Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба

Уралец – рыболов и воин, его жена – хозяин. Киргиз – живая сила[22].

В ряду ресурсов Уральской области, в будущем, быть может, не менее значительных, чем Урал по отношению к Уральскому краю, чем Баку и Грозный по отношению ко всей России, надо упомянуть местность Доссор, 75 километров северо-восточнее Гурьева, с источниками нефти, открытыми около 1906 года. До сих пор разработки Доссорской нефти производилась в ограниченных размерах Урало-Каспийским нефтяным обществом. Нефтепровод Доссор – Ракуша[23].

Любезным распоряжением полковника Назарова мне была отведена небольшая, но очень чистая и нарядная комната в доме одной вдовы-уралки, где уже далеко за полночь я нашёл и моего Семёна, и багаж, и уже приготовленную заботой хозяина кровать с таким пуховиком, в котором я утонул! Не знаю, как бы я себя чувствовал на этом пуховике зимой, но теперь, в июне, на Урале, после нескольких хороших рюмок коньяку, я перенести не мог. Велел Семёну поставить походную кровать.

Ориентируя меня в обстановке на фронте Сибирской армии, полковник Назаров сообщил мне, что по последним сводкам, полученным из Омска, где находилась Ставка адмирала Колчака, Сибирская армия находилась в состоянии отступления. Я узнал ещё в Царицыне, что все силы большевиками были брошены на Сибирские армии, что имело печальное для нас значение.

Я долго не мог заснуть.

Ни самые лучшие впечатления, которые остались у меня от часов, проведённых у А. Г. Назарова, ни вера, которая жила во мне, вера, обязанная успехам Добровольческой армии, не могли заглушить зародившиеся во мне сомнения и тревоги. В первый раз мои надежды были смущены и скорее инстинктивно, чем сознательно, предчувствовалось что-то недоброе.

Возможно, впрочем, что мои мрачные мысли усугублялись неимоверным количеством комаров.

Три дня мы оставались в Гурьеве.

Дальнейший путь в Штаб Уральской армии и далее на фронт, путь в 400 слишком вёрст нам предстояло сделать по грунтовой дороге.

25 июля в шесть часов утра на изношенном форде мы покинули гостеприимный Гурьев. Выйдя за город, мы увидели перед собой безбрежную, как море, степь.

Стояли невыносимо жаркие, совершенно безветренные июльские дни: в седьмом часу утра солнце уже жгло немилосердно.

Первые годы моей военной службы я провёл в Туркестане, в стране жаркой, и теперь жару переносил сравнительно легко. Мой бедный Семён, уроженец средней России, буквально от неё изнывал.

Первый день нашего путешествия закончился комически-печально. На полпути между посёлком Баксайским и станицей Тополинской старая колесница короля Форда[24] решительно отказалась двигаться. В неё были впряжены пара верблюдов, по счастью оказавшихся неподалеку от места автомобильной забастовки. Уже сумерками эта пара в роли мотора втащила нас в станицу Тополинскую, обывателям которой, благодаря наступившей темноте, не пришлось видеть торжества верблюда над мотором, конфуза техники перед природой. Успех нашего поступательного движения за этот первый день выразился приблизительно сотней вёрст. В Тополинской мы заночевали.

На следующий день мы продолжили путь на перекладных[25]. Это медленно, но верно.

Дорога от Гурьева до Уральска протяжением около пятьсот вёрст носит название «большого столбового тракта». Этот тракт видел и поэта Пушкина, и работника Емельяна Пугачёва. Он на всём протяжении неуклонно тянется вдоль правого, западного берега долины Урала, редко спускаясь в саму долину, заливаемую во время весеннего половодья и… уклоняясь к западу, то есть в сторону степи. На этот столбовой тракт, как на нитку, нанизаны приуральские станицы на почти равных расстояниях, в среднем 15–20 вёрст одна от другой.

От Гурьева до Тополинской на почти на стовёрстном пути, пройдённом нами в новый день нашего путешествия, закончившегося столь плачевно и даже конфузно, вправо от направления нашего движения мы неизменно видели долину Урала, покрытую сплошными уже пожелтевшими камышами, и в ней Урал с его крытыми извилинами, а влево – необозримую, монотонную, сожжённую солнцем степь. Никаких признаков жизни, если не считать нашего тарантаса, двигавшегося в облаке пыли, им производимом. На этом пути мы проехали ряд станиц – Редутскую, Сарайчиковскую, Яманхалинскую, Баксайскую, одна на другую похожих, одна от другой отличающихся по названию и величине. Вообще размеры приуральских станиц весьма значительны – пятьсот, шестьсот дворов в среднем. В центральной части каждой станицы неизбежно площадь с церковью, школой, почтой и станичными административными учреждениями. Дома глинобитные или кирпичные, за редкими исключениями, деревянные; по преимуществу одноэтажные, с плоскими крышами. Глядя на станицу, нельзя не обратить внимание на вычурную нарядность дворовых ворот с традиционной около ворот скамейкой, имеющей значение в укладе жизни на Урале; уралец и его семья, нормально многочисленная, любят проводить досуг на этой скамейке. По воскресным и праздничным дням, в хорошую погоду, перед вечером можно видеть всё население станицы собирающимся теснее у ворот и скамеек. Скамейка для станичного обывателя то же, что кафе для горожанина: она и биржа, и политика, злословие и пустословие; она подслушивает и знает секреты звёздных уральских ночей! (Прошу прощения за лирическое отступление, не имеющее никакого отношения к предмету моей повести)… Широкие прямые улицы во всех приуральских станицах всегда двух направлений взаимно перпендикулярных: с юга на север и с востока на запад; полное отсутствие лесной растительности. Только в Тополинской мы видели небольшую редкую рощу тополей, которая скорее резала, чем ласкала взор. Общий вид станиц серый, утомительно однообразный и скучный. (Внутри станиц из всех углов выглядывают обломовщина и спячка, а вместе с тем везде и во всём заметен достаток и даже избыток).

Почти пять дней тащились мы от Тополинской до Бударина, конечного пункта нашего путешествия, преодолевая трёхсотвёрстное между этими станицами расстояние. На всём этом пути в течение этих пяти дней мы воспринимали те же или почти те же впечатления, что и в первый день пути между Гурьевым и Тополинской: та же долина Урала с извивающимся в ней самим Уралом – вправо и та же жёлтая, бесконечная степь – влево от направления нашего движения, строго с юга на север, те же похожие одна на другую как две капли воды полусонные станицы и гостеприимные казаки-уральцы; жара и изнемогающий от неё Семён, пыль и мухи – днём, комары – ночью. Надо иметь в виду, что в описываемую мною эпоху население станиц было крайне редким: весь молодой, боеспособный его элемент находился на фронте, на местах оставались только старики, женщины и дети. Не удивительно, что поэтому станицы носили на себе отпечаток отсутствия жизни и пустоты.

От убийственной повторности впечатлений, несмотря на то, что мы, несомненно, как-то двигались, казалось, что жизнь остановилась и мы стоим на месте…

Только после Калмыкова, по мере приближения к фронту, однообразие стало нарушаться. Обычный вид приуральских станиц в Калмыкове нарушен магометанской киргизской мечетью с минаретом и лунным сегментом над мечетью. Подъезжая к станице Калёной, по счёту пятой от Калмыкова, мы увидели первый, как в Малороссии называют ветреную мельницу, «ветряк» и первое засеянное пшеницей поле; число ветряков по мере удаления от Калёной на север постепенно увеличивалось; в Сахарной, Лбищенской и Бударинской оно уже достигало нескольких десятков. Заметно возрастала и площадь хлебных полей, частью уже убранных. Появились бахчи или баштаны[26] с их, совсем как на юге России, «куренями»[27] и «баштанными дедами»; чаще стали встречаться люди, отдельно едущие повозки, войсковые обозы и даже автомобили. Надо сказать, что до сих пор на перегонах между станицами вообще мы не встречали живой души. Почувствовалась близость фронта.

Одно обстоятельство, которое, вероятно, на всю жизнь останется глубоко врезанным в мою память, оставив в ней неизгладимый след, окончательно вывело меня из полудрёмного состояния.

По выезде из Лбищенска в почти мёртвой до сих пор степи, где ничего кроме миража, столь поразившего моего Семёна, за всё наше путешествие мы не видели, сначала редко, а затем всё чаще и чаще в поле нашего зрения стали появляться какие-то своеобразные, странные бивуаки[28], представлявшие собою большие или меньшие по размерам становища из полотняных палаток и повозок, в непосредственной близости которых паслись верблюды и лошади. Далее, на перегоне между станицами Кожехаровская и Барановская, вся степь, на сколько хватил глаз, говоря, быть может, несколько преувеличено, теснясь к Уралу и его долине, то есть к воде, была усеяна такими гуляй-городами. Из состояния полного недоумения, в которое я был повергнут видом импровизированных бивуаков, над которыми висела зловещая грязно-жёлтая туча пыли, меня вывел наш возница – старик-уралец. От него я узнал следующее: приблизительно месяц тому назад Уральская армия должна была под натиском превосходных сил противника оставить район к северу от Уральска и самый Уральск. Это отступление ближайшим своим результатом имело оставление населением большого числа станиц района, захваченного красными. Теперь каждый из бивуаков, которые мы видели, означал не более и не менее как «выкочевавшую» станицу в тылу действующей армии. Население, оставляя противнику свои жилища, уходило поголовно, угоняя скот, забирая с собою домашнюю живность, вывозя решительно всё, что по наличию перевозочных средств могло быть вывезено. Создавалось таким образом бедствие стихийных размеров, бедствие, в котором оседлая жизнь трансформировалась в кочевую. Уралец делал максимум усилий, шёл на все лишения, лишь бы уйти подальше от коммунистического рая.

Третьего июля к вечеру мы достигли наконец пункта моего назначения – станицы Бударинской, нашли штаб, вернее оперативную часть штаба армии, а, следовательно, и саму армию. Оперативная часть в Бударине была представлена полковником генеральского штаба В. И. Моторным, двумя адъютантами и несколькими ординарцами, среди последних были велосипедисты и даже два мотоциклиста. В момент моего прибытия в Бударин здесь находился и командующий Уральской Армией, он же атаман Уральского Войска В. С. Толстов.

Я передал атаману документы и письма, полученные мною в штабе Кавказской армии в день моего отъезда из Царицына и обрисовывающие положение в Добровольческой армии и, в частности, в Кавказской.

Обстановка на фронте Уральской армии к описываемому моменту складывалась следующим образом.

Уральск занят красными; по донесениям командиров 1-го Уральского и 2-го Илецкого корпусов, за последние дни серьёзных боевых столкновений на фронтах этих корпусов не было. Фронт Уральской армии начинался у станицы Нижне-Озёрной, что 15 вёрст западнее Оренбурга, где находился стык флангов Уральской и Южной Сибирской армии, шёл по левому берегу Урала и далее, уклоняясь несколько к юго-западу, направлялся к станице Сламихинской. Таким образом, в то время, как правый фланг Уральской армии находился в непосредственной плечевой связи с левым флангом Сибирских армий, её левый – у Сламихинской и Новой Казанки терялся в Киргиз-Кайсатских степях. Не надо думать, что указанный огромный по протяжению фронт представлял собою сплошную линию обороны. Эта линия имела прерывистый характер, уплотнённый только на важных направлениях. Одним из таких направлений было направление Гурьев – Уральск, важное для Уральской армии, наоборот, направление Уральск – Гурьев, важное для красной.

Необходимо отметить, что Илецкие казаки не признавали генерала Толстого своим атаманом[29]. Поэтому командир 2-го Илецкого корпуса, не подчиняясь атаману-уральцу как Командующему армией, только до некоторой степени и только в боевом отношении согласовывал действия своего корпуса с теми или иными распоряжениями Штаба Уральской армии: по усмотрению.

Боевой состав 1-го Уральского корпуса состоял из трёх дивизий четырёх-полкового состава 1-го Уральского полка, нескольких партизанских, пехотных отрядов, броневого и авиационного отрядов. Оперативная часть Штаба армии определяла боевой состав корпуса в 12–13 тысяч штыков и сабель, с значительным перевесом в численности на стороне конницы. Тот же боевой состав красной группы, действовавшей против 1-го Уральского корпуса, по данным разведывательного отделения, определялся 24 тысячами штыков и шашек при 75 орудиях, с перевесом численности на стороне пехоты, под командой начальника группы и в то же время начальника 25 дивизии, считавшейся одной из лучших в Красной армии, товарища Чапаева. Таким образом, на Уральском фронте, в идеальных условиях степной войны, конница одной из сторон противопоставлялась пехоте другой. Я упустил сказать, что 1-й Уральский корпус располагал достаточным количеством артиллерии, но, к сожалению, не располагал сколько ни будь достаточным количеством снарядов: в бою за Уральск наша артиллерия по десять шрапнелей противника отвечала одной, двумя.

Помимо подавляющего перевеса в силах, по численности красные располагали абсолютным преимуществом в вопросе комплектования: в то время как красные в отношении этого вопроса имели неисчерпаемый источник пополнения рядов, в Уральской армии этот источник был равен нулю – в станицах, которые мы проехали, кроме стариков и женщин, мы не видели никого.

В не менее плачевном состоянии находился другой важный вопрос, вопрос транспорта, что было обусловлено недостатком перевозочных средств, с одной стороны, огромными расстояниями, на которые надо было перевозить предметы вооружения и продовольствия, с другой. Достаточно беглого взгляда на карту, чтобы видеть, какие расстояния надлежало преодолевать, чтобы обеспечить армию насущно необходимым. Возьмём для примера хотя бы расстояние Гурьев – Бударин, расстояние, измеряемое полутысячей вёрст, то есть 12–15 днями пути.

Вести, приходившие из Омска, где находился штаб адмирала Колчака, со дня на день всё более и более тревожные, не оставляли никаких сомнений в факте отступления Сибирской армии по всему её фронту. Эти вести заволакивали горизонт тучами, предвещавшими грозу.

Я принадлежу к числу сторонников, считающих, что тяжесть большевистской проблемы находится в Омске, а не в Екатеринодаре, и поэтому неудачам на Сибирском фронте придаю большое, быть может, исчерпывающее значение.

Так сложилась обстановка на всех противобольшевистских фронтах, на уральском в частности, к началу июля 1919 года. При всей, казалось бы, безотрадности положения, Уральская армия не утратила ни веры в себя, ни веры в то, что рано или поздно она получит помощь со стороны Сибирской и Добровольческой армий, для которых она, Уральская, была связующим звеном.

После ужина, позднего и скромного, В. И. Моторный предложил мне сделать с ним небольшую прогулку. Тёмная, звёздная, настоящая южная ночь. Совершенно тихо. Ничего, что говорило бы о том, что мы на войне, на фронте, в десятке вёрст от противника.

За час нашей прогулки в небольшом саду полковник Моторный ознакомил меня с интимной стороной дела, с обратной стороной медали, охарактеризовав ряд лиц, игравших в армии роль. На первом месте, конечно, атаман и Командующий армией, генерал-майор В. С. Толстов. О нём полковник Моторный рассказал мне следующее. В 1914 году вышел на войну сотником. В этом же году, командуя сотней, получил георгиевский крест. При представлении Государю был произведён в следующий чин. Ко времени февральского переворота был уже полковником, а за то, что с развалившегося в конце 1917 года нашего фронта привёл какую-то небольшую воинскую часть с двумя пушками в организованном виде, Войсковым Съездом был произведён в генералы и скоро, не без, по-видимому, некоторых обзорных движений и компромиссов, тем же Войсковым Съездом был избран атаманом. Илецкие казаки, составляющие органическую часть Уральского казачества, на выборах участия не принимали и признать генерала Толстова атаманом отказались. Среди командного состава, безразлично – старшего и младшего, старого и молодого, отношение к атаману было отрицательным. Командир 1-го Уральского корпуса генерал Савельев – старый генерал-лейтенант Императорской армии, ненавидел атамана в той степени, что спокойно говорить о нём не мог.

Для полноты описания нашего длительного путешествия из Гурьева в Бударин позволю себе маленькое отступление от предмета моего повествования, в той степени невинное, как невинно обстоятельство, о котором мне хотелось бы сказать несколько слов.

Если когда-нибудь вам придётся посетить уральские степи в период летних жаров, в период лучших обстоятельств, чем те, в которых путешествовали я и мой Семён, и ехать, скажем, из того же Гурьева в тот же Бударин, а, может быть, и далее до края уральских степей, мираж, или как говорят уральцы – «марево», или ещё проще – «мар», будет одним из первых ваших впечатлений. На каждом шагу в полдневную пору вы будете наблюдать странную, непонятную игру природы. Игру света, воздуха и несуществующих в поле вашего зрения предметов. Воспринимаемые впечатления вам кажутся тем более странными ещё и потому, что между тем, что позволяет вам видеть мираж, и тем, что вы видите в окружающей вас действительности, нет ничего общего. Вы отлично знаете, что в пределах вашего горизонта по направлениям четырёх стран света нет ничего, кроме выжженной, лишённой каких бы то ни было признаков жизни, вы в то же время ясно видите, иногда близко – в нескольких сотнях шагов, иногда в значительном от вас удалении, берег моря и само море, вероятно Каспийское, или широкую реку, вероятно Урал, острова, лес, отдельные деревья, вероятно тополиную рощу, и их отражения в воде.

Темы миража разнообразны чрезвычайно. Ничто, кроме лёгкого колебания мнимого миражного ландшафта, не позволяет вам думать, что перед вами не действительность, а обман и фантасмагория…

Отступление 1-го Уральского корпуса. Август 1919 года

6-го июля мы покинули Бударин, направляясь в посёлок Богатский, 12 вёрст севернее Бударина, где находился штаб 1-го Уральского корпуса.

Командир корпуса – генерал Н. Г. Савельев, о котором мною уже было упомянуто, участник войны с Германией, во время которой командовал дивизией. По своему происхождению он не природный казак, по отношению к Уральской области, как говорят уральцы, «иногородний», приписной казак. Женат на уралке. Вероятно, это последнее обстоятельство обусловило его близкое отношение к уральцам. Генерал Савельев, в противоположность генералу Толстову, производил впечатление солдата старого закала, солдата, уверенного в своих решениях и действиях. Это начальник большого боевого опыта, полученного им в командовании пехотными частями, что не отвечало составу тех войск, во главе которых он находился теперь.

Расположение 1-го Уральского корпуса к 1 августа 1919 г.

1-й Уральский корпус, удерживая сектор фронта к западу от реки Урал, к описываемому моменту главными своими силами занимал район к западу от станицы Янайкинской и саму Янайкинскую. Здесь была сосредоточена вся пехота корпуса: помимо уже упомянутого 1-го Уральского пехотного полка, Николаевский, Семёновский и Царевский партизанские отряды, Татарская рота, общей численности около 3 ]/г тысяч. Конниц: 1 – я дивизия полковника Кирилова, 2-я дивизия полковника Сладкова, 6-я дивизия полковника Бородина и, наконец, 3-я Илецкая дивизия, временно приданная корпусу полковника Щедрина[30]; 6-я дивизия полковника Бородина была расположена в районе Сламихинская – Новая Казинка, 200 вёрст к юго-западу от Янайкинской, имея задачей обеспечение направления со стороны Александровского Гая на Калмыков, направления, грозившего нашему главному пути сообщением с Гурьевым. Общая численность конницы – 8 16-9 тысяч. Броневой отряд в составе двух машин находился в Бударине, авиационный в Гурьеве.

К характеристике боеспособности корпуса надо отметить, что в то время боеспособность конницы находилась на должной безупречной высоте, о таковые в пехоте позволяли желать лучшего. Говоря это, я далёк от намерения умалить ценность пехоты 1-го Уральского корпуса. Если она не вполне отвечала своему назначению, то это было обусловлено особыми условиями её комплектования. 1-й Уральский пехотный полк в большей части своего состава был укомплектован природными уральцами, потерявшими своих лошадей, как говорили, «безлошадными» казаками. Потеряв коня, уралец, идеальная боевая единица, обращался в пехотинца посредственного качества. Уральской регулярной пехоты никогда не существовало. Относительно партизанских отрядов, входивших в состав корпуса, надо сказать, что они были укомплектованы «иногородними», то есть не казаками, а уроженцами Симбирской и Саратовской губерний. Отличные партизаны, но плохие пехотинцы в полном значении этого слова. Из изложенных условий комплектования вытекает, что удельный вес уральской пехоты исключал для неё ведение упорного, методического пехотного боя. И тем не менее, в недавних боях за Уральск, по свидетельству генерала Соловьёва, его корпусная пехота доблестно выполнила своё назначение.

8-го августа 1919 года красные перешли в наступление.

Янайкинские позиции, под угрозой охвата со стороны степи, то есть слева, были оставлены в тот же день; корпус отошёл к Бударину и занял здесь положение по отношению к Бударину тождественное тому, которое он занимал по отношению к Янайкинской станице. 9-го августа – повторение предшествовавшего дня: сильный нажим на левый фланг корпуса и отход последнего к посёлку Барановскому, где он занимает положение, аналогичное двум предшествовавшим. В последующие затем дни корпус продолжал отступление на юг, повторяя неуклонно сегодня то, что было вчера, и к 14 августа всё пространство до Мергенева было отдано противнику. Здесь корпусу удалось на некоторое время задержаться. После небольшого перерыва в боевых действиях и двухдневного затем боя под Мерченевым оставляется этот последний. Очень длительные и упорные бои за Сахарновскую, в конечном результате для нас неудачные, привели к оставлению этой станицы. К 27 августа без нажима со стороны противника корпус отошёл к посёлку Калёному.

Противник выдохся. Понеся в двадцатидневных почти непрерывных боях значительные потери, растянув свой коммуникационный путь на 150 с лишком вёрст, он, заняв Сахарновскую, остановился.

Во время боёв под Сохорновской из Сламихинской на соединение с корпусом подошла 6-я Уральская дивизия полковника Бородина. Такая перегруппировка оказалась осуществимой потому, что со стороны Александрова Гая в период отступления корпуса противник никаких активных действий не предпринимал: ясно, что все силы противником были брошены на главное, гурьевское направление.

Броневой дивизион был усилен 4-мя машинами, прибывшими с Кавказа.

Из Сибири прибыли долгожданные снаряды для лёгкой артиллерии. 1-й Уральский корпус вздохнул свободнее.

В Бударине генерал Савельев заболел и покинул фронт. Командование корпусом атаманом было возложено на меня.

Останавливаюсь на некоторых наиболее показательных фактах августовского отступления 1-го Уральского корпуса.

Все боевые действия воюющих сторон в указанной период, с 8-го по 27 августа, не выходят за пределы 25-ти вёрстной полосы местности, прилегающей непосредственно к долине реки Урала на его участке между Янайкинской станицей, где бои начинались, и посёлком Калёным, где кончились, полосы местности в 150 вёрст протяжением. Отступление корпуса вызвало новое оставление населением целого ряда станиц, хуторов и посёлков. В этом ряду назовём станицы Бударин, Лбищенск, Мергенев и так далее. Новая волна беженцев вливалась в старую, нам знакомую, и образовавшаяся таким образом масса обездоленного люда с его скотом и скарбом медленно двигалась на юг и, теснясь к Уралу, единственному источнику, могущему обеспечить людей и скот водою, загромождала тыл отступающих войск и стесняла действий корпуса. В степи стало тесно! Прибавьте к этому нестерпимую жару, тучи пыли, рёв скота, верблюдов… Воздух, отравленный павшими животными, воздух, в котором трудно было дышать… Всё это на звуковом фоне орудийной канонады, разрывов снарядов, пулемётной и ружейной трескотни… И всё же даже при этих условиях отступление корпуса ни на минуту не носило характера бегства.

Целью августовского наступления противника был, конечно, Гурьев и «потопление» уральцев в Каспийском море.

С эпизодической точки зрения, однодневный бой под Мергеневым и трёхдневный под Сахарновской наиболее ярки. Этим боям уделяю место в моём повествовании.

Мергенев

К вечеру 13 августа 1-й Уральский корпус отошёл в район Мергенева. В течение последующих дней, до 18-го числа, противник активных действий не предпринимал.

Зона операций 1-го Уральского корпуса