Спрятанные во времени

Когда отыграл гимн, из раскрытого окна полилось «Счастье мое!»41 – и неплохо, доложу я вам, полилось! Илья еще сильнее зажмурился, прижавшись спиной к стене, и замер, наслаждаясь хрипотцой танго, отложив свои думы тяжкие.

Но вот танго иссякло, дробным маршем понеслись новости. Волшебство момента исчезло – кареты сплошь превратились в тыквы (отдельные – в рекордный по радиусу буряк). Илья сбросил сладостный морок, открыл глаза и вернулся к мыслям о невозвратном – вечере перед тем, как обнаружил себя здесь, перенесенным назад во времени.

Необычным было произошедшее, путана суровая нить Ариадны, притащившая его на этот залитый солнцем балкончик старой московской коммуналки. Он прекрасно знал его – только застекленным, с кадкой фикуса и сломанным вентилятором «Бош», который давно надо было выбросить.

Мудрая часть натуры советовала просто жить и не рыпаться, шептала, что все уже хорошо, а станет еще лучше. Вторая, муторная и дерзкая, призывала к бунту, метаться и искать выход. На языке вертелось «фантастика», но с разным уклоном.

В иную минуту он сомневался, тот ли он еще, кем он был, и кто он теперь вообще? То есть задавался вопросом, терзающим людей с воображением (а также в меру выпивших) с древних времен, ответ на который еще никто не нашел, разве Будда или Христос, но настолько широко Илья не шагал.

«Что же, что же, что же…». Он зевнул, плюнул за перила, где бабки сидели на солнцепеке, и заерзал на неудобном шатком сидении – деревянном ящике из-под яблок, бывшем единственной мебелью на балконе. Затем решительно встал, и как был в майке и жеваных льняных брюках, вышел из дому, отправившись сквозь Ильинский сквер к набережной Москвы-реки, чтоб продолжить размышления у воды. Говорят, иным оно помогает.

Трудно не задаться вопросом, что, в конце концов, произошло с ним в ту ночь, и нас он также волнует. Хотя бы из эгоистических соображений: раз такое приключилось с Гриневым, то и мы не можем быть в безопасности. Уверены вы, что утром проснетесь в своей постели? Хорошо, с «постелью» перестарался – такое бывает без всякой мистики по причинам вполне понятным. Но в другом-то времени?! Что делать тогда и куда бежать?

«Может, пойти признаться? – рассуждал Илья, глядя на мост, по которому шныряли автомобили в сторону Кремля и обратно – красивые, словно идущие от самой идеи авто, а не прагматичные их потомки, моргающие ксеноном. – Но кому?!

А ведь я еще молодец – иной бы запаниковал и наделал дел… не считая первого дня, конечно, но тут уже извините! Шутка ли? Вареньке, кстати, спасибо, что удержала. Прихожу, например, в милицию я, и что? Даже как сказать и что писать в заявлении? Бред. Упрятали бы меня в психушку. Я б на их месте сам упрятал к ежам лесным!

Ну, а если в какой-нибудь институт?

– Добрый день! Я к вам прибыл из будущего!

– Да-да, рассказывайте, товарищ! Это же сенсация! Срочно собрать всех академиков!

– Внемлите ж, темные предки: в будущем нет СССР, доллар по сто рублей, а вода дороже бензина. Прошу незамедлительно исследовать мой феномен, я бесценен для науки и техники!

Нет, даже так:

– Прошу немедленно вернуть меня обратно с секретным заданием партии и правительства!

И вот я в той же палате, здравствуйте! Кстати, прояснить бы, кем был тот другой, за кого меня принимают, и что стало с ним? Хоть выписывай вопросы в тетрадь и ходи с ними по Москве:

– Здравствуйте, товарищ рабочий! Как прошла заводская смена? Прет ли план, все дела? Ответьте на пару простых вопросов для журнала «Наука и жизнь», я не займу у вас больше одной минуты. Первый вопрос: что вы думаете о перемещениях во времени? Мда?.. А если вообще не употребляли?

Ничего, кроме мистики не приходит в голову. Может, это вообще иллюзия? Может, сейчас двухтысячные, а Варенька, Нехитров и прочие… Ну, как в «Шоу Трумана»42?».

Тут включился прагматичный Илья и веско обозначил свою позицию: «Вот он я – благополучный советский гражданин, человек женатый и положительный, прописан в центре Москвы, знаю, как себя применить, живем с супругой не хуже других, нарожаем вскоре детей, сразу на расширение подадим… И стоит, кстати, как советовал жук Нехитров, подумать о диссертации. А то, что за спиной слышатся насмешки неведомого нахала, все это устроившего и наслаждающегося моей мукой, так это ничего, это пройдет, пройдет… Хотелось бы найти только эту личность, которая просаживает на столетье время, чтобы поморочить голову бедолаге-фарцовщику».

Когда-то, в журнале, кажется, он читал про индийского бога Индру, по прихоти обернувшегося хряком, и как непросто было этого довольного жизнью хряка убедить, чтоб вернулся назад править небесным царством. Случайно подсмотренный сюжет теперь навязчиво преследовал Илью и снился ему не раз. То он расталкивает лежащего в грязи бога, забывшего собственную природу, а тот ругает его дурными словами. То сам он – свинья свиньей и не желает стать человеком.

Дрянной сон. Индийцы бы посчитали его кощунством, а психиатры забили тревогу. Вытравить морок не помогла даже выпитая с Быстровым водка – с привкусом керосина, от которой страшно болела голова утром. (Неужто и в Союзе продавали «паленую»? )

Прошлое, в то же время, не забывалось, оставаясь вполне реальным. Он живо помнил магазин на Арбате, «тандем» в телевизоре, Киркорова в перьях, Тундру без всего на кушетке… Ничего с его памятью не происходило. А происходила вселенская тоска и невозможность спокойно спать по ночам.

В чужом времени, хотя и знакомом, по сути, месте, его мучили приступы одиночества. Варенька… Она-то как не заметила?! Во всем этом, в их случайных для него отношениях был обман, и совесть мучила его, когда он думал о ней. Комната, постель, завтраки-обеды, служба под одной крышей… Какое-то сумасшедшее шапито с элементами эротического разбоя!

А квартира? Бардак, тесно, чужие люди, ванную не примешь по-человечески. Кстати-кстати! – уж не квартирка ли тут шалит? Ведь, что ни говори, перенесся он, лежа в своей постели, и в ней проснулся, спикировав в май тридцатого. Могло, наверное, протащить и дальше – в неолит, к дикарям без примуса и сортира, если бы он, скажем, проспал до половины двенадцатого?

Идея, между прочим, не лишена привлекательности – только не в неолит, пожалуйста, а попозже. Чтобы декольте, арабские скакуны, пейзажи и непременно фонтан с медной гидрой, одевающей венок на голову героя с лицом Гринева. Век, скажем… Когда там случилось Возрождение? С его-то багажом знаний можно там неплохо устроиться. Например, «изобрести» вакцину от оспы, паровой двигатель, арифмометр, законы притяжения, импрессионизм… Нет, за импрессионизм сожгли бы. Остальное бы тоже не оценили: человечество того – штука неблагодарная. Вспомните про Бруно и Галилея.

«Кстати, пенициллин-то уже открыли? Сколько жизней можно спасти! Связаться с какими-нибудь биологами, подсказать им – пусть плотнее займутся плесенью. Анонимку, что ли им написать?

Господи! Атомная бомба! Баллистические ракеты! Интернет! Я ж такое могу устроить! – Илью подкинуло от пронзившей мысли. – Не все, конечно, мне в науке известно, не буду франтовать, но что-нибудь-то я наскребу, как-то окончил «высшее». Да он опасен для истории, этот Гринев! Хуже страшного вируса, потому что вирус лишен рассудка, а отставной программист им снабжен и легко может вывалить такое, что тряхнет мир.

А вдруг это миссия? Вдруг я избранный? Найти кнопку, от которой бабахнет. Или наоборот – не бабахнет. Мир на краю гибели, единственный шанс – отправить в прошлое шалопая а-ля Брюс Уиллис43, который что-нибудь там исправит. Инструкций никаких, некогда объяснять, сам должен догадаться. Но что? Предупредить о войне с Германией? – не поверят. В минуту пустят в расход как дезинформатора.

Как это вообще работает? Вдруг я что-нибудь сделаю и будущее нарушится? Сотру из истории сам себя? Ладно, если себя, а если, скажем, «тандем» – и Россия накроется медным тазом, а Америка совсем победит? С этим делом нужно быть осторожней. Не случайно все так гладко сложилось – происки врагов. Даже Варенька не заметила, что живет теперь с другим человеком, а уж в таких-то делах должна бы…».

Его снова придавил стыд: влез в чужую постель… Не по своей воле, конечно, но ведь, факт, влез!

«Завтра на службу, кстати…». От этой мысли нервно крутануло желудок. «А вечером с Варенькой идем в гости, и потом она обещала дома…». Крутнуло ниже, и гораздо приятней.

Так он размышлял, гуляя по шумной набережной, не придя к определенному выводу. Иные мудрецы, впрочем, утверждают, что мысль приходит сама собой, а человек – лишь пустой сосуд, который нужно мыть снаружи водой, а изнутри – вином. Может, и ему когда-то придет ответ, когда он будет готов (вечное утешение дураков).

От переживаний Илья купил эскимо и уселся на каменные ступени, глядя на печальное как старческое лицо облако над крышей будущего «Кемпински». По Москве-реке плыли утки – против течения, удивляя своим упрямством. Он был совершенно уверен, что хоть вниз, хоть вверх – им один хрен, но эти все гребли и гребли.

Исчезновение героя

В бывший дворянский дом на старом Арбате, примерно в середину его, была втиснута одна из множества антикварных лавок, которую содержали в доле Гринев, его старший приятель Каляда, и еще один, фамилия которого позабылась, а след утрачен в далекие девяностые. Его доля, имелся слух, перекочевала каким-то образом к Каляде, но история эта – не нашего ума дело. Мало ли чего переходило из рук в руки в то смутное время, когда лучшие люди страны были еще бандитами, преподавателями, разведчиками. Время оно, в которое, с хрустом отхватив от страны как от пирога с хрящеватым мясом, «большие люди» сами попадали в чей-то желудок. Когда вор отбирал у вора, чтобы стать честным. И чем больше отбирал и дольше жил – тем честнее и солиднее становился, тем лучше служил отчизне. Но не будем развивать тему, которая туда еще заведет…

Полученное Ильей от Марии Оскаровны наследство, помимо квартиры в центре Москвы, включало несметное число малоценных с исторической точки, но весьма пригодных для продажи вещиц, вроде статуэток и мелкой мебели. Это-то имущество плюс талант к торговле превратило прыщавого аспиранта, устроившегося продавцом на полставки, в полноправного участника предприятия. И момент случился удачный: Каляда как раз разводился с одной женой и боролся за счастие с другой, поначалу не дававшей ухажеру надежд, но постепенно что-то в нем разглядевшей.

В самом деле, был он не слишком опрятным толстяком, близоруким и подозрительным, привыкшим жить скрытной жизнью, предпочтительно – в сводчатой каморе под магазином, единственное окно которой вровень с тротуаром выходило в узкий и темный двор, полный голодных кошек. В дни окаянной страсти он был порывист и мягок одновременно, совершенно отстранился от дел, и Гринев «вытянул» магазин, не дав ему разориться и быть пожранным стервятниками-соседями, давно имевшими на него аппетит. В итоге Илье досталось тридцать процентов доли и даже что-то вроде сдержанной ровной дружбы – наивысшего расположения к человеку, которое мог предложить Каляда. Истиной и долгой любовью он награждал лишь потертые вещицы, с которыми просиживал сутками.

Помимо старины, смирной и безопасной, он питал приязнь к бездомным детям любой породы. Мог до икоты накормить уличного щенка, выудив из сумки бутерброд величиной с будку, в котором шесть слоев колбасы громоздились на ложе нарезного батона. Всего взрослого, загрубелого и большого он тщательно сторонился, считая его бесовским орудьем, способным только на гадость ближнему. К себе толстяк относился с отстраненным пренебрежением, отчего всегда имел хмурый вид и многую радость пропускал в жизни, ища мимолетного утешения у женщин.

Такой он человек – этот Каляда, сын Херсонского инженера, повесившегося от несчастливой любви вскоре после рождения сына.

Теперь партнер-основатель находился в полной разрухе чувств и буквально изводил себя вопросами, пытаясь угадать, что и как могло случиться с Ильей. Нет, он не терзался особенно за его судьбу – это было бы уже слишком, но беспокоился за привычный ход вещей. Потеря трудолюбивого компаньона подвигала Каляду что-то срочно предпринимать, а этого он не любил. Привык за годы к покою.

Закрыв раньше времени магазин и придя в квартиру Ильи, он обнаружил там лишь до черноты загоревшую Дэбу Батоеву, степную красавицу, вернувшуюся с очередных раскопок в Месопотамии. От прихожей до кухни валялись как тюлени ее баулы. В ванной завывала «стиралка». Каляда покосился на груду скарба, надеясь, что в него не затесалась змея или скорпион.

Дэба же, одетая в шорты и майку с надписью «OFF», ограничившись коротким «приветом», продолжила разбирать вещи, вооруженная бездонными пластиковыми мешками. Ее вид не сулил ни йоты гостеприимства – Каляда немедленно был пристроен выносить мусор, которого уже набралось с десяток мешков и предвиделось еще столько же. И тогда только, когда вынес их, он был допущен в кухню и оделен бутылкой диетической кока-колы. Затем снова поработал вьючным животным, но уже в пределах квартиры.

На вопросы Дэба только отмахивалась. Жалобы на одышку, голод, срочные дела, обеспокоенность судьбой товарища и так далее были проигнорированы – пока вещи не оказались разобраны Каляда пребывал в рабстве. Дэба не терпела беспорядка, и возражений от всяких приблудных мужиков, пытающихся отлынить от работы, не принимала.

В конце концов, уже за полночь труд Каляды был вознагражден кофе и омлетом со жгучим перцем (все же у нее оставалась совесть). Затем, помыв за собой посуду, он был беспардонно выставлен вон.

Единственное, что в итоге ему удалось узнать, что Дэба Илью не видела, приехав сегодня утром. И вообще – грузный Каляда «занимал слишком много места» и «докучал ей дурацким бредом». Для Тундры, как ее в шутку прозвал Илья, мелочь вроде отсутствия кого-то месяц-другой, не являлась поводом для раздумий. Его квартира служила для нее перевалочным пунктом, очередной точкой на карте, по которой она носилась зигзагами со школьных времен, успев к тридцати пяти выучить десяток языков, защитить докторскую и счастливо избежать брака, хотя ухаживали за ней многие и много.

– Пошляется и вернется. Ты ему что, жена? – напустилась она на Каляду, тряся перед его лицом написанной на фарси книжонкой, из которой на пол летел песок.

Не добившийся положительно ничего, усталый, поверженный и печальный, он долго спускался вниз, и на улицу вышел в крайне смятенных чувствах. Усевшись в таксомотор, обругал себя нехорошим словом, посетовал, что наткнулся на дерзкую пассию Гринева, так некстати приехавшую к нему, помянул дурно и партнера, словно провалившегося сквозь землю, а затем долго сердито перебирал в голове варианты, отчего все могло случиться, как быть дальше и стоит ли ему заявлять в полицию?

«В самом деле, что я ему – родня, что ли?!», – и решил никуда не заявлять.

Чтобы совершенно добить страдальца, погруженного в печальные мысли, таксист привез его в Коньково вместо Филевской.

– Прости, брат! Два день в Москва, – не смущаясь, объяснил тот, разворачивая дребезжащее авто, пока пассажир стучал в навигатор адрес, втолковывая вознице матом, кто он есть в этой жизни.

В ту ночь Каляда не сомкнул глаз. А на следующий день, в который Гринев, как вы догадываетесь, снова не появился, случилось нечто загадочное. Именно: с окна, служившего одновременно витриной, вдруг исчез вазон с крестьянками и снопами, годы стоявший там, – слишком большой, чтобы украшать стол, и недостаточно внушительный, чтобы облагородить сад.

В лавке при этом находились лишь сам хозяин да чахлый старик Изотич – любитель всякой мелочи вроде этикеток и талонов советского общепита, выдававшихся работникам каким-нибудь резино-асбестовым комбинатом.

Сопоставив в уме тяжесть и габариты вазона с фигурой столетнего Изотича, с трудом переставлявшего ноги, Каляда отмел подозрения в его адрес как противоречащие природе вещей, правилу рычага и законам гравитации. После этого оставалось одно: впав в состояние аффекта, он сам у себя украл предмет, спрятал его, а теперь напрочь забыл о нем, что также не лезло ни в какие ворота.

Вазон определенно имелся, когда он открывал магазин, и был на месте не далее получаса тому назад, потому что Каляда безуспешно пытался сбыть его косоротому итальянцу в шляпе (который ничего не купил, сквалыга, и ушел вон). После в магазин никто не входил, как и сам хозяин не покидал узкого прохода за прилавком – в силу тучности и природной лени он вообще старался не забираться туда, оставив эту мороку Илье, а уж если попадал, то оставался там до предела долго, когда невозможно было терпеть или пора было закрываться на ночь.

– Мистика… – пробормотал Каляда, глядя на пустой подоконник. Затем придвинулся к нему боком, смахнув с прилавка зеленую гжельскую синичку, и внимательно изучил поверхность.

Чудесам не было предела: на подоконнике отсутствовал даже след от исчезнувшего вазона. Ровный слой пыли покрывал доски. Лишь в углу пристроился виниловый диск с фортепьянными эскападами Брамса да свисал на цепи угольный чугунный утюг, стоивший двадцать долларов с пятидесятипроцентной скидкой по случаю… случай менялся от раза к разу, но утюг упорно никто не брал.

Каляда потер ладонями глаза, пригладил волоски за ушами и вздохнул как пробитая волынка. Он до изумления напился в тот вечер в своем подвале, но и литр французского коньяку не принес облегчения упавшему духом антиквару.

– Ай, мама! – взвизгнула Варенька, отскакивая от разлетающихся осколков. – Растяпа! Илья, ну ты что?!

На полу в прихожей покоились останки расписного вазона. Из дверей уже выглядывали соседи: мол, «что случилось?», «велика ли потеря?», и «у нас вот тоже был случай…».

– Ну… не удержал, – сказал Илья, разводя руками.

– Ну?! – наседала на него Варенька, осторожно переступая босыми ножками, чтобы не напороться на битье. – Шикарная ведь была ваза! Может, склеить получится? Ах, Илья…

– Что «ах, Илья»? Тяжелая как слоновий зад. Да и велика она для квартиры. Хрен с ней, с вазой с этой! Другую купим.

– Как так, хрен?! – возмутилась Варенька. – Дорогая вещь, между прочим. Ты что, барон?

– На кой ее вообще было трогать? Стояла и стояла себе. Протере-еть, протере-еть… – передразнил он супругу. – Протерла? Рада теперь?

– Ты ее уронил, а не я, и не надо спихивать!

– А… – отмахнулся Илья, потому что бывает так, когда и есть, что сказать, но сказать нечего.

По зову ОСОАВИАХИМа

Минула вторая неделя.

Вечер четверга согласно висевшему в «красном уголке» расписанию был посвящен навыкам спортивной стрельбы. Илья едва не проигнорировал этот факт, уже собравшись идти домой, когда активист, проныра и чудак Володька Зелинский, вытаращив глаза, подлетел к нему у самого выхода, сообщив фальцетом, что немедленно, не далее, чем через минуту от второго подъезда отправляется авто в стрелковый клуб, и что его только ждут.

Этот Зелинский, бывший каждой бочке затычкой, играл в самодеятельном спектакле красноармейца-разведчика с таким рвением, выкрикивая на весь зал «Тихо, нас могут услышать!», что на ум приходили мысли о сумасшествии.

Илья, отбросив всякую конспирацию, спросил его, где находится этот «второй подъезд», на что получил удивленный взгляд и никакой информации. Видение гонца сгинуло так же быстро, как явилось.

С грехом пополам, крикнув на бегу извинения ожидавшей его Вареньке, не осведомленной о тяготах общественной жизни мужа, он выбежал из музея, обогнул здание и нашел сначала грузовик крытый, увозивший, как вышло, в чистку половики, а затем уж у флигеля «Столярная М. ская» необходимый ему открытый «фиат», направлявшийся в клуб ОСОАВИАХИМа. Запыхавшийся от бега Илья вскарабкался на зеленый борт, пытаясь принять деловой и одновременно веселый вид, говоривший каждому: «Ну что же, товарищи, поехали! Пора-пора – постреляем!».

Куривший в окно водитель, позволив Илье подняться, но не сесть, дернул так резко, что тот распластался на полу, ушибив колени, принеся тем самым очередную жертву общественной жизни учреждения. Никто не видел, расползлись ли в тот момент губы шофера в мерзкой ухмылке, что могло статься, потому что позже, снова учинив такую проказу, но уже опрометчиво – с кубинским делегатом-социалистом, он был вытурен вон с работы и с тех пор развозил по столице хлеб, до конца дней ругая чернокожих, евреев и, по совершенно неизвестной причине, малоазийских болгар.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Цукубаи – Сосуд для омовения в традиционном японском саду.

2

Кото – японский щипковый музыкальный инструмент.

3

Эпоха Кинсэй – период японской истории с 1573 год по 1868 год.

4

«Ясуда» на японском означает «спокойный + рисовое поле».

5

Сама – суффикс в японском языке, демонстрирующий максимально возможное уважение.

6

Фр. – Жаба! Жаба! Огромная жаба!

7

Cogito, ergo sum (лат. – «Мыслю, следовательно, существую») – философское утверждение Рене Декарта.

8

Микеланджело Буонарроти (1475 – 1564) – итальянский скульптор, художник, архитектор, поэт, мыслитель.

9

Вильгельм Стейниц (1836 – 1900) – австрийский и американский шахматист, первый официальный чемпион мира по шахматам.

10

Люфтханза (нем. – Lufthansa) – немецкая компания-авиаперевозчик.

11

Халк – вымышленный супергерой, появляющийся в изданиях Marvel Comics.

12

Энрико Карузо (1873 – 1921) – великий итальянский оперный певец (тенор).

13

Москва, Чистопрудный бульвар, 12А, строение 1.

14

Панорама Бородинского сражения Франца Рубо (1856 – 1928).

15

Из «20 сонетов к Марии Стюарт» Иосифа Бродского (1940 – 1996).

16

Лходзе (8516 м) – гора в Гималаях. Четвертый по высоте восьмитысячник мира.

17

Юшет (rue de la Huchette) – улица в Париже.

18

Путти – те еще стрелки, часто попадают пониже сердца.

19

Район Киева.

20

«Мост» – роман Иэна Бэнкса (1954 – 2013).

21

Имеется в виду роман «Куда приводят мечты» Ричарда Мэтисона (1926 – 2013).

22

Экхарт Толле (р. 1948) – немецкий писатель и духовный оратор, автор книги «Сила настоящего».

23

Проходил с 25 февраля по 6 марта 1986 года.

24

Где-то глубоко таилась невысказанная надежда заглянуть краем глаза в двадцать второй, но на это лучше не делать ставок. Впрочем, если принимать энзимы и бегать кросс…

25

Имеется в виду знаменитое фото из зала суда над Иосифом Бродским, датированное 1964 г.

26

Стихотворение Иосифа Бродского, датировано 24 мая 1980 г.

27

«48 Законов власти». Роберт Грин.

28

Из телефильма «Семнадцать мгновений весны». Киностудия имени М. Горького.

29

Имеется в виду персонаж рассказа «Серая шейка», Д.Н.Мамин-Сибиряк, 1893.

30

Те, кто нам не перечит, вообще кажутся симпатичными.

31

Очаковская слива, как известно, желта.

32

Греч. – Добро пожаловать в Атлантиду!

33

Имеется в виду «La Divina Commedia» – «Божественная комедия» (ит.).

34

Не известно точно, на него ли приземлился тот самый голубь, но следы пребывания в нем копытных до сих пор оставались в стойлах.

35

Всегда задавался вопросом, кто и каким способом его выел?

36

Шкала Мооса (минералогическая шкала твердости) – набор эталонных минералов для определения относительной твердости методом царапания. Значение 5 соответствует апатиту, если вам интересно.