Когда я буду морем

Пряный аромат смешался с сытным дымком варившегося проса, когда стукнула дверь.

– Входите, входите скорее, – поклонилась она мужу и вошедшему следом пареньку.

– Здравствуйте, – смущенно поприветствовал он ее вежливым поклоном.

Односельчанин. Отец Дюн Хо был учителем, одним из самых уважаемых людей в деревне, его семья жила неподалеку.

Дюн Хо – самый младший из детей. Жизнь его переменилась в один день, когда японское правительство объявило о трудовой повинности. На сборы дали три дня. Стоя в ряду новобранцев, он смотрел невидящим взглядом на колышущиеся от ветра рисовые поля и судорожно вдыхал воздух, наполненный запахами трав и печного дыма. Плачущая мать бежала за нестройной колонной, пока японский надсмотрщик не отогнал ее свистящим взмахом нагайки. Дюн Хо долго оглядывался, вытягивая шею и ища ее глазами, но не увидел распростертое на земле тело, похожее на груду черного тряпья.

Здесь, на Карафуто, он живет бараке в одной комнате с десятком таких же молодых мужчин. Работают по двенадцать часов в день, таская тяжелые бревна и круша киркой уголь. Раз в день получают по чашке жидкой каши, после работы заваливаются на кишащие клопами матрасы. Готовить еду и стирать им некому.

Сан Иль пристроил ватники на вбитые в стену гвозди, шутливо подтолкнул парнишку в спину, и они вошли в комнату.

Ок Суль заторопилась на кухню. Первым делом сдвинула кастрюлю с супом на середину теплой печи. Из пузатого керамического горшка достала заквашенную кимчхи, следом выложила на блюдце красивой горкой траву минари, ошпаренную крутым кипятком и приправленную чесноком и луком. Она поставила на поднос тарелки с панчхан, две граненые рюмки и, переваливаясь уточкой, поспешила из кухни.

Посреди комнаты, не шевелясь, стоял Дюн Хо. Вцепившийся в его широкую штанину Нэ Сан шатался на худеньких ножонках и таращился на гостя круглыми черными глазенками. Посмеивающийся Сан Иль хотел было забрать сына, но Дюн Хо быстро подхватил Нэ Сана на руки.

– Я медведица Унне, забер-р-ру тебя к себе! – зарычал он низким голосом, страшно вращая глазами.

Нэ Сан оторопело уставился, раздумывая, заплакать или засмеяться, но все же неуверенно растянул губы в улыбку, сверкнув двумя новенькими молочными зубами.

– Надо же, Нэ Сан не боится вас, – удивилась Ок Суль, расставляя на столе панчхан.

– Нас в семье семеро. Старшие сестры нянчили меня, когда я был маленьким. Я хорошо играю с детьми, – пояснил Дюн Хо и, скользнув взглядом по ее выпирающему животу, скромно отвел глаза.

– Прошу вас, покушайте, – Ок Суль с поклоном пригласила его к столу.

Парень, смущенно потерев руки, присел за низкий стол. Сан Иль потянулся за большой стеклянной бутылью, и рисовая бражка забулькала, до краев наполняя рюмки.

Ок Суль в нетерпении переминалась с ноги на ногу около печки, ожидая, пока нагреется суп. Она поправила гребешок в волосах, заколола выбившуюся прядку. В этот раз ноги сильно отекают, и нос стал широким, на пол-лица. Встретившаяся недавно на улице бабка Ен Хай с усмешкой сказала: «Смотри-ка, у тебя глаз совсем не видно! Видать, не повезло вам в этот раз – будет девочка».

Суп забулькал. Ок Суль потянула кастрюлю к краю и охнула от резкой боли, полоснувшей живот. Она согнулась, глубоко дыша. Свекровь сказала как-то, что с каждым ребенком здоровья остается все меньше. В этот раз даже стоять тяжело. А мать Дюн Хо была совсем старой, когда его зачала. У нее начал расти живот, она подумала, что на нее напала неведомая болезнь, и побежала к знахарке за снадобьем. Та, поняв, в чем дело, подняла ее на смех, и деревенские кумушки еще долго веселились, рассказывая друг другу про недуг матери Дюн Хо.

Отец Дюн Хо пожимал плечами в ответ на ехидные подтрунивания соседей, но был доволен, когда родился сын. Мать любила последыша без памяти, и, когда японцы объявили о трудовой повинности, у нее затряслись руки и голова, а потом она и вовсе упала замертво прямо на деревенской площади.

Боль отступила, и Ок Суль поторопилась как можно скорее набрать горячую еду в тарелки и расставить перед мужем и гостем.

Мужчины с аппетитом принялись за еду.

Ок Суль налила в миску холодной воды и опустила в нее маленькую железную чашку с супом, чтобы остудить. Чашка закачалась, словно лодка в морских волнах. Сын ерзал на коленях, с готовностью открывая рот навстречу ложке.

Из соседней комнаты ей был хорошо слышен голос Дюн Хо:

– Жду не дождусь конца года. Закончится срок повинности – вернусь домой. Одному здесь очень тяжело, – от тепла, горячей еды и рисовой бражки Дюн Хо, обычно застенчивому и немногословному, сейчас легко давались слова. – Лучше жить в нищете на родине, чем одному на чужбине. Хотя платят тут хорошо. Дом снится каждую ночь, я сильно беспокоюсь о родителях и хочу вернуться поскорее.

Ложка стукнула по дну чашки. Ок Суль спустила Нэ Сана с колен и поспешила в комнату.

Дюн Хо уже расправился с едой. Виновато глянув на пустые тарелки, Ок Суль забрала их со стола незаметным движением и унесла на кухню, чтобы наполнить вновь.

– Дюн Хо, ты на хорошем счету у начальства, – сказал Сан Иль, сажая Нэ Сана на колени. – Закончится срок повинности – и поедешь домой. Да не просто так, а с деньгами. Вот родители обрадуются! Сосватают тебе красивую невесту, а, Дюн Хо? – он толкнул паренька в бок, и Нэ Сан залился смехом, вторя отцу и подпрыгивая на его коленях.

Парень смущенно улыбнулся:

– Есть уже девушка на примете. Очень хорошая.

– Кушайте еще, – Ок Суль пододвинула закуски.

– Дюн Хо, как старший товарищ хочу тебе сказать, – рассудительно забасил муж: – Не пей водку. От нее голова дурной становится. Но страшнее водки – опиум. Он забирает человеческий разум, и тогда в людей вселяются страшные призраки, разъедающие душу.

– Я стараюсь. Но иногда бывает совсем тяжело. Спасибо вам, адющи, побывал у вас – и словно домой ненадолго вернулся.

– Заглядывай почаще! Мы же односельчане, и родителей твоих я хорошо знаю.

Мужчины поднимаются из-за стола.

Ок Суль заворачивает в тряпочку ячменную лепешку и, с поклоном провожая гостя, вкладывает снедь в его заскорузлую руку. Тот недоуменно смотрит на сверток и, не глядя на хозяев, бормочет слова прощания и опрометью выскакивает на улицу, на ходу вытирая рукавом глаза.

Осенний холодок бежит по ногам, но Ок Суль не сразу закрывает дверь и все глядит и глядит вслед убегающей спине, расплывающейся в ее немигающих глазах.

Дорога домой

Тревожным выдалось лето 45-го года на Карафуто. 10 августа губернатор объявил об эвакуации японских подданных с острова, и они в смятении и спешке начали покидать свои дома. Увязывали в тугие узлы самое ценное и спешили в Одомари, куда приплывали корабли, чтобы вывезти как можно скорее верных сынов Императора на родину.

С раннего утра в соседнем доме царила суматоха. Юркой мышкой сновала жена соседа из дома на улицу, вынося и укладывая на подводу то и дело норовящие упасть большие и маленькие баулы. Вышедший из дома сосед оглядел телегу и сильным движением руки сбросил на землю доверху наваленные тюки. Зазвенели разбившиеся чашки, мягко шмякнулось в грязь тряпье. Миоко всплеснула руками, но умолкла под градом гневных ругательств мужа. Через час соседи уехали, усадив в повозку испуганных детей и прихватив лишь два небольших узла. Входную дверь в суматохе оставили распахнутой, и она весь день громко хлопала на ветру.

Днем торопящаяся в лавку Ок Суль невольно замедлила шаг у соседского забора, послушала жалобный скрип петель, постояла в нерешительности и все же зашла во двор к Миоко Мицухиро. Неподалеку от крыльца она нашла валяющуюся доску и надежно подперла дверь.

Бесчисленные подводы, ехавшие по улицам Тойохары, поднимали клубы пыли. Ок Суль быстро дошла до лавки Хасимото, но та была закрыта. Судя по беспорядку и валявшимся повсюду грязным обрывкам бечевки и бумаги, хозяева покинули ее в сильной спешке.

Вечером Ок Суль уложила детей спать пораньше и вновь принялась за домашние хлопоты. Чтобы кастрюли засверкали, нужно взять немного золы и до серебряного блеска тереть закопченные стенки, потом сполоснуть и расставить на кухонной полке. Сияющий посудный ряд ненадолго дарует спокойствие, но, чуть отступив, смятение возвращается, вновь и вновь терзая сжимающееся в страхе сердце.

Закончив, Ок Суль присела у печки и уставилась невидящим взглядом на горячую заслонку, за которой гудело яростное пламя. Сильно хлопнула дверь. Ок Суль поднялась навстречу вбежавшему в дом Сан Илю, и слова замерли у нее на губах. Всегда аккуратно причесанные волосы мужа были спутаны, словно свалявшаяся псиная шерсть, с куртки ручьями стекала вода.

Едва слышно она спросила:

– Что случилось?

Сан Иль прошагал к окну в заляпанных грязью сапогах, оставляя мокрые следы на чисто подметенном полу, вцепился руками в раму, лбом уперся в рассохшееся дерево. Ок Суль подошла, заглянула снизу в лицо мужа.

– Что с вами?

– Император Японии объявил 15 августа о полной капитуляции. Война проиграна.

– Проиграна? – переспросила она, чувствуя, как в животе сворачивается тяжелый ком. – Что же теперь будет?

Муж повозил лбом по рассохшейся деревяшке, повернул голову, взглянул на нее:

– Ханасива, надсмотрщик, сказал, что русские солдаты не щадят никого. Когда советская армия дойдет до Тойохары, нас ждут пытки и смерть. Сказал, что они вырежут детей у нас на глазах, но сначала отрубят им пальцы и выколют глаза, а жен… – он умолк, не в силах продолжать.

Ок Суль покачнулась, сползла на земляной пол, но тут же вскочила, метнулась к тяжелому сундуку, подаренному на свадьбу, рывком подняла кованую крышку. На пол полетело тонкое одеяло, следом перештопанные по многу раз детские вещи. Выбежала на кухню, вернулась с кастрюлей и парой чашек, трясущимися руками схватила концы одеяла, чтобы завязать узлом крест-накрест. Руки не слушались, и она крикнула:

– Помогите же мне!

Сан Иль стряхнул с себя оцепенение, вышел на улицу. Вскоре вернулся, держа в руках топор. Она застыла, а он тихо сказал:

– В дорогу двинемся утром. Люди говорят, что в порт Одомари один за другим приходят корабли, вывозят японцев домой. Слухи идут, что и нас отправят, но никто не знает когда. Будем ждать. А сейчас ложись. Если придут русские солдаты, я не дам вам мучиться перед смертью.

На циновке завозились сонные дети. Сын перекатился на край и уткнулся головой в подушку, дочка прерывисто вздохнула и вновь мерно засопела.

– Нужно собраться в дорогу, – Ок Суль стиснула зубы, чтобы унять мелкую дробь, и принялась как можно аккуратнее увязывать теплые вещи. Отбросила свадебное чогори, и шелковая ткань с тихим шелестом опала на дно сундука. Вместо ненужной тряпки лучше взять побольше еды – сушеные бобы, соль и ячмень. Горсть белых рисовых зернышек разлетелась по полу, когда она начала пересыпать крупу в холщовый мешок. Ок Суль сильно закусила губу от досады, худые плечи затряслись, и безвольным тюфяком она повалилась на пол. Слезы защипали глаза и закапали на пол. Так нельзя. Она ожесточенно провела по лицу рукавом и с усилием поднялась. Тише, тише. Как это она забыла про котелок и ложки, глупая.

Утром она разбудит детей, оденет теплее. Долгая дорога покажется короче, если сказать им, что они отправляются на море. По морю плавают корабли. Они сядут на самый большой и поплывут в Корею.

Сколько они прожили на Карафуто? Почти шесть лет. Ни разу она не ела досыта за эти годы, ни одного дня не было легко на сердце. Тягучая тоска по дому саднила, делая боль привычной, родной. На то и рожден человек, чтобы страдать, нести терпеливо свою ношу, не жалуясь и не ропща. Каждому уготована своя участь.

Она редко давала волю слезам – ни к чему расстраивать мужа, надрывающегося на тяжелой работе. Никогда не обижал ее Сан Иль, и она каждое утро благодарила небо за хорошего мужа и старалась быть достойной женой. К его приходу в доме всегда было чисто, на печке булькала горячая похлебка, пусть часто сваренная из пары ложек проса и травы.

Иногда Сан Иль приходил темнее тучи, зло срывал шахтерскую робу, доставал из кухонного шкафа бутылку мутной рисовой бражки и наливал полный стакан. Садился за стол и ел, сгорбив сильные плечи, держа ложку подрагивающими пальцами с черными каемками под ногтями.

Ни словом, ни взглядом не перечила она ему в такие минуты. Ставила на чистый стол чашку с дымящимся супом, клала до блеска натертую ложку и деревянные хащи. Садилась возле печки, поглядывая, чтобы в нужный момент легко подняться и налить ему горячей воды в чашку.

Поев, Сан Иль клал ложку на стол, глядел на льющийся из чайника кипяток, кивком головы давал понять, что воды достаточно. Иногда, с усилием разомкнув плотно сжатые губы, говорил:

– Досталось сегодня от Ханасивы. Плеткой всю спину исхлестал, пока я волок бревно. Ребята сказали, что он вчера в карты проигрался, от этого, видать, злой, как черт.

Или:

– Помнишь Ман Су с нашей деревни? Такой маленький, улыбчивый.

Она с готовностью вскидывала голову:

– У реки жил? Смеялись над ним, что у него одни сестры. Пять девочек и один сын в семье. Такие круглоглазые, похожие друг на друга, как горошинки?

Сан Иль кивал:

– После смены надсмотрщик отдубасил его палкой за то, что неправильно поклонился, не низко. Ман Су не проявил смирения и благодарности за преподанный урок, стал прикрывать голову руками. За это попал в такобею. Оттуда живыми не выходят. Заковывают в железные кандалы и отправляют на самые тяжелые работы. Держат впроголодь в холодных норах. Надсмотрщики избивают до полусмерти за любую провинность или просто по прихоти. Страшное место. Люди мрут как мухи.

Ок Суль прижимала руку к губам, опускала голову. Сан Иль садился у печки, курил, смотрел на огонь.

Она убирала тарелки со стола, мыла посуду, шла стелить постель. Ложилась первой, согревая теплом, ждала мужа, чтоб дать ему отдохновение.

Нет такого места на Земле, где бы ни выжил человек, если есть рядом родная душа, если есть, кому терпеливо ждать, внимательно слушать и жалеть всем сердцем.

Через несколько месяцев после приезда на Карафуто она поняла, что беременна.

В положенный срок начались схватки, и, чтобы не потревожить спящего мужа, она закусила зубами край платка и ходила из угла в угол всю долгую ночь.

Утром Сан Иль привел повитуху, и та, убрав со лба Ок Суль слипшиеся от пота волосы и туго обвязав полотенцем лоб, принялась водить ее за руку по комнате, громко прося духов о скорейшем разрешении от бремени.

К обеду повитуха обтерла тряпками орущий скользкий комочек и торжествующе объявила – мальчик!

Дети. Словно слабые тоненькие побеги, появляются они и в богатых, и в бедных семьях, радуя и знаменуя вечное продолжение жизни.

Теплая волна неведомого дотоле чувства захлестывала сердце Ок Суль, когда она смотрела на сына, ползающего по земляному полу. Иногда Сан Иль возвращался с работы пораньше и, смыв жесткой щеткой жирную угольную сажу, подхватывал на руки Нэ Сана, сажал на колени и забавлялся с ним, пока она накрывала на стол. В такие минуты, снуя от печки к столу и краем глаза следя за мужем и сыном, она не уставала благодарить небеса за счастливую судьбу.

Через два года Ок Суль поняла, что снова беременна, и повитуха Ен Хай, оглядев ее и пощупав пульс на тонкой худой руке, сказала, что родится дочь. Муж совсем не расстроился, но Ок Суль все же втихомолку радовалась, что первым родился мальчик, и друзья мужа не подшучивают над ним, как над теми, кому судьба не дарует продолжателя рода.

К чему жить, если не на что надеяться и не о чем мечтать? Она знала, что когда-нибудь они вернутся в Корею, и тогда, как самый драгоценный дар, она преподнесет свекру сына, так похожего на Сан Иля, подведет дочь к свекрови, и та положит загрубевшую ладонь на послушно склоненную маленькую голову с туго заплетенными черными косами.

В самые тяжелые минуты жила в сердце Ок Суль вера, дававшая силы терпеть и не отчаиваться. Вера, что детям уготована лучшая доля. Что будут есть досыта. Что смогут учиться. Что не всегда будут клонить голову перед завоевателями.

Завоеватели. Ок Суль судорожно стиснула руки у горла. Русские солдаты. С каждым днем они все ближе и ближе, и от этого все злее становятся японцы.

Не желая ничего оставить врагу, они жгут торговые и военные склады, выливают керосин в воду, поджигают бараки. А их, корейцев, бросают на Карафуто, словно бездомных собак.

Придут светловолосые солдаты и выместят на них злобу за содеянное японцами, за уничтоженные посевы, за сожженные дома. Новые хозяева, чего ждать от них? Говорят, что у русских нет господ и слуг, что они давно свергли своих царей. Но кто знает, как поступят победители с ними, такими бесправными, привыкшими годами терпеть любые унижения?

Ползучей змеей ужас стягивает сердце Ок Суль, и она, опершись спиной о холодную стену и поджав ноги в заштопанных носках, прислушивается к ночной Тойохаре. Вот где-то залаяла собака, и Ок Суль прижимает стиснутые руки к груди.

Ветер перемен задул над Карафуто. Неведомая сила подхватывает их и несет прочь от знакомых берегов, и плывут они, словно вырванные с корнем деревья, кружатся в бурном потоке, полагаясь лишь на случай.

Она смотрит в окно на светлеющее небо. Неужто судьба не сжалится над ними, и ей не доведется никогда увидеть отца и мать, обнять братьев и сестер, вдохнуть всей грудью воздух родины? Отчаяние захлестывает Ок Суль, словно накатившая волна. Она встает на колени и, кланяясь и шепча бессвязные слова, неистово просит небеса лишь об одном – вернуть их домой. Обессилев, ненадолго стихает в дреме.

Первые солнечные лучи пробиваются через дырку в заклеенном бумагой окне, касаются щеки. Ок Суль вскакивает. Скоро в дорогу.

Возвращение

Август – время тайфунов на Карафуто. То и дело небо заволакивают черные тучи, налетают свирепые ветры, хлещет дождь. Пузырящиеся потоки устремляются по улицам Одомари, неся бурлящую воду вперемешку с глиной и землей.

Проходит пара дней, и, словно капризная красавица, сменившая гнев на милость, дальневосточное лето одаривает остров солнечной улыбкой и щебечет птичьими голосами, щедро рассыпая пригоршни пестрых цветов на полях.

Но летом 1945 года в лесах не было слышно птиц. Советская армия перешла в наступление. И днем, и ночью слышался грохот минометов и сухой пулеметный перестук. Взрывы гранат вздымали измученную землю, черный дым пожаров застилал Одомари и ветер разносил гарь по улицам, запруженным телегами и мечущимися людьми.

Особенно людно было в порту, где ни на секунду не затихала беспокойная сутолока.

Накануне вечером подошло японское судно, и с раннего утра возле причала заколыхалась живыми волнами толпа. Напряженные взгляды плотно стоящих людей были устремлены на солдат с ружьями наперевес.

Солнце поднялось в зенит, когда подошедший к борту офицер дал сигнал к началу посадки и громко добавил: «Только японцы!»

Узким ручейком потекли на борт корабля люди. Сгибаясь под тяжестью тюков, первыми шли мужчины, следом, держась с опаской за поручни, поднимались женщины и дети. Японцев, шедших по качающемуся трапу, провожал неясный людской шум.

Солнечные блики танцевали на грязной воде, масляные пятна расползались разноцветной радугой под кормой.

Офицер быстро просматривал документы:

– Ханасива? Проходите.

– Томура, вам сюда.

– Пак, прочь с дороги! Сказали же, дураку, не лезь!

– Господин Коникава, не мешкайте, поднимайтесь скорее.

Внезапно из толпы вырвалась молоденькая женщина, почти девочка. Она опустилась на колени, и в ее несвязных рыданиях были едва различимы слова: «Господин солдат, прошу вас, ради детей… именем вашей матери…» Ребенок, привязанный платком к ее спине, зашелся в пронзительном крике, из зажмуренных раскосых глаз покатились крохотные слезинки. Плач женщин, словно прорвавшаяся сквозь плотину вода, мгновенно наполнил прибрежный воздух отчаянием и страхом:

– Не оставляйте нас здесь! Русские убьют нас и наших детей! Заберите и нас!

Солдат растерянно уставился на толпу, мальчишеское лицо скривилось в болезненной гримасе, но резкий окрик офицера, словно пощечина, тут же заставил его очнуться. Солдат рывком передернул затвор и выстрелил в воздух. Сухой треск пронесся над толпой, испуганные вопли женщин перешли в вой, и, схватив детей, они ринулись прочь, раззявив рты в надсадных криках.

Ок Суль едва успела подхватить дочь на руки и прижать к себе сына, когда толпа понесла их. Она наступила на край юбки, едва не упала, но удержалась и закричала изо всех сил:

– Нэ Са-ааа-н, держись за маму, сынок, держии-ись!

Людские тела бились о нее, давя и сминая, где-то внизу захлебывался истошным плачем сын. Их протащило несколько метров, когда она, пригибая голову от сыпавшихся со всех сторон ударов, выбралась из людского месива.

Ходивший узнавать последние новости Сан Иль такой ее и нашел – стоящей на коленях и обхватившей детей руками, словно квочка, защищающая своих цыплят от нападения дикого зверя.

Встретившийся Сан Илю земляк рассказал, что вчера на погрузке толпа смела заграждение, и народ повалил на судно. Несколько односельчан смогли прорваться. Молодые и крепкие, они крикнули офицеру что-то по-японски, и тот, махнув рукой, не стал их задерживать.

– Одному легче попасть на пароход, – сказал односельчанин, – но с семьей почти невозможно. Сан Иль, вам нужно вернуться домой. Солдаты говорят, что пока не вывезут всех японцев, корейцам места не будет.

Выслушав рассказ мужа, Ок Суль замотала головой:

– Я никуда не пойду! Запас еды у нас есть. Будем на земле спать, но дождемся! – В ее голосе послышались пронзительные нотки. – Я хочу домой, слышите, домой!

Ми Ен испуганно зашмыгала носом, Нэ Сан отвернулся, посматривая исподлобья на отца.

Сан Иль сел на землю, достал папиросу. Словно не слыша оглушительно ревущую сирену отходившего корабля, он уставился на гладь моря, на мерно катящиеся одна за другой волны с белыми шапками и на солнечные блики, искрящиеся на воде. Докурив и отбросив тлеющий окурок, он негромко сказал жене:

– От судьбы не уйдешь. Если нам суждено умереть на чужой земле, так оно и будет. Вставай с земли, не то заболеешь.

Ок Суль прижала головы детей к коленям, замотала головой:

– Останемся, прошу вас! Утром придут корабли и заберут нас. Японцы не могут нас бросить!

Сан Иль взглянул на дрожащие губы жены и готовые пролиться из глаз слезы, поднялся, сильным рывком взвалил на плечи тяжелый тюк и пошел прочь, не оглядываясь. Ок Суль схватила детей за руки и, спотыкаясь, засеменила за мужем по дороге.

Боо-оммм, бооо-омммм – торжественно загудел колокол и до краев, словно чашу, наполнил торжественным звоном раскинувшийся между сопок Одомари. В расположенном неподалеку синтоистском храме началось молитвенное собрание.

Сан Иль остановился, покачался в такт призывному звучанию и зашагал к храму, возле которого уже стояло немало повозок. Возле поросшей мхом стены он нашел свободный пятачок, бросил тюк на землю, достал топор из-за пояса и ушел. Через час вернулся с большой вязанкой дров.

Смеркалось. Ок Суль поставила на огонь надраенный котелок, и вскоре пляшущие языки пламени покрыли блестящее дно жирной копотью. Рис пополам с просом быстро закипел, из-под крышки полезли большие мутные пузыри. Ок Суль набрала жидкой похлебки в тарелку, с поклоном протянула ее мужу. Поев, он вытянулся на одеяле и мгновенно уснул. Она разделила остаток каши с детьми. Проглотив свои порции, сын и дочь прикорнули рядом с отцом. Августовская ночь выдалась беззвездной, и лишь всполохи артиллерийских снарядов освещали редкие облака.

Ок Суль обтерла пучком травы дно котелка, засунула железную посудину в тюк и пристроилась с краю. Земля холодила спину, трава мягко шелестела на ветру. Ок Суль следила, как мечутся по стенам храма суматошные тени, прислушивалась к тихим разговорам и смятенному шепоту вокруг. Наконец усталость взяла свое, и она смежила тяжелые веки.

Едва забрезжил рассвет, Ок Суль открыла глаза и тихонько освободила затекшую руку. Ми Ен перекатилась на другой бок, по-щенячьи посапывая. Ок Суль приподнялась и едва сдержала удивленный возглас. Рядом с ними не было ни клочка свободной земли. Повсюду, куда ни кинь взгляд, шевелился живой человеческий ковер.

На завтрак поели сухих лепешек, запили водой. Сан Иль увязал в тюк одеяло, и, осторожно обходя лежащих вповалку людей, они зашагали к повозке.

Выйдя на дорогу, Ок Суль ахнула. Все окрестные сопки, крыши домов, всякая мало-мальская высота была занята людьми, всматривающимися в серые волны, мерно накатывающие из залива. Историки скажут, что в те дни в Одомари скопилось около двадцати тысяч человек.

Вскоре из-за горизонта показался корабль, и толпа ринулась на пирс. Люди смели оцепление, и у шаткого мостка, перекинутого между берегом и бортом, заволновалось яростное людское море. Тюки валились в воду, матери из последних сил поднимали над головами младенцев, мужчины не жалели кулаков, прорываясь к хлипкому настилу между причалом и судном.