За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали

Пробыв в Магнитогорске всего три месяца, я поступил в Комвуз для того, чтобы получить помощь в изучении русского языка. Позже я заинтересовался материалом преподаваемых курсов. История была для меня особенно увлекательным предметом. Но каждое историческое событие подавалось либо в черном, либо в белом свете, направления и тенденции были упрощены. На каждый вопрос был дан абсолютно однозначный ответ. Мало того, четко определенной была, и сама формулировка каждого ответа. Если вы следовали всем правилам, то все было достаточно просто. Это была система, построенная наподобие арифметической. Единственная трудность заключалась в том, что она часто не соответствовала объективной реальности.

Я вспоминаю один спор, возникший, когда мы изучали марксистский закон обнищания трудящихся в капиталистических странах. В соответствии с этим законом – в том виде, как его преподавали студентам Магнитогорского Комвуза, – рабочий класс Германии, Великобритании, Соединенных Штатов и других капиталистических стран непрерывно становился все беднее и беднее, начиная со времени промышленной революции восемнадцатого века. После урока я подошел к преподавателю и сказал ему, что я, например, бывал в Великобритании и, как мне показалось, условия жизни рабочих были там, несомненно, лучше, чем во времена Чарльза Диккенса или же в то время, когда Энгельс написал свой трактат «Положение рабочего класса в Англии».

Учитель и слушать меня не хотел.

– Посмотрите в своем учебнике, товарищ, – сказал он. – Это написано в учебнике.

Для этого человека не имело значения, что «учебник» на следующий месяц могут объявить контрреволюционным. Когда это произойдет, ему выдадут другую книгу. Партия не ошибается. Эта книга была дана ему партией. Этого было достаточно.

Коля посещал занятия в техникуме – учебном заведении с немного более высоким академическим уровнем. По условиям приема необходимо было иметь семиклассное образование и поступающих отбирали по результатам конкурсного экзамена. Среди предметов, изучаемых там, были алгебра, физика, химия, механика, сопротивление материалов, черчение, строительное конструирование из таких материалов, как сталь, железобетон и дерево, причем упор делался на те типы конструкций, которые использовались в Магнитогорске. Там в основном преподавали инженеры, работавшие в конструкторском бюро или на производстве. Они приходили проводить занятия после своего рабочего дня и зачастую были очень усталыми и не готовыми к занятиям. Нагрузка студентов была еще больше, поскольку они занимались по вечерам четыре раза в неделю, в то время как учителя преподавали меньше. Студентов набирали независимо от того, состоят они в партии или нет. Комсомолец или беспартийный рабочий принимались на тех же основаниях, что и член партии. Однако «классовые враги» и члены их семей сурово отсеивались. Шабков, чей отец был кулаком, не мог поступить в техникум. Это лишение права получить высшее образование распространялось на всех «лишенцев» до 1936 года, когда указ Москвы предоставил равные права на получение образования для всех.

Каждый вечер рабочие из барака № 17 посещали и дюжину других учебных заведений: школу шоферов, курсы Осоавиахима, где преподавались различные военные дисциплины; специальные курсы по подготовке экономистов, плановиков, акушерок, работников почты и телеграфистов. Эти учебные заведения были организованы различными трестами и учреждениями.

Расходы на обучение, освещение, отопление, зарплату преподавателям, а иногда также и учебники, и бумагу для студентов оплачивались из большого фонда, предназначенного для подготовки техников и квалифицированных рабочих. Студенты ничего не платили. У них были даже особые привилегии, более длительные отпуска, а на время экзаменов их освобождали от работы.

В это время в Магнитогорске было очень мало дневных учебных заведений для взрослых, где можно было учиться с отрывом от производства. Большинство рабочих так же, как Коля и я, учились по вечерам. Напряжение было слишком велико и слишком много предстояло сделать, чтобы можно было освободить несколько миллионов молодых рабочих Советского Союза от работы на производстве и послать их учиться. Однако в течение последующих пяти лет вечерние профессиональные учебные заведения практически исчезли и были заменены учебными заведениями bona fide[7] – институтами, где учились с отрывом от производства, и уровень академических знаний был гораздо выше. Студенты этих учебных заведений получали от государства денежные пособия (стипендии) в размере от сорока до пятисот рублей в месяц. Такое положение сохранялось вплоть до 1940 года, когда правительство, перед которым встала необходимость изыскать миллиарды рублей на вооружение, ввело плату за все обучение, начиная с восьмого класса.

Огромные капиталовложения, отпускаемые Советским Союзом на обучение, были продиктованы необходимостью – в каждой области не хватало квалифицированных специалистов. Революция, гражданская война и массовая эмиграция «старых» элементов оставили в России в начале двадцатых годов еще большую неграмотность и еще меньшее количество квалифицированных специалистов, чем было до войны[8]. Постоянно возрастающая сложность экономической и коммерческой и политической жизни вызвала в начале тридцатых годов такую ситуацию, в которой правительству остро потребовалось создание советской интеллигенции. Эта ситуация и стала основной причиной тех колоссальных усилий, которые предпринимались для обучения и подготовки квалифицированных специалистов. В Магнитогорске это выразилось в том, что в рамках общего бюджета строительства было предусмотрено израсходовать почти сто миллионов рублей на подготовку квалифицированных рабочих. Данная сумма изначально рассматривалась в бюджете и была внесена в него как одна из статей капиталовложений наряду с такой же суммой, отпущенной на доменное оборудование.

Создание советской интеллигенции повлекло за собой еще более значительные последствия, чем затраты миллионов рублей на образование. Разница в зарплате, увеличившийся разрыв между зарплатой квалифицированных и неквалифицированных, с образованием и без образования работников в значительной степени были попыткой стимулировать желание учиться. Подобные действия помогали преодолеть летаргию, традиционную медлительность, неповоротливость и лень русского крестьянства. Население (и особенно крестьян) необходимо было увлечь учебой. В какой-то степени интерес уже пробудился – он возник как ответная реакция на длившееся веками лишение доступа к образованию и как результат природной любознательности, присущей любому человеческому существу. Но требовался и дополнительный стимул. Если бы зарплата пастушонка и инженера была одинаковой, большинство крестьян продолжали бы пасти свои стада и никогда не побеспокоили бы Ньютона и Декарта.

В 1933 году разница в зарплате была приблизительно следующей: средняя ежемесячная зарплата неквалифицированного рабочего Магнитогорска составляла что-то около 100 рублей; ученика квалифицированного рабочего – 200; квалифицированного рабочего – 300; инженера, не имеющего опыта работы – от 400 до 500; инженера со стажем – от 600 до 800; управляющих, директоров и т. п. – от 800 до 3000 рублей. Такая резкая дифференциация плюс отсутствие безработицы, а значит, уверенность в том, что можно без труда устроиться по любой освоенной специальности, еще более увеличивали и стимулировали интеллектуальную любознательность людей. Благодаря этим двум факторам была создана основная масса учащихся, занимавшихся в магнитогорских вечерних учебных заведениях в 1933 году; все эти люди работали по восемь, десять и даже двенадцать часов на производстве в самых суровых условиях, а потом приходили вечером учиться, иногда на пустой желудок, сидели на деревянных скамьях без спинки в комнате, где было так холодно, что пар, идущий от дыхания, виден был на расстоянии ярда, и изучали математику в течение четырех часов не прерываясь. Конечно, не все удавалось усвоить. Подготовка была недостаточной, а условия слишком плохими. Тем не менее Коля, проучившись два года в техникуме, мог сконструировать стропильную ферму, рассчитать объемы, площади и многое другое. Более того, он знал из своего личного опыта конкретное практическое применение всего, что он изучал.

Коля и я спускались вниз по холму, направляясь к школе. Было холодно, ветер покусывал нас за щеки, и через пять минут влага от нашего дыхания заледенела на бровях и ресницах. Мы шли быстро, так как было уже почти семь часов.

– У тебя сегодня что? – спросил я.

– Механика, – ответил Коля.

– Ты решил задачи?

Коля тихо выругался.

– А когда, ты думаешь, я мог бы их, черт возьми, решить.

Дальше шли молча. Здание Комвуза представляло собой барак, очень похожий на тот, где мы жили, с той разницей, что оно было чище и комнаты здесь были побольше. Подойдя к двери, мы услышали, как Наташа, уборщица и сторожиха, выйдя из своей комнаты, энергично звонит в колокольчик – такой колокольчик в деревнях обычно вешали на шею коровам. Значит, мы пришли как раз вовремя. Коля отправился в свой техникум. Я вошел в класс. В нашей группе учились двадцать четыре студента от четырнадцати до сорока пяти лет. Наш преподаватель был маленький человечек с острым взглядом, в очках; днем он работал конструктором.

Мы начали с партийного строительства. Не прошло и пяти минут, как сидевший впереди меня клепальщик, крупного телосложения мужчина, заснул крепким сном, уронив подбородок на грудь. Его бригада выполняла какое-то срочное задание, и он не спал уже сорок восемь часов.

Попов не пошел на занятия. Он отправился в клуб шахтеров, находившийся в десяти минутах ходьбы от барака № 17. Там сегодня должны были показывать какой-то фильм, но его почему-то не привезли. Он подождал полчаса, читая рассказ в литературной газете, а потом пошел в районную баню принять душ. Там была слишком длинная очередь – ему пришлось бы простоять в ней, по крайней мере, час, и он устало побрел домой писать письмо своему брату, служившему в Казахстане в Красной Армии.

Глава XI

Было уже начало двенадцатого, когда я вернулся в барак № 17. Коля пришел на десять минут раньше меня и уже развел в печке огонь.

– Джек, есть хочешь?

Я хотел. Мы сварили около полдюжины мелких картофелин и съели их, посыпав солью. Они действительно были вкусные, но прежде, чем Коля успел доесть последнюю, он уснул, сидя на корточках перед маленькой самодельной железной печуркой.

За стенами барака зловеще завывал ветер, но в нашей маленькой комнатке было тепло. Полоски газетной бумаги, которыми были проклеены оконные рамы и подоконники и щели в оштукатуренных стенах, помогали сохранять в комнате тепло. Догорающий в печке огонь бросал красные отсветы на стены комнаты.

Я уже задремал, как вдруг одна особенно беспокойная вошь укусила меня пониже спины. Я нашел эту маленькую тварь и, щелкнув ногтем большого пальца, раздавил ее так, как это делают русские. Потом я разбудил Колю, и мы оба улеглись.

Часть III

История Магнитогорска

Глава I

Весной 1933 года я получил на комбинате сильный ожог. Две недели пришлось проходить с перевязанной рукой. Чуть ли не каждый день я ходил в поликлинику к старому белобородому доктору. Мы подружились, и я часто заходил к нему в бараки рядом с больницей, где жили медицинские работники. Он жил один, потому что, насколько я понял, его семья находилась во Франции.

Этот доктор занимался медицинской практикой на Урале с 1900-х годов. В самом начале он был социалистом, но с 1905 года стал сторонником меньшевистской фракции Мартова. В Магнитогорске он жил под надзором, как бывший меньшевик, не изменивший своей позиции. Он избегал политических тем и проводил время, работая в поликлинике и больнице, накладывая гипс на переломанные кости и врачуя больных. В свободное время доктор писал монументальный труд о промышленной гигиене, который был закончен только наполовину, хотя работа над ним длилась уже почти десять лет.

Задолго до революции доктор работал в Уфе, приблизительно в двухстах милях к западу от Магнитогорска, и иногда верхом на лошади пересекал степь, чтобы попасть в деревню Магнитную. Он рассказал мне много интересного. С его помощью я и написал краткую историю Магнитогорска.

Глава II

Гора Магнитная – железное сердце Магнитогорска – находится на восточных склонах Уральских гор, милях в семидесяти к востоку от водораздела, служащего границей между Европой и Азией. Вокруг лежит голая степь с пологими холмами, такими гладкими, что вся местность напоминает пустыню. Лето здесь жаркое, пыльное и сухое и длится лишь около трех месяцев. Зимы долгие, холодные и ветреные. Дожди идут очень редко.

Приблизительно в пяти милях к западу от горы Маг ниткой несет свои воды река Урал. Когда-то, до того как построили плотину, это была совсем небольшая река, за исключением нескольких дней весной. В летние месяцы она почти полностью пересыхала, а зимой промерзала до дна.

Сама «гора» на самом деле представляет собой два больших холма, поднимающихся на восемьсот футов над уровнем реки. Они гладкие, голые и совсем неинтересные.

Такова география Магнитогорска. Такой же она была и много веков назад, когда монголы и татары проносились по этим местам, мчась от берегов Тихого океана до Центральной Европы и обратно, и когда кочевники и в первый раз поили свои стада водой в верховьях Урал-реки. Именно тогда, в те беспокойные столетия, в нескольких милях от истоков этой реки, на ее берегу и появилась маленькая деревенька. Жившие в ней башкиры занимались в основном скотоводством. Деревня была совсем невелика и состояла из нескольких грубо сделанных земляных хижин.

Жители деревни заметили два гладких холма, лежавших милях в восьми от их жилищ на том же берегу реки. Они назвали их Ай-Дерлюй и Аташ, но вообще-то обращали на них мало внимания. Гораздо больше интересовала их ровная долина, на которой местами росла довольно густая трава и можно было пасти скот.

Холодные ветреные зимы и жаркие пыльные лета шли чередой. Мчались мимо века, а жизнь деревни менялась очень мало. Дожди шли так редко и скудно, а почва была так неплодородна, что даже трава росла плохо. Тем не менее жители деревни постепенно стали заниматься земледелием. Они научились сеять зерно в низинах у реки, где не требовалось затрачивать слишком много труда и сил на поливку посевов вручную. Таким образом, их культура развивалась очень медленно. И в начале восемнадцатого века, когда сюда прибыли первые русские, деревня была еще на стадии перехода к земледелию. Была сооружена военная застава в Челябинске, приблизительно в ста двадцати милях к северо-западу. Отсюда и приехали в деревню русские, они искали минералы и полезные ископаемые, составляли карты и пытались собирать налоги и подати. Иногда им это удавалось. Иногда скотоводы их убивали. Они никогда не оставались здесь надолго.

Потом один из русских заметил, что стрелка его компаса странно отклоняется под действием этой горы Ай-Дерлюй. Он назвал эту расположенную рядом с горой деревню Магнитная и уехал. Следующей весной он возвратился, приведя с собой людей с лопатами и съестными припасами. Они стали копать землю на склонах Ай-Дерлюй и нашли там богатые залежи руды. Некоторые из этих людей прожили здесь все лето и продолжали копать. Сначала жители деревни проявляли любопытство, но потом потеряли к этому интерес.

В 1747 году сюда приехал предприимчивый русский помещик и промышленник Мясников и начал заниматься здесь горным делом. Он привез с собой крепостных из Центральной России. Он кормил их мясом, которое покупал за бесценок у башкирских скотоводов. Крепостные работали по многу часов и летом спали на земле. Дела у Мясникова шли хорошо. В теплое время года руду выкапывали на склоне горы и складывали кучами. Когда наступила зима, руду переправляли на санках по занесенной снегом степи в Белорецк, находившийся на расстоянии более семидесяти миль отсюда. Там ее плавили, используя древесный уголь, в горнах небольших доменных печей – «чайниках», которые давали несколько тонн железа в день[9].

В 1753 году Мясников и его партнер Твердищев получили целиком гору Магнитную в дар от царицы Елизаветы Петровны. Потребовалось немало денег на взятки всем посредникам в этом деле, набившим себе на нем карманы, но дело того стоило.

Несколько лет спустя шахта и плавильный завод в Белорецке были проданы и после каких-то сомнительных сделок перешли в руки и стали собственностью Вогау (Фогау? – Перев.) и компании – металлургической корпорации, большая часть акционерного капитала которой принадлежала французам и бельгийцам. Добыча руды встала на более деловую основу. Ежегодно добывали и отправляли двести тонн руды. Затраты на производство и транспортировку составляли три-четыре копейки за пуд, или, иначе говоря, что-то около двух рублей за тонну.

На протяжении полутора веков богатые запасы полезных ископаемых и руд Уральских гор «разрабатывались» молодым промышленным капитализмом. К 1913 году работы были рационализированы и выпуск продукции увеличился до пятидесяти тысяч тонн руды в год. (Такое количество сейчас производится за два дня.) Крепостных больше уже не использовали в качестве рабочей силы. Вместо них нанимали людей из местного населения – башкир и киргизов, а также русских – на временную работу, выплачивая им всем жалованье.

Хотя работы были организованы лучше, чем прежде, и было установлено кое-какое оборудование, все же основные процессы оставались такими же, как в восемнадцатом веке. Перевозили руду на санках и лошадях. Люди и животные были единственными рабочими мощностями. Не было ни железных дорог, ни электричества, никакого современного оборудования. Работы велись варварским способом: руду выкапывали, снимая поверхностный слой земли; ничего не предпринималось, чтобы усовершенствовать шахту и создать более благоприятные условия для будущих разработок и извлечения руды. При этом верхний слой земли отбрасывали и сваливали в кучу где-нибудь поблизости, а потом эту кучу снова приходилось перебрасывать, когда надо было расширить углубление в земле, откуда вынимали руду.

Глава III

До войны[10] обитатели деревни Магнитной и значительная часть рабочих-рудокопов были башкиры и киргизы. Это были азиатские народности, которые много унаследовали в историческом и культурном отношении от турок, монгол, татар и русских. Языки киргизов и башкир были похожи и родственны турецкому языку.

Киргизия находится в тысяче пятистах милях к юго-востоку от Магнитной. Это дикая гористая местность со множеством озер и несколькими ледниками. Перед войной[11] сельское хозяйство здесь было почти не развито. Огромные массы киргизов-полукочевников обеспечивали свое существование, занимаясь скотоводством, выращивая отары овец и стада другого скота. Они подвергались двойной эксплуатации – и со стороны местных киргизских баев, и со стороны русских колонистов и сборщиков налогов. Их культурный уровень был очень низким. У киргизов не было письменности. Девяносто пять процентов населения было неграмотно. Не было ни врачей, ни школ, ни культурных заведений.

В начале восемнадцатого века Киргизия была опустошена непонятной кровавой смутой, и часть киргизских скотоводов из многих районов переселилась в другие части страны. Некоторые из них ушли в северном направлении и смешались с башкирами, татарами и казахами, жившими к северу и северо-западу от Киргизии. Таким образом, та часть Южного Урала, где находилась деревня Магнитная, была населена людьми, в жилах которых текла кровь их киргизских предков[12].

Вот так и случилось, что в деревне Магнитной жили киргизские и башкирские скотоводы, еще только начинавшие возделывать землю, неграмотные, некультурные, дикие и по традиции, сопротивлявшиеся внешним влияниям.

В самом начале, когда рудокопы впервые появились на склонах горы, обращенных в сторону Урал-реки, жители деревни возмущались и негодовали. Позже многие из них нанимались на работу по перевозке железной руды в Белорецк и таким образом превратились в пролетариев, наемных рабочих еще не существующего капитализма, в то время как их культура оставалась на уровне между варварством и цивилизацией. Они выполняли свою работу, получали свою зарплату и узнали, что могут на эти деньги покупать водку, ситец и табак. Они почувствовали вкус ко всем этим вещам и уже никогда больше не возвращались к своим стадам. Они становились шоферами, шахтерами, черно- и разнорабочими и оставались ими до окончания строительства Магнитогорска, после чего многие из них овладели различными специальностями и стали квалифицированными рабочими и техниками.

Эти выходцы из племени всегда хорошо помнили, к какой национальности они принадлежат. Они учили своих детей только киргизскому и башкирскому языкам и старались овладеть русским лишь настолько, насколько это было необходимо им для работы. Даже теперь дети ходят преимущественно в те школы, где преподавание ведется в основном на их собственных языках (для которых большевики разработали алфавиты). Во многих случаях люди сохраняют свою национальную одежду. В массе они продолжают оставаться не ассимилированным элементом в огромной агломерации русских, украинцев, евреев, латышей, финнов, немцев и людей всех остальных национальностей, пришедших строить Магнитогорск.

Глава IV

Революция 1917 года не оказала немедленного воздействия на шахтеров и скотоводов, живших в районе Магнитной. Они продолжали, как обычно, заниматься своим делом, хотя стало труднее покупать вещи и нарушилась работа транспорта.

Затем началась гражданская война. Пришли русские шахтеры с винтовками за плечами и стали вести непонятные беседы о Советской власти, об экспроприации капиталистов и захвате земли крестьянами.

Некоторые более молодые жители деревни покинули родные места и присоединились к красным партизанам. Другие вступили в белую армию генерала Колчака, пришедшую на Урал из Сибири. Однако в окрестностях Магнитной было немного военных действий. Обе стороны предпочитали сражаться там, где был лес, который можно было пустить на растопку, и было побольше еды.

Наконец, колчаковская армия, получившая подкрепление от чехов, японцев и других стран, перешла в наступление, захватила, территорию, простирающуюся на восток до самой Волги, и присоединила ее к своей сибирской империи. Обитателям деревни пришлось столкнуться с еще невиданными ограничениями, притеснениями и лишениями. Их имущество было конфисковано, их мужчин забрали в белую армию, а их скот был съеден солдатами многонациональной армии, стремящейся уничтожить большевиков и восстановить феодально-капиталистический строй в России.

Военные действия продолжались с одинаковой ожесточенностью по обеим сторонам колчаковской линии. Добыча железной руды полностью прекратилась. Население стало еще беднее, чем раньше. Никто не знал, какие исторические ценности поставлены на карту. Все они знали, что Колчак является представителем помещиков и капиталистов, а Красная Армия отдает землю крестьянам, а шахты и фабрики – рабочим, что она прогоняет ненавистных сборщиков податей и налогов, лишает белых офицеров званий или расстреливает их.

Через три года гражданской войны Колчак и его армия были изгнаны с Урала и отброшены к Тихому океану. Деревня Магнитная узнала об этом только после окончательного разгрома Колчака. Жители деревни знали только, что от него освободились. Они собрали свои сильно уменьшившиеся и разбредшиеся по окрестностям стада, заново отстроили дома и попытались вновь найти какую-то основу, чтобы получить средства к существованию. Однако это было очень трудно. Промышленность страны была парализована. Транспортная система полностью разрушена. Не было ни материальных резервов, ни продовольствия. Семь лет войны, революции, голода и гражданской войны довели страну до такого положения, которое можно сравнить с состоянием человека, избитого чуть ли не до смерти.

В 1924 году общий объем промышленного производства России составил 10–15 процентов от уровня 1913 года. В последующие четыре года страна боролась за то, чтобы встать на ноги с помощью новой экономической политики. Иностранные концессии и развитие до некоторой степени частного предпринимательства облегчили восстановление.

В этот период, пока для укрепления советской экономики с успехом использовались старые капиталистические способы, шла яростная борьба между различными фракциями в руководящих группах Советского Союза. Сталин победил, уничтожил своих врагов и приступил к реализации тех мер, которые считал необходимыми.

Программа Сталина, по существу, была националистической. Она строилась на утверждении, что социализм можно построить и он будет построен в одной стране – Советском Союзе, тогда как Ленин рассчитывал на революции в Центральной Европе, которые помогли бы отсталой России на ее трудном пути к социализму Сталин надеялся на способность Советского Союза обеспечить себя всем необходимым и самому себя защищать.