждым месяцем процент асексуалов среди населения возрастал, причем не равномерно, а в ускоренном темпе; журналисты, с их извечной склонностью к приблизительным оценкам и неправильному употреблению научных терминов, решительно объявили этот рост экспоненциальным, попав пальцем в небо, поскольку его темпы никак не соответствовали экстремальным характеристикам настоящей экспоненты – хотя в скорости ему и нельзя было отказать.

В отличие от Прюданс и большинства своих современниц, Эванжелина когда-то отлично вжилась в роль похотливой сучки, а может, и до сих пор из нее не вышла, что, естественно, никак не могло устроить такого человека, как Брюно, любившего, прежде всего, теплый и уютный семейный очаг, где он мог бы на время отвлечься от борьбы за власть, неизбежной составляющей политической игры. Их с Прюданс супружеские неурядицы на самом деле были совершенно иного рода.

– А, Поль, ты тут? – Брюно явно еще не до конца проснулся; говорил он немного озадаченно, неуверенным тоном, впрочем вполне довольным. – Совсем заработался?

– Нет, не совсем. Вообще-то совсем нет. Я заснул у себя на диване.

– Ох уж эти диваны… – Брюно смаковал это слово, будто речь шла о чудесном изобретении, существование которого он только что для себя открыл. – Я плохо спал, – продолжал он уже совершенно другим тоном, – поэтому снова задумался о нашем деле. Зайдешь ко мне выпить? Мы не можем позволить китайцам сохранить монополию на редкоземельные элементы, – заметил он почти без паузы, убедившись, что Поль идет за ним. – Сейчас я завершаю сделку с “Линас”, это австралийская компания, – ты даже не представляешь, как с австралийцами трудно договариваться; с иттрием, гадолинием и лантаном все в порядке, но проблем хватает, особенно с самарием и празеодимом; я сейчас на связи с Бурунди и с Россией.

– Ну с Бурунди будет все путем, – беззаботно отозвался Поль.

Бурунди – африканская страна; этим, в общем, ограничивались его познания о Бурунди; тем не менее он склонялся к мысли, что Бурунди находится недалеко от Конго, из-за синтагмы “Конго-Бурунди”, всплывшей в закоулках его памяти, хотя и не мог приписать ей какое-либо устойчивое семантическое содержание.

– В последнее время в правительстве Бурунди собралась вполне исключительная команда, – гнул свое Брюно, на этот раз не ожидая ответа.

– Я бы чего-нибудь съел, – сказал Поль, – на самом деле я забыл сегодня поужинать, в смысле вчера вечером.

– Правда?.. Кажется, у меня остался сэндвич, ну нечто вроде сэндвича, я собирался съесть его днем. Он, наверное, не особо вкусный, но все лучше, чем ничего.

Они вошли в служебную квартиру, и Брюно обернулся к нему:

– Совсем забыл, я шел в кабинет за одной папкой. Подождешь минутку?

Министерский кабинет, где он принимал политиков, профсоюзных деятелей и боссов крупных компаний, находился в другом крыле, дорога туда и обратно занимала минут двадцать.

А тут, в маленькой комнатке, Брюно обустроил себе запасной офис: на обычной меламиновой столешнице под ясень, со стойкой для принтера, рядом с ноутбуком лежала стопка папок. Шторы он задернул, закрыв вид на Сену.

Новенькая кухня блистала чистотой, сюда, похоже, не ступала нога человека: в раковине не громоздились горы грязной посуды, огромный американский холодильник оказался пуст. В большой спальне, выходящей на Сену, тоже явно никто не жил, кровать была застелена. Брюно, судя по всему, спал в предполагаемой детской, если, конечно, вообразить себе не слишком привередливого ребенка. В комнатушке без окон, со стенами и ковровым покрытием серого цвета стояли односпальная кровать и тумбочка, другой мебели в ней не было.

Поль вернулся в обеденный салон, нависавший прямо над Сеной. За панорамными окнами с трех сторон открывалось захватывающее дух зрелище: аркады воздушного метро были ярко освещены, на Аустерлицкой набережной еще не рассосался сплошной поток машин; между опорами моста Берси плескалась Сена, переливаясь в блеске городских огней золотисто-желтыми цветами. Роскошный свет, заливавший комнату, ассоциировался скорее с какой-то пышной светской жизнью, с ночным Парижем, например, с элегантностью, а то и с пластическими искусствами. У него лично это не вызывало никаких ассоциаций, ни с чем знакомым уж точно, да и для Брюно тоже, надо полагать, все это пустой звук. Посреди стола на восемь персон, покрытого белой скатертью, лежал в нераспечатанной упаковке Daunat сэндвич с куриной грудкой и эмменталем на тостовом хлебе и стояла бутылка безалкогольного пива “Туртель”. Вот, значит, чем питается Брюно; такое бескорыстное служение отечеству внушает невольное уважение, подумал Поль. Наверняка рядом с Лионским вокзалом найдется открытая брассери, обычно возле больших вокзалов попадаются брассери, открытые до поздней ночи, где одиноким путникам предлагают традиционные блюда, что, впрочем, как правило, не может убедить их в том, что им все еще есть место в обычном мире людей, мире, славящемся домашней кухней и традиционными блюдами. Именно на эти героические брассери, официанты которых, насмотревшись на безграничные людские невзгоды, обычно умирают молодыми, и возлагал Поль в тот вечер свои последние гастрономические надежды.

Когда Брюно наконец вернулся с толстой папкой в руках, Поль стоял в маленькой смежной гостиной, погрузившись в изучение статуэтки животного, водруженной на подоконник. Зверь с искусно проработанной мускулатурой повернул голову назад. Он выглядел обеспокоенным, вероятно, услышал за спиной какой-то шум, почуял хищника. Пожалуй, это была коза, или, может, косуля, или лань, Поль плохо разбирался в животных.

– Что это? – спросил он.

– По-моему, лань.

– Да, ты прав, похоже на лань. Откуда она взялась?

– Не знаю, всегда тут стояла.

По-видимому, Брюно впервые заметил ее присутствие. Он снова принялся сетовать по поводу китайских и некитайских редкоземельных металлов, а Поль размышлял, стоит ли рассказать ему о ГУВБ. Он знал, что видео так глубоко задело Брюно, что он уже подумывал, не уйти ли из политики. В реальной политической жизни, ну, скажем так, в активной зоне реактора, Брюно был скорее аутсайдером. Его назначение в Берси почти пять лет назад не вызвало, мягко говоря, энтузиазма в министерстве – более того, ему чуть ли не бронку[7] тогда устроили, если этот термин уместно использовать по отношению к инспекторам финансов в темно-серых костюмах. Он не был инспектором финансов и даже не заканчивал ЭНА; выпускник Политеха, он всю жизнь проработал в промышленном секторе. Там он добился впечатляющих успехов, сначала во главе Dassault Aviation, потом Orano и, наконец, Arianespace, где ему удалось за несколько лет искоренить всяческие поползновения американских и китайских конкурентов, выведя Францию на надежное первое место по запускам коммерческих спутников. Оружейное производство, атомный сектор, космическая индустрия – все это были высокотехнологичные отрасли, и каждая из них естественным образом обеспечивала выпускнику Политеха профессиональный рост и карьеру, идеально сопрягавшуюся с предвыборными обещаниями только что переизбранного президента. Последний действительно отказался от фантазмов start-up nation[8], благодаря которым его избрали на первый срок, он, объективно говоря, добился лишь создания горстки нестабильных и низкооплачиваемых рабочих мест, на грани рабского труда, в неподконтрольных государству транснациональных корпорациях. Заново открывая для себя все прелести командной экономики во французском стиле, он решительно заявил, раскинув руки, что твой Христос (это он хорошо умел, и сейчас еще лучше, чем раньше, его руки распахивались под совершенно немыслимым углом, видно, насобачился с тренером по йоге, иначе никак), на многолюдном парижском митинге, увенчавшем его кампанию: “Я пришел сегодня дать вам надежду, и пусть умолкнут вестники несчастья: сегодня Франция вступает в новое Славное тридцатилетие!”

Брюно Жюж, как никто другой, способен был принять этот вызов. Не прошло и пяти лет, как он чуть ли не перевыполнил свои обязательства. Самым впечатляющим его успехом, о котором больше всего говорили в прессе, успехом, оставившим к тому же глубокий след в общественном сознании, стало эффектное оздоровление промышленной группы PSA[9]. После того как государство значительно увеличило свою долю в ее капитале и уже практически контролировало ее, группа направила свои усилия на завоевание лидирующих позиций в премиум-сегменте, сделав ставку на один из своих брендов – Citroën. В автопроме осталось только два рынка, по крайней мере, так считал Брюно, – эконом и премиум, равно как остались только – о чем, правда, Брюно говорить остерегался, да это и не входило непосредственно в его компетенцию – всего два социальных класса, богатые и бедные, средний класс просто испарился, и средний автомобиль вскоре канет в небытие вслед за ним. Франция продемонстрировала свои компетентности и амбиции на рынке недорогих автомобилей – поглощение Dacia компанией Renault послужило основой для впечатляющей success story, наверняка самой впечатляющей в новейшей истории автомобилестроения. Опираясь на свою репутацию неизменного лидера в индустрии роскоши и элегантности, Франция вполне могла бы принять вызов на рынке автомобилей премиум-класса и составить серьезную конкуренцию немецкому автопрому, думал Брюно. А вот люксовые авто нам недоступны, путь к ним перекрывают британские производители, кстати, не очень понятно, по какой причине, вероятно, это закончится только с исчезновением британской монархии; но премиум-класс, в котором доминировали немецкие производители, был в пределах досягаемости.

С этой задачей, наиболее важной в его министерской карьере, из-за которой он долгие месяцы торчал по ночам в своем офисе в Берси, в то время как его жена распутничала на стороне, он в конечном счете справился. В прошлом году Citroën был на равных с Mercedes почти на всех мировых рынках. И даже на очень стратегически важном индийском рынке вышел в первый ряд, опередив трех немецких конкурентов – саму Audi, королеву Audi, оттеснили на второе место, и экономический журналист Франсуа Ленгле, хоть и не склонен был к излияниям чувств, прослезился, объявляя эту новость в крайне популярной передаче Давида Пюжадаса на канале LCI.

В свою очередь проявив – благодаря изобретательности дизайнеров, которых Брюно подбирал лично, выходя по такому случаю за рамки своей чисто технической роли и решительно навязывая собственное художественное видение – ту же дерзость, что и создатели легендарных моделей Traction и DS, компания Citroën – да нет, бери выше, Франция в целом – сумела снова стать символом роскоши, объектом зависти и восхищения во всем мире, и перелом произошел вопреки ожиданиям вовсе не благодаря сектору моды, а благодаря автопрому, самому знаковому и выдающемуся детищу союза технологической мысли и красоты.

Этот успех, хоть и самый нашумевший, был далеко не единственным, и Франция вновь заняла место пятой экономики мира, наступая на пятки Германии, занимающей четвертое место: ее дефицит теперь составлял менее 1 % ВВП, она постепенно сокращала свой долг, и все это проходило, как ни удивительно, без протестов и забастовок, в атмосфере всеобщего одобрения; деятельность Брюно на посту министра увенчалась грандиозным успехом.

До президентских выборов оставалось уже меньше полугода, но президент, которого переизбрали бы без проблем, ни при каких обстоятельствах не мог выставить свою кандидатуру – после опрометчивой конституционной реформы 2008 года нельзя занимать пост президента более двух сроков подряд.

Что касается выборов, то многое было заранее известно: кандидат от “Национального объединения”[10] выйдет во второй тур – его имя еще не названо, но у них имеется пять-шесть приемлемых претендентов – и потерпит поражение. Оставался простой, но крайне важный вопрос: кто станет кандидатом от партии власти?

Во многих отношениях Брюно подходил больше всего. Президент безоговорочно доверял ему, что немаловажно, поскольку он твердо вознамерился через пять лет вернуться на два новых срока. Как бы там ни было, он, похоже, убедил себя, что Брюно сдержит слово и согласится отойти в тень по истечении первого пятилетнего мандата, не поддавшись упоению властью. Брюно – практик, выдающийся, но практик, а отнюдь не государственный муж, и президенту удавалось, как правило, себя в этом убедить. Но все же в его затее было нечто от сделки с дьяволом, так что все еще вилами по воде писано.

Другой, куда более насущной проблемой стали опросы общественного мнения. Для 88 % французов Брюно был человеком “компетентным”; 89 % сочли его “трудолюбивым” и 82 % – “неподкупным”, такого выдающегося результата не добивался пока ни один политик за всю историю существования опросов общественного мнения, даже Антуану Пине и Пьеру Мендесу-Франсу было до него далеко. Правда, всего лишь 18 % назвали его “сердечным”, 16 % – “чутким”, и какие-то жалкие 11 % признали, что он “близок к народу”, а вот это уже вполне себе катастрофические показатели, его обогнали все до одного представители политического класса, вне зависимости от партийной принадлежности. Одним словом, его уважают, но не любят. Он понимал это и ужасно переживал, поэтому кровавое видео так сильно его задело, и не просто не любят, некоторые, получается, ненавидят его до такой степени, что инсценировали его казнь. Ну а выбор обезглавливания, с соответствующими революционными коннотациями этого метода, лишь подчеркивает образ бездушного технократа, столь же далекого от народа, что и старорежимные аристократы.

Ужасно несправедливо, потому что Брюно – хороший мужик, Поль знал это; но как убедить избирателей? С журналистами Брюно чувствовал себя неуютно, упорно отказывался отвечать на вопросы личного характера и к тому же избегал публичных выступлений. Как же он выдержит президентскую гонку? Что и говорить, его кандидатура вызывала сомнения.

Друзьями они стали относительно недавно. Работая в Управлении налогового законодательства, Поль несколько раз пересекался с Брюно, правда кратко. Масштабное сокращение налогов, проведенное им в первый же год пятилетнего президентского срока, касалось только инвестиций, непосредственно направленных на финансирование французской промышленности – этим непреложным условием он не готов был поступиться. К такому откровенному дирижизму в конторе не привыкли, и Полю пришлось практически в одиночку сражаться буквально со всеми чиновниками своего департамента и твердой рукой составлять директивы и отчеты, исходя из пожеланий министра. Они все-таки одержали верх в этой внутренней войне, которая длилась год с лишним и не прошла бесследно.

Совместная борьба привлекла к нему внимание Брюно, они начали общаться, но более личный характер их отношения приобрели позже, по случаю очередного конгресса Африканского союза, проходившего на этот раз в Аддис-Абебе, а точнее, это произошло в баре отеля “Хилтон” вечером, после окончания первого рабочего дня. Поначалу разговор был неловким и натужным, но когда официантка вернулась, они вдруг расслабились.

– У меня сейчас с женой не клеится… – сказал Брюно, как раз когда она поставила перед ним бокал шампанского.

Поль от неожиданности чуть не опрокинул свой коктейль – какое-то дерьмовое и приторное тропическое пойло, так что он бы не сильно огорчился. В этот самый момент, с потрясающей синхронностью движений, за соседний столик сели две чернокожие проститутки. Брюно никогда прежде не заговаривал, даже вскользь, о своей личной жизни; Поль и понятия не имел, что он женат. Но в конце концов, почему бы и нет, ведь люди, мужчины и женщины, все еще иногда сочетаются браком, это, прямо скажем, обычное явление. А выпускнику Политеха, даже лучшему в своем выпуске, даже бывшему члену Корпуса горных инженеров, ничто человеческое не чуждо; он открылся ему с неожиданной стороны, и с этим теперь придется считаться.

Брюно, впрочем, ничего больше поначалу и не сказал; чуть позже он пробормотал вымученным голосом: “Мы уже полгода не занимались любовью…” Он сказал “занимались любовью”, сразу же отметил Поль, и выбор этого выражения с сентиментальным привкусом вместо глагола “трахаться” (который, вероятно, употребил бы он) или понятия “сексуальной жизни” (многие предпочли бы его, желая смягчить нейтральным термином эмоциональный заряд такого признания) уже очень много о нем говорил. Брюно, даром что выпускник Политеха, занимался любовью, по крайней мере в прошлом; даром что выпускник Политеха (и в эту секунду его образ, включая склонность к жесткому бюджетному регулированию, предстал перед ним в новом свете), Брюно оказался романтиком. Зародился романтизм в Германии, об этом часто забывают, а вернее, зародился он на севере Германии, в среде пиетистов, сыгравших, кроме всего прочего, немаловажную роль на раннем этапе развития промышленного капитализма. Над этой болезненной исторической загадкой Поль иногда размышлял в пору юности, когда дела духовные еще могли его интересовать.

Он едва сдержался, чтобы не ответить резко и цинично: “Полгода? Я-то уже десять лет как, приятель!” И он бы не погрешил против истины, если уж на то пошло, он лет десять не “трахался” и уж точно не “занимался любовью” ни с Прюданс, ни с кем-либо еще. Но подобное замечание вряд ли прозвучало бы уместно на данном этапе их отношений, он вовремя спохватился. Брюно, вероятно, полагал, что у него есть шансы на улучшение или прямо-таки возобновление супружеской жизни; и действительно, если верить многочисленным свидетельствам очевидцев, по прошествии полугода шансы еще остаются.

В Аддис-Абебе вечерело, бар медленно заполнял рокот конголезской румбы. Девушки за соседним столиком, пусть и проститутки, но проститутки премиум-класса, о чем говорило решительно все – наряды от модных дизайнеров, скромный макияж и особая элегантность стиля. Кстати, вполне возможно, это образованные девушки, а то и вообще инженеры или докторантки. Вдобавок весьма красивые девушки, их короткие обтягивающие юбки и приталенные топы сулили море удовольствий. Наверняка эфиопки, судя по величавой осанке, присущей женщинам этой страны. На этом этапе все могло получиться очень просто: им всего-то и требовалось, что пригласить их за свой столик. Они для того сюда и пришли, и не они одни, практически все только для того и съехались на этот чертов конгресс, ну не тут же, право, принимать решения, направленные на развитие Африки, уже к концу первого дня заседаний это стало очевидно. Не исключено, что Брюно и удастся впарить им исподтишка парочку атомных электростанций, это, кстати, его конек – впаривать атомные электростанции на международных конгрессах, да и то они не станут немедленно подписывать контракты, пока что обменяются контактами, а подпишут позже, по-тихому, скорее всего в Париже.