На одном дыхании. Сборник мини-рассказов

Вот, прекрасный момент! – решил Борман- пока он не видит надо внезапно напасть сзади, устроить, так сказать, блицкриг – и он стремительно бросился на зазевавшегося противника.

Шел обычный день в питомнике по разведению немецких овчарок.

ТЕМ.КТО ПОМНИТ СКАЗКИ

1.

Они сидели в уютной комнатке, из распахнутого окна которой открывался впечатляющий вид на раскинувшийся внизу старый город, подсвеченный вечерними огнями.

– Мне это уже начинает надоедать, я опять бросаю все дела, лечу к нему, а него, видите ли, настроения нет!

– Я тебя умоляю, какие это такие дела ты бросил? Уж не смеши меня! Это я, вот прямо с занятий, только поесть успел…

– Вот! Пожрать то успел, а меня и не подождать было? Я бы тоже подкрепился, да ты разве думаешь когда обо мне?

– И мне еще реферат дописывать и с собакой нужно погулять…

– Ты уже достал со своей собакой! На меня уже вообще времени не находишь! Я ведь и обидеться могу…

– Блин, надоели уже твои обидки! Ведешь себя как инфантильный подросток, уж повзрослеть давно пора. Только развлекухи в голове – я так больше не могу, мне о будущем надо думать, как ты не можешь этого понять? Да если честно, то и не интересны мне уже эти глупости…

– А-а-а-а…! Вот как заговорил! Уже забыл, сколько раз я тебя спасал? Сколько утешал, когда ты рыдал тут, маленький обиженный мальчик!? Надоел я тебе, так и скажи, навязываться не буду! – на глазах выступили слезы, голос дрожал.

– Ну, раз сам напросился то – пожалуйста – ты мне надоел, я устал и хочу сейчас спокойно побыть в одиночестве. Все, услыхал, чего хотел?

– Да, я услышал – голос внезапно стал спокоен и холоден. Он вдруг резко поднялся, подошел к окну и встал на подоконник.

– Вот только этих твоих театральных представлений мне не хватало! Вот, я отворачиваюсь. И даже смотреть не собираюсь.

– Ну, смотри, как бы не пожалеть потом!

И он шагнул в пустоту.

– Не пожалею! – крикнул Малыш вслед и закрыл окно. За восемь лет он досконально изучил несложный характер Карлсона и не сомневался, что назавтра тот опять нарисуется, как ни в чем не бывало и о сегодняшней ссоре даже не вспомнит.

Не забыть бы только окно завтра утром открыть…

––

2.

Он промахнулся. Пальцы только скользнули по ветке, и громко чертыхаясь, Маугли рухнул вниз с десятиметровой высоты. Пока летел, проламываясь сквозь заросли лиан, в очередной раз вспомнил покойничка Акеллу. Надо бы проведать стаю, давненько не виделись. Уже у самой земли он присмотрел и ухватил ногой прочную лиану, и закачался вниз головой, запутавшись шевелюрой в кусте акации. Повисел несколько минут, пытаясь уснуть, но сон не шел, голова гудела, зверски хотелось пить. Вчерашнее вспоминалось с трудом. Все- таки надо аккуратней быть с напитком из меда диких пчел. Говорил ведь, что хватит уже, но с Каа разве поспоришь! Давай – по – завершающей, на посошок, да еще – на ход ноги. Нормально – удав пьет на ход ноги? А что, ему – червяку десятиметровому, он о похмелье только со слов Маугли и слышал. Маугли страшно ему завидовал – удав бывает так нажрется, что и ползать уже не может, валяется прямо на тропе кверху своим желтым брюхом и шипит во всю глотку свои песенки, типа «Обниму тебя я крепко». А остальным и на водопой не пройти, приходиться по кустам продираться, от греха подальше – а вдруг и в самом деле обнимет? А наутро – как и не пил вовсе! Правда не помнит ничего. Этим частенько пользовалось зверье, предъявляя Каа за якобы задушенных и сожранных им по – пьяни родичей. Каа стыдился и компенсировал, как мог «осиротевшим» родичам. Кому фрукты с высокой пальмы достанет, кому – водорослей с речного дна. Или «вопросы решит» с конкурирующей стаей.

Правда, случались и казусы – как- то он встретил бабуина, которого «сожрал» месяц назад. Справедливо рассудив, что за это он уже рассчитался, он с чистой совестью слопал бедолагу, который только вернулся из соседних джунглей, где гостил у друзей и не подозревал, что предприимчивая родня уже монетизировала его отсутствие.

Последнее время и сам Маугли стал обращать внимание на провалы в памяти после посиделок. Вот и сейчас покачиваясь на лиане, он пытался восстановить в памяти вчерашний вечер. Помнил, как поругался с Жаконей, которая опять пыталась не пустить его к Каа. Он вроде нагрубил ей… Ладно, извинюсь сегодня, какую–нибудь вкусняшку принесу, она отходчивая, простит.

А вот, что с Шер-Ханом Джуниором по дороге поцапался, это гораздо хуже. Как и его покойный папашка, тигр отличался редкой злопамятностью и коварством – ходи теперь оглядывайся.

– А, ладно, прорвемся, не в первой. Сейчас – купаться, сразу полегчает. А потом надо на могилку к Балу заглянуть, давно собирались порядок там навести, заросла вся. Каа, наверняка уже там, опять начнет – давай за упокой, вечную память, за дружбу …. Воистину – Змей Искуситель! За свои 200 лет он выучил такое количество тостов и так убедительно научился обосновывать их необходимость, что у Маугли были все основания опасаться, что примирения с Жаконей сегодня может и не состояться.

Он спрыгнул на землю и направился к речке, вычесывая по пути колючки из седой бороды. –

3.

– Ой, Карлович, походу кто-то приперся, слышишь шум в приемной? Пойду, гляну – с этими словами секретарша, на ходу оправляя блузку, выскользнула из директорского кабинета. Там и правда, был посетитель – высокий, широкоплечий, с длинной рыжей бородой, он только вошел, и стоял посредине комнаты, тяжело дыша и гневно вращая глазами.

– О, какие люди! – но он молча, словно не узнавая, отодвинул ее в сторону и вошел в кабинет, с силой захлопнув за собой дверь. Секретарша возмущенно фыркнула, уселась за свою конторку и стала обновлять макияж, старательно прислушиваясь к доносящимся из-за плотно закрытой двери звукам. Дверь была старая, хорошая и слышно было плохо. Как милая дама не напрягала слух, она смогла уловить только отдельные выкрики посетителя. Голосок Карловича еле доносился, и разобрать ничего было нельзя, но в целом было понятно, что посетитель ругался и угрожал, а директор оправдался, но не вполне уверенно.

Но вот дверь распахнулась.

– Ей, Богу – как заноза в заднице! Смотри, пожалеешь! – бросил, на прощание, через плечо, рассерженный посетитель и, опять не удостоив секретаршу взглядом, удалился. При слове « заноза» девушка вздрогнула – она как раз пыталась вытащить из губы маленькую занозу. Отложив пинцет, она вошла в кабинет.

Шеф сидел, низко свесив голову, его нос почти упирался в пачку листов, лежавших перед ним.

– Ну, что я тебе говорила? Зачем связался, ведь сколько раз уже по носу получал! Никак старые обидки не забудешь! Не по зубам он тебе, забудь уже про это здание…

– Это мы еще поглядим. У меня тут тема одна наметилась, если срастется – ему мало не покажется! Я ему бороденку враз укорочу! По подземным переходам будет, у меня, гастролировать! Только тут деньги потребуются, много денег…

– Да где ж их взять? Я зарплату за два месяца у тебя выклянчить никак не могу…-

– Ладно, не жужжи, скоро все получишь. Кое-какие денежки у меня есть, но их не хватит, нужно больше. Ты свяжись – ка с «Алисой и Ко». Их инвестиционный фонд обещает утроить капитал за неделю.

– Совсем сбрендил? Эта рыжая тварь уж сколько раз тебя облапошивала?!!

– Ну, это когда было… Сейчас они на международный уровень вышли, холдинг у них….

– Какой, нафиг холдинг?! Как были разводилами, так и остались! Не собираюсь я с ней общаться!

– Ох, распустил я тебя, Мальвина – шеф встал, натягивая курточку – ладно, сам к ним съезжу, скажи Артемону, чтоб машину подавал. –

4.

Шведский стол был богат. У Мишани аж дух захватило, влево уходили холодные закуски и салаты, далеко уходили – метров тридцать сплошных лотков и тарелок. Параллельно, шел ряд горячих блюд – рыба, мясо, птица, овощи. А третьим – также на десятки метров – рядом выстроились десерты: пирожные, муссы, мороженое, сухофрукты.

Мишанин поднос оказался заполненным уже на первой трети салатного ряда. Пришлось прервать обход и вернуться к столу. Через пятнадцать минут с первой партией салатов было покончено, и он продолжил обход. Когда еще через сорок минут он, наконец, добрался до кондитерского ряда, его уже мутило.

– Не будь тряпкой, путевку окупать нужно! – мобилизовал он себя – и с подносом наперевес, мужественно шагнул к блюдам с пахлавой. Пахлаву пропитывают медом, а за мед Мишаня мог отдать все, что угодно.

Его приятель Саня Пятаков трезво рассудил, что алкоголем «отбить» путевку получится гораздо быстрее, и все усилия сосредоточил именно на этом направлении. Он не стал распыляться на закуску, и сконцентрировался исключительно на крепком алкоголе. И, разумеется, очень скоро преуспел. Мишаня не успел еще вернуться с третьим подносом, а Пятак уже развалился на стуле и бесцеремонно разглядывал сидящих за соседними столиками женщин. Его, и без того маленькие глазки, совсем превратились в щелочки, из-под редких белесых ресниц струилось неотразимое мужское обаяние. Правда, каждая из осененных магическим взором дам, тут же в испуге, отводила глаза, но Пятака это нисколько не смущало, и вскоре он заметил одиноко сидящую за столом даму. Она была не молода, строго и старомодно одета. На ее широком, почти круглом лице выделялся неожиданно тонкий, крючковатый нос, который украшали большие круглые очки.

– Как тебе мадама ? – толкнул он Мишаню

– Н-у-у-у, не знаю, на сову похожа.

– Ха! Точно похожа! А пофиг, пойду склею – с третьей попытки ему удалось подняться из-за стола.

– Привет, Сова! – начал беседу Пятачок.

– Простите? – дама поправила очки и уставилась на кавалера.

– Мне кажется, кто-то слишком много выпил – послышался сзади скрипучий голос. Пятачок обернулся – перед ним стоял высокий худой мужчина, так же чопорно и старомодно одетый и в таких же круглых очках. Его усы над заячьей губой смешно топорщились, вероятно – от возмущения.

– А мне кажется, что кто-то сейчас нарвется! – Пятачок всегда был очень смелым, когда поблизости находился Мишаня.

– А еще кто-то очень много съел – не обращая никого внимания на Пятачка, и, глядя поверх его на Мишаню, который тяжело дыша, отвалился на стуле, и безуспешно пытался сдержать могучую отрыжку – молвил мужчина, повысив голос – что о нас подумает персонал отеля? Давайте вести себя по-людски – с этими словами он отпихнул Пятачка и уселся за столик к Сове, которая одарила его благодарным взглядом.

Хоть толчок не был сильным, его хватило, чтобы свалить горе-ухажера. Пятачок сперва засеменил ножками, а потом запнулся и с грохотом завалился аккурат под стол, где они сидели с Мишаней, попутно зацепив скатерть и стащив ее на себя, вместе с грязными тарелками, бокалами и не доеденным блюдом с пахлавой, прямо из-под носа у приятеля. Там, укутанный скатертью, присыпанный восточными сладостями и осколками, он немного побарахтался под столом, а потом хрюкнул, дернул ножкой и затих.

Мишаня попытался было помочь корешу, но не смог подняться, он попросту застрял в кресле.

– У кого – то слишком узкие кресла! – он сделал пару энергичных попыток высвободиться, но быстро устал, к тому же подкатила тошнота, и он так и остался сидеть, за пустым уже столом, отдуваясь и тяжело дыша. В уголке рта повисла длинной каплей слюна, но Мишаня ее не замечал, он смотрел на пол – на торчащие из-под скатерти ножки.

В таком виде и застал друзей, подошедший на шум метрдотель.

– Душераздирающее зрелище – только и смог вымолвить он.

ПОДАРОК

НаИсполнилось Марине 50 лет. Отмечать решила дома, так сказать, в кругу семьи, без друзей и коллег. Тем более, что семейный круг этот – совсем не малый. Помимо мужа, двух дочерей и мамы, за столом- с трудом- разместились еще брат Петька с женой и пятью детьми. 12 человек – в хрущевке, это вам не шутка. Но разумеется разместились и чудесно отпраздновали. С конкурсами, песнями, тортами. Все как положено.

Ее брат Петька был человеком деятельным и предприимчивым. И особую пикантность его биографии придавало то, что несмотря на свою кипучую энергию, он ухитрился отсидеть полтора года в колонии общего режима по экзотической статье « За тунеядство». Потому, что в отраслях народного хозяйства Петька не смог себя проявить и занимался, как сейчас говорят, предпринимательской деятельностью. Тогда это называлось фарцовской и спекуляцией. А поскольку в трудовую книжку подобная деятельность не заносилась, то и получается, что ты бездельник и тунеядец и самое место тебе – на нарах. А то, что дома осталась также неработающая, причем на самых на законных основаниях , жена и пятеро детей – эта мелочь не была принята в расчет родной Фемидой. Хорошо, Петькины друзья помогали, не дали помереть с голоду.

В подарок Петька преподнес юбилярше роскошную хрустальную вазу – Марина любила хрусталь и собрала целую коллекцию из разноцветных фужеров, вазочек и графинчиков, красовавшуюся в серванту. После восторгов и благодарностей за прекрасный подарок, ваза- после длительных раздумий и перестановок ( сервант- то не резиновый, а нужно ,чтобы каждый экземпляр коллекции был на виду)– заняла центральное место. Она была самой большой в серванте и вокруг нее скомпоновались остальные экспонаты. Получилось красиво и гармонично. Марина даже загнала мужа на табурет, и он вертел рожки люстры, направляя пучок света под нужным углом. Хрусталь сиял и переливался всеми своими гранями, даже маленькие разноцветные рюмочки из богемского хрусталя, раньше скромно стоящие в тени, вдруг заиграли изумрудными и гранатовыми всполохами в отраженном от центральной вазы свете. Марина была счастлива.

А ночью в квартире прогремел взрыв.

Зная любовь сестры к хрусталю, Петька обратился к одному из приятелей, работавшему на заводе, где делают хрусталь и заказал тому самую шикарную вазу. Приятель тот был Петьке обязан, и денег за вазу брать не стал. Но и самому платить немалую сумму, хоть и меньшую, чем в магазине, ему также не хотелось, и вазу он решил попросту украсть.

При производстве хрусталя в нем возникают внутренние напряжения, и чтобы их снять, уже готовые изделия отправляют в печь, где под воздействием высоких температур это напряжение снимается. Кажется, это называют нормализацией. Но это не важно, а важно то, что после печи хрусталь напрямую попадает в фасовочный цех, где его упаковывают в короба и отправляют на склад готовой продукции и где никакой возможности украсть его, уже нет. А вот до печи – есть. Петькин приятель работал подсобным рабочим и в технологических нюансах производства хрусталя не разбирался.

Когда испуганная Марина вбежала в гостиную и включила свет, то увидела на месте коллекции кучу битого стекла. Уцелела только небольшая конфетница из толстого хрусталя, да и у той был отколот краешек.

– Ничего страшного, подумаешь стекляшки – утешал муж плачущую Марину – будешь теперь мельхиор собирать.

ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Он открыл глаза. В окне ярким золотом горели три огромные буквы – КУЙ. Он закрыл глаза, а когда открыл снова, огромный КУЙ, по-прежнему сиял во весь оконный проем. Разгадка оказалась простой – ночью к их теплоходу вторым бортом пришвартовался теплоход «ВАЛЕРИАН КУЙБЫШЕВ» и несколько букв из названия оказались как раз напротив окна его каюты.

Но, как говорится, осадочек остался – у него еще накануне появилось какое- то тревожное предчувствие, и такое вот позолоченное пророчество не добавило ему оптимизма.

Он уже бывал на Валааме, но это было давно, еще в детстве, и сейчас, сойдя на берег, он как бы заново узнавал эти места. Многое изменилось, уже не было инвалидов – попрошаек, которые выстраивались вдоль дорожки, ведущей от пристани вглубь острова. Безногие на культях, одноногие на костылях, были и совсем обрубки – обрезанные почти по пояс на деревянных тележках, почти все пьяные они просили милостыню у туристов. Это были одинокие инвалиды войны и блокады, которых после Победы убрали из Ленинграда – подальше с глаз – чтобы не портили своим видом город – герой. Выглядели они ужасно, но были веселы и полны оптимизма, заговаривали с туристами, просили денег и папирос, перекидывались шутками друг с другом, а насобирав милостыни, посылали за водкой и, напившись, валялись тут же по обочинам. Солдаты – победители.

Все это, разумеется, осталось в далеком прошлом и сейчас вдоль дорожки вместо попрошаек располагались продавцы сувениров и экскурсий. Марина работала как раз в одном из таких киосков, продавала матрешек, берестяных птичек, Павлово-Посадские платки и прочую ерунду для туристов – иностранцев. Она завербовалась на весь сезон, и они не виделись уже два месяца, но ежедневно созванивались и общались через месенджеры. Он не стал сообщать о своем приезде, хотел сделать сюрприз и сейчас шел в толпе туристов, высматривая Марину. Вскоре он ее увидел, она стояла возле своего киоска и весело болтала с высоким чернявым парнем, похоже продавцом из соседней палатки. Весь увешанный золотом, парень здорово смахивал на цыгана. Но вот они закончили болтать и отправились по рабочим местам. Он вскинул было руку, и уже собрался ее окликнуть, но тут цыган, отходя, потрепал Марину пониже талии. По-хозяйски так потрепал. Та только ухмыльнулась в ответ.

Тут вполне уместно будет воспользоваться литературным штампом: «Словно- налетел на стену». Он замер на полпути и, оставшись незамеченным, нырнул за ближайший киоск. Там он перевел дух, и попытался собраться с мыслями. Может, показалось? Да нет, все однозначно было… Или все- таки померещилось? И он решил еще понаблюдать.

Вот поток туристов иссяк, и Марина с цыганом снова оказались рядом, и последние сомнения были развеяны.

Незамеченный, он вышел из своего укрытия и отправился в противоположную сторону. Прошатавшись несколько часов по острову, он вернулся на теплоход и до отплытия просидел в баре. Вскоре зазвучала музыка Чайковского – это означало, что теплоход отчалил. Он прошел на корму и облокотившись на деревянный поручень смотрел на удаляющийся прекрасный и злосчастный остров.

Он криво усмехнулся – вспомнилась сцена из «Титаника», где пожилая дама роняет бриллиант в море. И размахнувшись, проследил, как красная бархатная коробочка исчезла в пене за пароходным винтом.

ПРО СКАЗКУ.ДЕДА И КОЛЯСКУ

– Ну что, рассказать тебе сказку на ночь? – Он вошел в детскую, Никита уже лежал под одеялом.

– Ну, расскажи.

– Хочешь Новогоднюю?

– Не, Новогоднюю не хочу.

– А какую тогда? Заказывай.

– Хочу сказку «Как дед насрал в коляску»! – выпалил Никита и спрятался под одеялом. В прочем его испуг был чистой показухой. Он прекрасно изучил отца, и знал, что после пятничного ужина никаких репрессий по поводу неприличного слова не последует.

– Про деда, говоришь? – он задумался. Обычно он сочинял такие сказочки на ночь чистым экспромтом, и начиная предложение, часто не знал, чем его окончит, а уж как повернется сюжет, и каков будет финал – и подавно не имел ни малейшего представления. Здесь ситуация была обратная, чем закончится – уже известно, а вот предысторию нужно сочинить.

– А давай попробуем про деда – он принял вызов – Ну-ка, подвинься – он улегся на спину на краешке кровати, закинул руки за голову, прикрыл глаза и начал :

«Итак, жил – был дед. Назовем его Иваном Ивановичем. Жил он скромно, но не сказать, чтобы тихо или незаметно, а скорее наоборот. А скромно я сказал – в смысле, что не богато, а не богато потому, что практически все средства он тратил на свое увлечение. А увлекался он спиртными напитками. Некоторые бы даже применили термин – злоупотреблял. Сам Иван Иванович с этим утверждением был в корне не согласен, но это к нашей сказке не относится.

И вот в одно прекрасное утро Иван Иванович вышел из дома и отправился по делам. Не вполне уверенным, но энергичным шагом он направился напрямик – к помойке, что находилась неподалеку. Ему повезло, вчера у кого-то из соседей было мероприятие, и возле кирпичной стенки, что ограждала помойку, выстроились ряды пустых бутылок. Их было столько, что в два пакета, что предусмотрительно взял с собой Иван Иванович, они никак не могли уместиться. И тогда он вспомнил про детскую коляску, что стояла внизу в парадной. Коляска была вполне рабочая, но старенькая, и ее не привязывали.

– За полчаса обернусь, никто и не заметит – Иван Иванович сбегал за коляской, застелил ее пакетами, а сверху аккуратно разложил бутылки – получилось аж с горкой – и, сгорая от предвкушения, бойко покатил коляску к пункту приема стеклотары. Толкая коляску, он уже прикинул выручку, и сейчас прокручивал в голове ассортимент ближайших магазинов. Он так задумался, что не заметил торчащую из земли проволоку. Зацепившись ногой и падая вперед, он не нашел в себе силы разжать руки, сжимавшие ручку коляски. Так и рухнул носом в землю, а сверху на него посыпались бутылки из вставшей «на – попа» коляски. Одна попала точно в темечко и вырубила нашего героя.

Неподалеку на скамеечке, с коробочкой Изабеллы и яблоком, расположились еще два деда – Владимир Аркадьевич с Дмитрием Олеговичем. Это были приятели и единомышленники Иван Ивановича, или проще говоря – собутыльники. Прибежав на шум, они сразу опознали – по старым зеленым кедам, торчащим из-под груды битых бутылок – кореша своего золотого, и конечно не могли оставить его в столь бедственном положении. Они аккуратно, чтобы не поранить освободили его от осколков и перевернули на спину. Иван Иванович пребывал в беспамятстве, он что-то бормотал себе под нос, но в себя не приходил. Тогда коллеги решили отвезти пострадавшего домой. Они без труда подняли бедолагу и бережно уложили его в коляску. Старая советская колымага скрипнула, присела, но выдержала – благо был наш герой маленький да плюгавенький. Он весь уместился, только тощие ножки свисали почти до земли…»

– Ну, вот – почти справился, осталось только побудить героя к действию, прописанному (или прокаканному?) в техническом задании – он сделал паузу, обдумывая дальнейший ход– может пусть герою приснится страшный сон? Очень страшный…. Или может… – но тут он услышал тихое сопение рядом, и повернувшись обнаружил, что Никита благополучно уснул. Видать его не особо увлекли злоключения старого алкоголика.

– Вот и правильно, нечего всякую ахинею на ночь глядя выслушивать.

Он тихонечко закрыл за собой дверь.

САШКИ

Оба Сашки и он жили в одном дворе, ходили в один класс и даже – вот совпадение! – лето проводили на дачах в одном и том же садоводстве. На деле же, никакого совпадения не было – их родители работали на одном, а точнее единственном в их городке комбинате, и им выделили дачные участки в принадлежащем комбинату садоводстве.

Короче, детство они провели втроем. Да и юность тоже. Летом тусили в садоводстве, поочередно то у одних, то – у других, смотря у кого родителей не было, пили дешевое вино, играли на гитарах, клеили девчонок. Когда заканчивался дочный сезон, продолжали делать то же самое, только в городе. Учебой особо себя не утруждали. В общем – все как у всех молодых балбесов.

После школы оба Сашки пошли в техникум, а оттуда – в армию, а он поступил в институт и на пять лет уехал в столицу.

Вернулся уже инженером на комбинат. Сашки работали там же, но до руководящих должностей не добрались.

Встретились. И как будто не было этих пяти лет, будто и не уезжал никуда. Разумеется, все повзрослели, остепенились, один Сашка даже женился и успел стать отцом, но в целом они остались теми же простыми и славными парнями. Троица воссоединилась. Он работал в другом подразделении, по работе с Сашками никак не пересекался, и его руководящая должность не отражалась на их отношениях.

Но, со временем его студенческое столичное прошлое стало сказываться. Сашки начали казаться ему слишком простыми, их развлечения однообразными, а мечты – приземленными. Он стал все чаще уклоняться от совместных мероприятий, хотя его регулярно и настойчиво приглашали- на праздники, семейные торжества и просто в гости на выходные.

А через три года ему предложили хорошую должность в соседнем городе. Уезжая, он обещал писать и звонить и навещать их при любой возможности. Он так и делал первое время, даже позвал их в гости, как устроился. Со временем звонки от него стали реже, а потом и вовсе прекратились. Изредка он приезжал навестить родных и, разумеется, встречался с друзьями. А после смерти родителей его связь с родным городом совсем оборвалась. Сашки старались не терять контакт, но после нескольких его вежливых отказов, попытки бросили. И, в конце – концов, они потерялись.

Прошли годы. Он сделал хорошую карьеру, переехал в Москву, женился, развелся, завел друзей, потерял друзей, завел новых, даже не друзей – так приятелей, собутыльников. Много работал, красиво отдыхал, но все чаще вспоминал юность и друзей, пожалуй единственных, настоящих, что у него были. И несколько раз, сидя в различных нарядных ресторанах, он ловил себя на мысли, что насколько уютней ему было бы сейчас где-нибудь в скверике в старом микрорайоне с бутылкой портвейна и плавленым сырком. И с Сашками. С которыми можно было говорить обо всем, от политики до личных амурных неурядиц. И спорить, и ругаться и ржать над – частенько глупыми- шутками.