Калинова Яма

Добравшись до конца моста, я переполз в кусты на правой стороне, откуда хорошо просматривались обе дороги. Снова обернулся и увидел Хоакина, стоявшего на опоре и разматывающего веревку. «Молодец», – подумал я. Аугусто я не видел за мостом, но был уверен, что он справится.

Я положил перед собой пулемет, осмотрел в бинокль обе дороги и холм. Никого, никого, никого. Пусть они быстрее справятся, думал я, пусть не придется стрелять. Я направил дуло в сторону холма и ждал.

Они могли пойти справа, слева или прямо с холма. Я по очереди осматривал все три стороны и оборачивался.

Хоакин стоял на укреплении, широко расставив ноги и обхватив коленями опору, и торопливо приматывал брусок динамита веревкой к металлической подпорке.

Снова посмотрел влево, вперед, вправо. Спокойно.

Я взглянул за мост: из-за насыпи совсем не было видно Вито. Хорошо.

Небо становилось светлее.

Наконец Хоакин закончил возиться с первой опорой, обернулся в мою сторону, поднял руку и стал карабкаться наверх. Как там Аугусто? Я нервничал.

Влево, вперед, вправо. Никого.

Хоакин забрался на мост и пополз вперед с сумкой динамита, разматывая за собой провод.

Аугусто, черт тебя дери, сколько можно возиться.

Влево, вперед, вправо – чисто.

Я побарабанил пальцами по магазину «бергманна», оглядывая окрестности. Неужели все будет хорошо? Стоп, нельзя расслабляться, к тому же Аугусто слишком долго привязывает динамит.

Когда Хоакин уже переполз мост и начал спускаться ко второй опоре, я увидел, что из-за моста поднялась рука Аугусто.

Наконец-то.

Он медленно выползал из-за перил, держа в зубах сумку с динамитом. «Молодец», – думал я. Я вспомнил, что он, в отличие от Хоакина, довольно высокий и грузный, поэтому ему было труднее. Надо было послать Вито. Но Вито лучше стрелял.

Хоакин встал ногами на укрепление и начал доставать динамит. Аугусто лег и медленно пополз вперед. Вито не было видно за насыпью: я посмотрел в бинокль и увидел дуло его пулемета.

Влево, вперед, вправо. Вперед, влево, назад. Влево.

В сотне шагов от меня неподалеку от дороги, уходящей влево, зашевелились кусты.

Так, этого еще не хватало.

Я вжался в землю, снял с предохранителя «бергманн», направил его в сторону кустов и глянул в бинокль.

В кустах промелькнула тень в серой шинели. За ней быстро проскочила еще одна. И еще.

Твою мать, твою мать, твою мать.

Я медленно и осторожно отполз чуть назад, уткнувшись лицом в грязную и холодную кочку. Снова поднял бинокль. Кажется, меня они не видели.

Их было как минимум трое, и они двигались в кустах то ползком, то пригнувшись, в нашу сторону. Чуть левее к ним приближалась еще одна фигура. Четверо. И еще… Черт, черт, черт.

Как я мог их не заметить? Они определенно направлялись к мосту.

Я обернулся. Хоакин уже приматывал динамит к опоре, Аугусто дополз до середины моста. Снова посмотрел в бинокль. Тот, кого я заметил первым – я даже разглядел его лицо с острым орлиным носом и тонкими усиками, – явно командовал остальными, он что-то шептал солдату справа и показывал пальцем в сторону моста.

Они явно видели Аугусто. Хоакина, скорее всего, тоже успели заметить. На его счастье, он стоял с противоположной стороны опоры.

Я снова обернулся. Надо было как-то подать знак, но республиканцы могли заметить это. Черт, вот же ситуация. Мое сердце заколотилось как бешеное, в глаза лезли капли пота. Зараза, они же видят Аугусто! Видит ли их Вито? Вряд ли, они отлично спрятались за кустами. Если даже я так долго не мог их заметить. Видимо, они уже давно следили здесь за нами.

Я беззвучно выругался в холодную слякоть, положил палец на спусковой крючок и прицелился в командира. «Лучший знак для Хоакина и Аугусто – это стрельба, – размышлял я. – Они парни неглупые и сразу смекнут, что нужно без лишних раздумий прыгать в воду и добираться до берега. Если я убью командира, солдаты придут в замешательство, а там можно и остальных положить. Вито тоже услышит стрельбу и прикроет меня».

Краем глаза я заметил шевеление на склоне холма.

Да что ж такое!

По холму в нашу сторону спускался отряд из дюжины солдат. Они были в шинелях и в касках, за плечами висели винтовки. Видимо, просто патруль.

Я снова грязно выругался. Если они услышат стрельбу, то тут же окажутся здесь. А с ними уже и вся дивизия. Вся чертова 14-я дивизия Сиприано, мать его, Меры.

Все решилось без моего участия.

Со стороны кустов хлопнули два выстрела.

Я быстро обернулся. Аугусто больше не полз вперед. Он лежал ничком на мосту, перед ним валялась сумка, из которой вывалились два куска динамита.

Из-за насыпи, где лежал Вито, прогремел ответный выстрел. Хоакин выглянул из-за опоры, выматерился и продолжил приматывать динамит, еще сильнее прижавшись к колонне.

Я прицелился в командира и нажал на спусковой крючок. Слишком дрожали руки: его не задело, но один из солдат рухнул лицом вниз. Они залегли.

Я быстро отполз и оказался почти у берега. В мою сторону начали стрелять, я услышал несколько ружейных хлопков и очередь из пистолета-пулемета. Выглянул из-за укрытия: солдаты на холме сняли винтовки с плеч и побежали в нашу сторону. На самом холме появились еще несколько темных фигур.

У Аугусто за поясом была граната, вспомнил я. Если взорвется динамит, сдетонирует и она. Это добавит взрыву мощности.

Хоакин высунулся из-за опоры, поднял руку в знак готовности, вскинул на плечо карабин и прыгнул в воду. Прикрепил взрывчатку. «Молодец, – подумал я, – теперь доберись до берега».

Со стороны кустов снова начали стрелять – уже по реке. Вито продолжал вести огонь. Я направил ствол в сторону противника и дал очередь вслепую. Я снова откатился: надо мной засвистели пули.

По мосту дороги не было – верная смерть. Только вплавь. Я увидел, как плыл Хоакин: его шинель распласталась на воде, он явно захлебывался.

Мне нужно было скорее уходить вслед за ними, но в мою сторону палили. Солдаты, которых я заметил на холме, уже вот-вот будут здесь. Я перекатился влево, ближе к мосту, снова высунулся, быстро прицелился в одну из серых фигур, бежавших в нашу сторону, и спустил курок. Солдат вскрикнул и нелепо завалился набок.

Я скатился вниз по берегу и побежал к воде. Сзади снова затрещали выстрелы, и мою ногу вдруг обожгло резким ударом.

Я закричал и свалился в грязь. Зарычал от боли, крепко сжал зубы и пополз под мост. Нога не слушалась, штанину заливало горячей кровью. Я заполз под мост, перевернулся на спину и направил дуло вверх – туда, откуда могли прибежать.

С нашего берега я слышал, как Вито ведет огонь по врагу и кричит: «Chupame la verga!»[13]

Выстрелы со стороны холма стихли. Неужели Вито уложил их? Я понял – это мой шанс, пока не подбежал патруль. Я подтянул простреленную ногу, с трудом попытался встать и на карачках пополз к воде. Сзади послышался топот сапог.

Обернувшись, я тут же получил мощный удар в челюсть рукоятью револьвера и свалился в воду у кромки берега. На меня навалилось сильное тело в шинели, и я увидел лицо: это был тот самый командир с орлиным носом, его лицо перекосила гримаса злобы. Он вцепился пальцами в шею и начал душить меня. Я попытался разжать его руки – это было невозможно. Он смотрел прямо мне в глаза, я видел его черные зрачки и чуял запах из его открытого в злобном рычании рта.

Я скользнул к окровавленному сапогу, быстрым движением выхватил нож и всадил его командиру в глаз.

Он заревел и схватился за лицо.

Я высвободился из-под него, подхватил «бергманн» и снова пополз к воде.

– Cabrones! – раздался сзади нечеловеческий рев.

Я оглянулся: командир держался за окровавленное лицо, из которого торчала рукоять моего ножа, катался по земле и зверски кричал, повторяя одно и то же слово:

– Cabrones! Cabrones! Cabrones!

Я заполз в воду, не чувствуя ни боли, ни холода, срывая шинель, добрался до первой опоры, поплыл, загребая одной рукой – в другой был «бергманн», – и снова услышал выстрелы в мою сторону. Пули ударялись о бетон. У дальней опоры моста плавала шинель Хоакина, самого его не было видно. Захлебываясь, я доплыл до середины моста и услышал голос Вито:

– Быстрее! Мы уложили этих шестерых, но теперь там солдаты, и еще целая толпа спускается с холма, на дороге танки!

Значит, шестерых, подумал я и поплыл изо всех сил.

– Cabrones! – доносилось сзади.

Когда я доплыл до опоры, возле которой плавала шинель Хоакина, я понял, что ошибся. Это был Хоакин. Он медленно погружался в воду с простреленной головой, широко расставив руки и глядя в никуда остекленевшими глазами. Вокруг расплывалось красное.

Я сначала подумал, что его тело надо вытащить на берег, но выстрелы стали чаще и точнее: одна из пуль ударилась в бетон прямо над моей головой. Я поплыл дальше.

Нащупав ногами дно, я попытался побежать, но забыл о простреленной ноге: пришлось плыть дальше, а из реки выползать уже на карачках, так быстро, как только мог.

Я обернулся. На противоположном берегу засела цепь республиканцев, около двух десятков. И это только с одной стороны. Над командиром с ножом в глазу склонились двое – он был еще жив и продолжал кричать. Еще как минимум два взвода бегом спускались с холма. По дороге справа к мосту медленно подъезжал танк. Вито говорил о них во множественном числе – значит, не один.

– Взрывай! Взрывай к чертям! – Я попытался крикнуть как можно громче, но из-за холодной воды и одышки мой голос стал похож на беспомощный хрип, и я закричал что было сил, срывая связки: – Взрывай!

Я даже не успел залечь лицом вниз, только беспомощно прикрылся руками. Чудовищный, невыносимый грохот заложил мне уши, оглушил, толкнул в сторону и перевернул, обдал жаром и зазвенел в моей голове всеми колоколами мира.

– Cabrones! – раздавалось сквозь этот звон с другого берега, отдаваясь внутри моей черепной коробки многократным «ones».

Меня присыпало землей и бетонной крошкой. Не видя ничего и слыша лишь повторяющийся грохот и звон, я пополз вперед, вслепую, падая лицом в холодную жижу, зачерпывая ее руками, вцепившись мертвой хваткой в ремень «бергманна», как в спасательный круг.

– Уходим быстрее, да-да, быстрее… – говорил я.

Вито подхватил меня и потащил к дороге, повесив себе на плечо винтовку и мой «бергманн». Я ступал одной ногой. Он опять что-то говорил, но я ничего не мог слышать, в голове продолжался бесконечный звон. Обернувшись, я увидел вместо моста клубы дыма и пыли. Наверное, по нам продолжали стрелять, но я этого не слышал.

Мы с Вито пересекли дорогу, забрались в рощу и залегли за деревом. Он очень тяжело дышал, а я начинал различать звуки стрельбы. Отдышавшись, Вито снова подхватил меня и потащил через деревья.

Когда мы добрались через рощу до поворота, где было сравнительно безопасно, я ненадолго отключился – Вито говорил, что всего на десять секунд. Я пришел в себя от его шлепков по щеке.

– Вито, – спросил я. – Как все прошло?

Вито беззвучно зашевелил губами.

– Как? – переспросил я.

– Плохо! – прокричал он над моим ухом.

– Вито… – Я оперся на его плечо и заковылял вместе с ним по дороге. – А что такое «cabrones»?

Он что-то ответил.

– Что? – переспросил я.

– Нехорошие люди! – проорал мне в ухо Вито.

* * *

ВЫПИСКА

из протокола допроса подозреваемого в шпионаже

Гельмута Лаубе от 6 июля 1941 года

Вопрос. Как вы оцениваете результаты операции по взрыву моста под Бриуэгой?

Ответ. Оно не стоило того. Погибли два хороших бойца. Продвижение республиканцев удалось задержать всего на пять часов. Это не сильно помогло гарнизону. Город окружили.

Вопрос. Вы считаете себя виноватым в гибели ваших бойцов?

Ответ. Нет.

Вопрос. Но вы отвечали за них и командовали ими. При этом за операцию вас наградили золотым Испанским крестом.

Ответ. Все пошло не так. Они знали, чем это могло закончиться. Что касается награды – я ни разу не надевал ее. Я знаю, что не заслужил.

Вопрос. Как вы оцениваете свои качества как бойца и командира?

Ответ. Я хорошо стреляю. Умею быстро принимать решения в трудных ситуациях. Если бы я остался работать после Испании, я бы стал неплохим командиром диверсантов.

Вопрос. Но вы ушли.

Ответ. Да.

Вопрос. После взрыва моста вас эвакуировали из Бриуэги и отправили лечиться в Берлин?

Ответ. Да.

Вопрос. Чем вы занимались после выздоровления?

Ответ. Я оставил разведку. Устроился обозревателем в «Бёрзен Цайтунг», работал журналистом.

Вопрос. Вы поддерживали связь с бывшими коллегами по разведке?

Ответ. Да.

Вопрос. Вы общались после той операции с итальянцем, который тащил вас на руках?

Ответ. Нет. В Берлине я узнал, что через неделю после взрыва моста его поймали и расстреляли республиканцы.

Вопрос. Когда вам поступило предложение снова заняться разведкой?

Ответ. В сентябре 1938 года мне предложили поступить на работу в СД.

Вопрос. Почему вы согласились?

Ответ. Мне было скучно заниматься журналистикой. Я согласился с условием, что не буду выполнять диверсионные задания.

Вопрос. То есть все‐таки не настолько было скучно? Не хотелось больше лезть под пули?

Ответ. Не хотелось.

Вопрос. Вы фактически перешли в СД из абвера. Бывшие коллеги не противились этому?

Ответ. Нет.

Вопрос. Может быть, предлагая вам службу, в СД хотели насолить абверу? Вы были ценным кадром.

Ответ. Может быть. Спасибо.

Вопрос. До июня этого года вы знали, кто такой Рауль Игнасио Сальгадо?

Ответ. Нет.

* * *

Москва, 13 июня 1941 года, 20:15

Фёдорова пила коктейль и хохотала. Гости продолжали прибывать, почти все столики на верхнем ярусе были заняты. Костевича, однако, все не было: Сафонов заказал еще один бокал и пожалел, что не поужинал перед вечером.

– Именинник вообще придет? – поинтересовался Шишкин.

– Куда он денется! – ответила Фёдорова. – В прошлом году он опоздал на свой день рождения на сорок минут. Так что ждите, ждите.

– Олег, – обратился Шишкин к Сафонову. – Костевич говорил, что вы знакомы с писателем Холодовым. Откуда вы его знаете?

– Мы общались с ним после его московского творческого вечера в январе этого года. Попили с ним пива, неплохо подружились. Общаемся иногда в переписке, хоть и письма идут ужасно долго.

– Ха-ха, а мне он говорил, что пива не пьет, вот хитрец! – рассмеялся Шишкин. – Ну да ладно, ваше здоровье.

Он поднял бокал и сделал глоток.

– Боюсь, когда придет начальство, дорогая редакция выпьет здесь все, – заметила Фёдорова.

Зал внизу оживился. Сафонов посмотрел через ограду и увидел, что в ресторан входит Костевич, а за ним – еще двое.

– Именинник пришел! – закричала Фёдорова.

– Наконец-то, – улыбнулся Шишкин.

Все повернулись к лестнице, подняли бокалы и встали.

Костевич поднялся. Он был уставший, но довольно улыбался.

– Добрый вечер, дорогая редакция! – громко сказал он.

– С днем рождения, Тарас Васильевич! – хором прокричали пятнадцать человек. – Ура! Ура! Ура!

– Спасибо, спасибо, дорогие мои. Спасибо!

Он кивнул людям, стоявшим на лестнице ниже, и они тоже поднялись.

В одном из них Сафонов узнал Сергеева, новенького сотрудника отдела культуры, приехавшего из Самары – видимо, Костевич решил проводить его, чтобы тот не потерялся.

Второй был высок, черноволос, в плотном, сером в темную полоску костюме с красным бантом на лацкане и орденом на груди. Виски поседели, высокий лоб перерезали глубокие морщины, нос выгибался орлиной горбинкой над тонкими усиками.

Левый его глаз был черным, а правый – чуть посветлее, мутный и безжизненный, почти круглый, с широко раскрытыми веками. «Это стеклянный глаз», – понял вдруг Сафонов.

Вверх и вниз от бельма расходился короткий шрам.

– Позвольте представить вам, – Костевич показал на одноглазого, – великого человека! Это герой испанской войны, один из лучших командиров в дивизии легендарного Сиприано Меры, товарищ Рауль Игнасио Сальгадо. Этот человек получил тяжелейшее ранение под Гвадалахарой, но не оставил командование. К сожалению, сейчас товарищ Сальгадо вынужден жить вдали от родины, где правят франкисты, но Советский Союз с радостью принял верного друга. Поприветствуйте героя Испании!

Редакция захлопала в ладоши. Костевич с торжествующим видом направился к своему столику и, пройдя мимо Сафонова, сказал:

– Вот, товарищ Сафонов, у кого надо брать интервью. Вот настоящий герой, настоящий человек, не то что этот твой немец. Вот какие люди нам нужны! Вернешься из Брянска – обсудим.

– Да, вы правы, – глухо ответил Сафонов.

У него пересохло во рту. Его пальцы вцепились в бокал, зубы сжались. Он попытался выровнять дыхание и собраться с мыслями.

Рауль Игнасио Сальгадо смотрел на него стеклянным глазом и приветливо улыбался.

* * *

Сов. секретно

20 января 1941 г.

Следователю 3‐го отдела ГУГБ НКВД СССР

майору гос. безопасности

тов. ОРЛОВСКОМУ

РАПОРТ

В ответ на ваш запрос о корреспонденте САФОНОВЕ О. С. сообщаю следующее.

Преданный коммунист. Член ВКП(б) с декабря 1940 года. Родился 22 июля 1905 года в городе Оренбурге. В 1923 году переехал в Москву, работал в газете «Красная Новь». В 1940 году был командирован в Тегеран, где был избит и ограблен неизвестными. Потерял документы, обратился в советское посольство, вернулся в Москву. Корреспондентом отдела культуры «Комсомольской правды» работает с ноября 1940 года.

Коллеги отзываются о нем как о блестящем авторе с хорошо поставленным слогом. Крепкий профессионал. В общении с товарищами по работе безукоризненно вежлив. Всегда готов прийти на выручку, рабочие задания исполняет точно в срок. Готов задерживаться на работе до глубокой ночи. Ни разу не опаздывал на рабочее место и не прогуливал. Беспорядочную половую жизнь не ведет.

Много курит, иногда пьет пиво, но занимается спортом. В нерабочие часы иногда проводит время вместе с коллегами, которые отзываются о нем как о добром и обаятельном человеке.

Характеристику профессиональных качеств САФОНОВА О. С. могу дать исключительно положительную.

Руководитель отдела культуры КОСТЕВИЧ Т. В.

III

Одноглазый

Тень надвигалась на небо, она пришла со стороны моря и закрыла солнце, и каждый, кто жил в древнем городе, думал, что это конец. Перестали лаять собаки, и дети не плакали, и вместе с тенью пришла тишина, от которой звенело в ушах. Люди вышли на улицы и замолчали, подняв головы вверх; они ждали, что небо расколется пополам и польет черный дождь, который будет длиться тридцать лет. Так было написано в книгах, так рассказывали старики.

И каждый поставил в окне по свече.

Из рассказа Юрия Холодова «Серая буря»* * *

ВЫПИСКА

из протокола допроса подозреваемого в сотрудничестве с германской разведкой красноармейца Холодова Юрия Васильевича

от 15 августа 1941 года

Вопрос. Вы знакомы с Сафоновым Олегом Сергеевичем?

Ответ. Нет.

Вопрос. Может быть, вам знаком Воронов Виталий Андреевич?

Ответ. Нет.

Вопрос. Вы знаете человека по имени Гельмут Лаубе?

Ответ. Нет.

Вопрос. Посмотрите на эту фотокарточку. Вы когда‐ нибудь видели этого человека?

Ответ. Не могу припомнить, если честно. У меня плохая память на лица. Но точно могу сказать, что я не общался с ним и не был с ним знаком.

Вопрос. Вы знали о том, что с вами готовится интервью?

Ответ. Да, мне сообщил об этом начальник гарнизона. Он сказал, что ему звонили из Москвы.

Вопрос. Задержанный Сафонов утверждал ранее, что был знаком с вами, и на этом основании просил у начальства командировку в Брянск, чтобы написать о вас.

Ответ. Я не был знаком ни с каким Сафоновым.

Вопрос. Но начальник гарнизона утверждает, что он сообщил вам о словах Сафонова. Неужели это не показалось вам подозрительным?

Ответ. Мне было сказано, что со мной хочет сделать интервью какой‐то журналист, который знает меня и с которым я общался. Я общался со многими журналистами, многие из них меня знают. Я не увидел в этом ничего странного.

Вопрос. Также Сафонов ранее утверждал в разговорах с коллегами, что общался с вами по переписке. Что вы можете сказать по этому поводу?

Ответ. Он врет. Вы сами знаете, что вся моя почта просматривается: последнее письмо я получил в феврале этого года от ленинградского писателя Юлиана Фейха. Ни Сафонов, ни Воронов, ни Гельмут… Как вы сказали?

Вопрос. Лаубе.

Ответ. Ни Гельмут Лаубе – никто из этих людей никогда не писал мне.

Вопрос. Если следствие проведет очную ставку, вы сможете сказать, знакомы ли с этим человеком?

Ответ. Если это поможет делу – да, конечно.

Вопрос. Вы когда‐нибудь общались с сотрудником германского посольства в Москве Клаусом Кестером?

Ответ. Нет.

Вопрос. Еще один вопрос. Вы пьете?

Ответ. Прошу прощения, не понял.

Вопрос. Алкогольные напитки пьете? Пиво, водку. Вино? Шнапс?

Ответ. Нет, нет. То есть, конечно, иногда по праздникам могу позволить себе сто грамм, но пиво, к примеру, вообще не переношу.

* * *

Москва, 13 июня 1941 года, 20:40

Узнал или нет? Узнал или нет? Только одна мысль билась в голове у Сафонова. Одноглазый испанец ходил между столиками, вежливо улыбался и заговаривал с каждым, кто подходил к нему. На Сафонова он больше не смотрел. Костевич засел с тремя товарищами в самом дальнем углу и попросил у официанта графин водки – коктейли он не любил. Шишкин и Фёдорова увлеченно беседовали о кинематографе.

Поборов первый приступ паники, Сафонов вдруг понял, что он выпил уже четыре бокала, но до сих пор абсолютно трезв. Неудивительно, подумал он. Страшные мысли теснились в его голове – одна тревожнее другой.

«А может быть, они все давно знают и специально подослали его сюда, чтобы он опознал меня? Но он посмотрел на меня только один раз. К тому же разве можно запомнить человека, которого ты видел всего один раз в течение минуты? – Он сам рассмеялся своему вопросу. – Конечно, – сказал он себе. – Ты же запомнил человека, которому воткнул нож в глаз. И он наверняка запомнил, кто лишил его глаза. Хорошо запомнил. Или нет?»

– Товарищ Сальгадо, товарищ Сальгадо, а посидите с нами! Расскажите об испанской войне, – крикнула Фёдорова, когда он подошел ближе к их столику.

«Этого еще не хватало», – подумал Сафонов.

Но затем он рассудил, что это хороший способ понять, помнит ли его Сальгадо. Он сделал еще один глоток коктейля и закурил: табачный дым успокаивал мысли.

– Вы курите одну за другой, – сказал испанец на чистейшем русском с небольшим акцентом, стоя прямо над ним.

– Да. Я начинаю больше курить, когда пью. Присаживайтесь. – Сафонов изо всех сил старался выдерживать спокойствие и беззаботность.

Сальгадо сел между Шишкиным и Фёдоровой, прямо напротив Сафонова. Фёдорова облокотилась на стол, повернувшись к нему, и принялась расспрашивать:

– Расскажите, как вам в Советском Союзе? Вы здесь давно? И откуда вы так хорошо знаете русский?

– Здесь хорошо, – медленно заговорил Сальгадо. – Мне очень нравятся русские. Мы с вами очень похожи: в нашем языке тоже есть звук «р». И у нас весьма похожие национальные характеры. Мы вспыльчивые, но великодушные. Мы умеем веселиться до умопомрачения, а когда мы грустим, об этом слышат даже на небесах. – Он снова взглянул на Сафонова без каких-либо эмоций, с той же вежливой улыбкой. – Я оставил Испанию в январе тридцать девятого после падения Барселоны, – продолжил Сальгадо. – Переехать в Советскую Россию мне посоветовали мои русские друзья. Я много общался с советскими товарищами во время войны и начал учить русский уже тогда.

– А их было много? Советских товарищей? – полюбопытствовал Шишкин.

– Если я вам все расскажу, я раскрою некоторые тайны, – улыбнулся Сальгадо. – Могу сказать, что до сих пор поддерживаю контакты с некоторыми из друзей по этой войне. Например, мой хороший товарищ Орловский всегда говорит, что война может отобрать у человека многое, но иногда дает ему самое главное – верных друзей.

У Сафонова помутнело в голове. Это было сродни удару под дых. Невероятным усилием он заставил себя улыбнуться.