Маленький человек

Александр ничего не ответил. Он продолжал смотреть на дорожку. Его глаза сузились, а лицо превратилось в неподвижную маску.

Между тем лидеры забега приближались к половине дистанции. А Катя, как ни в чем не бывало, продолжала свой спокойный, равномерный бег. Не выпрыгивая вверх, она стелилась над красноватой дорожкой, никуда не торопясь. Отставание от предпоследней участницы постепенно увеличивалось.

Со всех сторон Александр слышал шепот молодых и старых, прожженных тренеров в заплатанных свитерах, часто с дырками в районе локтей. Однако их внешний вид и одежда ничего не значили. Под ними скрывались специалисты старой, советской школы, для которых в легкой атлетике не существовало тайн.

– Санька-то как облажался. Кого он на дорожку выпустил! Ей бы с бабушками в парке наперегонки бегать. На Сашку не похоже, тренер-то вроде толковый.

Начинался восьмой круг. Катя по-прежнему отставала. Между ней и лидерами зияла пропасть – больше чем в полкруга.

Пал Палыч рванулся всем корпусом по направлению к Александру.

– Себя позоришь – твое дело. Но ты опозорил все общество! Со всей страны приехали специалисты – от Москвы до Дальнего Востока. Эх ты, Сашка, на посмешище выставил. Поверил тебе, дурак старый, а надо было контрольный старт устроить. Сам урод и уродину воспитал!

На лице Александра не дрогнул ни один мускул. Внезапно он тихо произнес только одно слово:

– Смотрите.

Ничего не понимая, Пал Палыч повернулся в сторону беговой дорожки. А там, на первый взгляд, ничего не менялось. Катя, как и раньше, была далеко позади основной группы. Лидеры – две девчушки – из Сибири уверенно и пружинисто печатали каждый беговой шаг, постепенно отрываясь от остальных.

Нет, все оставалось по-прежнему. И только очень искушенный глаз мог заметить, как начал меняться беговой шаг Кати. Он становился с каждой секундой все шире. Между опорной и маховой ногой увеличивалось расстояние, а выпрыгивания вверх не было. Катя стелилась над дорожкой стадиона. Создавалось впечатление, что она перестала бежать, соприкасаясь с землей, – она полетела. И это несмотря на усталость, которая не могла не накопиться к концу дистанции.

К середине девятого круга Катя «съела», как принято выражаться среди профессиональных тренеров и спортсменов, предпоследнюю бегунью. К десятому кругу она приблизилась к основной группе сильных спортсменок и начала обгонять их одну за другой.

Стадион замер. Было что-то безумное и завораживающее в том, как она это делала. А она – никак не делала. Просто для Кати это было естественно, так же, как дышать. В этот момент все леопарды, барсы и пумы мира могли бы в недоумении замотать своими лохматыми головами. Такого не может быть! Шаг Кати был такой же пластичный, а может быть, даже еще пластичнее и легче, чем у всей этой братии – самых быстрых животных на земле.

Не только мальчишки, девчонки, их папы и мамы, но и умудренные тренеры в заштопанных свитерах вскочили со своих мест. Стадион взорвался. Все что-то кричали, махали руками, где-то внутри еще неосознанно понимая, что присутствуют при рождении чуда. Пал Палыч снова повернулся к Александру и, не сказав ни слова, просто помотал головой из стороны в сторону.

А Катя летела вперед. К концу одиннадцатого круга она, словно не заметив, обогнала двух лидеров-сибирячек, глаза которых заливали струйки пота, и через несколько секунд на ее груди повисла финишная лента.

Почти не замедляясь, будто и не осталось позади пяти изнурительных километров, она помчалась к трибуне, на которой находился Александр.

На следующий день с легким сердцем Александр толкнул тяжелую дверь тренерского корпуса на стадионе «Динамо».

– Саня, Пал Палыч через десять минут устраивает собрание всего тренерского корпуса. Там еще какой-то туз из Москвы будет. Меня послал тебя разыскать. Хорошо, что ты вовремя пришел, – озабоченным голосом сказал приятель Александра, тренер по прыжкам в длину.

«Хвалить будут, выспрашивать, как сумел так подготовить девчушку, – одним словом, опыт перенимать», – улыбнулся про себя Александр.

При появлении Александра, а он вошел последним, когда уже все расселись, Пал Палыч неожиданно вскочил с места.

– Сволочь ты, Саша! – не сказал, а выкрикнул вдруг он. – Извините, Максим Сергеевич, – обратился он к гостю из Москвы, – извините все. Вы знаете, я редко срываюсь и своих коллег уважаю, но тут случай особый. Как же ты мог так поступить с маленькой беззащитной девчонкой?! Она ведь поверила тебе, негодяю! – Пал Палыч задыхался, давясь словами. – Если бы речь шла о взрослом спортсмене, я бы с тобой поговорил один на один, но тут – тут морду надо бить! И бить при всех, чтоб никому не повадно было повторять!

Александр остолбенел. Он так и не успел присесть. Казалось, он находится внутри ледяного куба. Язык еле ворочался.

– Я не понимаю… – только и сумел он выдавить.

– Не понимаешь, говоришь? А как малолетку сажать на допинг – это ты понимаешь? У нее же организм еще только формируется! Ты же все там поломать можешь! Это ты понимаешь?! Или тоже не понимаешь?! – Кулаки Пал Палыча непроизвольно сжались.

Александр двинулся навстречу тренеру. Кто-то привстал с места, ожидая нехорошего развития событий.

– Какой допинг, я ничего Кате не давал!

– Заткнись, Сашка! – оборвал его Пал Палыч. – Мы тут все профессионалы, и прекрасно знаем: так бежать ни один человек на земле не может. Эх ты! Воспользовался, что девчонка из неблагополучной семьи, отец горький пьяница, мать полусумасшедшая, никто ею не интересуется и защитить не может. А я ведь верил тебе, считал порядочным человеком. Потому и допустил до работы с детьми.

У Александра потемнело в глазах, и он бросился с кулаками на Пал Палыча. Их разняли быстро – здоровые спортивные мужики были готовы к такому повороту событий.

Придя в себя, Александр прохрипел:

– Прежде чем обвинять, вы допинг-пробу взяли?

– Да у детей такого возраста мы проб не берем, нет такой практики. Какому нормальному человеку придет в голову их калечить? – глухо произнес Пал Палыч.

Тут с места поднялся гость из Москвы, главный тренер по видам выносливости в стране.

– Вот что, друзья, я понимаю накал страстей, но обвинять человека без доказательств нельзя. Я уже связался с лабораторией у вас в Питере, и они уже сегодня пробу у этой бегуньи возьмут. Подождем, и после результатов анализа будем делать выводы.

Все собрались расходиться, но тут слово попросил старейшина ленинградского тренерского корпуса Иван Нилыч, которого все безмерно уважали.

– Вот ты, Пал Палыч, говоришь, никто так бежать не может. Согласен: не может. Но ведь и писать так, как писал Пушкин, тоже не может. Я как-то разговаривал с хорошими поэтами. Они пытались разгадать тайну онегинской строфы. Изучали, хотели повторить, подключили лучших литературоведов, пробовали все разложить по полочкам. Ничего не получилось! У других, даже великих поэтов – можно понять, а у Пушкина – нет. Тайна так и остается тайной. Или возьми великого шахматного чемпиона Алехина. Как могли приходить такие гениальные ходы в голову нормальному человеку во время напряженейших партий на первенство мира, до сих пор остается тайной. Так и здесь, не рубите с плеча. Кто знает: может, девчушка – гений. И нам не понять эту загадку природы.

Никакого допинга в крови Кати не нашли. Но Пал Палыч перед Александром не извинился и на время отстранил его от работы с детьми. Катя не могла ничего понять, пыталась прорваться к руководству, но ее никто не принял. Близилось время главного международного старта в Лондоне.

– Александр Николаевич, а вы поедете со мной? Мне без вас никак.

– Катюша, брось ерунду говорить! Ты же знаешь: меня сейчас от работы отстранили и за границу не возьмут. Ты у меня умница и сама справишься.

Катя молчала. Вдруг ее глаза сверкнули, и она не по детски глухо произнесла:

– Я им отомщу! Я никуда не поеду.

Александр нашел в себе силы улыбнуться.

– Ну что ж ты за дурочка такая! Разве так мстят? Вскоре они забудут о тебе. И даже будут рады – одной конкуренткой меньше. Да какой еще конкуренткой! Это – не месть. А вот если хочешь отомстить по-настоящему, по-взрослому – поезжай и выиграй так, как ты выиграла здесь. Поняла? Вот тогда они увидят, какая ты бегунья и какой у нее тренер.

При этих словах она вдруг вся вспыхнула, подскочила, тряхнула своими конскими хвостиками и тихо произнесла:

– Поняла.

Сквозь мрачную завесу облаков вдруг выглянуло солнышко. Ненадолго, но все же выглянуло. Только никто из девчушек с перекошенными от усталости лицами, на майках которых выступали влажные пятна, не заметил этого. Никто, кроме Кати. Бегуньи преодолели больше половины дистанции на главных международных юниорских соревнованиях в Лондоне, а Катя безмятежно трусила в самом конце общей группы. Легкая улыбка пробежала по ее лицу при виде пугливого солнца.

«Нет, все-таки она редкая уродина, – с досадой про себя подумал Пал Палыч, который с трибун наблюдал за гонкой. – Она что, не понимает, что это не местные соревнования, здесь собрались лучшие бегуньи со всего мира. Одни кенийки чего стоят! Эх, зря мы взяли эту уродину».

Отрыв между тем все увеличивался. А дальше все произошло так же, как в России. Перед заключительными кругами Катя плавно включила невероятную скорость и полетела над дорожкой. Никто не мог ничего понять – ни зрители, ни соперницы. И вот уже позади остались и основная группа, и три бесспорных лидера – эфиопка и две кенийки. Последние, вращая обезумевшими глазами, рванулись за Катей. Да какое там! Она уходила все дальше и дальше. Стадион замер. Оставался последний круг. И тут парящая над дорожкой Катя догнала последнюю участницу, которая отстала от нее на целый круг. Та не уступила дорожку. А Кате это было и не нужно. Она легко обошла ее по внешнему радиусу. Впереди маячила финишная ленточка. Вдруг заднебоковым зрением Катя заметила, как у этой юниорки, позднее выяснилось – из Голландии, заплелись ноги и она полетела на красноватую дорожку стадиона. Катя внезапно прекратила бег. Вернее – не прекратила, она побежала… но только в обратную сторону. Стадион вскочил на ноги. Ни один нормальный спортсмен не сделал бы такого. Катя не столкнулась с этой бегуньей, не задела ее, та упала сама, уже вдалеке от нее. Однако Катя нагнулась над незнакомой ей соперницей и стала бережно ее поднимать. Как две черные молнии, мимо промчались две кенийские девушки. «Уродина! Что ты делаешь?!» – уже не сдерживаясь, во все горло орал Пал Палыч. Подняв голландку, Катя бросилась в погоню. Но было поздно – слишком маленькое расстояние оставалось до финиша. Кенийки победно вскинули руки. Но никто не обратил на них внимания. Когда Катя пересекла третьей финишную черту, весь стадион, как по команде, поднялся на ноги и казалось, все звуки мира слились в гром нескончаемых аплодисментов. В честь этой ни на кого не похожей девушки из загадочной России. В объективы наезжающих на нее телекамер она застенчиво улыбалась. Улыбалась своему тренеру Александру Николаевичу.

Приз

Колька стоял в углу огромной армейской палатки, установленной посредине городского сквера, и понуро стягивал с себя спортивные штаны. Ему хотелось как можно быстрее переодеться и незаметно исчезнуть.

Он так долго готовился к этому спортивному мероприятию, так надеялся достойно выглядеть, а что получилось – тьфу! Позор, да и только!

Увлечение бегом сводило Кольку с ума. Будучи самым младшим лаборантом из всех самых младших в своем институте, он имел только одну отдушину, которую сам себе и выдумал. Все бы хорошо, да природа и генетика подкачали. Более неспортивное существо, чем Николай, придумать было сложно. И сколько бы он ни тренировался, но бегать быстро и долго так и не научился.

Однако это видеть и понимать могли родные, окружающие, но только не сам Колька. Он изводил себя бесконечными пробежками после работы: в дождь, снег, по льду… Но ничего не менялось – результаты не улучшались. Так и это не страшно. Бегал бы сам по себе, в одиночестве – никакого позора. Но ему непременно хотелось соревноваться. Вот и сейчас выбрал ни больше ни меньше – лекгоатлетический забег под красноречивым названием «На пределе возможностей». Николай думал бежать нужно 5 километров, а оказалось – 20.

В результате не помнил, как добрался до финиша последним.

Наконец он натянул джинсы, куртку и готов был направиться к выходу.

– Куда вы собрались? Не уходите, пожалуйста.

Колька не обратил внимания на эти слова. Кто может заинтересоваться таким тихоходом? И продолжал двигаться в сторону полога палатки.

– Мужчина! Я к вам обращаюсь.

Колька обернулся.

– Да-да, желательно, чтобы вы не уходили.

– А кому я нужен? – удивился Колька.

– Вам не следует уходить, потому что вы в призах. Вас будут награждать.

Кольке стало горько и обидно. Зачем эта девчонка, судейская секретарша вздумала издеваться над ним. Он обернулся и его взгляд был красноречивее всяких слов.

– Я не шучу, молодой человек. Вы в своей возрастной группе заняли третье место, вас наградят бронзовой медалью. Только надо подождать – через два часа закончится суточный бег и состоится общее награждение по всем дистанциям.

Колька молчал и как зачарованный смотрел на молоденькую судейскую секретаршу. «Либо она сумасшедшая, либо в моей возрастной группе всего три бегуна», – подумал он. Но тут же отбросил все размышления, как болванчик, закивал головой, и прошептал:

– Я никуда не уйду, я буду, я обязательно буду.

С этими словами он выскочил из палатки. Колька больше всего боялся, что девушка передумает, или обнаружится ошибка, или его вычеркнут.

Николай потом не мог вспомнить, как он провел эти два часа. Это был сказочный сумбур! Он забыл об усталости, сновал между спортсменами и судьями, сумел из какой-то столовой позвонить домой. Родные не на шутку встревожились, умоляли его срочно вернуться. Двадцать километров, бронзовая медаль… Им было ясно, что с головой Николая случилось непоправимое. Но Кольке было все нипочем. Он ясно представлял себе лица сотрудников на работе, когда покажет им грамоту. Он не знал, чем его наградят, но грамоту, грамоту-то точно дадут! Счастливая улыбка не сходила с его лица.

Небольшую деревянную трибуну окружала толпа спортсменов, их родственников и зевак.

– За третье место в своей возрастной группе награждается… И тут Колька услышал свои имя и фамилию. Когда судья назвал время, которое он затратил на преодоление дистанции, среди спортсменов раздался дружный хохот. Но этого Колька не услышал. Он взлетел на трибуну, где ему вручили грамоту, а в качестве приза – электрический чайник.

Дома, рассматривая грамоту, кто-то из родственников недоверчиво спросил: «Слушай, а это ты не сам написал?»

Все очень обрадовались чайнику: «Наконец-то у нас будет современный электрический чайник!»

Но радость была недолгой. Колька с непроницаемым лицом заявил:

– Это мой кубок. Он достался мне потом и кровью. Кто из вас может пробежать двадцать километров? Никакого чая из него никто пить не будет.

Родным пришлось смириться. Вынув из книжного шкафа часть книг, Колька поместил туда чайник и прислонил к нему грамоту.

Просыпаясь и прежде чем лечь спать, Колька теперь каждый день долго смотрел на чайник. И каждый раз его лицо светилось счастливой улыбкой.

Снег

Биологи знают, что синие киты питаются крилем. Они внедряются в массу этих ракообразных креветок, которые в толще океанской воды парят в виде огромных, находящихся в постоянном движении облаков. В тот день таким китом ощущал себя я, медленно пробираясь сквозь пелену снега к автобусной остановке. Снег валил с потемневших небес не в виде отдельных снежинок, а сплошным потоком. Казалось, что ты находишься не в равнинном Петербурге, а где-то в горах и на тебя обрушиваются лавина за лавиной.

Я увидел троллейбус внезапно. Вначале даже не понял, что это такое. Ко мне приближался желто-оранжевый шар, похожий на инопланетный корабль, только летел он не по небу, а двигался по земле.

В салоне почти никого не было. На заднее сиденье, напротив меня, плюхнулся молоденький кондуктор. Он оторвал билет, и в то же мгновенье я перестал для него существовать. Он тоже нисколько не заинтересовал меня, и я готов был начать погружаться в свои мысли. Но не успел. Из кармана потрепанной куртки кондуктора послышались писклявые рулады.

– А, Серега, привет. Да хе… – Он исподлобья глянул на меня и поправился: – хреново все. Троллейбус набит, людей как селедок в бочке, не продохнуть, – потом усмехнулся и добавил: – шучу, ясен пень, шучу. Тебя не проведешь, сам кондуктор.

Я бы не обратил вниманья на эту болтовню, если бы даже в смехе молоденького кондуктора не уловил глубокую грусть, похожую на обреченность. Заскрежетали железные двери, но в салон никто не вошел.

– А если серьезно, Серега, если серьезно, то нашлась одна старая дура и все мне испоганила. И не лень ей было. Понимаешь, еду тут третьего дня, вдруг старуха меня подзывает. Она мне сразу не понравилась – рожа на петушиную похожа. Спрашивает, доедем ли мы до гипермаркета «Розовый кролик». Да, есть такой, для сексуально озабоченных. Отвечаю: не доедем. Минут пять проходит, опять подзывает и сиплым голосом: «А может, все-таки доедем?» Когда в четвертый раз все повторилось, я не выдержал и послал ее по полной. Она как ужаленная, вся в красных пятнах на ближайшей остановке выскочила.

Через два дня вызывают. Старая извращенка кляузу накатала. Да-да, Серега, теперь сам жалею. Ставят меня сейчас в основном на ночное время – не высыпаюсь, еле на ногах держусь. Днем-то я на курсы водителей хожу. Скорей бы их окончить, – в кабине ни одна сволочь не пристанет. Потом премии лишили. Да хрен с ней с премией, главное другое. Понимаешь, Серега, нам форму должны были скоро выдавать. Ох, как, Серый, она мне понравилась! Брюки синие, пиджак синий с золотой эмблемой на груди и серебряными полосками на рукаве.

Кондуктор набрал воздуха и мечтательно выдохнул:

– На, на… прокурорскую похожа. Красивая она, не описать! Вычеркнули меня из списка, сам видел. Сначала я там был, а теперь красной чертой.

После долгого молчания он продолжил:

– А знаешь, Серый, окончу курсы водителей и вернусь обратно в Пермь. Там у нас лучше, чем в этом холодном городе. Там бы форму не отняли из-за доноса какой-то ведьмы. А чего – получу права и на любой горэлектротранспорт смогу водителем устроиться. У нас в Перми с троллейбусами не очень, зато трамваев полно. Буду трамвай водить. И форму выдадут. Может, не такую красивую, зато отнимать никто не будет. Уеду я, Серега, обязательно уеду.

Скрежетали двери, мелькали остановки, бесшумная пелена снега совсем залепила окна. А я в них и не смотрел. Я не знал, где нахожусь и куда еду: домой или в далекий город Пермь.

Бумага

Володя всегда трепетал перед начальством. Он мог выносить голод, холод, оскорбления со стороны незнакомых и близких людей, любые неурядицы, однако даже слегка небрежный взгляд вышестоящего лица причинял ему невыразимые страдания. Такой взгляд словно толкал в пропасть. Володе казалось, что он летит в бездну, не за что ухватиться, воздуха не хватает и все в жизни рушится непоправимо. Руки и ноги переставали его слушаться, он застывал истуканом, не в силах вымолвить ни слова. Долгим взглядом Володя провожал начальника. В этом взгляде читалась мольба: «Оглянись, смени гнев на милость, я ведь ни в чем не виноват».

Несмотря на такую чувствительность, жить и работать он все-таки мог. Со временем страхи постепенно притуплялись, обиды забывались.

И все было ничего, пока в науке не настали тяжелые времена. Высоким чиновникам захотелось узнать, кто из научных сотрудников работает хорошо, а кто плохо, кому зарплату, и без того невеликую, оставить на прежнем уровне, а кому можно уменьшить. Они долго ломали головы и решили оценку всего научного процесса свести к количеству выпускаемых ученым публикаций. Например, Иванов за год написал пять статей, а Петров – только одну. У чиновника в голове полная ясность:

Иванов – настоящий ученый, ну а Петров… Достоверные факты из истории науки, свидетельствующие о том, что Макс Планк за всю свою научную жизнь выпустил всего несколько работ, а постоянная Планка до сих пор используется физиками всего мира, что нобелевские лауреаты Мария Кюри и Иван Петрович Павлов писали немного и нечасто, а Гриша Перельман за несколько лет и вовсе не отметился ни одной публикацией, мало волновали чиновничий мир. И его понять можно. В качестве работ, поди, разберись, а с количеством все ясно: десять больше двух, критерий найден!

Дальше – больше. Численность статей стали закреплять за институтами. Попробуй недобери: финансирование учреждения сразу сокращается – ни приборов тебе, ни реактивов, ни зарплаты. Как следствие, директора институтов начали волками смотреть на малоплодовитых сотрудников. Грянули собрания, заседания, скандалы.

Для Володи слово начальника – закон. Поэтому от лабораторного стола он бросился к письменному. Подушечки пальцев гудели от беспрерывного соприкосновения с клавишами компьютера. «Так в этом месяце по норме нужно было написать две статьи, а я сбацал целых три. Здорово! Теперь Клавдий Васильевич, может быть, похвалит!» – в радостном возбуждении шептал про себя Володя.

Он, как и другие сослуживцы, забросил эксперименты – не до них теперь – и лихорадочно писал, писал, писал. Наконец случилась долгожданная радость. Начальник отдела на собрании произнес слова, которые вечером, придя домой, Володя по памяти записал в блокнот с благоговейным трепетом: «Ну что, коллеги, равняйтесь на Владимира

Червякова. За два месяца он написал восемь статей. Молодец, так держать, директор будет доволен».

Жизнь, однако, коварная штука. Счастье не могло продолжаться вечно. Две беды подкрались к Володе незаметно и одновременно. Во-первых, все ранее полученные экспериментальные данные он уже описал, а на новые опыты времени не оставалось. Во-вторых, бесконечной писаниной занимался не только Володя, но и все научные сотрудники на просторах необъятной России. Журналы физически были не в состоянии публиковать такое количество материала. Как грибы из-под земли, появились платные издания, которые за крупные суммы стали предлагать свои услуги отчаявшимся ученым. Стоит ли удивляться тому, что среди платных журналов оказалось немало жульнических, которые брали деньги вперед и затем бесследно исчезали?

Володя Червяков был в отчаянии. Река публикаций обмелела, пересох даже ручеек. Конечно, он мог бы, подобно некоторым жуликоватым ученым, начать брать данные с потолка. Но до такой низости он дойти был не в состоянии. Даже несмотря на все преклонение перед начальством. Володя твердо знал: совершить такое значит перечеркнуть себя, как ученого перечеркнуть все свое прежнее честное служение науке.

Последствия вынужденного простоя не замедлили сказаться. Клавдий Васильевич начал бросать на Володю косые взгляды, а затем устроил ему выволочку:

– Владимир, где статьи? Уже третий месяц от тебя ничего нет. Как это понимать?!

Володя низко опустил голову и зашептал:

– Но вы же понимаете, старые результаты я уже описал, а новые эксперименты только начались, нам долго не поставляли животных....

– Молчать! Совсем распустился. Какие, нахрен, животные, какие эксперименты, статьи нужны, понимаешь, ста-тьи, ста-тьи! – Зная кроткий нрав Червякова и его преклонение перед вышестоящими, начальник не считал нужным сдерживаться.

Незаметно подкрался Ученый совет, памятный не только для Володи, но и для всего института. На повестке стоял только один вопрос: «О публикационной активности сотрудников».

На Володю, издерганного бесконечными нападками непосредственного начальника, было больно смотреть. Он забился на предпоследний ряд актового зала и затравленно озирался по сторонам.

Директор начал свою гневную речь. Никто не обратил внимания, как в этот момент Червяков достал из портфеля толстую пачку бумаги, склонился над ней и начал лихорадочно водить авторучкой по белым листам. Между тем речь директора леденила души всех присутствующих. Подобно горной лавине она, набирая скорость, все сметала на своем пути. Умело сочетая тембр голоса с грозным смыслом произносимого, он вселял ужас в несчастных сотрудников, которые напоминали собой тоненькие весенние сосульки, готовые в любой момент сорваться под лучами огнедышащего светила и разбиться вдребезги.

«Вы, лишенные всякой пассионарности, безвольно плывущие по течению, неспособные ничего обобщить, ничего написать. Из-за вас институт недобрал 19 статей до показателя, спущенного Министерством науки. Нас теперь могут перевести в более низкую категорию и снизить финансирование. И отлично – наконец-то на собственном кармане ощутите степень своего безволия и безответственности».

Гневная речь набирала обороты, остановить директора было уже невозможно. «Вот, смотрите, приведу конкретный пример. Каким гоголем полгода назад Клавдий Васильевич докладывал мне о восьми статьях, написанных его сотрудником Червяковым всего за два месяца. Хороший показатель, я похвалил. И что дальше? А дальше пустота. Торичеллиева. Где Червяков? Сдулся. Ни одной строчки с тех пор. Как же так, Клавдий Васильевич? Мне все ясно – значит, сдулись и вы вместе с Червяковым!»