В жерновах

– Ой, папанька, не люб он мине был, не люб, а зараз ишо более. Я вижу у нем свого урага, урага нашей усей семьи. Гляди, папаня, чи цыганские кибитки возле речки под бугром? – Раиса почувствовала боль внизу живота и в спине.

– Ага, они коней купають.

– Папаня, живот у мине заболел дюжить, наверно, уремя пришло рожать.

– Да ты хоч тряпок с дому узяла? Раиса кивнула головой. Осип чуть дернул вожжами, и Лыска хорошей рысцой устремилась к цыганскому табору.

Подъехав к табору, Осип обратился к цыганкам, сидевшим возле пыхтящего самовара.

– Доброго здоровица, люди добрые, – обратился Осип к женщинам громко разговаривавшим на своем, цыганском языке.

– Здорово, мил человек, – отозвались несколько голосов.

– Люди добрые, дочка он моя, – он кивнул головой в сторону Раисы ещё сидевшей в двуколке. – Чай, рожать засобиралась, а пупок завязать некому. Можа, подмагнете ей чиво? – Осип стоял растерянно возле цыганок.

– Мил человек, цыгане усе могуть, он Зара – молодая цыганка показала на старую цыганку, – она их стольки повязала, и вашему дитю завяжить.

– А ты, родная роженица, слазь и ложись на землю, земля она боль снимаить, вот, вот. А ты, старик, иди лошадь попаси да нашим цыганам байки порассказывай. Милая, чай, роды не первые, – спросила Зара Раису.

– Ой, ой, не первые седьмые! – стонала и вертелась на земле Раиса.

– Легко родишь, легко, – Зара перекрестилась, взяла кусок длинной тряпки, стала на колени за головой Раисы, и положила середину тряпки под грудь и натягиваядавила на ее волнующийся живот, при этом повторяя: – помоги, господи, рабе божей, а зовуть – то тебя как, красавица?

– Раисой мене завуть, – сквозь стиснувшие зубы процедила Раиса.

– Боже, милостливый, помоги рабе божей Раисе, дуйся, дуйся Рая.

Долго ждать не пришлось, с божьей помощью и активным родовым процессом матери словно выпрыгнул маленький розовый младенец. Цыганка – повитуха сделала, свое акушерское дело, и младенец громко закричал.

– Глянь, Рая, сын у табе чернявый, как цыганенок, усе на месте: и ручонки, и ножонки.

Рая с облегчением вздохнула:

– Господи, пресвятай дева Мария, благодарю за рождения сына, кормилица мого. И вам спасибо, – она повернула голову в сторону Зары, державшей ее малыша и протирая его влажной тряпкой.

Зара что-то сказала на цыганском языке стоявшим рядом цыганкам, и те принесли тряпки и стали его туго заматывать. Раиса увидела и хотела подняться, чтобы принести свои.

– Рая, чиво ты, ляжи ишо, – сказала Зара.

– У мине там узол с тряпками и с свивальником, нихай папаня принесеть.

– Нихай у наших согрееца. – Зара туго заворачивала младенца и, завернув как столбика, поднесла к Раисе и положила рядом с ней.

Снова цыганки разговорились, по—цыгански улыбаясь, смотрели на Раису с младенцем.

– Наши девчата хотять, што б ты иво Петром звала у честь нашева Барона, он у нас красивый дюже и хороший человек, да и твой скидываеца на цыганчонка. Обещаешь? – требовательно попросила Зара.

– Обещаю, – сказала и положила на маленькое тельце свою руку.

Полежав часа два, она попыталась встать и взяла малыша на руки.

Дед Осип все это время общался с мужчинами и заметил, что они только говорили о лошадях, о дорогах. Он им рассказал о своем горе и о том, что они были в тюрьме. Цыгане были так далеки от всего происходящего, что ничего и не поняли. Одно только до них дошло: если в тюрьму попались, то что-то значит украли.

Осип увидел, что Раиса встала и подошел.

– Дочка, ну как ты, одюжишь дорогу чи до завтра будем тут?

– Одюжую, там же тоже дети ждуть, – и Раиса засобиралась в дорогу.

– Дочка, дай на унука глянуть, Раиса повернула сына на спинку – Ах ты, мой унучик, на Павловича похож. Хороший ты наш, тьфу плохой, плохой, штоб не сглазить.

– Рая, а може заночуете у таборе, места много. Зара показала на просторы, которые их окружали.

– А если нет, то Мила покормить твого дитя, нихай поцмокчить. – И она позвала цыганку Милу.

Раиса ревностно смотрела, как Мила кормит ее ребенка.

Одна цыганка подошла и предложила свои цыганские услуги.

– Рая, давай я тебе погадаю, а ну давай руку, а то у цыган была и про судьбу свою ничего не узнала.

Раиса с неохотой протянула руку, она из верующих, а гадание – это грех.

Цыганка глянула на руку, а потом глядя в глаза Раисы стала говорить.

– Жалкая ты моя, скольки горя, скольки бед ты натерписся за свою долгую жизню. Радости и щастия мало. Бог наделил красотой, а щастья забыл дать.

Раиса дернула руку и молвила:

– Усе под богом ходим, его воля, кому какой крест дать. Нихай он будя самый большой и тяжелый, а он мой, и нихто мене его не заменить, акромя Господа Бога.

Цыганка Мила накормленного Петра передала в руки Раисе.

– Бери свою дятенку. Насосался, аж уморился долго будить спать.

– Спасибочки, Мила! И вам, Зара, особенное спасибо, што не отказали у помощи, – Раиса вытащила из-за пазухи завернутые в тряпку деньги и, развернув, отдала Заре две десятки.

– Рая, дай бог здоровья тебе и твоему дитю. Счастливой дороги! Зара ткнула деньги себе за пазуху.

Осип помог Раисе сесть на двуколку и стал откланиваться цыганкам.

– Спасибочки вам за усё, добрые люди, до свиданьица, – дернув аккуратно вожжами.

– Дочка, ну как ты, не раструсить тибе, – посмотрел внимательно на бледное лицо Раисы.

– Папаня, чи раструсить, чи не раструсить, а ехать надо усёдно. С божьей помощью доедим, – перекрестилась Раиса.

– Нам лиж бы два хутора засветло проехать, а по свому хутору я у потемках усё вижу. Ну, чиво там, Петро Александрович, посапываить? – спросил Осип и с умилением посмотрел на новорожденного.

Въехав в свой хутор, Осип свернул к своей хате.

– Папаня, а може нас домой сразу? Уморилася я дюжить.

– Да нихай мать порадуеца, да поглядить на унучонка.

Осип привязал кобылу Лыску за ворота, помог Раисе вылезти из двуколки и постучал в темное окно, закрытое ставнями.

Арина выглянула и, увидев в щель неплотно сбитой ставни своих, пошла открывать дверь.

– Арина Петровна, открывай двери, устречай унучонка, – он взял Петра на руки.

– Ой, божечки, ой, божечки, жалочка, ты моя кровинушка, – она взяла аккуратно из рук мужа внука и, прижимая к груди, занесла в хату.

– Постой, Арина, дай я коганец чи лампаду зажгу, а то ишо грохнися с дитем, – Осип засветил каганец, и все вошли в хату.

– Арина, а идеж Василь и Михаил опять чи на улицу к Мохорке ушли?

– Не пошли за хворостом к речке, а то завтря грубку нечем топить. Они зараз придуть. Дочечка, ложись, ложись на кровать, а унучика я рядом покладу, уморилась, небось.

– Арина, наливай боршу, хочь холоднова, охота есть, аж под ложечкой сосёть.

Пока мать суетилась с вечерей, Раиса перепеленала в сухие тряпки родное розовое тельце, молока в грудях ещё не было.

– Маманя, дайте кусочек сахара и хлебца, жовок нажую, – Арина принесла.

Раиса пережевала и завернула в тонкую тряпочку, туго завязала и дала аленькому Петру.

– Сыночек, на пососи бабушкиного хлебца. – Тот скривился, но заплямкал то

открывая, то закрывая глаза.

Арина быстро накрыла на стол, в деревянную миску налила еле теплый борщ, а в другую густой узвар, от бурсачки хлеба отломила несколько ломтиков.

Перекрестившись перед иконами, Осип первым сел за стол на свое отцовское место, Арина села тоже на свое. У Раисы был выбор (раньше в детстве родители их приучили садиться за стол только на свои места и брать только свою ложку), и она села ближе к матери.

После скромной вечери, а она была всегда скудной и скромной, Осип начал рассказывать и о тюрьме, и о земляке Пруцакове, и о цыганах, и о родах.

Арина, маленькая, худенькая, с слегка вытянутым лицом, изборождённым глубокими морщинами, которое оживляли лишь большие, круглые, лазурного цвета, ещё искрящиеся глаза, расплакалась, опустилась на колени перед иконами и, крестясь костлявой натруженной рукой, шептала молитву, отбивая поклон за поклоном.

Осип подошел к ней, взял жену сзади за плечи:

– Арина, успокойся, ишо рано падать духом. Можа, ишо чиво переменица, уставай хватя, – он помог жене подняться с земли. Она вытерла слезы краем платка, висевшим под подбородком.

Раиса засобиралась домой.

– Рая, можа ты у нас заночуешь, а к унукам я поеду, – предложил отец.

– Не, папаня, вязи нас у нашу хату. Там же дети, скучилась за ними и душу какаясь тревога жметь.

– Ладно, как хочешь, домой дак домой, поехали, – сказал Осип.

– Дочичка, Раичка, я завтра утром поцмыкаю корову и приду. Унучок жалочка ты мой, – причитала Арина, поглаживая по замотанному комочку, – ну с богом, нихай хранить вас бог.

Раиса чмокнула мать в обе щеки.

– Маманя, Вы уж дюже не плачте, он нас скольки у Вас, за усеми не наплачися, ну усё, поехали мы.

Не успела Раиса и порог перешагнуть, как вошли братья Вася и Миша и Коля.

– Здорово, ня, здорово. А ну хто тут у нас прибавилсы, – и старший из трех братьев Василь взял на руки сверток.

– Племяш, Петром зовуть, – с материнской гордостью объявила братьям Раиса.

Ах, ты ж маманин кормилица, гля, глаза открыл, услыхал, – он прижал его к себе, чмокнул и отдал Раисе.

Мишка и Коля, стоявшие рядом, протянули руки с желанием подуржать.

– Нате, подяржите, – протянула она Мише, а потом Коле.

– Усе поехали, Раиса. Арина, не запирай двери, я скоро, – выходя из хаты, приказал жене.

Ехать до Раисыной хаты через весь хутор, который извивался, как и маленькая речушка, тянулся 4 – 5 киломметров. На обоих берегах лепились хаты. Раисына хата была в самом конце хутора.

Переехав мостик и поднявшись на бугор, они увидели зарево пылающего огня.

– Папаня, глянь чи сено у каво горить, чи ишо чиво, уроди, как у нас, а ну давайте чуть быстрее. – Раиса взволновано без отрыва смотрела на пожар.

Осип поддернул вожжами, слегка взмахнул кнутом, и двуколка, подпрвгивая, резко ускорила своё движение. Подъехав к выгону, они уже без сомнения увидели горящую Раисыну хату, огонь освечивал стоящих детей прижавшихся друг к дружке.

Подъехав к детям, Осип натянул вожжи со звуком: тпру, Лысуха.

– Чиво, ишо тут случилось? – слезая с двуколки, спросил дед Осип внуков.

– Дедуня, не знаем. Мы спали, а тетя Наташа нас разбудила, сказала, што хата горить, и приказала нам утут стоять, – сказала Нюра.

– Держи крепко братца, усе стойте тут, – Раиса ткнула в руки Нюры дитя и стремительно бросилась в хату.

Потолок еще не весь занялся, и Наташа, разбивая стекла кочергой, вышвыривала все что можно. Этим же занялась и Раиса.

– Дочки, хватить вам тряпье выкидать, иконы снямите да харчи он с чулана надо спасать, – взяв цыбарку, стал из закрома выгребать муку, расстелив лантух.

– Папань, сыпьте на лантух, – кричала Наташа, хватая пол мешка соли и мешок с горохом.

Они суетились, но огонь разгорался ещё больше. Что там – солома да дерево. Занялся почти весь потолок, и вся суета закончилась.

Раиса и Наташа ходили вокруг горящей хаты, собирали в кучу, выброшенные подушки, разное тряпье. Хата горела, потрескивая внутри.

Осип аккуратно сложил иконы, завязал туго лантух с мукой и узелки с солью, сахаром, макухой квасолью.

Осип подошел к внукам, там уже стояли дочки.

– Ну, Наталья, как же усё получилось, а? – устало взглянул на дочь.

– Папаня, я ишо не успела заснуть, слухаю, хтось гупаить за глухой стенкой, думала, што вы приехали, и вышла. Гляжу, о, божечки, крыша горить. Я детей разбудила и на баз вывела, приказала стоять на месте. Ну и начала окна бить и выкладывать усё, што могла. Папаня, хтось поджег. Они таперича ураги народа. Пустила ребят на речку у обед, дак их палками лупасили и грязюкой кидались, до самой хаты бегли и кричали: «Отец ваш ураг и вы ураги.»

– Наталья, хватить, какие они ураги, они ж ишо маленькие, мои жалочки, – он обнял стоящих возле него внуков, – ничиво, усе пройдеть, усё будя хорошо.

– Дочки, идите домой с унуками, а я до утра утут останусь. Завтра еутето майно привязу домой.

– Папаня, можа, мы у сарае переспим, а завтра повидному пойдем.

– Ты, Раиса послухай отца, ходите. Дети нихай не мучаюца, и ты ишо слабая, ходите к матери, дочки, а я вот на тряпье ляжу, чуток подремаю.

И все они, жалкие и изнеможденные бессонницей и горем, внезапно обрушившимся на маленькие плечи, босоногие брели темным ночным коридором по неровной пыльной лороге. Раиса смотрела на свою родную жалкую стайку и думала:

«За што так карает господь, ладно мене, а ишо и детей моих, за какие грехи такой тяжелый крест?» Ей захотелось закричать, громко разрыдаться, но она в мыслях одернула себя: «нет – нет. Дети должны меня видеть спокойной, сильной, целомудринной. Господь знаит и все видить, мы ходим под господом богом, тольки он спасеть моих дитей, мою плоть и кровь.»

Дети без нытья и хныканья дошли до дедовой хаты.

Наташа постучала в окно. Как всегда, Арина выглянула и затем вышла на крыльцо.

– О, божечки, да к мине мои унучата, – и принялась их расцеловывать – ну ходите, ходите у хату. Наташа, зажги карасиновую лампу. Я дюже рада, што вы пришли. Ляжу, разные мысли у голову лезуть, уже и молилась, и свяченой водой умылась, и напилась водички. Ах, гости мои дорогие, жалочки вы мои, радость то какая.

– Маманя, да мы к вам надолго, у нас радости нет, а вот беда, хата сгорела до тла. Вот.

Мать замерла в недоумении.

– Как, сгорела? Царица небесная, господи, да откуля ж такие беды и напасти, дочичка? – взвыла Арина.

– Маманя, ни надо так голосить, дети, унуки ваши вон усе живые, и лохмоты, и харчи спасли, – успокаивала Раиса старушку – мать, обнимая и прижимая к себе маленькое сухое тело.

– Дочичка, Раичка, господь бог дал тибе красоту, а щастя нету. Бедная и несчастная, господи.

– Маманя, муж у мене дюже хороший. И деток он скольки бог дал – и слухняных, и красивых. Детки – мое богатство, моя радость, они – моя жизня, а то усё прах и у землянках люди живуть. Ладно, маманя, давайте мостица спать.

У Осипа и Арины раньше была большая семья, аж десять детей, четырех дочек выдали замуж, двоих сыновей женили в свои хаты. При них остались три сына, которым ещё предстояло идти в армию, и одна дочка на выданьи. Так что в их доме лавок много, печь большая, лежанка, а подушек, одеял и спального барахла было предостаточно, чтобы разместить семью Раисы.

– Натачка, дочичка, лезь на полати, наскидывай подушек, одеял, пярин, люльку снями.

Люльку повесили, как и в прежние времена, когда Арина рожала своих детей, перед деревянной большой кроватью, которую Осип сделал сам.

Разместив всех своих детей, Раиса легла вместе с матерью возле люльки, в которой тихонько посапывал Петр.

– Раиса, дочка, ну хто ж поджог хату, вы ж никому ничево плохово не делали?

– Маманя, вот выпустють мого мужа Александра, и усё будя, как было. Нынче ребятишек Наташа на речку пустила, дак их там и палками били, и грязюкой кидали и кричали: «Ураги народа. Усе тали злые, как собаки, даже дети. Ох, и поставил клеймо Иван Пруцаков на нашу семью «ураги народа», и усе тут. Вот проклятый комуняка безбожный! Нету креста ни у душе, ни на теле.

– Дочичка, не понимаю, дети – то при чём, энто, как и Петюшка тоже ураг?

– Ато как же, усе, маманя, мы усе ураги, вот Совецкая власть довела.

Мать с дочерью пошептались и притихли, какой там сон. Арина была вся в сострадании к дочери и не сомкнула глаз до самого рассвета. Раиса, измученная дорогой, родами и всем происшедшим еле уснула. А когда за окном засерело, Арина тихонько поднялась и перепеленала внука, дала ему жовки и пошла на баз.

Осип уже подъехал ко двору со всеми пожитками, уложенными на двуколке, а сзади за двуколку была привязана корова Зорька.

– Арина, иди подмагни перенесть у чулан пожитки. А корову у наше стадо уместе с Мушкой отгонишь, а я поеду на бригаду, коня надо отвесть, а то бригадир ишо выругаеть, скажить, узял и пропал. Ну, как там унучата посапывають, бедненькие мои?

Подоив обеих коров, Арина вышла со двора и погнала на выгон. Выгон на хуторе – это центр всех информаций, судов, пересудов. Осипа и Арину уважали на хуторе, они были глубоко верующие и законопослушные, в их семье не было места пьянству, дебошу и мату.

Все из поколения в поколение передавали почитание, уважение и любовь к ближним своим и не только к своим, но и ко всем людям, благодаря своему трудолюбию они жили в скромном достатке.

Арина знала, что сейчас на выгоне бабы судачат о её семье, ну что ж, на чужой роток не накинешь вороток.

Здороваясь и кланяясь, она, как всегда, подошла к ним. Они ответили тем же.

– Ну што, Арина, твои съездили заздря? Али чиво узнали. Ну чи отпустять чи не? – спросила самая активная сплетница бабка Дашка.

– Бабоньки вы мои, да отколе ж нам знать, коли с ними нихто и гутарить ни стал. Один Иван Пруцаков сказал, што забраны по закону и усё тут. – Подняв край завески, стала вытирать невольно катившиеся слезы.

– А как же будем без батюшки Ивана, хто ж будя у церкви служить? – вопрошала Матрена.

– Ой, Матрена, свято место пусто не буваить, если батюшку Ивана не отпустють, пришлють другова. Кады у городе у Луганске была то слыхала, што церквы будуть закрывать. Можа Ивана и забрали таво, штоб церкву закрыть, – выдала новость Зинка, молодая высокая женщина, с бегающими глубокопосаженными карими глазками.

– Зинка, табе сбрехнуть, дак как с горы скотица. И хто энто допустя церкву закрыть ишо чиво придумала. Бряши, да не забрехувайся, – оборвала Зинку Ульяна. – Завсегда, ну, такое гутаришь.

– Чиво слыхала, то и гутарю, не веришь – не слухай, а иди домой, да платок он грязнючий выбань, – обиженно уколола Ульяну.

– У мине платок грязный, а у тибе язык черный, как у мого Волчка. Платок хоч постираешь, а язык тольки оторвать, ды собакам кинуть, – злословила Ульяна.

– Ладно, бабы, хватить, ишо и нас туды в каталажку на «черном воронке» прокатють. Ходи, Ульяна домой, – и тетка Мария, взяв Ульяну под ручку, пошла домой.

И все стали расходиться по хатам.

Придя домой, Арина, хотя и уставшая, начала суетиться у грубы – готовить в чугунках, и завтрак, и обед, и ужин. Всё сразу утром, чтоб днем заниматься другими делами.

Она всегда работой заглушала душевную боль, а поэтому очень обрадовалась, что у неё добавилась семья и забот тоже.

Заботиться о ком – то быть, нужной кому – то – для неё это было большое наслаждение.

Пришел Осип, таща за собой сухую терновую ветку, он бросил её возле грубы.

– Арина, не дюже хорошее, гутарють мужики у бригаде об наших. Гутарють, раз забрали, дак не отпустють, а на тяжелые работы сошлють. А чи выживуть там, чи нет. Кормежка там, гутарють, дюже плохая, какойся кандёр дають и усё.– сказал Осип, подбросив в печку хворост.

– Осип, Зинка он ишо чиво гутарить, церквы позакрывають у Луганску, слыхала, там позакрывали. Конец света приходить, усе по писанию сходица, «и позавидують живые умершим» нашим унукам и праунукам, ни бога, ни креста, ни церквы, а хто их от дьявола будить, спасать?

Осип покачал головой.

– Арина, пока мы с тобой живы, усех унуков учить, как нас родители учили: бога любить, греха бояться, родителей чтить, людей любить, хоч они тибе сто раз наплюють у душу, а их люби. Вон, я на Ивана Пруцакова зла не держу, он упёр наших у тюрьму, он перед богом ответить. Ишо как ответить. Пойду у хату, гляну на унуков, можа поснулись. Чуть не забыл, бригадир приказал Наташе в огороднюю итить, подбранухи сбирать. Начали у колхозе подлежаны буреть.

– А куды ж их будуть девать? – спросила Арина.

– У город на быках повязуть, наш Василь да Демидов Андрей и с ними ишо бригадир огородней бригады Данила Иванович. Так слыхал на наряде, кады у бригаде был.

Осип зашел в хату. Раиса кормила Петюшку, а другие внуки стояли и смотрели на братика. Наташа складывала постельное тряпье на кровать.

– Здорово ночевали усем, – сказал Осип.

– С добрым утром, дедуня, – почти хором ответили внуки.

– Наташа, дочка, тебе наряд от бригадира, беги в огороднюю подлежаны сбирать, унучата, на базу кадушка с водой стоить под вербой, умойтесь и богушку молица.

– Как ты дочка, – обратился к Раисе, – хоть чуток отдохнула? Маленький унучок растеть, – провел по спинке легонько своей крепкой рукой.

– Папаня, слава богу, отдохнула, Петюшку укладу, пойду маманьке помогать.

Умывшись, дети зашли в хату и стали перед образами, они громко нараспев прочитали «Отче наш» и утренюю молитву. За что дед похвалил.

– Ну, таперича бабуньке подмагните, чашки, ложки на стол становите. Зараз подзавтракаем и работать. Работы у нас много, по самое горло, – и он провел рукой под подбородком.

Дед Осип и баба Арина сидели за столом на своих местах, внуки расселись по лавкам, кто где захотел. За столом дед им объявил:

– Унучата, сычас вы сели за стол и должны запомнить свое место и усегда на нем сидеть и за обедом, и за ужином, и усё уремя. Поняли? – Дед Осип внимательно посмотрел на внуков.

– Да, – и закивали головами.

Помолившись после завтрака, все отправились на баз.

– Ванятка, Коляшка, бярите сапетки, собирайте яблоки. Нюра и Дуняшка, вон лантуки лежать, расстилайте, будем яблоки резать и туды сыпать.

К этой работе им не привыкать, они быстро справились. Дед Осип взял дымарь раздул и пошел смотреть пчел пасеки из десяти уликов.

– Ну, хто пчеловодом будя? Спросил, глядя на Колю и Ваню.

– Я буду, дедунька, – первый крикнул Ванюшка.

– Я, тоже буду, дедунька, – вторым отозвался Коляшка.

– Ну, одевайте сетки и ко мне! Ребята подбежали смотреть, как дед Осип работает с пчелами.

– Дедуня, они нас не покусають? – спросил Ванюшка.

– Некады им кусаца, глядите, как они работають у кажной пчелы своя работа, одни воду носють, другие пыльцу с цветков сбирають, третьи воск делають, четвёртые улик заклеивають, пятые сторожать, а матка засев делаить, штобы у них родились ишо пчёлки и была большая семья, вот какие они умные, дружные и работящие, – вытаскивая рамку с медом и стряхивая пчел, с гордостью рассказывал дед Осип.

– Дедунька, а што тут? – показывая на соты, спросил Коляшка.

– А ты чиво, чи забыл, у прошлом годе я ж вам приносил соты с медом. Успомнил, унучок?

– Да я помню, как, вы ж приносили кусочки, а тут во большой кусок! – стоял Коляшка, облизываясь.

– Вот сычас занису у хату, разрежу и усем буду по кусочку раздавать, это подарочек от пчел.

Дети высмактывали мед из вощины, плямкали и сияли от радости.

– Как укусно? – спросила бабунька Арина.

– Укусно, тольки пить хочеца апосля меду, – сказал Ванюшка.

– У казане вода, у чулане бирите, пейте – сказала Раиса детям.

– Зараз вот подчистим у коров ворок, удки возьмем и – на речку, ребята Ваня и Коля будуть рыбу ловить, а Нюра и Дуся терна на вареники нарвуть. Ага, унучата? А оттеля будим итить, хворосту захватим.

Почистив ворок, гурьбой пошли к речке, Арина лежала на кровати, отдыхала. Она уже всегда днем ложилась на пару часов на отдых. К ней примостился Васятка и уснул, Петюшка тоже спал в люльке.

– Раиса, постирав детские тряпки, пеленки, зашла в хату.

Арина открыла глаза и тихо шепнула Раисе:.

– Дочка, ложись, хочь поляжи чуток.

– Маманя, да не хочу, узол с барахлом разобрать надо, поглядеть чиво там уцелело, у чем дитям у школу итить, через пять дней уже у школу, – и Раиса начала раскладывать по кучам. Все оказалось целым, но кое – что грязным, и надо было постирать и примерить.

Дети были настолько окружены дедовым вниманием, что Раиса их почти не видела. Видела за столом и перед сном.

– Папаня, нихай, хоть одежду школьную померюють, а ишо, можа чи то маленькое им и надо чи отпустить, чи пошить.

– Ладно, нихай примеперяють. И дети начали мерять свои наряды.

Утром первого сентября дед благословил внуков.

– Учительку слухайтесь, да грамоте учитесь, не вилами усю жизню, а хоч булгахтнром чи учетчиком, усе ж лекше. Хто учица не хотел, тот он быкам хвосты крутить. Ладно, с богом.

Раиса и Арина перекрестили детей и расцеловали. Все стояли и смотрели им вслед.

– Хорошие унучата растуть, ни у чём, ни суперечуть. За усю работу хватаюца. Ой, люба глядеть! Молодцы! – восторгался дед внуками.

Не прошло и часа, как Раиса увидела своих четверых бегущих детей и гурьбу чужих с хворостинами и палками. Она выбежала на встречу спасать своих чад, чужие, увидев тетку Раису, бросились в обратный путь, оглядываясь, выкрикивали:

– Враги! Враги! Враги! Снимите галстуки, пионеры засратые.

– Мамань, мамань, они нас у школу не пустили, усех били, – дрожала и плакала двенадцатилетняя Нюра, держа за ручонку первоклассницу Дусю.

– Маманя, Коля и Ваня хотели, им сдачи дать, дак они им и носы и губы набили. Глянь, он у крови усе. Маманя, а у комсомол меня примуть? Я ж целое лето комсомольский устав вчила.