Полная версия
Дожди над рекой
В тумане / Кансер / Танцующие на крышах
Антон Пайкес
Редактор Анна Теркель
Корректор Юлия Городилина
Дизайнер обложки Анна Ландырева
© Антон Пайкес, 2018
© Анна Ландырева, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4490-8271-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В тумане
Город моего детства
Возвращаться в город своего детства в самом конце лета, когда по ночам уже подмерзают руки, безо всякой цели, безо всякой надежды получить хотя бы маленькую каморку в доме какой-нибудь местной старухи, – что может быть глупее? С другой стороны, до конца незапланированного отпуска у меня осталось ещё два дня, и прожить их надо хоть сколь-нибудь ярко, иначе потом снова придётся жалеть о несбывшемся. Жалеть о несбывшемся я люблю и отлично умею это делать. В этом смысле каждый год похож на предыдущий: ежедневно обещаешь себе, что закончатся занудные офисные будни, и ты обязательно сделаешь что-то, съездишь куда-то, позвонишь кому-то. Но вот, отпуск уже подходит к концу, а ничего не сделано. Говорят, так и жизнь пройти может.
Есть такой тип городов, у которых начисто отсутствует собственное лицо. Они безлики, и объединяет их одно: несколько стандартных блочных районов, вокруг которых гнездятся маленькие домики с покатыми крышами. Они обычно натыканы безо всякой системы, гордое название «улица» неуместно, когда мы говорим о зигзагообразной череде обветшалых строений, всем своим видом умоляющих нас о снисхождении и сострадании. Домики расползаются по округе как паучьи лапки, захватывая девственное пространство полей, лесов и даже болот. Городу моего детства повезло: он строился с наскока, одним махом, и историческая его часть выглядит более-менее стильно. «Милый провинциальный уголок» – таким бы я сделал слоган для этого места, если бы приглашал сюда каких-нибудь очередных экологических туристов. Внешний вид, правда, немного портит главная площадь: огромная асфальтированная площадка, а по выходным – продуктовый, вещевой и чёрт знает какой ещё рынок. Несколько рядов пятиэтажек и немереное число дачных строений, возраст которых значительно превосходит мой. Вот и весь сказ. Когда я был маленьким, я вёл дневник, куда заносил важные, на мой взгляд, вещи, и на одной из его вечно смятых страниц была запись об истории городка. Вот она:
Город был когда-то простой деревней. Во время войны был сожжён партизанами, потом отстроен заново. В шестидесятые в центре построили пятиэтажки, один дом культуры, площадь с Ильичом. Там сейчас рынок. В 1996 году сюда приехал я.
Здесь просто жили, работали, рожали детей и умирали, из-за чего местное кладбище постоянно расширялось и жирело, а всей истории накопилось на четыре строчки детским почерком в давно выброшенной на помойку тетрадке. Нет, конечно, если копнуть глубже, окажется, что на долю этого городка выпадали серьёзные испытания, но они никого особенно не интересовали, словно война полностью уничтожила тот старый мир, и новый родился уже на остывшем пепелище. Наверное, так и надо проводить черту, и когда-нибудь я проведу такую же в своей жизни. То, что было до неё – забыть и не вспоминать, то, что после – считать подлинной историей. Какой бы прозаичной она не стала после такого усекновения. Штамп. Дата. Подпись.
В любом случае, город развивался, а когда мы переехали сюда, он уже мог похвастаться дорогими машинами, громкой музыкой по выходным и разваливающимся домом культуры, в котором был не то санаторий, не то бордель. В то время это было одно и то же.
Первые мои воспоминания об этом месте – день нашего приезда. Мне тогда было лет шесть, так что никакой уверенности в их подлинности нет. Да и так ли она важна? В конечном счёте, рано или поздно мы начинаем вспоминать молодые годы, и никто не сможет разубедить нас в том, что память не играет с нами шутки.
Когда попадаешь в какое-то новое место, оно обязательно кажется тебе таинственным и интересным. Вот дорожка из плоских кусков камня, некоторые немного шатаются, а потому, если задуматься или быстро бежать, можно легко споткнуться и больно приложиться о жёсткую неровную поверхность. Дорожка огибает небольшой деревянный дом с двумя отдельными верандами, но даже этот изгиб сначала воспринимается как лабиринт. Куда она меня выведет? Неизвестно. Сказочно. Интересно. Первое время ты путаешь направления: к примеру, шёл к калитке, а оказался у туалета – тогда он находился в отдельном здании на территории. Конечно, продолжалось это недолго. Через какое-то время я ко всему привык, и вот уже магия из этого места улетучилась, оставив меня один на один с чудовищной провинциальной скукой. Помню, меня долго грызла злая тоска. Нет больше моих любимых дребезжащих трамваев, нет бесконечного потока машин и рассеянного света столичных улиц. Здесь в первую ночь я не смог заснуть. Мешали стрекочущие насекомые, огромные звёзды в окне, как на детском глобусе звёздного неба, неожиданно приятный запах тумана в предрассветной тьме. Почему-то этот новый мир показался мне каким-то маленьким и наглухо забитым снаружи досками. Может, причиной был спёртый воздух из подпола, хранящего овощи, варенье, печальные трупы насекомых?
Зачем я всё это вспоминаю, хотелось бы мне знать. Наверное, только так я смогу ответить на простой вопрос: кто я такой? Что я здесь забыл? Какой чёрт дёрнул меня проехать на машине больше сотни километров по ухабам? И самое главное – когда же я сломался, перестал быть самим собой, и стал собственной демо-версией? Что ж, начнём сначала.
«Мы тут скрываемся от некоторых неприятностей» – заговорщицким тоном говорил мой отец. Уже много позднее я узнал, что квартиру в Москве он сдал в аренду, чтобы рассчитаться с кредитом за машину. Довольно банальная история. Все деньги уходили на погашение, а если что-то оставалось, то оно шло, в основном, на уплату долгов за жильё. Мой отец родом как раз из этих мест, я, правда, так и не смог выяснить, в каком доме он родился. Вроде бы, дом уже давно сгорел, а где находился – загадка. Мы снимали небольшую веранду, окна выходили в сад, в котором летом стояли, взирая в небо, огромные жёлтые цветы. Когда был сильный ветер, они громко стучались в окна, и мне каждый раз казалось, что стёкла рано или поздно не выдержат натиска.
Мой отец умел и любил работать, просто ему не повезло. Тогда многим не везло. А некоторые всё-таки сумели устроиться, катались на шикарных машинах, жрали в три горла и вообще были веселы и приветливы. Странно, но я не чувствовал к ним неприязни, видимо, потому что был ещё слишком мал, чтобы обращать внимание на чужие деньги. А отец вскоре оправился и вернулся в Москву, где принялся с увлечением зарабатывать, и быстро пошёл вверх по карьерной лестнице. С тех пор я его практически не видел.
Вот я еду по раздолбанной дороге и смотрю на огромные пожилые липы. Здесь они слишком старые, толстые и высокие, а вот ближе к реке, где раньше был наш дом, они моложе, и регулярно покрываются человекоподобными семенами. Мы их собирали, сушили, а потом заваривали чай. Естественно, от него все страшно потели, но пить его было так приятно, что мы мирились с обязательными последствиями весёлого чаепития. Особенно хорошо чай шёл зимой, когда промёрзшие кости необходимо было срочно чем-нибудь согреть. Ещё вспоминается, как у меня появился первый мобильный телефон, и приходилось подходить к самой реке, чтобы он наконец поймал сеть. Это было забавно и по современным меркам дико.
Что изменилось с тех пор, как я был маленьким? Мобильная связь стала лучше, а я стал спокойнее. Ребёнок, впервые сталкивающийся с чем-то, будь это зефирное пирожное, утренний туман или смерть родственника, – не важно, – удивляется масштабу этого явления. Но со временем ценность любого события падает. Так мы теряем интерес к жизни.
Кстати, о тумане. Когда я увидел его впервые, то подумал, что такого грандиозного зрелища в природе больше попросту не существует. И честное слово, я даже сегодня готов подписаться под этим. Туман – это та стена, за которой – интересное неназванное. То, что мы чувствуем, когда ждём какого-то события: начинают шевелиться волосы на теле, сладостно щемит в груди. Но, как и в реальной скучной жизни, за стеной тумана нет ничего, только рассвет, который ты видел уже сотни раз. Туман – это перелом, длинная канава посреди ровного поля.
Он приходит со стороны леса, наступает с огромной скоростью, поедая всё на своём пути: заборы, сараи, деревья, – всё, что мы видим днём, становится его добычей ночью. Ты стоишь на одном месте, и тебе кажется, будто он вот-вот остановится, но этого не произойдёт. Уже пропадает в его чреве скамейка, что стоит от тебя в трёх метрах, а он всё идёт и идёт, неимоверно сильный, уверенный в себе исполин. Он наступает со всех сторон, и вокруг тебя – зона отчуждения на расстоянии вытянутой руки. Весь мир теперь – это ты сам. Так я впервые вкусил одиночество, и, честно говоря, оно мне понравилось.
Сейчас я, вроде бы, приехал сюда отдохнуть. От всего и от всех. Любое дорогое моему сердцу место почему-то всегда в прошлом, и, как ни старайся, всё равно никогда не вернёшься в него. Если бы разделяло только расстояние, жизнь была бы куда проще, и мы бы все остановились в развитии, навсегда зависнув в таком сладком «счастливом моменте». Поэтому я не ставлю перед собой задачи вернуть прошлое. Я просто хочу немного помучаться воспоминаниями, потому что это то, что сейчас нужно. Как мне кажется, любое место и любое время дорого человеку лишь потому, что там и тогда (главное – именно тогда!) он встретился с кем-то, кто стал ему близок.
Мы с ней познакомились, когда мне было лет семь. Дети над ней часто подтрунивали, а мне она сразу понравилась – скромная девочка, уже тогда обладавшая удивительной красотой: у неё были огромные глаза, как у Бемби из мультика. Оленёнка я терпеть не мог, но всё-таки эти выразительные глаза могли, кажется, свести с ума любого. Девочкой моя знакомая была очень худой – ела с неохотой, с ребятнёй в магазин за вкусностями не бегала, а если что-то и перекусывала, то только яблоки с деревьев, что росли на её участке. Помню, это был белый налив, ужасно кислый, но душистый. Мне всегда хотелось её от чего-то защищать, что я периодически и делал. У меня был такой характер, во что сейчас уже верится с трудом. Я был ужасным выдумщиком, постоянно строил какие-то планы, и пусть они и не сбывались, нам всё равно с ней было очень весело вдвоём.
Получилось так, что и я, и она, мы были абсолютно рафинированными детьми. Да, мы с большим удовольствием принимали участие в общих играх, но и сами по себе чувствовали себя превосходно. У нас даже появились свои ритуалы и традиции: к десяти часам утра мы обычно встречались на её или на моей территории, договаривались о том, чем займёмся сегодня. После обеда история повторялась. Вечером мы гуляли. Сначала нас звали домой часов в одиннадцать под предлогом того, что на улице опасно. Но ближе годам к десяти мы уже ходили туда-сюда по улице до двух-трёх часов ночи. Где-то около часа со стороны леса к нам выдвигался туман…
Мир тумана сильно отличается от нашего. Это невозможно объяснить, просто поверьте мне на слово. Пару раз мы попадали в него не вдвоём, и тогда ничего особенного не происходило. И я, и она, мы как будто пытались избавиться от чужой компании. Туман был исключительно нашим местом и временем. С кем-то ещё я становился надменным, она – язвительной. Мы словно выживали нашего случайного попутчика из купе поезда, желая остаться наедине.
Я напрягаю память, пытаюсь вспомнить, о чём мы говорили, но что-то ничего не получается. Наверное, это были совершенно неважные слова. Важно было совсем другое: в этом мире нас было только двое. Мне кажется, что вне его, даже с близкими и друзьями, мы всё равно были одиноки, здесь же, в пустоте, наши одиночества на время соприкасались. Разговаривая с ней, я не надевал масок, я был даже не самим собой, а собственной туманной копией, более живой, чем оригинал. Но именно из-за этого я практически ничего не знаю об этой девочке: за всё время наших разговоров я выяснил лишь, что в Москве она живёт в доме, окна которого выходят на какую-то площадь. Тогда я знал только одну площадь – Красную, и не думаю, что она жила в ГУМе. Чёрт возьми, да я даже подумать не мог, что так глупо поступлю, так ничего у неё и не узнав. Для меня летняя жизнь – с ней, и вся остальная – без неё, были двумя разными вещами, непреложными, будто так всегда было, есть и будет.
Машина подъехала к повороту, и мне пришлось отвлечься. Воспоминания радостно разбежались во все стороны. Теперь придётся заново восстанавливать их в голове. Что ж, я не видел эту девочку очень давно, наверное, не увижу уже никогда. Моя глупость в очередной раз сыграла со мной злую шутку. Она вообще – очень весёлая женщина, моя глупость, часто и с удовольствием смеется надо мной.
Иногда бывает так, что какое-то воспоминание не даёт тебе спокойно жить. Моя жизнь закончилась в тумане. Потом было существование – приятное, неприятное, весёлое, грустное – не важно. В Москве я ловил редкий туман ртом, вдыхал его запах, но это была совершенно иная безвкусная субстанция. В нём я остался один, и мне это совсем не понравилось, тем более что моё прощание с тем родным туманом было очень горьким.
Нам было по четырнадцать лет. Весь день мы говорили о чём-то не том. Мне кажется, она чувствовала это также остро, как и я. Странное ощущение – два человека ждут чего-то, оба знают чего, и пытаются скоротать время за нескладными разговорами. Получалось из рук вон плохо, время ползло как гусеница, и я даже попробовал играть ей что-то на гитаре. Веселее не стало. Она была по-настоящему грустна, да и у меня состояние было не лучше. В воздухе пахло тоской, но я ничего не мог с этим поделать. Какой она была? Я ничего не знал о ней, о её жизни вне этого маленького населённого пункта. Там, в тумане, я практически не видел её лица, но зато чувствовал дыхание, слышал слова и мысли. В жизни было совсем не так. Она сидела передо мной, девочка-подросток, в какой-то безразмерной майке и клешёных джинсах, и если бы не эти глаза, её можно было бы вообще не заметить в толпе. Если, конечно, рядом оказалась бы ненароком такая немыслимая толпа. Но я знал, что вечером всё изменится.
Немного о ней: она была моей одногодкой, может, чуть младше. Любила поваляться в кровати. Жила особняком от всех. Практически не интересовалась кино и музыкой, зато любила читать. Больше ничего не знаю. Я боялся узнать больше просто потому, что это могло разрушить всё очарование наших отношений. Вдруг оказалось бы, что у нас нет общих тем для разговора? Но это – мы реальные. В тумане мы говорили взахлёб, не разбирая тем, словно ничего важнее этого в мире нет. Ничего не запоминая, не анализируя, не видя, мы говорили, и говорили, и говорили…
Последняя прогулка была торжественна, как благородная церемония под сводами дворца. Она даже переоделась к выходу, и загородом щеголяла в классных брючках и чёрной кофточке. Я тоже надел что-то поприличнее, конечно, из весьма ограниченного ассортимента моих дачных вещей. Чем ближе была долгожданная полночь, тем живее и веселее она была, а когда наступил час ночи, и вдали забелел ещё робкий, только просыпающийся туман, я чувствовал, что ближе этого человека у меня никого нет, и уже не будет.
Я совершенно не помню её лица. Это очень странно: казалось бы, за долгие годы я изучил его достаточно хорошо. А ещё я так и не понял, как к ней относился. В четырнадцать лет я уже вполне понимал, что такое притяжение между мужчиной и женщиной, и сексуальное влечение испытывал ко многим девушкам, наверное, у меня дневного было влечение и к ней.
Но с заходом солнца это вдруг стало настолько неважно, что я и думать об этом забыл. Тогда в тумане мне вообще казалось, что секса в мире не существует – я ведь, фактически, итак был в ней – в её сознании, мыслях и мечтах. Я бы, наверное, очень удивился, если бы она мне предложила с ней переспать. Между нами не было любви, не было влечения, не было ничего, просто там, в тумане, мы были одним существом.
Она уехала утром, и больше я её не видел.
Судьба звонит по телефону
В школе я не был хорошим учеником. Мне было глубоко наплевать на оценки. Даже не могу сказать, чем я тогда жил. Просто как-то существовал. Когда мне купили первый компьютер, я понял, что моя жизнь напоминает демо-версию какой-то программы. Используешь пару возможностей, а лезешь глубже – ну уж нет, сначала заплати за полную версию. Платить было нечем.
Я увлекался самыми разными вещами, находил себе хобби, секции, планировал жизнь, даже составлял расписание, но никогда ничего не доводил до конца. Мой энтузиазм иссякал, едва я приступал непосредственно к какому-то занятию. Со временем мне это надоело, и я просто перестал строить планы. Плыл по течению, и, как это обычно бывает, оказался в болоте, смрадном и мёртвом. Жизнь быстро теряла смысл. К старшим классам я совершенно не различал дни: они летели слишком быстро и ничем друг от друга не отличались. В институте дела шли не лучше. Но потом я познакомился с Леной, милой, но немного странной девушкой, снимающей квартиру неподалёку от моего скромного жилища. Когда мы перешли на ты, она мне сказала:
– Давай дружить. Только, чур, никакой любви.
И я согласился. Два раза в неделю, по определённым дням и в строго обозначенное время мы стали встречаться в кафе на углу, пить горячий шоколад и мечтать о всякой ерунде. Пару раз в месяц спали вместе в её полуторной кровати. Вот уж кто был для меня воплощением сексуальности, так это она: у неё была на удивление узкая талия, большая грудь, прекрасные каштановые волосы, норовящие влезть в рот в самый ответственный момент. Но и как собеседник Лена меня совершеннейшим образом устраивала. Мы могли часами развлекаться разговорами о всяких глупостях, я даже снова начинал строить какие-то планы, и, благодаря настойчивости моей подруги, один из них всё-таки был воплощён в жизнь – я пошёл на курсы английского, что хотел сделать уже многие годы. Лена тоже рассказывала много, мечтала с удовольствием, говоря о своей будущей семье, о том, что у неё будет два ребёнка, большая квартира и что-то там ещё – не помню. При этом она никогда ничего не загадывала, и мечтала лишь потому, что человеку это свойственно.
Моя обычная неделя теперь выглядела так: пять дней я работал – сидел в офисе и отвечал за бухгалтерские документы. К огромному своему стыду, от нечего делать даже стал собирать пасьянсы – чтобы не рехнуться. По вторникам и пятницам мы встречались с Леной в кафе, в пятницу засиживались допоздна, из-за чего ей приходилось вызывать своего жениха. Он встречал её возле другого кафе за два квартала отсюда. Там она «ужинала с подругой», которой никогда не существовало. Однажды, повалив меня на свою вечно криво заправленную кровать, Лена игриво спросила, не ревную ли я её, но я лишь отрицательно покачал головой. Больше мы эту тему не поднимали.
Лена жила одна, с женихом встречалась только на его территории, так что, как она говорила, её квартира знала только одного мужчину – меня. Пожалуй, этот факт мне импонировал. Лена очень плохо спала и каждое утро замазывала синяки под глазами, так что, в каком-то смысле, секс со мной был для неё терапией: почему-то в эти ночи она вырубалась сразу после душа, и ничто на свете не могло её разбудить. Остальные дни недели она мучилась, и я понятия не имею, почему именно я, а не её жених, помогал ей справиться с недугом. Лена обожала ходить к психотерапевту; каждый раз он внимательно выслушивал её, задавал вопросы и приносил ей чаю, когда она утыкалась в подушку и бесшумно плакала.
С Леной всегда было очень приятно просыпаться. Я открывал глаза и долго исследовал трещинки на потолке. О, это были совершенно необычные линии и разветвления. Мне всегда казалось, что они каждый раз меняли направление, а потому изучать их было одно удовольствие. Квартира Лены была живой, как и она сама, и только здесь я ощущал это загадочное биение жизни в каждом предмете, в каждом квадратном сантиметре пола, стен, потолка. Краем глаза я видел, как Лена хитро приоткрывала глаза, смотрела на меня так, словно задумала какую-то гадость, ухмылялась и, изображая сонную неосознанность, поворачивалась на бок. Она, наверное, думала, что я не замечаю этих её движений и приготовлений. Через какое-то время, смотря на часы, она начинала отсчитывать секунды. Сначала тихо, шёпотом, потом всё громче и громче. На шестидесятой секунде она подбрасывала одеяло, выпрыгивала из кровати и по холодному полу босиком бежала в ванную. Раздавался плеск воды, а потом она начинала что-нибудь напевать. Песни и душ были для неё единым целым, поэтому раз в две недели я плёлся заваривать кофе под какую-нибудь всеми забытую песенку группы Aqua. В общем, наши отношения были довольно забавны, и никому не доставляли негативных эмоций.
Но судьба имеет странное обыкновение звонить по телефону.
Где-то неделю назад Лена позвонила мне на домашний и попросила приехать. Я, конечно, удивился. Во-первых, оказалось, что она знает мой номер, а во-вторых, такое отступление от правил означало, что случилось что-то серьёзное. Честно говоря, это было так неожиданно, что я надел куртку, сел в машину и нажал на газ. Только преодолев разделяющие нас кварталы, я понял, что спокойно мог бы пройти пешком. Был тёплый воскресный вечер, час назад я купил две бутылки пива и собирался усесться с прекрасно иллюстрированной книгой Гёте в своё мягкое кресло с деревянными ручками, предварительно наделав бутербродов, но это великолепие в один момент осиротело, я всё бросил. Успокаивало меня одно: я знал – если что, Лена сделала бы то же самое.
– Сядь и слушай, – сказала она, когда я вошёл и снял ботинки.
Я покорно сел на маленький стул и уставился на неё. Моя подруга долго кусала губу, бегая по комнате, как маленькая лошадка в детской юле, потом всё-таки села на край кровати. Её взгляд остановился на мне.
– Мне уже неделю названивает какой-то тип. У него неприятный, козлиный голос. Каждый раз он спрашивает одно и то же: знаю ли я, когда умру. Я пробовала отвечать ему, посылать его, просить, умолять. В конце концов, я даже разрыдалась в трубку. Через шесть дней он меня просто достал, ты же понимаешь.
Я кивнул.
– Так вот. После моих излияний он просто молчит, а потом сообщает мне, что умру я во вторник с утра. И кидает трубку. Скажи, что это значит?
Я молчал. А что я мог сказать? Лена снова ухватила губу своими ровными зубками и задрожала.
– Что мне делать? – спросила она.
– Может, прикалывается кто-то? – неуверенно проговорил я. – У тебя нет никаких недоброжелателей?
– Откуда? – Лена усмехнулась, а может, просто громко выдохнула. – Да и глупо это как-то.
– Ну, ты знаешь, глупостей в мире много. Мне как-то одноклассники звонили, делали вид, что продавцы секс-шопа. Спрашивали, могу ли я сейчас встретить курьера, который привёз заказанный мной комплект фаллоимитаторов. Причём примерно то же самое они спрашивали и у моих родителей.
– Дурак! – Лена улыбнулась. – Дурацкая история.
– Может быть, – быстро согласился я. – Но мораль, кажется, на лицо: фаллоимитаторы мне так и не привезли.
Лена рассмеялась.
– Ты меня не успокоил, но хотя бы насмешил. Будешь какао?
– Только если ты пожертвуешь мне немного молока.
– Ещё чего! Будешь пить на воде. Как в детстве.
Она убежала на кухню, и вскоре принесла две чашки, над которыми вился густой белый пар. Естественно, какао было на молоке.
Мы выпили по две чашки, во мгновение ока запихнули в себя по какому-то ужасно сладкому пирожному, которые Лена просто обожала (обязательно с кремовой розочкой и несколькими слоями теста), а потом занялись сексом. В ту ночь Лена была просто великолепна. То есть, она итак обычно хорошо умела меня направить, уверенно играла со мной, доводя до края, а потом выжидая время, чтобы пламя во мне немного поутихло. Но на этот раз она просто творила чудеса: её тело выгибалось под невероятными углами, и даже самая малая складочка кожи возбуждала, сворачивая моё воображение в гордиев узел. Когда она кончала, она откидывала голову назад, её волосы разлетались во все стороны, но неизменно складывались в причёску, как в рекламе шампуня, а грудь яростно вздымалась, словно пытаясь вывернуть наизнанку узкие плечи. Кажется, это повторялось два или даже три раза. В конце концов, Лена просто завалилась на бок и прижалась ко мне. Но против обыкновения не заснула.
– Я, наверное, скоро выйду замуж, – сказала она.
– Значит, расстаёмся?
– Ну уж нет! Просто теперь я буду приезжать к тебе.
– О боже! – Я отвечал медленно, борясь с чудовищным стуком в ушах. – Это ж мне теперь придётся убираться!
– Ах, ты… – пробормотала она. – Значит, секс со мной настолько плох, что не стоит таких жертв?
