Фристайл. Сборник повестей

Никита даже опешил от такой щедрости.

– Ну, Ашот Арменович, у меня даже слов нет…

– Ну, и не надо… Ты тут один за всех работаешь, я понял. Столько народу в городе тебе спасибо говорят. Не твоё дело решать хозяйственные вопросы. В понедельник мой экономист к вашему подойдёт, они всё посчитают. Работников мы тоже найдём, пока фабрику строили, поняли, кто – халтурщик, кто – мастер. Будет у нас такая спонсорская помощь, как у вас русских говорят, комар носа не подточит.

Никита поблагодарил, как умел, и взмолился, по поводу изобилия сладостей в своём доме.

Пока кондитер лечился в хирургическом отделении, квартира Быстровых была заполнена самыми разными коробками с печеньем, сухими тортами и конфетами. Никита с Верой к сладкому относились равнодушно, но зато Димасик был в восторге и радостно визжал, когда на пороге появлялся очередной даритель с коробками конфет и печенья. Вера призвала на помощь всю свою фантазию, чтобы придумать, куда спрятать от него лишнее.

– Прямо хоть к себе под подушку клади…

– У тебя в животе от сладкого все кишки слипнуться… – Пугал Никита сына, который, впрочем, плохо представлял, что такое кишки.

В конце концов, все эти накопившиеся сладости были отправлены на хранение к бабушке, которая тоже на конфеты уже не могла смотреть.

– Пожалуйста, умоляю! Армен Ашотович, у нас с женой уже сахар в крови зашкаливает, у сына – аллергия появилась на сладкое. Всё очень вкусно, только слишком много. Пожалуйста, обещайте, что вчерашняя посылка была последней!

Балавян польщённо улыбнулся.

– Согласен. Только в дальнейшем – если что надо будет, гости приедут или для подарка… – Сразу ко мне.

Никита облегчённо вздохнул.

Кондитер своё обещание выполнил. Через неделю в ординаторской, операционной и реанимации стояли в окнах новые стеклопакеты. Два молодых весёлых механика установили кондиционеры. Конечно, пришлось несколько дней потерпеть визг и скрежет дрелей и перфораторов, но это были такие пустяки! Медики после летней изнуряющей духоты почувствовали себя, словно в раю, и благодарили за это почему-то Никиту. Он отшучивался, звонил Балавяну и передавал все слова благодарности по назначению.

К ночи больница стихала. Иногда выдавался тихий вечер, когда из приёмного отделения никто не звонил, и в реанимации, видимо, тоже всё шло своим чередом.

Никита, наконец, отложил авторучку – от бесконечной писанины занемела рука. Интерн с назначениями больным справился уверенно, никаких дополнений не понадобилось. Кажется, теперь можно расслабиться. Сегодня день был полегче, чем иногда выпадал: плановых операций он не назначал, и скорая экстренных больных тоже не привозила. Никита глотнул холодный кофе, который с середины дня стоял на столе. Под кофейной кружкой лежал изрядно помятый листок бумаги со стихами. Он усмехнулся. Однажды, когда он, кажется, совсем отупел от бесконечных дел на дежурстве, поздним вечером пришли на ум эти первые строчки стихотворения, к которым он теперь иногда дописывал, дополнял следующие, посмеиваясь в душе над сами собой: тоже мне поэт… Но это отвлекало, и даже снимало ненадолго постоянный прессинг.

«Я есть хирург районный, с утра уж заведённый.

В желудке кроме кофе – гастрит и доширак.

Дежурю сутки третьи, как есть, за всё в ответе,

Пропахший потом, кровью и с гипсом на ушах…»

Через несколько дней вечером дописал:

«Пробежка в отделении, поправки к назначениям,

Осмотры в перевязочной, коррекция гипсов.

На вызовы к начальнику, заявки, заявления,

Отчёты, справки, выписки и ксерокс полисов…

Ещё два круга адовых – осмотры, консультации…

Но, наконец, пустеет больничный коридор.

Быть может в этот раз дойду до ординаторской,

Чтоб в тишине расслабиться, забыв про этот вздор.»

Не шибко красиво, конечно, но смешно. А после одной из удачных операций в голове возникли вот такие строчки:

«Прыжок в операционную – да здравствует спокойствие!

Наркоз уже подействовал, лишь тикают часы.

Стандартные движения, – дай Бог, чтоб без экзотики,

Зашьём, прошьём и вытащим, как в прошлые разы!».

Никита улыбнулся, представив, что бы Вера сказала, если бы он решился дать ей это прочитать. Ну, сказала бы, что во-первых – это плохие стихи, во-вторых, слишком наивные… И так далее. Но ничего он не будет ей показывать. Это ведь даже не стихи. Это так – лёгкие мысли, которые помогают расслабиться.

Он достал из шкафа дежурную подушку и вытянулся на старом потрескавшемся кожаном диване. Ноги и спина гудели от усталости, как электрические провода, ступни упирались в подлокотник дивана, но всё-таки здесь можно было полежать в тишине и одиночестве. Надолго ли? Никита привык засыпать мгновенно, также, как и просыпаться. Он провалился в никуда.

Его разбудил звонок из приёмного отделения. Он машинально посмотрел на часы – удалось поспать целых два с половиной часа. Дежурная медсестра сообщила, что скорая везёт тяжёлого больного из Никольского. «Острый живот». Скорее всего – прободная язва. Пока едут, есть полчаса в запасе. Он позвонил в операционную, предупредил медсестру, которая, видимо, тоже где-то прикорнула. Эту пожилую сестру он очень уважал: она всегда была готова к работе, предельно внимательна и в сложные моменты операции, например, когда внезапно у больного начиналось кровотечение и не хватало руки, чтобы зажать сосуд, могла помочь лучше, чем растерявшийся мальчик-интерн, стоявший рядом ассистентом…

Ещё можно успеть заварить и выпить кофе.

В конце недели из Питера позвонил отец. Сообщил, что выезжает в Вологодскую область через несколько дней. У него есть дела на смежном предприятии в Череповце, там надо будет задержаться на несколько дней.

– Будете выезжать из Череповца, позвоните мне. Я забронирую самый лучший номер. Конечно, в нашей гостинице номера скромные, но для избранных есть и получше.

Никита знал, что говорил: почти все сотрудники местного отеля так или иначе отметились либо в больнице, либо в поликлинике. Заведующего хирургией там отлично знали: пару лет назад он успешно прооперировал оскольчатый перелом голени их директору. Начальник теперь бегает по лестницам гостиницы, как ни в чём ни бывало.

Утром Никита позвонил главному хирургу области. Это был опытный специалист предпенсионного возраста, обладавший весьма заметной особенностью: главный хирург был страшным матершиником. Никита часто вспоминал, как однажды позвонил ему в самый разгар оптимизации здравоохранения, чтобы попросить сохранить в его отделении ставку хирурга, единственную вакантную ставку, оставшуюся в больнице. В ответ он услышал такую классическую брань, о существовании которой не догадывался. До сих пор он думал, что офицерский сленг, который он слышал в армии – это предел человеческой фантазии, но оказалось, что это не так. Никита пожалел, что их разговор сейчас не слышит в Москве белокурая дама – оптимизатор.

– Если эти реформаторы сократят в области ещё хоть одну ставку хирурга – уволюсь сам к чёртовой матери (далее опять был мужской фольклор)! Пусть министерские начальники сами сюда приезжают и оперируют больных!

Но ставку хирурга для Никитиного отделения он всё-таки отстоял.

Контакт у них был отличный. Пару раз в год областной начальник приезжал в ЦРБ, внимательно изучал истории болезни, осматривал тяжёлых хирургических больных в реанимации. И даже успешно проводил плановые операции, назначенные на текущий день. Никита иногда звонил ему, чтобы посоветоваться о тактике ведения особо сложных больных. Некоторых, особенно тяжёлых, главный хирург переводил в областную больницу. Напрямую договариваться с больницей не всегда получалось – в связи с повальным сокращением там также не хватало специалистов и хирургических коек – больные лежали во всех коридорах. Ну, а однажды Никите, который не был в отпуске целых три года, удалось всё-таки отдохнуть с помощью того же главного хирурга, который прикомандировал на время его отсутствия специалиста из областной больницы. Можно представить, каких усилий это ему стоило!

Вот и сегодня Никита решился опять отпроситься в отпуск, хотя бы на две недели.

– Чего так? Ты же знаешь – везде проблема с кадрами. А сейчас лето – надо всех как-то отпустить отдохнуть. Найти тебе замену будет сложно.

– Я понимаю. Но у меня отец прилетел из Хабаровска. Мы много лет не виделись. Если что – я в городе, никуда не уезжаю.

– Ладно. Посмотрю, что можно сделать.

Главный хирург и здесь помог: замена Никите появилась. Он подписал у своего главного врача заявление об отпуске, и забронировал номер в гостинице для прикомандированного специалиста.

Отец позвонил из Череповца в пятницу вечером, когда Никита был дома.

– Завтра после обеда я выезжаю к вам на машине. Директор здешнего завода отписал мне свою старенькую Ниву во временное пользование, мне надо в ней покопаться, чтобы в дороге не было никаких сюрпризов.

– Пётр Васильевич, я завтра дежурю. Меня некем заменить. В понедельник выйдет на работу вместо меня командированный из Вологды врач, а я уйду в отпуск. У нас будет время пообщаться. Вы поезжайте сразу в гостиницу. Я сегодня договорюсь насчёт приличного номера. Позвоните мне, когда устроитесь.

– Не суетись, Никита. Я – человек непривередливый. В командировках даже на сдвинутых стульях иногда приходится спать.

Никита засмеялся.

– Ну…. Сдвинутые стулья – это перебор. Я думал, что сейчас большие начальники располагаются в люксовых номерах пятизвёздочных отелей…

– Ты путаешь… Я ведь – не депутат, не чиновник, не бизнесмен. Я – производственник. И по долгу службы бывал в таких местах, где единственный крохотный Дом приезжих всегда забит командировочными до отказа. Конечно, как приеду в ваш город, сразу позвоню.

– Если не отвечу – значит, я в операционной.

Была суббота, выходной день. В больнице не было ежедневной суеты. Свежо и тихо было в больничных коридорах. Через распахнутые окна врывался лёгкий тёплый ветер. Пользуясь хорошей погодой, ходячие больные выползли в больничный сквер, ожидая своих посетителей с новостями и гостинцами. Кое-кто под шумок тихо сбегал на побывку домой – калитки и ворота больницы были распахнуты настежь. В палатах оставались только те, кто с постели не вставал.

В ординаторскую постучались. Не дожидаясь ответа, вошёл только что приехавший Вологодский хирург. Никита знал этого специалиста, встречались на совещаниях в области. Это был врач его возраста, по отзывам – с хорошими профессиональными руками. Но командировка у него была всего на двадцать дней. Но и это было прекрасно.

Познакомились поближе. Поговорили. Доктор переоделся в собственный халат и, надел шапочку. Осмотрели вместе перевязочную, процедурную и операционную, посетили реанимацию, где в это время хирургических больных не было. Никита познакомил Олега Юрьевича (так звали доктора) с дежурным реаниматологом и с медсёстрами.

– Ну, и как? – Спросил Никита коллегу, когда вернулись в ординаторскую.

– В общем, нормально. Честно говоря, я думал, что будет хуже. Ты – молодец… Ничего, что на «ты»?

– Я только рад. Спасибо за добрые слова. Отдыхай пока. В понедельник, значит, выходишь. Я тебе первое дежурство на вторник поставил. Если что – звони в любое время. Я никуда не уезжаю, буду здесь, в городе. Дома накопилось всяких дел: отец с Дальнего Востока приезжает, тёще крышу в доме надо чинить.

Поговорили ещё немного. Никита рассказал о своих коллегах. Лев Абрамович Грауэрман в понедельник выходит из отпуска. Очень опытный клиницист. Всегда посоветует и подскажет в сложных случаях. Ассистирует в операционной, но … руки уже не слишком слушаются, дрожат. Конечно, по возрасту давно надо уходить на покой, но доктор не хочет предавать своего заведующего. Часто повторяет, что умрёт в операционной. С другим ординатором Сергеем Иванычем Измайловым проблемы нерешаемые. В связи с периодическими, пусть и нечастыми, запоями отпуска он не заслужил, но рядом с ним особо расслабляться не стоит. Когда работает, соображает отлично, и прекрасно оперирует, но может запить в любую минуту. Сейчас держится, видимо, в ожидании приезда незнакомого коллеги. Ещё на неделю остаётся интерн, будет на подхвате. Потом у него отпуск. Приезжать сюда на постоянную работу он не собирается, хотя парень смышлёный. Провёл в их городке два месяца, осмотрелся – ровесников мало, после школы уезжают работать и дальше учиться в большие города. Молодёжи здесь делать нечего: скучно, вечером деваться некуда, даже в двух кинотеатрах крутят одни и те же старые фильмы… Кажется, парню обещали какое-то место в Вологде.

Олег Юрьевич, прощаясь, крепко пожал Никите руку.

– Пойду погуляю по берегу канала, на шлюзы посмотрю.

– На них надо тёмными вечерами смотреть. Очень красиво, когда теплоход, весь в огнях, погружается в воду…

– Обязательно посмотрю…

Никита про себя только грустно усмехнулся. Конечно, если Измайлов в запой не уйдёт, может быть, и удастся коллеге полюбоваться на теплоходы…

Только к середине дня удалось, наконец, в историях болезни закончить бесконечную писанину. Месяц подходил к концу, Никита вчерне набросал график дежурств. С медсёстрами значительно легче, зато с врачами… В течении месяца график этот приходилось перекраивать несколько раз.

По кафельному полу коридора загремела раздаточная тележка: буфетчица развозила по палатам обед лежачим больным. Остальные пациенты, негромко переговариваясь, ели в рекреации, где находилась столовая.

В ординаторскую заглянула дежурная медсестра.

– Никита Петрович, обедать будете? Или, как всегда, один компот?

– Давай компотику. – Он протянул медсестре свою большую кружку. – Еда есть, жена на неделю приготовила. Пока не хочу, потом разогрею в микроволновке.

– Компот сюда принести?

– Не надо. Оставь в буфете на видном месте. Потом зайду, выпью. Только, по возможности, без фруктов.

Сестра улыбнулась.

– Я помню.

Но пообедать в этот день не удалось. Также, как и поужинать.

Позвонила медсестра приёмного отделения.

– Никита Петрович, скорая везёт тяжёлого больного с ДТП. Без сознания. Тупая травма живота, похоже внутреннее кровотечение… Спускайтесь, я в окно вижу – они въезжают во двор.

Через несколько минут он был уже в «приёмнике». Левая половина лица больного была в запёкшейся крови, очевидно, от глубоких порезов от разбитых стёкол машины. Но это потом.

– Куда он ехал? – Спросил Никита у фельдшера скорой.

– От Череповца. Кажется, сюда. Какой-то пьяный лихач выехал на встречную полосу на повороте и врезался в него. Вот результат.

Вместе с реаниматологом они осмотрели пациента – явная клиника внутреннего кровотечения. Прибежала лаборантка, взяла необходимые анализы крови. Сообщила врачам группу и резус, остальное унесла в лабораторию. Больного отправили на рентген на дребезжащей каталке с разъезжающимися колёсами. Потом УЗИ. Пока доктора ждали заключения, в реанимации приготовили нужную кровь для переливания. Наконец, Никита смог поставить диагноз: сломаны три нижних ребра слева, предположительно полный разрыв селезёнки – надо удалять… Операция несложная, но возможны сюрпризы, по выражению Никиты – «всяческая экзотика», одному не справиться. Надо вызывать подмогу. Позвонил Измайлову. Тот был трезв. Внимательно выслушал Никиту и тяжело вздохнул.

– Никита Петрович, у меня сейчас мать умирает… Она в сознании. Я не могу её оставить. Вы же знаете – у неё рак.

Никита это знал. Но выражать сочувствие было некогда. Придётся вызывать Вологодского доктора. Не удастся сегодня Олегу Юрьевичу полюбоваться на теплоходы, погружающиеся в шлюзы.

Коллега нисколько не удивился. Попросил срочно прислать скорую к гостинице.

В операционной всё было готово. Медсестра сидела на табурете, ожидая хирургов, с поднятыми вверх стерильными руками, согнутыми в локтях – обычная поза медперсонала, готового к операции.

Оперировали, молча. Операция прошла без осложнений. Передав больного в реанимацию, коллеги вернулись в ординаторскую.

– Кофе будете? – Спросил Никита.

– Лучше чаю. Если есть, зелёный, а ещё лучше – ромашковый.

– Зелёный есть. С мелиссой. А ромашковый – это…

– Я понимаю – это изыски… Но я после операций всегда его пью, и тебе советую. Успокаивает…

Поговорили о больном. О тактике его дальнейшего ведения. Если Измайлов застрял дома и завтра на работу не выйдет, то Никите придётся остаться в больнице ещё на одни сутки. В понедельник его сменит Грауэрман…

Была уже глухая ночь. Никита позвонил в приёмное отделение. Попросил медсестру вызвать скорую.

– Тебя отвезут в гостиницу, Олег. Отдыхай. Надеюсь, повторно тебя вызывать не придётся. Одного раза в сутки достаточно.

Коллега ушёл. Никита вдруг вспомнил про компот, ожидавший его с обеда. Пошёл в буфетную. В коридоре свет был притушен, постовая медсестра, наверно, отдыхала в сестринской. Его большая кружка стояла на видном месте, прикрытая сверху чистым блюдцем. В компоте фруктов не было. Его сладковатый вкус смочил высохшее горло. Никита ополоснул кружку под краном вымытой до блеска мойки, и вернулся в ординаторскую. Только после этого подвинул к себе историю болезни прооперированного больного. Писанины здесь хватит до рассвета.

– Пётр Васильевич Симонов… – Прочитал он лицевой стороне истории болезни.

И не сразу понял… А поняв – замер. Стало сразу как-то душно. Никита подошёл к окну и распахнул его настежь. Ночью прошёл дождь, и в кабинет ворвалась струя свежего воздуха. Понемногу он успокоился. Конечно, он не узнал своего отца. Он видел его только однажды, можно сказать, мельком. А потом прошло столько лет…

Значит – отец. Ну, и что?! Конечно, у всех врачей, и у хирургов особенно, есть негласное табу, суеверие что ли: никогда не лечить, а, тем паче, не оперировать, близких родственников, друзей и родственников своих друзей. Но разве своего биологического отца он мог считать близким родственником? Разве он не стал бы его оперировать, если бы даже так считал? Конечно, бы прооперировал! Так и о чём тут думать?

Он открыл историю болезни и стал подробно описывать статус больного.

Послеоперационный период прошёл гладко, без осложнений. Пока отец лежал в отделении, ему дважды перелили кровь, теперь с анализами было всё в порядке. Со временем рубцы от порезов на его лице должны стать почти незаметными – Никита давно научился накладывать косметические швы. Больной уже сам осторожно ходил на завтрак в столовую: диетический обед и ужин в нужном объёме ему доставляли Вера с матерью. Когда подошло время выписки, тёща твёрдо заявила, что решила забрать его к себе. Она выделила ему большую, светлую комнату с окнами на большой цветник. Но частный дом одинокой женщины всегда требует внимания. Никите было неловко: он не то чтобы ничего не умел, у него просто было очень мало свободного времени, чтобы всерьёз заниматься тёщиным домом. При выписке он категорически запретил отцу заниматься физическим трудом, но Пётр Васильевич не захотел быть квартирантом. Поселившись в доме Надежды Игнатьевны, он взял в свои руки бразды правления– по подсказке хозяйки, которая знала здешних толковых людей, сам нанял рабочих. За короткое время они сделали немало: починили завалившийся забор, стала легко открываться калитка, поправили трубу на крыше и поставили на место тяжёлую дверь в банной парилке… Никита не вмешивался, считая, что хозяйственные хлопоты идут больному на пользу. Конечно, он пытался возместить денежные расходы, но отец категорически отказывался.

В отделении работали Олег Юрьевич с Грауэрманом – Никита «догуливал» свой отпуск. Измайлов вышел на работу сразу после похорон матери, хотя Никита на это не рассчитывал, думая, что теперь тот совсем «съедет с катушек». Но этого не случилось. Сергей Иванович дежурил по графику, работал хорошо и в отделении, и в поликлинике. Жалоб не было.

Лето заканчивалось, стало рано темнеть. В хорошую погоду Никита заходил за отцом, они долго гуляли вдоль канала. Усаживались на скрипучую скамейку на пустынном песчаной отмели, которую местные жители гордо именовали «пляжем», и разговаривали. Отец расспрашивал Никиту о матери, о детстве, об учёбе в институте, о друзьях… О маме Никите было трудно говорить. Ничего особенного он сказать не мог. Какой она была: ласковой? Строгой? Наверно, не слишком ласковой и не слишком строгой, но это была его мама – единственный в его жизни родной человек. Расстался он с ней, уйдя в армию, почти подростком – и больше её не увидел. Он отвечал на вопросы коротко, делая по началу усилие над собой. Но глаза отца смотрели на него с такой заинтересованностью, что Никита расслабился, стал говорить о самом важном, что было в прошлой его жизни. Особенно подробно он рассказывал о Михаиле, дружбой с которым всегда гордился – ведь началась она ещё в армии, когда были они желторотыми птенцами. Михаил тогда писал в штабе по ночам какие-то дурацкие плакаты и разрисовывал сослуживцам дембельские альбомы… А теперь его друг – архитектор. Вот даже на каком-то серьёзном конкурсе за свой проект русского храма самую высокую оценку получил. И всего добился сам – он ведь детдомовец, никто его по жизни за ручку не водил.

Однажды отец ему сказал.

– Конечно, мой долг перед матерью и тобой возместить невозможно. И так всё сложилось, что ты мне и жизнь спас…

Никита улыбнулся.

– В тот день было, кому Вас спасать и кроме меня. У нас бывает намного хуже.

Помолчали.

Отец, думая о своём, продолжил свою мысль.

– Я хочу кое-что тебе рассказать, Никита. Оправданий для меня нет, но ты должен знать всё. Я, действительно, струсил, когда узнал о беременности твоей матери. Действительно, сбежал на БАМ. Года через два пришло прозрение – стало безумно стыдно, я любил твою мать, и у меня в Ленинграде был ребёнок, о котором я ничего не знал, не знал даже – сын это или дочка. В первый же свой отпуск, я полетел в Ленинград, прямо из аэропорта поехал на квартиру, в которой прожил с мамой три очень хороших года. Но она не пустила меня за порог, даже дверь не открыла. Попросила больше никогда в её жизни не появляться. Что я мог поделать? Подумал, что, может быть, она теперь не одна? Но я не сдался. Я знал, где работает мамина подруга Наташа. Я поехал к ней в библиотеку. Она тоже сначала не хотела со мной разговаривать, только, когда узнала, что я приехал с БАМа, согласилась меня выслушать. Я сразу предложил ей деньги для тебя и матери. Она не взяла, сказала, что Нина никогда их не примет. Еле-еле мне удалось её уговорить оставить мне свой телефон, чтобы я мог узнавать новости о Нине и о тебе. Я звонил часто. Наташа это подтвердит, если ты у неё спросишь. Позже, убедившись, что я не отстану, она согласилась изредка принимать от меня и переводы. На Новый год, ваши с мамой дни рождения и всякие праздники я переводил ей какие-то суммы. Наташе приходилось покупать подарки для вас от имени своей семьи, за что она непременно получала выговор от Нины. Но теперь я всё про тебя знал: в какой садик ты ходишь, в какой школе и в каком классе учишься, когда получаешь аттестат зрелости… И все эти годы я не терял надежды на примирение с твоей матерью. Когда тебя призвали в армию, я снова поехал в Ленинград, теперь уже – Петербург, и позвонил Нине. Она неожиданно согласилась встретиться со мной, но не дома, а в ближайшем кафе. Думаю, ей было тогда очень одиноко без тебя. Разговаривали мы очень недолго. Она на меня не смотрела. Просто сообщила мне номер твоей воинской части. Когда я узнал, что ты служишь под Хабаровском, я подумал, что это – судьба. Но судьба была в другом – эта наша встреча с твоей матерью была последней. Когда я приехал в твою дивизию, мне сообщили, что ты улетел на похороны… Вот так-то, сын…

Никита растеряно молчал, не зная, что сказать. Отец продолжал.

– А потом наступили тяжёлые времена, ты знаешь, – они для всех были тяжёлыми. Одно за другим закрылись наши предприятия, моя высокая должность оказалась совершенно лишней. Я вынужден был вспомнить свою первую профессию, несколько лет работал машинистом электропоезда, зарплату часто задерживали на несколько месяцев и платили очень мало, я еле-еле сводил концы с концами. Ехать в Петербург было не на что. Помогать тебе я не имел возможности, хотя по-прежнему часто звонил Наташе. От неё я узнал, что ты поступил в медицинский институт, что учишься неплохо, хотя приходится и работать ночами. Когда у нас на Дальнем Востоке стала постепенно возобновлялась жизнь, реанимировали наше производство, и мне неожиданно предложили должность даже выше той, которую я занимал в прежние годы. Я быстро поднялся на ноги. Когда, наконец, решился позвонить Наташе и объясниться с ней по поводу долгого молчания, она поняла всё правильно, потому что у неё в семье были те же проблемы, и сообщила мне, что ты окончил институт, учишься в ординатуре на хирурга, что ты женился и что у меня родился внук. Она ничего не стала от меня скрывать: я узнал, что вы живёте на твою стипендию и еле-еле сводите концы с концами. У меня уже были достаточные средства, и я тут же прилетел в Петербург. Но у тебя – характер матери: ты не захотел разговаривать со мной.