Канарейка

  Встала с кровати и почему-то на цыпочках, в кромешной темноте покралась на разведку.

  Уже у самого кабинета сообразила, что со включенным светом – оно как-то поудобнее будет. Поспешно сунулась в дверной проём, непонятным образом оказавшийся открытым, одновременно нащупывая выключатель, нажала клавишу и со всего маху врезалась головой во что-то жёсткое.

  Перед глазами странным видением мелькнули мужские ботинки, в груди оглушительно схлопнулось, и только было загоревшийся свет – погас.

Глава 4

И вот теперь этот звон.

  Открытые глаза защипало, заслезило, заставляя снова опустить тяжелеющие веки.

  А громовые раскаты, вдруг, сменились мелодичным переливом.

  У нас возле дома, в котором находилась прежняя квартира, располагался храм. Так вот до чего умелый в нём был звонарь. Я даже окна открывала, чтобы слышнее было, когда монах поднимался на колокольную башню и прикасался к своему волшебному инструменту.

  И каждый раз, вглядываясь в тонкий тёмный силуэт, раскачивающий тяжёлые колокола в сдержанном мистическом танце, я думала о том, каким же даром нужно обладать, чтобы уметь извлекать звуки, исполненные такого величия, заставляющие людей останавливаться и прислушиваться к собственной душе.

  Вот и сейчас кожа покрылась знакомыми мурашками, а чарующая мелодия подхватила сознание и понесла далеко-далеко, успокаивая боль, возвращая покой.

  Как будто ты стоишь у тайного порога

  И слышишь в тишине биенье сердца Бога…

  Кажется, я снова уснула. И видела самый странный в своей жизни сон, больше походивший на воспоминание.

  В светлой, какой-то сияющей комнате, напомнившей мне пустую яичную скорлупу изнутри, плакал маленький ребёнок. Сжавшись в комок и пригнув светлую кудрявую голову к коленкам, малыш, тихонько всхлипывал, подрагивая худыми плечиками.

  И так сердце сжалось, глядя на него – такого несчастного, одетого в странную белую… девчачью ночнушку? Так захотелось забрать его горечь, утешить, успокоить.

– Ты чего, маленький? – руки сами потянулись к мальчишке, чтобы поднять, прижать к груди. – Что случилось? Я помогу, мы всё обязательно исправим.

  Тёплые руки доверчиво обвили шею, и он поднял мокрое от слёз лицо. Боже мой, как же оно было похоже на лицо маленького Костика. Перед глазами встало воспоминание того самого дня, когда Лёва привёл меня к себе домой знакомиться с сыном. Те же пушистые волосы, те же глаза, полные сострадания, а теперь – страдания, те же мягкие ручки на моей шее.

– Бабуля, я боюсь. – носик жалостливо сморщился и солёные градины снова покатились из глаз…

  … моего внука?

  Душа зазвенела. Ноги ослабели, и я присела на невесть откуда взявшийся низкий детский стульчик, укачивая, обнимая бережно и крепко, обмирая каждой клеткой от запаха волос этого светлого ребёнка.

  И я запела.

  На город заснеженный ночь опустилась,

  И вдоль дороги зажгла фонари.

  Зимнему городу лето приснилось,

  Зимнему городу лето приснилось,

  Скверик завьюженный спит до зари…*

  Слушала свой голос – и не узнавала. Мой, точно – мой, но какой-то иной. Ошеломляющий, проникающий под кожу, как тот самый колокольный перелив. И простенькая песня звучала волшебством, плавно кружа голову, вместе с невидимыми пушистыми снежинками.

  Малыш, заслушавшись, успокоился и обмяк у меня на коленях.

– Что тебя так испугало? – проводив отголоски улетающего эха, спросила я.

– Там мама и папа ждут, зовут, а я боюсь, и от того не могу найти выход. У меня не получается.

– Не надо переживать, родной. Стоит только перестать бояться, как всё наладится. Вот смотри. – я совсем не была уверенна в том, что делаю, но внук ждал моей помощи, и я не было никакой возможности обмануть его веру.

  Просто взяла и представила дверь на гладкой стене. И она появилась.

– У-ух,– с восторгом и облегчением выдохнул внук, – я бы без тебя не справился. А времени совсем маленько осталось.

– Тогда я тебя провожу. – как ни хотелось побыть с ним подольше, пришло понимание, что задержка продлевает страдания Леночки и Кости – там, в недоступном более для меня мире (это я почему-то знала точно), где они ждут своего сына.

– Это было бы хорошо. С тобой – не страшно.

– Пойдём? – взяла тёплую ладошку в свою.

– Пойдём. – решился он.

  Перед самой дверью внук остановился и потянул за пальцы вниз, обнял и тихонько шепнул в самое ухо:

– И ты тоже не бойся. Всё будет хорошо – я знаю.

– А мама с папой? – в тон ему спросила я.

  Было так важно… Так хотелось, чтобы детям моим не было больно. Чтобы кто-нибудь им рассказал…

– Им расскажут. – встал на носочки, дотянулся до ручки и скрылся.

  А я осталась одна. Нет. Пожалуй, наедине с единственной мыслью, что ни жизнь моя, ни смерть не оказались напрасными. Что, даже если бы меня всё-таки спросили, готова ли я на такую замену – добровольно отдала бы оставшиеся годы за возможность стать проводником, помочь этому мальчику найти дорогу к родителям. И, наверное, это было понятно, раз не спросили.

  Скорлупа, вдруг, раскололась, разлетелась на осколки, погружая меня в неведомое ничто.

  Очнулась совсем в ином настроении. Было так хорошо и совсем не страшно. Сон помнился до каждой мельчайшей детали. Согревал так, словно всё это случилось наяву. Даже пальцы ещё, казалось, хранили тепло детской ладони.

  Только голова всё-таки немного гудела, в груди ныло, и не имелось никакого ответа на вопрос, где я, всё-таки, нахожусь.

  Спугнуть послевкусие сна было так жалко, что я, не открывая глаз, просто повернулась на другой бок, ощутив под собой довольно жёсткую поверхность, а на себе – странное колючее покрывало.

  Так. А вот это уже неожиданно. Всё-таки, желательно оглядеться и понять, что произошло, и на каком я свете. В общем-то, сознание смирилось с тем, что … Пф-ф-ф! Меня больше нет? Ну так есть же! Есть! И вряд ли в раю или в аду выдают колючие одеяла.

  Взгляд упёрся в темноту. Сосредоточившись, смогла различить тёмные стены, уходящие в высокий потолок. Через узкое открытое окно, в помещение пробивался рассеянный лунный свет. Но толку от него было, прямо скажем, маловато. И тишина. Как в склепе.

  Хотя, в склепе, кажется, должно быть тесно, холодно и сыро. А тут, вроде, ничего. Плед, опять же.

  Хотелось чего-то, что смогло бы оживить атмосферу, подтвердить реальность и этих стен, и самой меня.

  И тут совсем рядом, за окошком, замысловатой трелью залилась ночная птица.

– Спасибо. – вздрогнув, поблагодарила я и, не очень-то задумываясь, вывела нечто похожее в ответ.

  Правда, губы оказались такими сухими, что получилось не очень, чтобы очень. А птичке понравилось. Слышно было, как ночная певунья вспорхнула и пристроилась на оконный проём. Там и осталась, снова и снова радуя слух живыми звуками.

  Состояние было донельзя странное. Вот, вроде бы, и насторожиться, и даже испугаться. А настроения даже просто удивиться не имелось. Вместо всего этого – просто взялась ковыряться в последних воспоминаниях, пытаясь сложить картину последних, так сказать, реальных событий.

  Вот я проснулась там, в своей кровати, вот крадусь по пустынному коридору, а дальше память услужливо разбивает произошедшее буквально на кадры.

  Загорается свет, я упираюсь во что-то твёрдое… Что это? И почему растоптанные мужские ботинки почти на уровне глаз? Стремянка! Лёвушкина аккуратная стремянка, всегда стоявшая в углу кабинета. Удобно было иметь её под рукой, на случай перевесить или просто протереть картины. Об неё я и стукнулась.

  Картины! Вот, что было нужно вору. А то, что обувь принадлежала именно грабителю – сомнений не вызывает. И как прознал, что дома никого не должно было быть? Мария? Ни за что не поверю. Только не она. Скорее… да господи, тьма народу знает, что в день памяти Лёвы я каждый год остаюсь у детей. Начиная от соседей и заканчивая сотрудниками. А вот в этот раз сложилось по другому.

– Так, и дальше?  – я сладко зевнула и закашлялась.

  Душу, вдруг, согрела злорадная мысль о том, что картины вору или ворам вряд ли достались. Может внешняя сигнализация и не была включена по причине того, что я вернулась, но локальную, подключённую к самым ценным объектам – не под силу не потревожить никакому умнику. По крайней мере так уверяли установщики.

  И всё же… Ну стукнулась головой – от этого ведь не умирают. По крайней мере от удара в лоб, который получила я.

  Сердце. Вспомнилось, как солнечное сплетение сковало ледяным холодом. Переживания и внезапный испуг просто его доломали.

– А оно стучит. – такая нелогичная мысль была последней, прежде чем организм незаметно провалился в дрёму.

* Вера Дворянинова "Мамин сыночек".

Глава 5

  Утро пришло стрелами солнечных лучей, пронизывающих висящую в воздухе пыль, щебетом птиц и звуками повседневной жизни, буднично доносившихся из оконного проёма.

  Я лежала на доисторической деревянной кровати и одними глазами обводила окружающую меня обстановку. Обстановка была полна столь любимого мной антиквариата. Правда, в самом убогом исполнении. Каменная комната без признаков комфорта, коричневое одеяло из грубой шерсти, стул, стол дремучего века… очень заинтересовал угол, завешенный иконами. Это совершенно точно были они. Слишком однотипные изображения. Да и не размещают обычные миниатюры с такой кучностью.

  А вот кто на самих иконах – не признать. И сколько не перебирала в памяти, так и не смогла понять, к какой религии их привязать.

  Попыталась привстать с лежанки, чтобы разглядеть поближе, но поняла, что не смогу. Накатившая слабость заставила снова упасть на жёсткий матрас. Впрочем, и отсюда было видно довольно чётко, что удивительно, ибо зрение всегда являлось моим слабым местом.

  Размышления прервал скрип открывающейся двери, и в помещение тихо вошла женщина. Странная до той степени, что у меня глаза на лоб полезли.

  Серую хламиду, скрывавшую костлявую фигуру, сложно было даже платьем назвать. А тело однозначно костлявое. Это выдавали тощие запястья и худое, даже измождённое лицо. Водянисто – серые глаза с характерной темнотой вокруг них, острый нос, тонкие губы. Волос не видно – все они тщательно упрятаны под мятый чепец, надвинутый на лоб.

  Возраст?  Даже судить не возьмусь.

– Вижу, ты уже пришла в себя, Лира. – шепеляво скрипнула пришелица.

  Взгляд её был суров, бесцветные губу поджались. При этом, несколько провалились, подтверждая догадку о неполном комплекте зубов.

– Бо-о-же, вот это ведьма. – подумала я, запоздало понимая, что обращение "Лира" адресовалось мне.

– Встать можешь?

  Я отрицательно покачала головой.

– Видать, сильно прогневила господа нашего, за что и покарал. Матушка Тейла очень недовольна тем, что пропускаешь занятия хора. Но мы с сёстрами молимся за твою заблудшую душу. И тебе велено поститься. Проси, дабы даровано было выздоровление и скорее смогла вернуться к служению.

  Я с тихим ужасом слушала сию отповедь, а из-за спины монашки тем временем проскользнула тень в такой же хламиде и чепчике, оставила на столе кувшин с тарелкой и так же тихо испарилась. Даже лица её разглядеть не успела. Разве только, отметила, что ростом вторая была поменьше ведьмы, читавшей мне нотацию.

  На этом тётка, видимо, сочла свою миссию исполненной, повернулась и скрылась за дверью.

  А я осталась лежать, пытаясь впихнуть в голову то, что сейчас произошло.

  Лира…  Что-то это имя смутно напомнило, но что? Как будто только сейчас очнувшись, взялась осматривать, ощупывать саму себя. То, что представало глазам оказалось худое, молодое, побитое и не моё. Сдёрнула идиотский, наподобие детского, чепец – по плечам рассыпалась копна густых, длинных огненно-рыжих волос. И тут я вспомнила…

  Это был последний предутренний сон.

  Тоненькая девушка по имени Лира с вот этими самыми косами, серо-зелёными глазами и красивой улыбкой что-то рассказывала мне. Что-то ведь объясняла, дай бог памяти… И, помнится, даже благодарила.

  Прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Помогло. Образ ярко вспыхнул в голове. И слова… что-то про то, мол, как она счастлива, что я освободила её из этого ада. Она бы не справилась, а я – другая, мне – под силу. И ей там теперь полная благодать, а мне – удачи.

  Прелесть какая. И что теперь прикажете со всем этим делать? Оставалось только одно – поверить. Вариант "сойти с ума", в силу характера, являлся неприемлемым по определению.

  На самом деле, происходящее не вызывало особо острой паники ещё и потому, что, после событий прошедшей ночи, я уже подсознательно была готова к чему-то подобному. Слишком уж достоверной казались встреча с внуком и его обещание, что всё будет хорошо.

– Зато я точно знаю, как выгляжу. – пришла мысль. И ещё о том, что читанные книги о попаданках уже не кажутся такой уж фантастикой. - Надо же… ну всё, как по закону жанра.

  Что ж, будем осваиваться в новой реальности. Для начала бы чего грызнуть и попить. Взгляд остановился на оставленной на столе тарелке. Интересно, чем потчуют в местном аду?

– Хоть бы в руки подать удосужились, ведьмы. – досадливо поморщилась я, – Видели же, что вставать тяжело. Или как? Здесь полагают, что выздоровлению способствуют исключительно страдания, аскеза и молитвы?

  Полежала, глубоко дыша, собираясь с силами. Ибо, ради того, чтобы рассмотреть иконы, можно было и не заставлять себя подняться, а вот ради глотка воды и еды – однозначно придётся. Иначе, сами понимаете, грешной душе, за которую там нынче усердно молятся так называемые сестры, не достанет сил задержаться в таком симпатичном, но слабом теле. Будет очень жаль.

  В общем, худо-бедно, до стола дотянула и плюхнулась на стул.

– Это вот что имелось ввиду? – я недоумённо разглядывала то, что мне оставили к трапезе. На тарелке сиротливо лежал кусок чёрного хлеба из муки грубого помола. И всё. В кувшине – вода. – А, ну да, ну да… Поститься же велено. Чтоб вас там … Эх, ироды.

  Тихо скрипя зубами, взялась грызть сухарик. Сегодняшний "хлеб мой насущный" оказался ещё и не первой свежести.

– Нет, дорогие мои, так дело не пойдёт. Голодайте, молитесь, истязайтесь тут сами. А мне надо набираться сил и делать отсюда ноги. Иначе, никакой радости от дарованной второй жизни не получится. Не моё все вот эти атрибуты монашеского счастья, не моё.

  Куда бежать из этого "благословенного" места – совершенно непонятно. Убогая обстановка не давала ни малейшего представления о самом мире. Кроме, разве что, того, что нахожусь я в эпохе махрового средневековья.

– Надо бы как-нибудь раздобыть хоть какую-то информацию. Только большой вопрос, как? Эти… в чепчиках даже толком разговаривать не хотят. До зарезу нужно отыскать в этой обители добра и целомудрия хоть одного адекватного человека. Главное, следить за языком и не ляпнуть чего лишнего. А то ведь, со своей ущербной логикой, сочтут, чего доброго, полоумной. С таких станется – ещё и хлеб отберут, на голую воду посадят.

  Однако, если с общими вопросами ещё можно было погодить, аккуратно выведывая информацию, то с питанием нужно что-то решать прямо сейчас. Грустно как-то без питания.

  Сухарик, к моему величайшему сожалению, завершился, а сытости не наступило. Что совсем неудивительно.

  Однако, была и хорошая новость.  Маленькое путешествие до стола показало, что состояние моё не так плачевно, как казалось поначалу. Синяки, ссадины, конечно, имелись. Отчего в голову закралась дурная мысль, что девчонку крепко за что-то побили, но я тут же постаралась её отогнать.

– Да ну, ерунда. Не могут же эти набожные страдалицы поднять руку на живое существо. Или могут? Тогда дело совсем худо… Ладно, пока буду считать, что девочка сама расшиблась.

  Тем не менее, в вертикальном положении я чувствовала себя довольно сносно. По крайней мере, точно без угрозы потерять сознание.

– Но моим надсмотрщицам об этом знать совсем не обязательно.

  Для того, чтобы подтвердить эти выводы, осторожно встала и медленно, придерживаясь за стены, прошлась по комнатке, выглянула в коридор. Оттуда потянуло запахом тушёной квашеной капусты. Значит, человеческая еда здесь точно имеется. Но прямо сейчас идти на розыски слишком опасно и неразумно. Придётся терпеть до ночи и притворяться немощным бревном.

– Надеюсь, они за день там всё не сожрут. – понадеялась я, рассеянно разглядывая странный горшок, стоящий под кроватью.

  С четвёртой, наверное, попытки удалось сообразить, что сей предмет, это мой туалет. Жуть какая.

  Обстановку завершал громоздкий сундук в углу комнаты и брошенная на него хламида. (Не знаю даже, как по-иному называть сие одеяние.) Вероятно, моя.

– М-м-да… пока даже представить невозможно, как из таких исходных данных строить нормальную жизнь. И вообще, как девочка очутилась в стенах монастыря? Сирота она что ли? Одни вопросы.  – в животе требовательно заурчало, - Скорее бы дождаться ночи.

Глава 6

К ночи, дождавшись, когда звуки живущего повседневными делами монастыря утихнут, одним глазом выглянула за дверь. Кстати, за этот день, противная баба заходила ещё дважды. Оба раза я сказалась глубоко спящей, ибо слушать проповеди не было ни сил, ни желания.

  Так вот, когда, всё-таки, насмелилась высунуть нос, как раз и застала момент, в который толстая повариха в нормальном платье, грязном фартуке и не таком унылом, как у всех, чепчике, понесла разнос с тарелками куда-то по коридору.

 Очевидно, старшие матушки не очень придерживались проповедуемых истин и баловались вечерком непотребной пищей.

  Больше всего я опасалась, что тётка вскоре вернётся и запрёт своё ведомство на ключ. Поэтому, махнула рукой и решила, что сейчас – самое время. Живот уже, честно говоря, просто к спине прилип. Так что, тянуть – просто терпежу не осталось.

  Бесшумной тенью, аки какой ниндзя, проскользнула в кухню. Мрачное помещение освещалось одинокой свечкой, оставленной поварихой непотушенной. Или забыла про неё, или скоро вернётся, значит нужно поспешать.

  Содержимое котелков, которые я спешно осматривала, порадовало пусть и простой, но вполне съедобной пищей. Как и унюхала днём, в одном из них находилась тушёная капусточка. Маловато, но если со стенок собрать – достаточно наскребётся. В другом – каша. Не пойму из какой крупы. Ладно, в комнате разберусь. Горка варева шмякнулась рядом с капустой.

  Та-ак, а вот тут у нас что? О-о-о! Мяско! В отдельно стоящем небольшом котелочке обнаружились довольно нажористые кости. Мослы, конечно, но не голые. И сие блюдо, кажется, предназначено не для всех. Порционное.

– Ну и ладно, не усохнут старшие монахини от потери, например, вот этого куска. – означенное мясо перекочевало на мою тарелку, – А что до недостачи… мышки схрумкали. А я ни причём. Знай, лежу себе, никого не трогаю.

  Так, что у нас тут ещё? Под полотенцем, накрывающим доску, оказался хлеб. Нормальный. В смысле, тоже чёрный, но довольно свежий. Отпилила себе кусок, накрыла обратно, мол, так и было, и взялась шариться дальше в слабой надежде нарыть чего-нибудь сладенького.

  Вряд ли здесь и в самом деле возможно отыскать тортик, но хотя бы какой-никакой компот, что ли… Организм жутко требовал сахара.

  И тут из коридора послышался шорох. Вот не так, когда смело и на законных основаниях идут в кухню, а так же, как и я, крадутся. Если бы лазутчик был в единственном числе, могла бы даже не услышать. Но их было двое.

  Зажав тарелку мёртвой хваткой, скользнула за печку, прикинулась ветошью и притаилась между большой кадушкой и каким-то ящиком. Жалобно скрипнула расшатанная половица, а следом довольно громко бряцнуло ведро, стоявшее в углу у входа.

– Да тихо ты, Тинка! – прошипел тонкий девичий голос, – Что корова в хлеву, ей-богу!

– Не боись, нет никого. Марта ещё не скоро возвернётся. Сама же видела, только толстой грымзе тарелки понесла. А потом и к старику Петеру пойдёт – они обычно долго вечеряют. – басовито гудела вторая.

  Тем временем, послышались звуки методично звякавших крышек котелков. Девочки деловито шли моим же маршрутом. Только лопали они, видать, прямо из кастрюль, судя по тому, что беседа продолжилась с явно набитыми ртами.

– О! Глянь только! Мясо! А у всех – постная неделя.

– Ну, для них, видать, господь нарочно зажмуривается, когда Тейла с Эльвиной непотребную еду в рот суют. Глядишь, и нас не приметит. Как думаешь?

– Ты чо-о-о! Это ж у Марты по счёту. Утром не доищется – шуму будет. – девчонка шумно сглотнула слюну в борьбе с искушением. И тут же сдалась, – Ладно, доставай! Только одну на двоих, может не так заметно будет.

  Послышались звуки жадной еды, а я, капая слюной в полную тарелку, не могла дождаться, когда они уже смоются отсюда. Те же, как раз, никуда не спешили.

– Как думаешь, сдюжит Лирка? – речь неожиданно пошла обо мне, и я навострила ухо.

– Не зна-а-ю. В себя-то пришла, хоть никто и не ждал уже, да только старуха так на неё взъелась, что вообще никого к ней не пускает. Вон сегодня слышала, как Петер навестить хотел – так нет, не дозволила. И Польке запретила. Заморит. Как есть, заморит.

  От голода и волнения, я не утерпела и взялась потихоньку отщипывать горбушку, продолжая напряжённо вслушиваться в голоса.

– И дёрнуло же её в подвал полезть. Сказано же, что нельзя туда нам. И ступеньки вниз совсем худые. Что уж там хранится?.. Даже Петера не пускают починить. Ой, как вспомню, какой нашли её, аж жуть берёт.

– Зато Леська какая радостная, видала?! Это ж теперь без Лиры – она у нас первый голос в хоре. Верно тебе говорю, она же и надоумила нашу любопытную дурочку в подвал сунуться. Мол, проведать, что там под таким секретом таится.

– А как про замужество услышала… Помнишь? Позеленела вся!

– Да уж… Свезло Лирке, скоро родные приедут, заберут, да и замуж отдадут. Полька сказывала, что жених знатный. А что толстый и старый – так и не беда. Не ровён час душу богу отдаст, да и будет Лирка сама с баронством управляться, зато сытая и при титуле.

  В этом месте корка предательски застряла в горле, и я едва не выдала своё присутствие подступившим кашлем. Зажав рот обеими руками и выпучив глаза, боялась даже шевельнуться, чтобы не спугнуть нежданных информаторов. Надо же, тут ещё и замуж какой-то светит.

– Так что ей титул, она и так баронка. А вот что в богачестве жить станет – это точно свезло. Да и, вроде, не такой старый тот жених. Что толстый – то да-а, но лет двадцать ещё точно протянет. – со знанием дела отметил тонкий голосок.

– Тебе откуда знать? – дублируя мой же вопрос, усмехнулась вторая.

– Так я же подслушала, как матушка Тейла Эльвине письмо читала. Да рассуждали потом. Ругала-а-ась, страсть! За месяц, говорит, всякое случиться может.

  Я в своём уголке у тёплой печки уже совершенно освоилась и, не стесняясь, взялась обгрызать косточку. Ну невозможно с голодухи сидеть над полной еды тарелкой и не захлебнуться слюной. Особенно, когда кто-то рядом так смачно жуёт. Да ещё такие новости!

– Вот и боюсь, не дотянет Лирка до счастья своего. Заморят. У ней же договор какой? Возвратный?

– Не бывает такого. – уверенно возразила вторая.

– А я говорю, так и есть. Раз забирают, то и часть оплаченного должны вернуть.

– Ничего-то старуха в жисть никому не отдавала.

– Вот потому и заморит. – убеждённо поставила точку первая.

– А вот хрен вам. – мстительно вгрызаясь в косточку, подумала я, – Выживу и сбегу. Да, и в подвал наведаюсь. Думается, хранится в монастырской сокровищнице то, что и мне сгодиться может. Не зря же под таким запретом разлюбезной матушкой Тейлой держится. А если старые ступени никому чинить не дают, то и дверь с замком наверняка пообветшали. Открыть – труда не составит. Знать бы ещё, где он находится.

– Ну всё, давай уже двигать отсюда. А то не поверят же, что на вечернюю молитву ходили. Да рот вытри! Э-э-эй, и платье вон всё заляпала. Три давай. – над самой головой с печки взметнулось валявшееся там полотенце.

  Девчонки пару минут ещё провозились с приведением себя в надлежащий вид и тихонько смылись из кухни. Я тоже задерживаться не стала. А вот ещё один кусок мяса беззастенчиво стырила.

– Значит, что у нас выходит, – лопая с тарелки в своей "келье", сортировала подслушанную информацию, – Лира, то есть я, у нас "баронка", даже родственники имеются. Правда, неизвестно какие. Но в замуж отправить девочку стремятся. В самом монастыре в наличии имеются как минимум одна откровенная врагиня, как её…  Некая Леська. Конкурентка по первенству в хоре. Поля, которую ко мне не пускают, скорее всего в дружественном лагере. Возможно, что и неведомый старик Петер там же. Ну вот, уже неплохо.