Приключения в Новом мире. Магаданский мятеж

Роман Лунев

Приключения в Новом мире. Магаданский мятеж

Пролог.

Летят и летят золотистые искры, осыпая огненным дождем пол кузницы, и кажутся они в глазах подростка не звездами и не искрами, а золотыми монетами, такими же, как и те, что зарыты в отцовском сарае под половицей. «Разве что монеты звенят, падая на пол, а эти тихо гаснут, – думает сын магаданского посадника Петруша. – Хотя, здесь ведь пол земляной, с чего бы им звенеть».

Два здоровенных парня, одетые во взмокшие от пота рубахи, без устали махали огромными молотами, тяжело опуская их на лежащую на наковальне раскаленную заготовку. Под этими мощными ударами три пластины, сделанные в форме чуть изогнутой шашки, сминались и плющились, свариваясь меж собой. Маленький молоточек в руках парнишки, стоящего на месте мастера, подправляя заготовку, как бы указывал им, куда нужно бить.

Дзинь-дзинь-дзинь… Бух.... дзинь-дзинь-дзинь…Бух…

«Интересно, – думается Петруше, – как это маленькому молоточку все время удается вовремя отскочить, не попадая под большие молоты».

Молотобойцы на некоторое время прекратили работу, и в кузнице теперь было слышно лишь сипение мехов, раздуваемых подмастерьем. Один из молотобойцев зачерпнул ковшиком воды и жадно припал к его закопченному боку. Тем временем паренек потянулся к одной из стоящих рядом кадушек с порошком и вопросительно посмотрел на стоящего поодаль отца.

– Верно, Изяславе, правильно.

Изяслав, так звали паренька, взял щепотку порошка и посыпал на заготовку, после чего вновь забухали тяжелые молоты, и так же ходил им указкой маленький молоточек.

Дзинь-дзинь-дзинь…Бух… дзинь-дзинь-дзинь…Бух…

Несколько раз заготовка охлаждалась в разных кадушках, после чего вновь раскалялась докрасна. При этом мастер все время шевелил губами, скороговоркой приговаривая непонятные слова. Наконец заготовка, зажатая клещами, в последний раз зашипела в бочке с водой. Изяслав аккуратно положил почти готовую казачью шашку на наковальню. Он тяжело вздохнул и распрямил затекшие во время работы плечи.

– Теперь ей нужно придать шлифовкой блеск и приспособить красивую ручку, – обмахиваясь ветошью, сказал отцу Изяслав. – Ручку я уже сделал. Пап, можно я продолжу завтра, а сейчас схожу с Петрушей на Затон?

– Можно. – отозвался кузнец, пряча в бороде снисходительную усмешку, а про себя подумал: «А то этот Петруша уже битый час усердно скрывает зевоту».

Изяслав стянул с себя валяные сапоги, надетые, несмотря на жару, чтобы не опалить ноги, и закинул их вместе с фартуком в угол.

– Изяславе, ох дождешься трепки! – в спину убегающему сыну крикнул добродушно кузнец.

– Ага.

Отбежав на некоторое расстояние от кузницы, Изяслав остановился и, развернувшись, поджидал отставшего друга. При этом он в восторге, размахивая руками, уже издали рассказывал, какую прекрасную шашку он скоро закончит.

– Я делал ее два месяца и сегодня как раз закончил клинок, – восторженно рассказывал юный кузнец. – Отец говорит, что у меня получилось не хуже, чем у лучших мастеров.

– У твоего отца есть старинная шашка, с которой он воевал, когда был на обучении у казаков, – продолжал Изяслав. – Ты попроси ее, и мы на ней испытаем мою шашку.

– Боюсь, что отец не позволит мне ее взять, – ответил Петруша, а про себя подумал: «Чтобы ты мне выбил кисть, когда ударим клинками. Да и разве может сравниться работа какого-то мальчишки с работой лучших Николаевских мастеров».

– А мы вместе попросим, – не сдавался Изяслав, которому в хорошем настроении море было по колено.

Чтобы сменить тему Петруша спросил:

– А что ты во время работы постоянно шепчешь?

– Это заклинания, которые нужно говорить, чтобы железо выходило лучше.

Петруша расхохотался:

– Ой, Изяслав, уморил… заклинания!

– Так делали наши деды и прадеды, так делает мой отец, почему я не должен так делать? – Изяслав не обиделся. – К тому же это позволяет отмерить точное время, чтобы не перекалить железо, или не испортить его еще как-нибудь.

Пройдя с разговорами к Морским воротам, они вышли на дорогу, ведущую к пристаням, и направились к морю. От Морских ворот, находящихся на холме, было довольно далеко видно окрестности. Небольшая речушка, заключенная словно в изумрудную оправу, в лесопосадки из лиственных и хвойных деревьев, растворяла свои светло-синие воды в неоглядной зеленеющей дали Охотского моря. Выше по течению, лесопосадки, плавно переходя в рощицы, совсем скрывали реку. В устье на городском берегу возвышался форт, защищающий город от нападений с моря.

Пройдя через лесопосадки, друзья достигли Затона. Это искусственное водохранилище было гордостью всей магаданской детворы: целый год они сами без помощи взрослых рыли этот бассейн, строили мостки и вышки. И теперь чужак, не выразивший своего восхищения «инженерным гением» магаданских мальчишек, мог запросто «заработать на орехи».

Сегодня был рабочий день, и на Затоне можно было бы встретить разве что малолеток, или детей богатых родителей. Но первые были сегодня на занятиях, так как городской учитель вернулся из поездки по пригородным починкам и заимкам, где он за небольшую плату пять дней в неделю обучал детей письму и счету, оставляя два дня на занятия с городскими ребятишками. Сынки же богатых родителей редко появлялись на затоне. Девочкам вообще запрещалось купаться в открытых водоемах. Поэтому сейчас друзья увидели только нескольких купальщиков. В воде резвились пятеро восьми или десятилетних мальчишек, родители которых были слишком бедны, чтобы оплатить учебу детей. Изяслав и Петруша, с высоты своих четырнадцати лет именовали их «малышами».

Изяслав, на бегу сбрасывая одежду, бросился к берегу и прыгнул с мостков в воду, обдав при этом купающихся мальчишек целым фонтаном брызг. Стоило ему вынырнуть, как на него со всех сторон обрушился смерч водяных брызг. Набрав воздуха, Изяслав вновь нырнул, прорывая кольцо обстреливающих его водой сорванцов, которые с радостным визгом разбежались.

Петруша же не торопясь разделся и растянулся на песке. Настроение у него вконец испортилось, когда он не увидел на затоне нужного человека, которого рассчитывал здесь найти. Он искал одного своего должника, сына охотника рыжего Отеню. Тот уже довольно долго умудрялся избегать уплаты, скрываясь, но с Петрушей так не получится, он свое возьмет, да еще и чужого прихватит.

Накупавшись, Изяслав выбрался из воды, и, откинув со лба мокрую черную прядь, с блаженным вздохом растянулся на песке. Глядя на его могучую фигуру, Петруша думал о том, как ему повезло, что в свое время его отец спас жизнь отцу Изяслава. И теперь, благодаря завязавшейся после этого дружбе двух уважаемых в городе семейств, он имел очень сильного телохранителя. Действительно, не по годам сильный сын кузнеца не раз защищал его от уличных неприятностей. Тем более что не все должники такие покладистые, как этот рыжий Отеня, у которого хватает ума только на то, чтобы прятаться. Впрочем, Изяслав, ничего не зная о Петрушиных делах, вполне искренне недоумевал по поводу нападок на друга.

– А ты чего не купаешься? – перевернувшись на живот, спросил Изяслав.

– Неохота.

– Вот так дела, сам же хотел идти на Затон, а теперь купаться не хочешь.

Изяслав позвал мальчишек, и они со смехом потащили упирающегося Петрушу в воду. Пришлось поплескаться, но Петруше совсем не хотелось мешаться в их игры и его оставили в покое. Выбравшись на мостки, он наблюдал, как ребята прыгают в воду, когда на дороге от города показалась знакомая коляска. Эта коляска принадлежала богатому огнищанину Ивану Полоцкому. Он владел неподалеку от города расчищенными палом полями – огнищами, на которых работали испольщики. Видимо и сейчас он направлялся туда, но на этот раз он был не один, рядом с ним сидела дочь Светланка. Красивая девушка с длинной русой косой и большими голубыми глазами, она нравилась Петруше настолько, что ради свидания с ней он, кажется, мог бы пожертвовать прибыльной встречей. Но Светланка, по мнению мальчишек, не обращала внимания ни на кого из них, в чем Петруша вскоре разубедился.

Когда коляска поравнялась с мостками, Петруша заметил, что Светланка смотрит в его сторону. Сердце его радостно забилось, но тут же он понял, что девушка глядит на того, кто у него за спиною. Обернувшись, он увидел приготовившегося к прыжку Изяслава. Петруша понял, что он, низкорослый, полный, с кожей чуть тронутой загаром и веснушчатым пухлощеким лицом значительно проигрывал рядом с высоким, стройным, мускулистым и загорелым сыном кузнеца. Вот он выпрямился во весь рост, поднял и развел в стороны руки и сейчас сорвется с мостков в воду. Злоба и зависть бросили Петрушу вперед, и он со всей силы толкнул Изяслава. Тот не удержался и, смешно взмахнув руками, свалился в воду, подняв целую тучу брызг.

Только столкнув Изяслава в воду Петруша понял всю глупость своего поступка. Под мостками была изрядная глубина, и, если Изяслав от неожиданности растеряется, то запросто может захлебнуться. Но не это волновало сына посадника, а то, что Изяслав может обидеться и тогда будет плохо. Со страхом он наблюдал, как черная голова Изяслава показалась над водой, но мальчишки увидели во всем только смешную сторону и теперь громко смеялись. Петруша тоже заставил себя засмеяться, хотя и несколько натянуто.

Изяслав удивленно и обиженно посмотрел сначала на мальчишек затем на Петрушу и, видимо, решив, что, обидевшись, покажется еще более смешным, засмеялся сам.

Часть 1. Мятежный посадник.

1

Молодой штабс-капитан магаданских ротников, сидел на камне у ворот форта и, зевая, наблюдал, как тяжелогруженая речная расшива, медленно и тяжко двигая веслами, направляется к причалу. В лодке сидели трое гребцов в простой домотканой одежде. Они работали короткими, но толстыми и тяжелыми веслами. Расшива приблизилась, и офицер смог разглядеть прибывающих, в одном из них он узнал знатного в Городе железокузнеца Изяслава Владимировича Орлова.

Ленивая прибрежная волна легонько треснула бортом расшивы в просмоленные дубовые доски пирса и тут же один из подмастерьев подал на причал швартовый конец. Старый причальный сторож, пригревшийся на солнышке, пропустил момент швартовки, и штабс-капитан сам поймал и сложным узлом закрепил канат за деревянный кнехт. Сделав это, он вновь посмотрел на лодку, которая была загружена плетеными корзинами, а в них, словно пушечные ядра, покоились округлые неровные железные болванки – откованные крицы. Из этих железных шаров под действием горнового пламени, силы молотобойцев и умения мастера-кузнеца выйдут превосходные инструменты, всяческие мелкие вещицы, нужные в хозяйстве, а так же холодное оружие.

Тем временем возница подогнал к причалу телегу, на которую должны были грузить привезенное железо и подмастерья, поднатужившись, подняли первую корзину на плечи, потащили ее к повозке. Изяслав одним мощным рывком поднял другую корзину, но, видимо, не рассчитав тяжести ноши, покачнулся. Но офицер, подставив под корзину свое плечо, не позволил кузнецу свалиться в воду. От тяжести колени у него задрожали, перед глазами замелькали серебряные искры, но он честно помог дотащить ношу до телеги. Когда корзина, жалобно звякнув, встала на свое место в повозке, кузнец пробурчал в бороду, что-то одобрительное и вновь направился к лодке.

– … а только зря он старается, больно Изяслав на нашего посадника зуб имеет, також и к Елисею Петровичу относится, мол, яблочко от яблони…

Елисей Князев-Магаданский, а он и был офицером, с которым не слишком вежливо обошелся кузнец, обернулся, услышав эти слова, и прикрикнул на сидящих в воротах форта ротников:

– Чем рассуждать, так лучше помогли бы.

– А что, и поможем, – отозвался один. – Айда, хлопцы!

С веселыми шутками ротники высыпали из форта и накинулись на корзины с железом, которые моментально, словно по мановению волшебной палочки перенеслись на повозки.

Поблагодарив солдат за помощь, Изяслав направился вслед за своими повозками к городу, а Елисей так и остался стоять около форта, глядя вслед маленькому каравану, пока тот не втянулся в городские ворота. Но даже после этого он еще долго смотрел на Город, окруженный зелеными рощами, на открывающиеся за городом луга, окаймленные тайгой, на речку и безбрежный простор Охотского моря.

– Мается Елисей Петрович по дочке Изяславовой, а толку с того не выйдет, – грустно заметил рыжий веснушчатый ротник. – Давно уже Изяслава с его отцом мир не берет.

– А жаль парня, – отозвался другой.

– А поворотись-ка, сынку, – бурчанье наставника сейчас казалось Ганьке Ротникову лучшей музыкой, какую он когда-либо слышал. Сегодня все было радостно и ново, сегодня он станет уже не воспитанником отряда ротников, а ротником. Война между Николаевском и иноземцами, посягнувшими на русские земли, которая могла задеть своей орбитой и Магадан, позволила не дожидаться восемнадцати лет.

Зеркало, установленное в ротницкой швальне, располагавшейся в одной из комнат магаданского детинца, отразило две абсолютно разные фигуры. Фон для них составляли столы для раскройки, меловые доски с размерами, и разбросанные на полу, на столах и стульях обрезки синей ткани.

Ганька худощавый, но крепкий подросток четырнадцати лет от роду, с миловидным лицом и непокорным ершиком волос на голове быстро крутанулся вокруг своей оси, но пожилой сержант ротников Серафим Скок своей широченной ладонью задержал его и поправил складку на новеньком синем парадном мундире, облитом сиянием серебряных галунов.

– Ну вот и готово, теперь тебе хоть на вечерку к девкам, – удовлетворенно заметил, невидный в зеркале рядовой Тимофей Заяц.

– Я сейчас в лучшее место пойду, – важно заявил Ганька, пристраивая на свои вихры синее кепи военного образца, а сам подумал: «А ведь действительно, хорошо бы сейчас в таком-то наряде и закатиться на вечерку».

– Ну-ну, идем, там нас уже заждались, небось, – ласково подтолкнул мальчугана Скок.

Пройдя по полутемным закопченным коридорам городского хранилища-крепости, они остановились перед массивной дверью ротницкой трапезной, за которой раздавался шум голосов собравшихся ротников. Еще раз поправив на голове кепи, от чего оно съехало немного на бок, Ганька взялся за ручку и потянул ее на себя. Шум голосов сначала усилился, а затем оборвался, и под взглядами застывших по стойке «смирно» ротников Ганька, в сопровождении наставников, торжественным шагом направился к накрытому красной скатертью столу. На несколько мгновений ему от волнения показалось, что у него вдруг резко село зрение, лица людей, стоящих возле стола расплывались. Но зрение само собою восстановилось, когда он прошел половину дороги, и смог разглядеть на столе красную атласную подушку, на которой лежал тяжелый старинный меч с простой крестообразной рукояткой, а за столом полковника Корнилова, начальника магаданского отряда ротников. Слева от полковника, возглавляемые огромным Изяславом, стояли трое старшин городских концов, одетых в праздничные штатские одежды. Они представляли магаданское людство, а справа в парадном мундире казачьего подполковника – посадник.

Подойдя к столу, Ганька вскинул руку к козырьку кепи, и звонким мальчишечьим голосом отрапортовал:

– Господин полковник, воспитанник Гавриил Ротников для принесения Роты прибыл!

– Принеси клятву.

Взяв в руки меч и повернувшись по-уставному, Ганька набрал в грудь побольше воздуха и на едином дыхании выпалил заученные слова клятвы: «Клянусь Солнцем и Луною, клянусь ясною звездою, городским тыном и родным дымом, что буду защищать Град Магаданский и Правду Русскую отныне и до веку, пока светит солнце, пока родит земля, пока слышна на земле речь человеческая. Я сказал».

Полковник принял из рук повернувшегося к нему Ганьки меч и уложил его обратно на подушку, а затем обратился к застывшим шеренгам ротников:

– Вы слышали, вы видели?

И шеренги, как один выдохнули:

– Клятва, клятва!

Затем Корнилов обратился к городским старшинам с теми же словами:

– Вы слышали, вы видели? – и рокочущий бас Изяслава почти заглушил ответ остальных двух старшин. – Клятва, клятва!

Таинство принесения клятвы верности завершилось, и начальник ротников обратился ко всем присутствующим с короткой речью:

– Сегодня для нас бойцов-ротников города Магадана радостный и торжественный день, мы приняли в наши ряды нашего воспитанника, все мы можем гордиться тем, что этот юноша, воспитанный нами стал хорошим человеком и полезным членом общества. Тем, что мы стали для сироты семьею и дали ему путевку в жизнь.

– Все мы знаем, что сегодня, сейчас, наши братья, ушедшие на помощь Николаевску, ведут неравную борьбу с сильными иноземцами. И я думаю, что пример этого юноши, в столь грозный для отечества час пожелавшего стать нашим боевым товарищем … – полковник запнулся и покраснел, он был не мастер говорить, и по губам посадника скользнула едва уловимая усмешка, но офицера выручил Изяслав. – Он показал нам, что необходимо сплотиться всем, вне зависимости от богатства, социального положения и возраста и отстоять нашу землю и нашу Правду!

Последовала команда «Разойдись» и ротники шумной толпой пошли из трапезной, остались лишь дежурные, накрывавшие столы для ужина.

Ганьке хотелось как можно дольше сохранить в себе радостную атмосферу праздника, и поэтому он не пошел на ужин, а, забравшись в одну из башен Детинца, смотрел на звезды и представлял себе свою дальнейшую жизнь, которая, несомненно, должна быть полна подвигами и сражениями, в которых он проявит неслыханный героизм. Как-то нечаянно пришла мысль о том, что в одном из этих сражений его ведь могут и убить, но, как и любой мальчишка, он быстро отогнал ее, тряхнув головой. Занятый своими мечтами он не заметил, как погрузился в сон.

2

В верхнюю светлицу, являющуюся рабочим кабинетом, проскользнула скользкая и пластичная фигура старшего приказчика Гарко, поклонившись, он застыл в ожидании распоряжений господина.

– Елисей не вернулся домой со мною, куда он пошел?

– Он шел через Ремесленный конец, задержался у дома Изяслава, а затем вернулся домой и сейчас спит.

– Далась же ему эта девка, – ворчал посадник, – добро бы хоть толк был от этого, а то ведь…

– Мой князь, а ведь девушка и правда красива.

– Что толку, все равно Изяслав ее не отдаст за Елисея, даже если она вдруг согласится.

– А что может помешать моему князю отдать сыну дочь своего врага после победы над ним?

– Надеюсь у тебя все готово, чтобы это свершилось?

– Наемники уже на подходе.

Посадник кивком головы отпустил приказчика и стал обходить комнату, гася свечи, которые стояли на бюро, столиках и подставках, расставленных на устилавших полы коврах. Остановившись у стола, он провел рукою по казачьему мундиру. Сколько же он потратил денег на подкупы казачьих начальников, чтобы, не служа, получить офицерский чин. А все было бы без толку. Если бы не Гарко, выкравший печать у полкового писаря, не видать бы ему ни чина, ни посадничества. Еще тогда он решил, что так быть не должно, владеющий деньгами должен владеть жизнью. И сегодня утром все должно решиться.

Посадник долго сидел в темноте, погруженный в думы о прошлом и будущем.

Взгляд на часы: «Не вызвать ли Гарко? А вдруг все сорвется?». Петр Алексеевич прошел к резному бюро, на котором среди безделушек стояла костяная шкатулка, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. Поднял крышку и взял с атласной поверхности маленький стеклянный пузырек с ядом: «Нет, сброду, который Изяслав называет людством, никогда не удастся выместить на мне свою обиду за предательство». Пузырек опустился в потайной карман, он может сегодня понадобиться.

Посадник прислушался, не раздадутся ли звуки борьбы, но Город молчал, даже ротники, охраняющие городские ворота, притихли и уже не перекликаются, борясь со сном. Черные проемы окон посветлели. Утро. Вдруг чуткое ухо уловило хлопок отдаленного выстрела. Показалось? Нет, вот еще один, пачка и вновь тишина, давящая неизвестностью. И вдруг эту тишину разорвал набат вечевого колокола, призывающий народ на защиту родного города. Посадник метнулся к столу, схватил колокольчик и затряс его, вызывая прислугу. В кабинет влетел Гарко.

– Что случилось, почему набат? – набросился на него Петр Алексеевич.

– Видно кто-то из ротников сумел добраться до колокола.

– А как же наши наемники?

– Все в порядке, ворота открыты, только что гонец сообщил, что детинец почти взят, лишь несколько почти безоружных ротников еще отбиваются, но долго им не продержаться.

– Гонец еще здесь?

– Да, мой князь.

– Немедленно отправь его обратно, пускай ударят в вечевой колокол к Большому Вече.

В этот момент в комнату ворвался слуга и кинулся в ноги посаднику:

– Господин, ваш сын сейчас отправился к детинцу, мне не удалось его удержать.

– Проклятье на вас всех! – посадник схватил Гарко за грудки. – Догони его, возьми лучшего коня и догони. Ты отвечаешь за него головою.

Не забыв поклониться, Гарко выскочил из комнаты, а Петр Алексеевич повернулся к коленопреклоненному слуге:

– Приготовить мне княжеские доспехи и охрану, я буду говорить на вече.

Ганька проснулся от громкого разговора:

– Кто приказал открыть ворота?

– Приказ посадника – Петра Алексеевича. – Ганька узнал голос одного из старших посадничьих приказчиков Колта Вялого.

Он подошел к бойнице и выглянул на улицу, которая была еле освещена горящими над воротами детинца светильниками, заправленными китовым жиром. В их неверном колеблющемся свете можно было рассмотреть группу примерно из десятка человек, завернувшихся в черные плащи.

– Ночью открывать ворота детинца запрещено!

– Так это другим запрещено, а посаднику можно. – Вялый начинал сердиться.

Ганька услышал, как часовые совещались, но слов разобрать не мог, затем послышался скрип петель калитки.

– Ну, входи… – фраза прервалась предсмертным хрипом часового, затем короткая возня и вновь тишина.

В этой тишине раздался лязг засовов и огромные, окованные железом полотнища ворот отворились. В ответ на эти звуки из прилегающей улицы на Вечевую площадь высыпали вооруженные люди. «Предательство!» – промелькнуло в голове и ноги сами понесли мальчишку по переходам в центральную башню Детинца, в которой был подвешен вечевой колокол. Влетев в башню, он уже слышал звуки завязавшейся внизу борьбы. Это проснувшиеся ротники вступили с врагами в схватку не на жизнь а на смерть, но Ганька прекрасно понимал, что без помощи горожан у почти безоружных ротников нет никаких шансов. Поэтому он сразу же бросился к звонарю и принялся трясти его:

– Дядя Сергей, вставайте.

– Ты чего балуешь, пострел? – вопросил, ничего не понимая старый ротник, схватив Ганьку за шиворот.

– Предательство, дядя Сергей, – вывернувшись, Ганька схватил веревку и начал раскачивать тяжелый язык колокола.

Никогда бы он не подумал, что так трудно выбить из этого колокола привычные с детства звуки. Для этого нужна была немалая сноровка и сила. Снизу раздался выстрел, затем сразу несколько, шум рукопашной свалки приближался и звонарь, отбросив Ганьку плечом, схватился за веревку, башню сразу же заполнили мощные и ровные звуки тревожного набата, призывающего горожан к оружию.

Осмотревшись, Ганька заметил прислоненное к стене ружье звонаря и, схватил его. Проверив заряд и кремень, он занял позицию против двери, готовясь встретить врагов. Секунды текли страшно медленно, только гулко стучало сердце. Первым на лестнице показался ротник в белой рубашке. Саблей он отбивался от наседавших на него двоих китайцев, одетых в расписанные драконами халаты. Китайцы постепенно заставляли его отступать все выше вверх по лестнице. На глазах у Ганьки ротник зарубил одного из врагов, но место павшего сразу же занял другой. Внезапно отступающий ротник споткнулся и на секунду потерял равновесие, этого хватило, чтобы два клинка вонзились ему в грудь. Раскинув руки, из которых выпала сабля, защитник Детинца осел на ступеньки. Перепрыгнув через тело, двое китайцев ринулись вперед, а третий, поднял ружье.

Уперев приклад в плечо, и выставив вперед ногу, Ганька тщательно прицелился, палец неуверенно нащупал курок, а в голове вертелась одна мысль: «Только бы не осечка». Зажмурив глаза, он нажал на курок. Два выстрела почти слились в один, и одновременно приклад сильно толкнул мальчишку назад, в ноздри ударил запах сгоревшего пороха. Что-то горячее ударило в плечо, и он почувствовал, что пол уходит из-под ног. Падая, Ганька все же успел заметить, как пораженный его пулей китаец покатился по лестнице, сбивая с ног своих товарищей.

Широко раскинув руки он бежал по высокой, пахнущей медом и свежестью траве, а она, Утрянка, бежала навстречу и волосы ее, цвета воронова крыла, свободной волной стелились по ветру. Едиными махом Елисей подхватил девушку на руки и закружил, наслаждаясь серебристым смехом. Но дочка Изяслава была не такой уж и легкой, так что через несколько секунд, в строгом соответствии с законами физики, они, смеясь, покатились по траве. Горячие смуглые руки страстно обвили шею молодого офицера и желанные губы прошептали: