Дорога в Гарвард и обратно

– Заткнись, – властно сказал он. – Кому ты нужен? Сиди в своем Гарварде, что называется, кнопочки на компьютере ковыряй. Другие ребята за тебя, засранца, жизнью рисковать будут. Разорался он! Не понравилось, что я из конторы? Веришь в сказки про братание народов, которые сливаются в едином экстазе? А про борьбу интересов, про геополитику что-нибудь слышал? Или таких, как ты, мутит от этих слов? Вырастили на свою голову поколение мягкотелых дебилов. – Он махнул рукой и отвернулся, дескать, глаза бы мои на тебя не смотрели.

С какими-то моментами в этой речи Гоша был согласен. Они молча прошли метров сто.

– Так какое у вас ко мне дело? – примирительно спросил Гоша.

Сергей Игнатьевич покосился на него, словно прикидывая, стоит ли говорить с представителем отмороженного поколения. Но Гоша был явно не худшим его представителем.

– Ладно, что называется, проехали.

И снова он непостижимым образом превратился в хоббита.

– Тут такое дело, – начал он. – По нашим данным, в Гарвард в этом году поступила некая особа женского пола. Не исключено, что когда-нибудь она будет играть не последнюю роль в политике. Хотя не исключено и то, что выйдет замуж, родит детей и пошлет эту политику куда подальше. Что называется, пятьдесят на пятьдесят. Но мы бы хотели подстелить соломку.

– Соломка – это я? – обиделся Гоша.

Сергей Игнатьевич засмеялся.

– Георгий, ты не настолько сексуально выглядишь… Хотя волосы у тебя, конечно, знатные. – Он погладил свою проплешину и вздохнул. – Мы предлагаем тебе, говоря казенным языком, сформировать у этой особы позитивный имидж России. Проще говоря, попробуй подружиться с ней.

Гоша даже присвистнул от разочарования. Дружить по заказу – как-то мелко для серьезной конторы.

Сергей Игнатьевич все понял и похлопал Гошу по плечу.

– А ты думал, что речь пойдет как минимум об отравлении? Начитались всякой ерунды, что называется. Нам сейчас позарез нужно иметь каналы мягкого влияния на политический бомонд. У этой девушки мама – влиятельный человек в ООН. Ей в папочках носят разные доклады. И Россия там выглядит, прямо скажем, не очень. Что мы можем с этим поделать? Скажу честно, ничего. Как писали, так и будут писать. Они с этой дороги не свернут. С другой стороны, есть дочь, родная кровь. И эта дочь звонит ей и рассказывает, что называется, про прекрасного молодого человека, чистого помыслами и с горячим сердцем.

– Вы сейчас про кого сказали? – закашлялся Гоша.

– Правильно догадался, про тебя. Так вот. Есть, говорит ей дочь, прекрасный парень. И он, не поверишь, русский. И про друзей своих он ей рассказывает, и все они как на подбор, совсем не людоеды. И у мамы сразу когнитивный диссонанс. И она уже другими глазами читает эти подлые бумажки. Кроме того, девушка подрастет. Не исключено, что пойдет по маминым стопам, начнет играть в политику.

– Нежданчик вышел, – оценил замысел Гоша. – Я не умею друзей заводить. От слова «совсем». У меня их практически нет. И я не произвожу неизгладимого впечатления на девушек. И самое главное: это полный бред! Вы себя слышите? Треп дочери по телефону как фактор международной политики. Самому не смешно?

– Георгий, ты знаешь, как соломинкой переломили спину верблюду? На него нагрузили много-много всего. Верблюд держался. Добавили еще столько же. Верблюд дрожит от напряжения, но держит вес. Сверху положили соломинку, и спина проломилась. Кто знает, может быть, ты станешь этой соломинкой. Или не станешь. Мы работаем, делаем все, от нас зависящее, и просим тебя внести, что называется, посильный вклад.

Гоша молчал.

– И потом, – продолжал Сергей Игнатьевич, – разве тебе предлагают что-то дурное? Что может быть лучше дружбы с девушкой? Только, что называется, любовь. Но тут уж мы настаивать не можем…

– И на этом спасибо.

– Пожалуйста. Так как? Речь идет только о том, чтобы познакомиться с ней. А там уж как пойдет. Просто постарайся быть с ней человеком. Человек человеку друг, что называется. Не волк, не бревно, а просто друг.

– А если я начну страну критиковать и разные ужасы ей про Россию рассказывать? – Гоша задал каверзный вопрос.

– Не хочу тебя расстраивать, Георгий, – мягко осадил его Сергей Игнатьевич, – но на чужбине ты поймешь, как тебе повезло с местом рождения.

Тут Гоша был с ним согласен. Он и без чужбины это понимал.

– А если она противная, истеричка или выпендрежница? Вы же сами сказали, что у нее мать большая шишка. Золотая молодежь – это же диагноз, – продолжал наезжать Гоша.

– А вот тут ты мимо. В некоторых странах чем выше родители, тем скромнее дети. Тут у них есть чему поучиться.

Гоша помолчал. В принципе, ему не предлагали ничего дурного. Кажется, подвоха нет. Можно и согласиться. Тем более что он честно предупредил: дружить, да еще и с девчонками, не его конек. Вряд ли из этой затеи что-то выйдет.

Тут Гоша кое-что вспомнил, оживился:

– Последний вопрос. Как вы узнали, что я в Гарвард поступил? Я же только на их сайте засветился. Вы их сайт взломали? Реально? Круто!

– Георгий, мы владеем приемами и покруче, – снова почему-то засмеялся Сергей Игнатьевич. – Тебя твоя мама сдала. На, держи.

Он достал из кармана сложенный вдвое конверт, на котором маминым почерком было написано: «Послу США в Москве».

– Передай маме, чтобы больше глупостями не занималась. И помни: человек человеку, что называется, друг.

Они дошли до метро «Китай-город». Пора было расставаться.

– Ну так как? – спросил Сергей Игнатьевич.

– Ладно, попробую. Но предупреждаю: я обещаю только познакомиться. Там как пойдет. Если не получится, то возвращаюсь к привычной схеме.

– Это к какой?

– Человек человеку бревно.

– Договорились. – Сергей Игнатьевич протянул руку, чтобы скрепить договор.

Рукопожатие получилось крепким, без подвоха.

– Я тебе иногда буду позванивать, не удивляйся. Ну вот, теперь, кажется, все.

Сергей Игнатьевич полез в карман и достал фотографию. Полюбовался напоследок и, подмигивая, передал фото Гоше.

Тот расширил глаза. На фотографии широко улыбалась девушка иссиня-черного цвета, как баклажан. Гоша хотел это как-то обсудить, но было поздно. Сергей Игнатьевич с удивительной прытью юркнул в метро.

Но обороте фотографии Гоша прочел: «Зара Салливан, 18 лет».

«Спасибо, мама, удружила», – прошептал Гоша с особым чувством.

Часть 3. Привет, Гарвард!

Глава 22. Девушка на роликах

Вот уже две недели Гоша находился в самом настоящем Гарварде. Первые дни ушли на решение бытовых проблем. За счет стипендии ему выделили комнату, в которой было все, что необходимо студенту, по мнению старшего поколения. Комод, торшер, книжная полка, письменный стол и кровать. От слов «комод» и «торшер» пахло нафталином. Да, в придачу к ним шел вентилятор. Не кондиционер, а самый настоящий вентилятор какого-то утрированно винтажного вида. Гоша думал, что таких больше не выпускают. Наверное, сняли с Карлсона.

На кровати лежал матрас. Гоша пошел узнавать, где взять постельное белье и подушку. И тут выяснилась неприятная подробность. В его стипендию входит плата за обучение, жилье, питание, медицинская страховка и даже небольшие карманные деньги. Но не входит постельное белье. Гоша два раза переспросил, отказываясь в это поверить. Ему терпеливо объяснили, что постельное белье – это очень личное. Каждый должен выбрать свою простыню. Казенная простыня нивелирует личность. Гоша впечатлился этой историей и пошел в магазин, искать свое индивидуальное постельное белье.

Его ждало еще одно открытие: в Америке все очень дорого. Переводя цены на рубли, он непрерывно присвистывал. И тут же давал себе за это по губам. Как известно, свистеть – денег не будет.

Зато с питанием все решилось просто и быстро. Ему дали карточку, по которой пускали в столовую для первокурсников. Те, кто постарше, могли выбирать, где поесть, могли вообще жить на съемных квартирах, а не в общежитиях. Но над первокурсниками Гарвард трясся, как наседка. Они, как цыплята, должны были ходить дружной толпой в одну столовку. Гоша это уяснил и пошел.

Новое потрясение ждало его на этом пути. Гоша, прошедший детский сад и школу с периодическими заездами в летние лагеря, имел примерное представление о местах совместного приема пищи. Он знал, что столовые могут различаться. Но то, что он увидел, не имело ничего общего со столовой как таковой. Огромный костел со сводчатыми стенами, с оконными витражами, с резными деревянными балконами, с огромными люстрами на недосягаемой высоте. Точно такая столовая была в Хогвартсе, что логично, ведь там кормили волшебников. А тут с подносами сновали обычные ребята.

Гоша запрокинул голову вверх и как зачарованный начал рассматривать деревянные кружева потолка. Ничего более величественного он не видел. Под этими сводами должна звучать органная музыка. Однако пространство было заполнено звуками самого земного происхождения: скрипом отодвигаемых стульев, звоном посуды, смехом и гулом голосов. Гоша почему-то вспомнил слово «святотатство». Это примерно как превратить Эрмитаж в хостел.

– Берегись! – услышал он со спины.

Гоша оторвался от созерцания потолка, но поздно. Девушка на роликах уже врезалась в него.

– Встал как истукан, – в сердцах сказала она.

Гоша отметил, что она говорит на русском. Девушка, видимо, тоже осознала этот момент, потому что тут же перешла на английский:

– Извините, эти ролики плохо тормозят. Я очень расстроена, что так вышло. Еще раз примите мои извинения. Надеюсь, я не сильно вас задела.

– Сильно, – ответил Гоша на русском.

– А нечего ворон ловить, – довольно хамовато ответила девушка.

Со сменой языка менялась и манера говорить. На английском она изображала леди. На русском ничего не изображала.

– А нечего на роликах по столовой ездить, – отплатил ей Гоша той же монетой.

– Тебя забыла спросить.

И она покатилась дальше, к пространству шведского стола.

Гоша оценил еду на «зачет». Это, конечно, не высокая кухня, но есть можно. Главное, что можно есть столько, сколько хочешь. Между количеством и качеством еды Гоша всегда выбирал количество.

Столы напоминали длинные лавки человек на двадцать. Никаких уютных столиков для маленьких компаний.

Гоша сел с краю стола. Метрах в трех от него за тем же столом сидели азиаты. Они говорили громко, и их язык имел такие причудливые интонационные переливы, что было ясно: записать это можно только иероглифами.

– Они вечно кучкуются, – услышал Гоша знакомый голос. – Как увидят свой разрез глаз, так прямо влипают друг в друга.

Напротив Гоши составляла еду с подноса девушка на роликах. Вообще-то он думал, что они поцапались. Оказалось, всего лишь познакомились.

Гоша стеснительно стал пододвигать свои тарелки, чтобы освободить ей место. Ему было неловко, что тарелок так много. Не хотелось прослыть обжорой.

– Успокойся, места всем хватит. Тут полк накормить можно. Или даже дивизию. Кстати, что больше?

Гоша удивился вопросу. Он думал, что Гарвард предполагает общий интеллектуальный уровень.

– Вообще-то дивизия гораздо больше.

– Значит, дивизию. – Девушка ничуть не смутилась.

Гоша заметил, что отсутствием аппетита она не страдает. Еда едва помещалась в тарелках.

– Может, уже познакомимся? – сказала она, откусывая приличный кусок пиццы. – Надо с азиатов пример брать. Будем создавать славянское братство. Ты не против? Я Лика из Беларуси.

– Георгий, можно Гоша. Из Москвы.

– Ясно. Значит, мы с тобой убежали от диктаторов, – засмеялась она.

– Я ни от кого не убегал.

– Я тоже. Это была шутка. А ты, я смотрю, парень серьезный? Математик?

– Типа того. Программист.

– Еще хуже.

– Почему?

– А почему лучше?

Гоша не знал ответа на этот трудный вопрос. Впрочем, Лика и не ждала его. Она болтала легко, словно скользя по поверхности.

– А ты? Чем ты будешь тут заниматься? – спросил Гоша.

– Я-то? Какой-нибудь фигней типа социальных наук. Еще не определилась. Но разную математику я не потяну, это точно.

Гоша перестал жевать от удивления.

– Что значит – не определилась? А как ты поступала?

– Я-то? По линии спорта. Я, можно сказать, вплыла в Гарвард.

– Не понял.

– А чего тут непонятного? Пловчиха я, кандидат в национальную сборную. У меня папа тренер, я с детства в бассейне отмокала. Поэтому у меня мозги немного разжиженные. – Она засмеялась.

Вообще Лика смеялась над собой так искренне, что Гоша проникся к ней симпатией. Умение смеяться над другими – проявление злого ума, а над собой – доброй души.

– Даже не знаю, как учиться буду. У них, типа, студенческая команда, а тренировок больше, чем у нас в сборной страны. Изверги просто! Маньяки! Уже ни рук, ни ног нет. Мне поэтому разрешают на роликах передвигаться, даже в столовой. Только мне! Думаю, не обнаглеть ли мне окончательно и попросить велик. А ты, значит, программист? – без всякого перехода продолжила она. – Ну и как?

– Я недавно приехал. Пока не нашел, где расписание моего курса.

Лика перестала жевать. Потом, наоборот, заработала челюстями как кролик: быстро-быстро, чтобы освободить рот. Ей не терпелось просветить Гошу.

– Какое расписание? Какого курса? Ты думаешь, что здесь, как в России, вас соберут вместе и поведут к диплому? Как там тебя?

– Георгий. Можно Гоша.

– Точно! Дурацкое имечко. – Она хмыкнула. – Короче, тут все по-другому. Через жопу. Каждый учится по собственному расписанию. Это называется у них «индивидуальный учебный план». В Гарварде предметов – как у нас картошки. Но для каждого направления есть перечень обязательных курсов. Вот что я поняла: чем сложнее специальность, тем больше обязательных дисциплин. Мне тут главное – найти самые необременительные. Я слышала краем уха, что у физиков больше двадцати обязательных предметов, а у историков меньше десяти. Вот и думай, кто больше ценится – физики или историки? Про лириков я вообще молчу.

– А программисты?

– Это называется «компьютерные науки». Вообще жесть!

Гоша впитывал информацию, радуясь, что узнал так много нового.

– И главное попадалово, – продолжала Лика, – что ты сам определяешь, когда тебе эти предметы брать. Кто-то сначала берет самые трудные, чтобы на старшем курсе расслабиться. Кто-то, наоборот, предпочитает медленно въезжать, набирая скорость к финалу. У всех своя стратегия. Это как игра. Приз – диплом.

Гоша любил и умел играть в игры, построенные на стратегиях. Теперь ясно, что вдохновляло их создателей.

– А кроме учебы? Чем тут еще занимаются?

– Кто чем. Тут тебя не оставят в покое. Я здесь две недели, так почтовый ящик завален дурацкими приглашениями. То на вечеринку азиатской кухни приглашают, то на утреннюю пробежку. У них только театральных студий три штуки. Кастинги проводят. Слышишь? Как в Голливуде. Короче, куют студенческий досуг, не оставляют наедине с тяжелыми мыслями.

Глядя на Лику, трудно было представить, что у нее бывают тяжелые мысли.

– Ты для себя что-то выбрала? – спросил он.

– Я-то? Конечно! Спать и есть! После тренировок других желаний как-то не возникает. – Она весело рассмеялась. – Пришла из бассейна, раскинула руки-ноги по кровати и просыхаешь… Вот это кайф!

Лика была из той породы людей, которые говорят о своих трудностях так, что с ними хочется поменяться местами.

– А вообще мне здесь нравится. Вот у нас, в Беларуси, все время говорят о справедливости. – Лика снова резко поменяла тему. Гоша к этому начал привыкать. – Только кто-то на учебу на «мерсе» подъезжает, а кто-то на автобусе. И все это видят. И в столовой кто-то три котлеты сожрет, а кто-то гречку с мясной подливкой. Получается сразу неравенство без всякой справедливости. Какая же это справедливость, если дети не равны только из-за родителей? А тут все четко: студенты все равны, если все они смогли сюда поступить. Кто-то чертову кучу денег платит за учебу, кому-то стипендию дали, потому что шибко умный, кого-то из-за спорта приняли, не важно. Раз взяли, значит, они равны. И жить, и учиться, и жрать они будут одинаково. Вот это я понимаю, настоящий социализм! – с чувством сказала Лика.

– При чем тут социализм?

– А при том. Вот видишь, – она махнула подбородком на парня в соседнем ряду, – это сын сенатора, не помню, от какого штата.

Гоша присмотрелся. Парень с явным презрением ломал вилкой котлету.

– Не нравится? – ликовала Лика. – К трюфелям привык? Нефиг! Одна общая котлета на всех! И точка. И жить он будет в такой же каморке, как мы. У тебя тоже с вентилятором? А вон парень из Вьетнама, – она показала в другую сторону, – он вегетарианец. А так вполне мог бы такую же котлету съесть. Имеет право! Потому что пофиг, кто родители, они оба студенты Гарварда. Тут реально все равны.

Гоша испугался, что Лика уйдет в политическую философию. Он не любил разговоры про социальную справедливость хотя бы потому, что никто точно не знает, что это такое.

– Слушай. – Гоша наклонился к Лике, чтобы говорить тише. – Ты не знаешь, тут африканцы есть? – Он примеривался к поиску Зары.

– А где их нет? Они ж как тараканы, всюду.

Гоша понял, что равенство в понимании Лики имеет свои ограничения. Все-таки к цветным людям она еще не привыкла.

Через час, расставшись с Ликой, Гоша чувствовал себя совершенно счастливым. Он прошелся по территории и подвел итог дня. Он наелся до отвала, познакомился с пловчихой, узнал про индивидуальный учебный план и попал в социализм. Вряд ли кто способен на большее за один день пребывания в Гарварде.

Телефон пискнул. Неизвестный абонент прислал вопрос: «Как дела?»

«Как сажа бела», – ответил Гоша. Он не отвечал незнакомцам, но в такой день можно было сделать исключение.

«Надеюсь, что сажа почернеет», – пришел ответ.

Гоша понял, что это напомнил о себе Сергей Игнатьевич. Настроение не то чтобы испортилось, но снизило высоту.

Глава 23. Посвящение

Через пару недель в честь первокурсников организовали специальное мероприятие, что-то типа посвящения в студенты. Гоша получил приглашение по электронной почте.

Идти не хотелось. Он вообще не любил массовые мероприятия. Когда вместе собирается много людей, они начинают изображать веселье. Так принято. Гоша не умел радоваться по расписанию и сообща. Даже на школьный выпускной вечер он бы не пошел, будь на то его воля. Настояла мама, заявив, что такой день бывает раз в жизни. Гоше не удалось убедить ее в том, что любой день бывает раз в жизни.

К счастью, на этот раз мама далеко. Даже лучшую на свете маму иногда хочется видеть только на экране смартфона.

«Ты идешь?» – пришло сообщение от Лики.

«Нет», – исчерпывающе ответил Гоша.

«Тогда я за тобой зайду», – написала Лика.

Гоша понял, что у Лики и мамы есть что-то общее. Они обе не дружат с логикой, но в жизнеутверждающем наклонении.

Пришлось открыть чемодан и вытащить оттуда чистую футболку.

Почему-то вспомнилось, как однажды папа объявил кампанию за правильность русского языка. Он настаивал, что футболка – это одежда футболиста. Вне спорта трикотажные изделия без воротника и с короткими рукавами следует называть фуфайками. Тогда мама сказала, что фуфайка – это простеганное утепленное изделие черного цвета, которое носят работяги. Папа торжествующе поправил, что изделия, про которые говорит мама, правильно называть ватниками, потому что внутри их простеганная вата. В этом лингвистическом споре мама насмерть стояла на том, что «все так говорят». На что папа возражал в том духе, что ему наплевать на всех, а его сын будет говорить правильно. Закончилось все хлопаньем дверью и отъездом отца на дачу.

Гоша достал трикотажное изделие без воротника и с короткими рукавами и, наслаждаясь свободой, сказал вслух:

– А вот и футболка. Пусть лохи фуфайки носят.

Через час они с Ликой уже сидели на стульях, выставленных на лужайке перед главным корпусом. Представитель университета взял слово. Гоша в душе проклял Лику. Меньше всего в жизни он любил слушать приветственные речи. Почему-то вспомнилась учительница математики, которая отказала ему в рекомендации. На выпускном вечере она долго развивала мысль о том, что «утечка мозгов» невозможна, потому что мозги тяжелые, а течет то, что плавает на поверхности.

Гоша начал вполуха слушать ректора. Через минуту ему стало интересно, еще через минуту он уже жадно вслушивался в каждое слово.

– На территории нашего университета есть старая церковь, она помнит первых студентов. После Первой мировой войны, чтобы унять скорбь в сердцах, на стенах церкви поместили имена погибших выпускников Гарварда. Но только тех, кто воевал на нашей стороне. Имена тех, кто сражался на стороне врага, были забыты. После Второй мировой войны мы вписали на стены этой церкви имена всех погибших выпускников без исключения. Не важно, под какими знаменами они воевали, они наши выпускники, мы за них в ответе. И если они сделали неверный нравственный выбор, это и наша вина тоже. Мы несем ответственность за каждого, кто учился в Гарварде. У этой ответственности нет срока давности. Гарвард – это не здания семнадцатого века, не лаборатории двадцать первого века, не профессора и библиотеки. И уж тем более не административное руководство. Гарвард – это вы, сидящие передо мной. Вы приехали к нам со всего света, юные и отважные. Мы счастливы и благодарны, что вы доверили нам учить вас. Какими будете вы, таким будет Гарвард!

Ректор закончил. Слышно было, как падает лист с дерева. Потом тишина взорвалась аплодисментами. Гоша проглотил ком в горле и стал хлопать до боли в ладонях.

Последний раз с ним случалось такое в далеком детстве, когда мама водила его в цирк. Он чувствовал ту же восторженность и распирающее, рвущееся наружу счастье.

Лика всплакнула, шумно хлюпая носом.

– Ты чего?

– Я-то? Теперь точно надо за золотом плыть, без вариантов!

Примерно так же сказала бы мама. Гоша понял, что ему повезло с этой пловчихой. Он дружески толкнул ее плечом в знак того, что вступает в ее славянский клуб, о котором она наверняка уже забыла.

Потом на ступени главного корпуса вышел хор. Гоша не сильно разбирался в музыке, но даже его пробрало. Многоголосие возносилось к вечернему небу как к единственному арбитру. Слушатели были свидетелями диалога музыки и небес.

В этом Гарварде все было не так, как у людей. Столовая размещалась в костеле, а хор пел на улице. И от этого слома шаблона Гоше стало легко и радостно.

После хора наступила очередь развлечений. Растащив стулья, студенты оказались перед выбором: поесть или потанцевать. Подогнали машины с бесплатной едой и включили музыку. Многие пытались совместить эти два удовольствия. Гоша хотел еще раз поесть, но понял, что больше в него уже не влезет. А танцевать он никогда не любил. Точнее, не умел. Разве можно любить то, что ты не умеешь делать?

Вокруг было много чернокожих девушек, но Гоша не хотел разменивать сегодняшний вечер на суету. Ему хотелось прийти в свою келью, укрыться с головой и еще раз пережить то, что сегодня с ним случилось. Ощущение большого мира, который открыл перед Гошей свои объятия.

Гоша намеренно отстал от Лики и тихо ретировался.

Глава 24. Матис

Основным местом знакомства студентов была столовая. Приглядевшись, Гоша понял, что здесь не посмотрят косо, если ты подсядешь к незнакомцу и напрямки спросишь, кто он и откуда. Однако сам Гоша на такие эксперименты не шел. Во-первых, он не тяготился одиночеством, скорее наслаждался им. Во-вторых, где гарантия, что не нарвешься на идиота? Потом не отвяжешься. Лучше не рисковать.

Впрочем, это не сильно спасало. Забившись в дальний угол и уткнувшись в тарелку, он все равно становился объектом посягательств не в меру коммуникабельных первокурсников. К нему регулярно подсаживались ребята, от которых исходили токи возбужденной приподнятости. Они спрашивали, как его зовут и откуда он приехал, выдавая в ответ аналогичную информацию, хотя Гоша их не спрашивал.

В этом калейдоскопе знакомств самым неприятным было то, что из таких однотипных диалогов ничего не произрастало. На следующий день эти ребята дружелюбно кивали ему, как доброму приятелю, и подсаживались за другие столики. Они порхали по столовой, коллекционируя контакты.

Наверное, Гоша слишком стереотипно мыслил, считая, что знакомство имеет смысл только с перспективой на дружбу. Иногда вспоминался Эдик, и тогда становилось немного грустно. Тянуло поговорить с ним на важные темы. Или помолчать. Помолчать, конечно, лучше. Меньше шансов все испортить неточно подобранным словом.

Гоша приглядывался к публике вокруг, фокусируясь на чернокожих лицах. Даже не столько приглядывался, сколько прислушивался. Ухо, как локатор, пыталось расслышать имя Зара. Тогда бы он, как коршун, подошел к этой чернокожей девушке, сказал бы какую-нибудь глупость, она бы фыркнула в ответ, и Сергей Игнатьевич получил бы исчерпывающий отчет о проделанной работе. Типа старался, но облом, на контакт не пошла, умываю руки. Гоша ведь честно предупреждал представителя компетентных органов, что с девушками обращаться не умеет. Только с Ликой, но она сама подплыла к нему. И вообще в ней больше от спортсменки, чем от девушки.