Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба

Если теперь я излагаю все эти подробности, то делаю это потому и для того, чтобы рассказать, что если бы все те, кто покидал в эти мрачные дни Уральскую область, могли хоть в малой доле реализовать организацию инженера Мельбарта, то было бы возможно спасти много, очень мног человеческих жизней…

Верблюд на льду абсолютно беспомощен, подковывать его нельзя. Поэтому десять верблюдов, предназначенных для нашего отряда, накануне были высланы из Гурьева в Жилую Косу сухим путём.

Нагружен багаж отъезжающих. У дам он изобилует чрезмерно.

Были приведены лошади. После долгих неистовых криков и споров наших киргиз-проводников лошади всё же были запряжены. К отъезду всё было готово.

Стрелки моих часов показывали 3 часа 45 минут, когда головные сани, в которых находился больной майор О'Брайен, тронулись в путь…

Прошло почти 30 лет со времени описываемых событий. Срок большой, но не исключает того, что ещё остаются в живых люди – участники и свидетели уральской драмы и, в частности, нашего экспедиционного отряда, люди, в руки которых, быть может, попадёт моя печальная повесть и напомнит им отдалённое, но много говорящее их сердцам.

Поэтому я считаю не лишним привезти точный, поимённый список личного состава отряда. Весь состав британской миссии: майор О'Брайен, капитаны Седдон и Вронелбенн, сержант Биверс, солдаты английской службы Делени и Би; штабс-капитан А. С. Зинало, переводчик при миссии и его денщик Соломахин Иван. Инженер-топограф К. Я. Мельбарт, полковник генерального штаба Липугин с женой, двумя девочками и двумя оренбургскими казаками. Жёны и дети уральских офицеров, убитых во время гражданской войны: madame Мизинова с дочерью и её старым слугою Иваном Егорычем; madame Карпова с дочерью; madame Куракина с сыном, дочерью и с двумя уральскими казаками; поручик Попов с женой, сыном, дочерью и двумя оренбургскими казаками; начальник радиостанции поручик Буцков, подпоручик Рахманинов, солдат Боршоглевский; восемь телеграфистов и десять киргиз.

Итак, 31-го декабря в 3 часа 45 минут пополудни отряд покинул Гурьев. В этот день стояла несколько облачная, но совершенно безветренная погода; слегка морозило и редкий снег падал почти вертикально.

Лошади, казалось, шутя, если так можно говорить о лошадях, шли рысью по гладкой, скользкой поверхности льда настолько легко, как если бы за каждый из них не было саней, нагруженных до предела людьми и различными видами предметов, которые выше я старался перечислить.

Весь обоз отряда состоял из 24 одноконных саней за исключением двух огромных крытых колёсных колымаг, в которых помещались семьи Пичугина и Попова. Вид этих колымаг нарушал однообразие санного обоза, и, что важнее, вызывал сомнения в том, что они смогут двигаться по ещё слабому льду Каспийского моря.

Несмотря на ряд задержек и остановок, обусловленных недостатком дисциплины в движении, строптивостью лошадей, плохой пригонкой упряжи, отряд к сумеркам дошёл до устья Урала, где, не решаясь к ночи выходить в открытое море, остановился на ночлег.

31-е декабря – канун нового года.

Полная луна. Несмотря на облачность, ночь была необыкновенно светлой, как день почти. Отряд расположился на льду около левого берега Урала, вернее, восточного рукава этого последнего. Оба берега рукава – сплошные заросли камыша в два человеческих роста. Топлива сколько угодно.

Распряжены лошади. Поставлены палатки и кошары. Задымились костры. Весь лагерь хлопотливо занят приготовлением ужина и кипятку к чаю. Наши друзья англичане на этот раз встречали Новый год в обстановке для них экстраординарной, памятной на всю жизнь, но по выражению их лиц не было заметно ни уныния, ни, тем более, какой бы то ни было потерянности. Фантастический вид лагеря, освещённого огнями костров, удивительное спокойствие в природе с отвесно падающим снегом, приближение Нового года, ром и виски, всё это создавало хорошее настроение у наших товарищей по несчастью, настроение, которое передавалось всему лагерю. Наряду с этим сознание того, что наш отряд, удаляясь от красной опасности, самой скверной из всех возможных, безразличной для нас и для англичан, позволяла видеть впереди какой-то просвет. До полуночи пение, стрельба, игры нарушали покой 75-пудовой белуги в устье Урала и обитателей – зверей, если таковые существуют, в камышах.

В то время, как мы уходили из Гурьева по Уралу, из того же Гурьева и из станиц, ещё не занятых к описываемому моменту противником, по грунтовым дорогам, вернее, по верблюжьим тропам, на Живую Косу тянулись бесконечные обозы беженцев, войсковых частей, штабов, управлений и так далее… Исход, переселение целого народа! Страшное, непонятное бедствие! Кто и какими словами мог бы передать то беспредельное горе, тоску и тупой ужас, которые уносил с собой этот народ, уходя неизвестно куда, покидая тех, кто уйти не мог, покидая свои станицы, свою родину, своё любимое детище Яик?

1919 год канул в бездну вечности. От этого времени не стало ни больше, ни меньше. Ему на смену шёл следующий по номеру год 1920-й, той же участью уйти в ту же вечность, не прибавляя и не убавляя в ней времени. Первый из этих моментов вечности, 1919 год, истощив в уральце силу сопротивления насилию над ним, выбросил его, изнемогающего и больного, в необъятные пространства мёртвого закаспийского края.

Что готовил тому же уральцу следующий момент вечности – 1920-й год, мы будем видеть из последующих строк моего повествования.

От Гурьева до Прорвы

1 – 12 января 1920 года

Наш первый шумный бивуак на льду и в камышах в устье Урала, как мы видели, затих только за полночь, после чего на бивуаке наступила полная тишина, нарушаемая только равномерным хрустом сена и овса на зубах у лошадей.

На рассвете следующего дня лагерь зашевелился. Утренний чай, спешные сборы. Отряд тронулся в путь и к восьми часам утра вышел в открытое море. Утреннее солнце рассеяло ночную мглу, и мы ясно видели в южном от нас направлении Печные острова и несколько судов Каспийской флотилии недалеко от этих островов. Отряд свернул влево и стал двигаться на восток, вдоль берега моря, оставляя позади и суда, и острова неосуществившихся наших надежд.

Валы и трещины

Сколько хватало глаз, море было покрыто льдом. Его гладкая и блестящая на солнце поверхность была изборождена, частью, ледяными валами, нагромождёнными по линиям давления больших, гонимых ветром льдин, одной на другую, частью – трещинами большей или меньшей ширины. Первое из этих препятствий – ледяные валы, – не представляют собою больших затруднений для движения: ледяные валы имеют прерывистый характер, что даёт возможность свободного прохода через них. Другое дело – трещины. Последние, достигая значительной ширины, сажени и больше, непрерывные на протяжении нескольких вёрст, – серьёзная, опасная, а иногда непреодолимая преграда. Форсирование трещины – задача сложная. Для этой цели выбирается место наиболее подходящее, то есть наиболее узкое, куда, между стенок трещины, вводится соответствующих размеров льдина, которая затем выполняет роль моста, весьма шаткого и в себе мало уверенного. По такому мосту переправляются отдельно грузы, отдельно лошади и, наконец, люди. Если бы организатор нашего отряда Мельбарт не предусмотрел багров, железных рычагов, топоров, верёвок, досок и так далее, отряд, дойдя до первой серьёзной трещины, оказался бы в безвыходном положении… По счастью в этот первый день нашего путешествия по морю ни валы, ни трещины не причинили нам больших неприятностей.

Мокрое

К полудню чудная до сих пор погода стала резко меняться – солнце скрылось за облаками, Бог весть откуда появившимися; на землю и море начал опускаться туман. В какой-нибудь час исчезла возможность ориентироваться. К нашему благополучию в это время, около 2-х часов пополудни, мы подошли к рыбачьему посёлку Мокрому, состоявшему из десятка жилых построек, обитаемых только в период года, когда море свободно от льда. Жалкий закоулок, затерявшийся в камышах морского побережья. Здесь, в Мокром, мы нашли полевой лазарет графини Бобринской, накануне прибывший сюда из Гурьева сухим путём. Я предполагал, что, накормив лошадей, после небольшого отдыха в Мокром, продолжать путь в надежде, что туман, так быстро появившийся, так же быстро исчезнет. Но туман уплотнялся и скоро намерение идти дальше пришлось оставить. Решено оставаться в Мокром до утра, благо, что несколько халуп в нём не были заняты лазаретом. Таким образом, и люди, и лошади отряда вторую ночь путешествия могли провести под крышей.

Путь каравана

Было грязно, тесно, но тепло, благодаря изобилию топлива – камыша. Теперь на смену красным пришёл новый враг – холод.

Графиня Бобринская озаботилась накормить нас ужином, очень, правда, простым, но сытным. Такое благополучие нам и не снилось. Мокрое оказалось гораздо более гостеприимным, чем это можно было предположить, судя по его мизерному и печальному виду. Много позже я слышал, что лазарет Бобринской погиб.

На следующий день с рассветом отряд покинул непредвиденное нами Мокрое. Благодаря хорошему льду сделав без особых затруднений около 50 вёрст, прибыл к вечеру этого дня в Ракушу.

Ракуша

Ракуша – большая станица, почти небольшой городок. Здания Урало-Каспийского Нефтяного Общества и 46 цистерн – приёмники нефти из Доссора, о котором уже здесь упоминалось, составляют главную часть Ракуши. Непосредственно к этой части примыкает небольшой рабочий посёлок, а в некотором от последнего удалении находится собственно уральская станица Ракуша.

Отряд был расквартирован в Ракуше недостаточно сказать хорошо, а дважды и трижды хорошо. Главное здание дирекции Общества было отведено для миссии и для дамской части отряда, семьи офицеров и остальной состав отряда были размешены не менее комфортабельно в других домах того же Общества. Нефтяное отопление, электричество, великолепная мебелировка… Всё это так неожиданно, так исключительно, что мне казалось, что Ракуша есть ничто иное, как земной рай!

Два дня отряд оставался в обретённом раю. За эти дни были пополнены запасы продовольствия; слабые и строптивые лошади были заменены сильными и лучше выезженными; приведена в порядок сбруя и так далее. В распоряжение капитана Брокелбенка были даны английский солдат Делени и три уральских казака и имевшееся у нас вооружение – два пулемёта и десяток винтовок. Капитан Брокелбенк с приданными ему людьми должен был составить, скажем, передовой взвод отряда на случай нападения на отряд со стороны так называемых одаевских киргиз. Действие пулемётов и винтовок было тщательно проконтролировано.

В дни нашего пребывания в Ракуше мы получали из разных источников сведения о положении в Гурьеве, но сведения эти были в такой степени туманны и противоречивы, что ориентироваться по ним было невозможно. Всё стало ясным с прибытием в Ракушу отряда штаба армии, во главе которого теперь был полковник Сладков. Это было вечером 4-го января.

Сущность сведений полковника Сладкова сводилась к следующему: покинув Гурьев в числе последних, он считал, что сдачу Гурьева надо рассматривать как факт совершившийся…

В Ракуше сначала группа инженеров У.К.Н.О. в числе восьми, некоторые из них с жёнами, присоединились к нашему отряду, а затем, в последнюю минуту перед отъездом, и инженер Владес, директор Общества, отец многочисленной семьи.

Владес, прежде чем присоединиться к нашему отряду, долго и мучительно колебался перед альтернативой: уходить или остаться. Нерешимость и колебания Владеса понять нетрудно – достаточно переименовать состав его семьи: серьёзно (не тифом) больная жена, пятёрка детей в возрасте от нескольких месяцев до десяти лет, старая няня, кухарка, горничная и два кучера. В состоянии нерешимости Владесом все приготовления к отъезду всё же были сделаны.

Заготовленные средства транспорта для семьи директора У.К.Н.О. состояли в следующем: две колымаги или, вернее, два подвижных на колёсах вагона специальной конструкции и двое саней нормальных размеров. В каждый из этих подвижных вагонов впрягалась четвёрка лошадей. Обоз инженера Владеса в первые же дни путешествия был прозван «странствующим цирком». В дальнейшем пути этот цирк причинил отряду много осложнений и хлопот…

Таким образом, в Ракуше наш отряд возрос на половину своего первоначального состава – с 42 на 63, не считая киргиз. Отряд стал громоздким и трудным в отношении управления.

Чтобы покончить с Ракушей, ещё несколько слов. Появление в Уральской области в дни гражданской войны британской миссии была для меня неожиданностью и его действительная цель не ясной. Теперь, побыв в Ракуше, я понял, что там, где пахнет нефтью, трудно не встретить либо англичанина, либо американца, либо их капитал.

Отряд покинул Ракушу рано утром 5-го января, предполагая к вечеру этого дня дойти до Жилой Косы.

Жилая Коса

Расстояние между Ракушей и Жилой Косой около 60 вёрст.

Несмотря на то, что отряд был разделён на отделения со своим начальником во главе каждого из них, что обгон был запрещён, несмотря на то Мельбарт на своём киргизе Арапчике проявлял высшую меру энергии, движение было беспорядочным и поэтому крайне медленным. Ночь, к счастью, светлая и тихая, захватила нас на полпути. Благодаря этому и достаточной прочности льда, с большими трудностями, но мы всё же продолжили двигаться и только к полуночи в полном изнеможении добрались до Жилой Косы.

Здесь отряд был встречен полковником Кузнецовым, командиром Жилой Косы. При содействии этого последнего отряд был быстро расквартирован в ближайших к берегу домах. Для отделения английской миссии был отведён дом богатого местного купца-татарина. Не без удовольствия мы поели, выпили горячего чаю, после чего всё было объято мёртвым сном…

Утром следующего дня мы увидели, что мы находимся в большой или богатой станице, похожий на те, которые мы видели на Урале. Те же прямые широкие улицы, та же площадь с почтой, школы, староверческая церковь и большое число лавок. Три мечети с их минаретами. Население – казаки, уральцы, киргизы и татары. Последние составляют немногочисленную торговую часть населения Жилой Косы. Занятия уральцев – рыболовство, киргиз – скотоводство. Три дня: 6, 7 и 8 января, отряд оставался в Жилой Косе. Вечером 6-го января (24 декабря по старому стилю) после появления первой звезды мы праздновали рождественский сочельник, и очень неплохо, потому что в Жилой Косе, ещё войной нетронутой, организатор ужина поручик Рахманинов мог достать кой-какие необычные предметы продовольствия, такие как балык, баранина для шашлыка, рис для плова. Наш сочельник, таким образом, оказался не менее обильным и весёлым, чем встреча Нового года на льду и в камышах Урала.

До сих пор мы не теряем надежды на то, что наступят, наконец, морозы, которые позволят перейти море между Прорвой и Заворотом. В предшествовавшие годы в рождественские и крещенские морозы Каспийское море неизменно замерзало и было проходимым. Неужели же на этот раз природа специально для уральцев готовит в Прорве вторую, после первой, в Гурьеве, в который должны будут оказаться десятки тысяч людей?!

Надеясь на лучшее, в Жилой Косе для сопровождения отряда морским путём, если таковой окажется открытым, был нанят киргиз Мукаш, пользовавшийся репутацией опытного проводника.

Комендант Жилой Косы полковник Кузнецов с женой, с сыном и двумя уральскими казаками присоединился к нашему отряду, возраставшему в размерах как снежный ком.

На второй день Рождества, 8-го января по новому стилю, в 11 часов утра, в то время как горели цистерны с нефтью в Ракуше, застилая северную часть горизонта огромной тучей чёрного дыма, отряд покинул Жилую Косу.

К вечеру этого дня, сделав в лучшем случае полтора десятка вёрст, преодолевая те же трудности, с которыми мы боролись в день перехода из Ракуши в Жилую Косу, и к которым надо добавить сильный встречный ветер, с наступлением темноты (луна теперь всходила поздно) отряд остановился и расположился лагерем на льду у берега абсолютно пустынного и безотрадного. Здесь мы не нашли даже камыша. Не оказалось также и пресной воды. Ужин и кипяток для чая были приготовлены на дровах, небольшой запас которых мы везли с собой. Пресную воду доставил растопленный на костре лёд. Пить такую воду можно, но она чрезвычайно пресна и мало утоляет жажду. Наши лошади на этот раз остались без воды.

Аул Кортон

На следующий день отряд снялся с лагеря насколько было возможно рано и к вечеру, преодолев около 30 вёрст, пришёл в Кортон – небольшой киргизский аул, расположенный в вершине длинного, около 5 вёрст, и узкого залива. Несмотря на достаточную прочность льда и незначительное количество трещин, переход в Кортон был очень трудным из-за ещё вчера начавшегося встречного ветра, перешедшего сегодня ураган. Лошади в этот переход преодолевали не тяжесть груза, а сопротивление воздуха.

Мы застали население Кортона за приготовлениями к отъезду. На рассвете следующего дня оно покинуло Кортон, уходя на восток, вглубь степей. Киргизы, как и уральцы, покидая свои жалкие пепелища, забирали с собою всё, что было возможно: животных, домашнюю утварь, продовольствие и так далее. И те, и другие уходили, но по разным причинам: белые уходили от красных, киргизы от белых… Грустная фигура кадрили.

День, когда киргизы ушли в степь, мы были принуждены оставаться в покинутом ими ауле из-за невероятно мерзкой погоды. Начавшийся третьего дня ураган не ослабевал, а, наоборот, усиливался, исключая для нас всякую возможность продолжать путь.

Кортон – второе Мокрое: грязно, тесно, но тепло и под крышей.

Буря, свинцовые, низкие тучи, мчавшиеся с невероятной скоростью, попеременно снег и дождь не оказывали никакого влияния на навсегда прекрасное настроение второго отделения отряда, я хочу сказать, дамского отделения.

Уралка-хозяйка исключительных способностей, в области кулинарного искусства особенно. Весь день, что мы должны были сидеть в Кортоне, без явного выражения удовольствия на лицах (это я говорю о лицах не прекрасного пола) дамы второго отделения варили, пекли, готовили всё, что могло быть изобретено в условиях крайней ограниченности продовольственных возможностей. Впрочем, надо сказать, что до сих пор жаловаться на голод мы не можем…

11-го января в 8 часов утра в надежде к вечеру этого дня дойти до Прорвы мы покинули Кортон. Буря не прекращалась. Отряд, преодолевая препятствия всех видов, к вечеру оказался не в Прорве, а в 15-ти вёрстах от Кортона на льду, у берега моря, куда он дотащился в полном изнеможении.

Буря к заходу солнца стала стихать. Берег в камышах. Мы могли согреться и приготовить горячую еду.

На следующий день, 12-го января, на двенадцатый день пути, отряд прибыл в Прорву. Гурьев – Прорва – около 250 вёрст.

Погода стихла, падает редкий снег. Показание термометра 0°. В точно такую же погоду мы покидали Гурьев под новый, 1920, год.

Дни в Прорве

12–19 января 1920 года

Прорва, одно название чего стоит! Небольшой рыбный промысел, населённый исключительно казаками-уральцами. Вся Прорва состоит из нескольких десятков неплохих жилых домов. Рыболовство – единственный, и тоже неплохой, вид занятий казаков. В аулах района Прорвы сосредоточено киргизское население, которое теперь складывало, как это мы видели в Кортоне, свои пожитки и уходило на восток. Частью Прорва, а главным образом её окрестности, были забиты беженцами, ожидающими наступления морозов и установления морского пути между Прорвой и Заворотом. Надо иметь в виду, что Прорва – последний обитаемый пункт восточного побережья мёртвого Култуна и Кайдака. Следовательно, перед бегущей массой людей впереди либо спасение по льду на Заворот, либо кружий путь гибели вдоль восточных берегов названных заливов Каспийского моря.

В Прорве отряд был расквартирован в условиях обстановки хорошо.

По примеру беженцев мы решаем ждать некоторое время у моря погоды, то есть морозов.

Накануне прибытия отряда в Прорву небольшая группа опытных разведчиков была выслана в направлении на Заворот для исследования степени проходимости морского пути. По возвращении разведчики сообщили: лёд в прибрежной 20-вёрстной зоне достаточно прочен, чтобы выдерживать вес лошади и саней; открытое море свободно от льда. Кратко и ясно. Недопустимость моря для нас стала очевидной. Новая западня. Единственным выходом из неё оставался путь гибели через закаспийские степи, плоскогорье Усть-Урта и Мангишлакский полуостров, путь шестисотвёрстного протяжения. Этот неизвестный путь, доступный только весной и осенью, и только для верблюжьих караванов, в настоящую пору года являл собою, конечно, трудности, выходящие за пределы нашего воображения.

Надежда на наступление холодов. Она становится всё более и более эфемерной. Тем не менее, хватаясь за соломинку, мы решаем оставаться в Прорве до 19 января, не теряя надежды на лучшее, готовясь к худшему.

13-го января в Прорву был привезён полковник В. И. Моторный с женой и младшей дочерью Ириной, все трое больные тифом. Старшая дочь Женя умерла в Калмыкове. Я упоминаю здесь эти факты потому, что о судьбе семьи Моторных, как мы увидим потом, должно быть уделено внимание.

В тот же день в Прорву прибыли атаман со своим конвоем и полковник Сладков, который теперь замещал полковника Моторного, с отрядом штаба армии.

Полковник Сладков доставил нам новости, полученные им по T.S.F. в Живой Косе после нашего отъезда[38]. Печальные новости. Не оставалось сомнений в том, что Добровольческая армия находилась в состоянии полного отступления, если не бегства. Харьков, Таганрог, Ростов были потеряны. Красные вели наступление в направлении на Екатеринодар – Новороссийск… Москва торжествовала, праздновала победу[39]. Всё это для нас не было неожиданностью, так как всем было ясно, что по ликвидации Сибирской Армии большевики получили возможность все силы сосредоточить против армии Деникина. Всё это объясняло, но не облегчало положение. Горизонт омрачался, угрожая стать непроницаемым.

Чтобы дать хотя бы приблизительное представление о масштабе бедствия, постигшего уральцев, я приведу список остатков Уральской армии, остатков, проходивших Прорву в дни нашего в ней пребывания.

Отряд атамана, броневой отряд полковника Пиульского, Астраханский отряд генерала Юденича, отряды некоторых полков 1-й и 2-й дивизий 1-го Уральского корпуса, Оренбургский отряд полковника Чулошникова, Волжский отряд полковника Фортунатова[40] (не знаю каким образом оказавшееся в Прорве), отряд жандармерии генерала Ерёмина, школа юнкеров и так далее. К этому надо добавить беженцев «кочующих станиц».

Трудно определить численность этой беспорядочно движущейся, голодной и раздетой массы людей, подчиняющийся теперь только силе инерции и инстинкту самосохранения. В моём распоряжении нет, да и не могло быть, никаких цифровых данных, позволяющих судить о численности этой массы. Я определяю эту численность не по документам, а по совокупности впечатлений от всего мною виденного, начиная с Бударина, до Прорвы включительно. Без риска ошибиться в сторону преувеличения, я определяю интересующую нас численность в двадцать тысяч человек… Возможно, больше, но, во всяком случае, не меньше.

На четвёртый день пребывания нашего отряда в Прорве пришёл караван верблюдов, посланный инженером Мельбартом из Гурьева накануне нашего отъезда 31 декабря.

Покидаем сани и лошадей, меняя их на колёсные повозки и верблюдов. Это замена, по причине слабой грузоподъёмности верблюдов и повозок, лишает нас многих предметов, пользу которых мы видели и испытали на себе во время путешествия по льду.

Наш отряд покинул Прорву с запасом продовольствия на 15–20 дней, имея крышу (палатки и кошары) на 3/4 его личного состава. В отряде не возникало вопроса чрезвычайной важности, вопроса неудовлетворительности одежды и обуви, последней особенно. Отряд, таким образом, пускался в путь во всеоружии против голода и холода и жаловаться на судьбу не мог. Зато в отношении продовольствия и одежды, за редкими исключениями, в двигавшийся людской волне дело обстояло несколько иначе. Я думаю, что с моей стороны не будет большим преувеличением, не тратя много слов, сказать, что это была волна раздетых, голодных, морально придушенных людей. Это масса людей в самом процессе движения видела какой-то призрак надежды. Ни остановиться, ни изменить направление движения она не могла.

Всё время пребывания отряда в Прорве стояла солнечная, тёплая погода; никаких признаков на мороз.

Переход от Жилой косы до Форта Александровский

Все попытки начальника радиостанции установить связь с Фортом Александровским не дали результата. Наконец, с той же целью установления связи 15 января утром из Прорвы в форт был выслан сильный верблюжий разъезд под командой поручика Дзонзиола, которому было приказано в возможно кратчайший срок дойти до форта и информировать местное начальство о положении в Прорве.