Калинова Яма

– Ну ты, друг, даешь! Вот честно, без обид: я уже вообще было подумал, что ты из этих…

– Не привык обижаться. Но, Тарас Васильич, отпустите в Брянск, а? Хоть пару дней там побуду, и то хорошо. Текст вам сделаю – просто загляденье будет, а не текст. Может, еще и наверху за него похвалят. Вам же хорошо будет! И на гостиницу тратиться не надо, у бабы поживу.

Костевич усмехнулся в усы, снова присвистнул и ответил:

– Черт с тобой, Сафонов. Поезжай в Брянск. Считай, что это тебе небольшой отпуск за хорошую работу. Хотя ты же будешь работать, ха-ха. Ладно, ладно… Позвоню в бухгалтерию, вечером зайдешь за деньгами, купишь билеты. С Брянским гарнизоном свяжемся, может, и разрешат что. И чтобы не позже двадцать второго числа вернулся, ясно? Заседание горисполкома будет. Чтоб был как штык! Понял?

– Понял, – кивнул Сафонов.

– Все. Иди в редакцию, доделывай интервью со своим немцем. А я на обед наконец схожу.

– Спасибо!

Сафонов поднялся со стула и направился к выходу из кабинета.

– Стоять, – раздался сзади голос начальника.

Сафонов обернулся: Костевич хитро улыбался и опять барабанил пальцами по столу.

– Ты же помнишь, что завтра у меня день рождения?

– Да, конечно.

– Где и когда?

– В двадцать часов, в «Коктейль-холле». Вы же сами неделю назад всех звали.

– Молодец, помнишь. А если не придешь, я обижусь. Очень обижусь, Сафонов. Настолько обижусь, что не будет у тебя никакого Брянска.

По выражению лица Костевича иногда трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

– Хорошо, – ответил Сафонов.

– Отличный вечер будет, это я обещаю! Все. Иди, иди. И побрейся!

Сафонов распрощался и вышел из кабинета. Никакой женщины в Брянске у него не было. Он вообще никогда не бывал в Брянске.

* * *

Из воспоминаний Гельмута Лаубе

Запись от 12 мая 1967 года, Берлин

С Шелленбергом я встречался только один раз, когда вернулся в Берлин из Польши в ноябре тридцать девятого. Тогда он еще не руководил заграничной разведкой. Это была вечеринка высоких шишек из НСДАП в ресторане, и друзья решили познакомить меня с ним. К тому же вечеру относится мой единственный снимок в форме СД – пару лет назад я совершенно случайно нашел его у бывшего коллеги. Сейчас эта фотография висит у меня на стене. Рядом с кадром из Испании, где я позирую в окружении фалангистов с винтовкой за спиной и гранатой за поясом, и со снимком из Москвы, на котором я стою в костюме и шляпе возле отеля «Националь».

На той единственной встрече меня представили Шелленбергу как героя Испании (слегка преувеличив мои заслуги) и хорошего профессионала, отлично проявившего себя при подготовке к польской кампании. Во время короткого разговора он заметил, как я невольно начинаю копировать его мягко-аристократичные интонации. Он рассмеялся и назвал меня хамелеоном. Так и сказал: «А вы настоящий хамелеон, Лаубе. Это полезное умение для человека ваших занятий».

Шелленберг смог за две минуты разговора обратить внимание на то, что видел далеко не каждый: мое умение приспосабливаться к собеседнику, к его манере речи, мимике, поведению. Видимо, он понял это, потому что тоже вел диалоги подобным образом, сохраняя при этом свойственное ему обаяние. Иногда пугался даже я: это происходило не по моей собственной воле, а словно само собой. Бывали даже анекдотичные ситуации.

В 1938 году я вел переговоры по работе с одним партийным бонзой из Мюнхена. Настоящий баварец, пошляк и любитель глупых шуток. Он рассказывал идиотские анекдоты и сам же хохотал над ними, как резаный боров. Сразу после этого разговора я пошел расслабиться в бар со старыми товарищами по журналистике, и те сказали, что я был невыносим. За мной никогда не замечали такого грубого юмора, да еще и с заметным баварским говором.

Я не специально. Это происходило как будто само. Еще на школьной скамье я ловил себя на том, что перехватываю интонации учителя, отвечая на вопросы.

Со временем я научился контролировать это свойство и обращать его себе на пользу. Примеряя на себя шкуру собеседника, намного легче понять, как с ним взаимодействовать, как добиться от него нужного результата, где стоит надавить, а где сделать послабление. В этом умении нет ничего мистического – просто высокая эмпатия. Тем не менее иногда от этого становилось страшно. «Я ни разу не видел тебя таким, какой ты есть», – сказал перед моей поездкой в Россию мой старый приятель из СД Рудольф Юнгханс.

Действительно.

Хосе Антонио Ньето (с моей-то северной физиономией, ха-ха – впрочем, в Испании от меня не требовалось внедрения, я выполнял другие задачи), Томаш Качмарек, Хорст Крампе, Виталий Воронов, Олег Сафонов. И все это я. С ума сойти можно. Впрочем, это со мной тоже случалось.

Все-таки я был хорошим разведчиком. Несмотря на то что случилось на станции Калинова Яма.

* * *

Москва, 12 июня 1941 года, 21:20

Уставший и встревоженный Сафонов медленно шел по Кропоткинской улице [2] по направлению к Смоленскому бульвару. После разговора с Костевичем он, как и обещал, за час закончил интервью и сдал его в редакцию, а в конце рабочего дня взял в бухгалтерии обещанные деньги и отправился на вокзал за билетом. Ему повезло: билеты на нужную дату имелись. Решив не жалеть редакционных денег (тем более что сумма была выдана на поездку в оба конца, а возвращаться Сафонов не планировал), он купил билет в двухместное купе спального вагона прямого сообщения – если уж ехать на опасное задание, то с полным комфортом. Заранее купил две пачки папирос, набил портсигар.

Поужинав в столовой, домой он пошел пешком – долгая прогулка позволяла привести в порядок чувства, успокоиться и проветрить голову. Солнце обдало Москву последней порцией жгучей предвечерней жары, полыхнуло над горизонтом красным закатом и исчезло: стало свежо и прохладно. Это было любимое время Сафонова, когда его уставший за день рассудок отдыхал в тени уходящего дня и мысли становились ясными и прозрачными.

Через пять дней он покинет Москву и, скорее всего, теперь долго не увидит ее.

«Значит, все-таки война, – думал он. – Опять война. И ведь черт знает как здесь пойдет дело. Это с Польшей и Францией все было ясно изначально, а здесь…»

Он вдруг отчетливо представил себе взвод солдат вермахта, идущих колонной по Кропоткинской. Они будут уставшими, с перепачканными сажей лицами, с закатанными рукавами. Здесь уже не будет боев: канонада будет слышна где-то дальше, за Кремлем, в районе вокзалов. Окна домов будут пустыми и безжизненными, брусчатка – разбитой, стены покроются трещинами и следами от пуль. Какой-нибудь испуганный русский ребенок в рваной телогрейке будет смотреть на проходящих мимо солдат, прижимаясь к стене. Где его родители? Впрочем, не важно. В воздухе будет висеть тяжелый и сладковатый запах пороха. Со стороны Ленинских гор будет валить густой черный дым: схватка за эти высоты наверняка будет долгой…

– Товарищ, прошу прощения, у вас не найдется, случаем, папиросы?

Сафонов повернул голову: перед ним стоял молодой светловолосый артиллерист с петлицами лейтенанта, чуть поодаль стояла ожидавшая его девушка в белом платье в синих узорах.

– Да, конечно. – Сафонов извлек из портсигара папиросу и протянул ее лейтенанту.

– Огромное спасибо. Да, и скажите, пожалуйста, правильно ли мы идем к Чистому переулку? Это ведь в той стороне?

– Да, именно там. Это недалеко, вам идти минут десять.

– Спасибо, спасибо огромное! – Лейтенант чиркнул спичкой, закурил и элегантным движением взял девушку под руку. – Я же говорил, что недолго! Пойдем.

Сафонов некоторое время смотрел им вслед. Они говорили, девушка смеялась, лейтенант курил и легким щелчком пальца стряхивал пепел. Такой молодой, а уже с замашками аристократа. Сафонов представил, как его убьет осколком снаряда прямо на артиллерийских позициях.

«Да что ж я за человек», – с неожиданной злобой на себя подумал он. Портсигар все еще был в его руке: он достал папиросу и тоже закурил. Затянулся, по привычке повел плечом и хрустнул пальцами, неторопливо пошел дальше. Начинало немного холодать, поднялся слабый ветер.

Когда он гулял по Кракову в конце августа тридцать девятого, в его голову не приходили подобные мысли. Тогда его звали Томаш Качмарек.

Сафонов свернул на улицу Льва Толстого и пошел в сторону Несвижского переулка. Там он жил. В воздухе уже сгущалась темнота.

Добравшись до дома, он решил выкурить на улице еще одну папиросу – идти в квартиру почему-то не хотелось. Он чиркнул спичкой, поднес ее к лицу и вдруг заметил боковым зрением быстро приближающегося к нему человека в шляпе и длинном плаще.

Сафонов отбросил спичку и резко шагнул назад. Его мышцы мгновенно напряглись. Спустя долю секунды он разглядел лицо человека: это был Клаус Кестер.

– Клаус? Что вы делаете здесь? Что случилось? – с досадой спросил Сафонов, сжимая в зубах папиросу.

Кестер приблизился к нему вплотную, не решаясь заговорить. Он выглядел напуганным до полусмерти и тяжело дышал. Руки он прятал в карманах плаща.

– Что? Что случилось? – взволнованно повторил Сафонов.

– Боже, наконец-то вы. Я жду вас здесь два часа. – Голос Кестера дрожал, его немецкий акцент был еще сильнее, чем прежде.

– Клаус! Ответьте мне, что случилось? Пойдемте к подъезду, – он кивком указал в сторону дома и пошел к двери; Кестер, испуганно оглядываясь, направился за ним следом.

– Я боюсь, я очень боюсь. Очень боюсь, – быстро заговорил Кестер. – Очень.

Сафонов разозлился. Глубоко вдохнул через сжатые зубы, резко выдохнул, снова достал спичку, поджег, закурил. Посмотрел в глаза Кестеру.

– Клаус, – медленно сказал он. – Вы сейчас же объясните мне, что случилось. Внятно и доходчиво.

– Да, да, конечно… – Кестер с трудом подбирал русские слова. – Я, как это… Чувствую колпак. Мой поезд уедет рано утром. Я боюсь не дожить.

– Что вы такое несете? Так. Успокойтесь. Сейчас мы поднимемся в квартиру. Я налью вам чаю. Вы подробно расскажете мне все. Если вам так будет удобнее, можете на немецком.

– Да, да. Хорошо. На немецком, так лучше, намного лучше.

Сафонов с досадой бросил недокуренную папиросу, затоптал ее и открыл дверь. Они поднялись по лестнице на третий этаж и вошли в квартиру. Сафонов включил свет.

– Плащ можете повесить здесь, – он кивнул в сторону вешалки.

Через минуту Кестер сидел на кухне за небольшим деревянным столом, а Сафонов подогревал чайник на электрической плитке.

– Итак, – поставив чайник, Сафонов заговорил по-немецки. – Повторяю вопрос: что случилось? Вы пришли к моему дому, это очень глупый, необдуманный и опасный поступок. Чего вы так испугались?

– Понимаете, Гельмут… Я чувствую, что за мной следят. – Кестер тоже перешел на немецкий.

– И пришли ко мне! – Сафонов чуть было не повысил голос от неожиданности. – Отличное решение! Гениальная мысль!

– Нет-нет… Я проверял, сейчас за мной точно нет хвоста, я шел к вам дворами, я специально надел этот плащ и шляпу.

«Только этого не хватало, – подумал Сафонов. – Проверял он, конечно».

– Ладно, – сказал он. – С чего вы взяли, что за вами следят?

– Вы знаете майора Орловского?

– Очень распространенная фамилия. В России наверняка много майоров по фамилии Орловский.

– Этот человек – сущее зло.

– Подробнее.

– Знайте: если вы услышите или увидите где-то его фамилию или, не дай бог, его самого – будьте крайне бдительны и осторожны. Это очень опасный человек.

– Кто это?

Немного успокоившийся было Кестер вновь сильно занервничал, заговорив об Орловском.

– Он похож на свою фамилию… Настоящий орел. Он парит над жертвой кругами, пока она его не видит, а когда видит, становится поздно. Он хватает ее в свои руки и никогда больше не отпустит.

– Только что вы сказали: «если увидите, будьте осторожны». Вы противоречите себе. Как же я буду осторожен, если будет уже поздно?

– Это не важно! – Кестер вдруг сорвался на крик.

– Но-но, успокойтесь. Возьмите себя в руки.

Сафонова раздражала эта паника. Кестер был выше его по иерархии, но сейчас он чувствовал себя в полном праве приказывать.

– Да, да… – Кестер вновь понизил голос. – Сегодня после разговора с вами я увидел запись с фамилией Орловского в книге посещений посольства. Он приходил сегодня. Он приходил вчера. И позавчера. Каждый раз – приходил на пять минут и снова уходил.

– Вы не сказали, кто это.

– Я слышал о нем ужасные вещи.

– Какие? Конкретнее.

– Он демон, настоящий демон. Он следит за мной и будет следить за вами. Он поймает меня, он поймает вас. Поймает меня… – Кестер запустил руку в свои седые волосы. – Гельмут, я старый. У меня дочь в Берлине. Гельмут, я очень боюсь насилия. Если они будут бить меня, я сдам всех, понимаете?

Волна злобы захлестнула Сафонова, но он не подал виду. Он сглотнул слюну, подошел вплотную к столу и четко, медленно проговорил, глядя прямо в глаза:

– Клаус. Знаете, что сделал бы на моем месте другой разведчик после ваших последних слов? Знаете? Да, знаете. Он убил бы вас. Прямым выстрелом в лоб. Прямо здесь, за этим столом. А затем покинул бы эту квартиру.

Глаза Кестера расширились от ужаса, но Сафонов быстро продолжил:

– Но я не сделаю этого. Я очень хорошо знаю вас. Я помогу вам. Более того: когда все закончится, я никому не расскажу об этом эпизоде. Но для этого, снова прошу вас, очень прошу: возьмите себя в руки. Немедленно. Возьмите. Себя. В руки. В конце концов, вы же дипломат.

Кестер опустил голову и на некоторое время замолчал. Затем ответил совсем тихо:

– Я не дипломат, Гельмут. Я шпион. Как и вы. А вы знаете, что они делают с немецкими шпионами.

– В первую очередь вы солдат невидимой армии фюрера, – отчеканил Сафонов. – Так и ведите себя как солдат. Не время распускать нюни: вы этим ничем не поможете.

Вода закипела. Сафонов наполнил заварочный чайник, поставил на стол два фарфоровых блюдца и чашки. Кестер молчал.

В полной тишине Сафонов разлил чай, поставил на стол сахарницу с щипцами, уселся на стул напротив Кестера и заговорил спокойно и мягко:

– Я понимаю, Клаус, что я сейчас не добьюсь от вас подробной информации. Я не буду ее добиваться. Для меня и для вас сейчас самое главное, чтобы вы успокоились и не делали глупостей. Вижу, вы очень напуганы и боитесь за свою жизнь. Что уж поделать, такая у нас работа. Поэтому мы поступим следующим образом. – Он сделал глоток горячего чая. – У меня есть здесь хорошие знакомые.

Проверенные люди. Они заведуют гостиницей неподалеку отсюда – пятнадцать минут ходьбы. Они могут помочь в случае проблем. Сейчас я отведу вас в эту гостиницу и поселю в номер, представив вас как своего друга. Никаких вопросов они не будут задавать. Более того: я попрошу их, чтобы они вызвали вам такси в… Во сколько у вас завтра поезд?

– В полдень, – глухо отозвался Кестер.

– Чтобы они вызвали вам такси к одиннадцати утра. Они доедут до вокзала вместе с вами и проследят, чтобы вы сели на поезд. И я удостоверюсь завтра, что вы так и сделали. Вы поняли меня?

– Да. Да, да, – закивал Кестер, дрожащими руками поднося к губам чашку. – Спасибо вам.

Сафонов понял, что его гость успокоился. Он не наврал: его знакомые действительно заведовали гостиницей на Фрунзенской набережной. К ним можно было обратиться в случае проблем, чтобы переночевать в номере. Однажды Сафонову пришлось воспользоваться их гостеприимством, поэтому он знал, о чем говорил. Вопросов они действительно не задавали. Они знали его как Виталия Воронова.

– Допивайте чай, дружище. Если хотите, могу налить еще. И пойдем, время уже позднее. Все будет хорошо, Клаус. Обязательно.

«Все будет хорошо», – думал он.

* * *

Москва, 13 июня 1941 года, 01:40

Сафонов вернулся домой далеко за полночь – невероятно уставший и злой. Состояние Кестера беспокоило его;

впрочем, он оставил его с надежными людьми. Они точно проследят, чтобы с ним ничего не случилось. А если вдруг и случится, он, Сафонов, узнает об этом сразу же. «Сейчас, – думал он, – его поят чаем и укладывают спать на кровать в номере. Пусть как следует выспится».

Так ему было намного спокойнее.

Он лег на кушетку прямо в брюках и рубашке, расстегнув только три верхние пуговицы. Раздеваться было лень, но спать не хотелось, несмотря на усталость. Он лежал и смотрел в темный потолок, ворочался с боку на бок, закрывал глаза, снова открывал и видел темный потолок. В конце концов он тяжело вздохнул, встал и закурил у окна.

Он думал о работе.

Сафонов всегда говорил себе, что разведчик должен в любой ситуации сохранять хладнокровие. Это азы, это очевидная истина, понятная даже ребенку. Никогда нельзя давать волю эмоциям – ведь в опасной ситуации один дрогнувший мускул на лице сможет выдать тебя с потрохами. Достаточно один раз ослабить хватку, как дальше все покатится вниз по склону, как снежный ком, и все – ты больше не разведчик, ты заключенный или труп.

«Даже наедине с собой, – говорил себе он, – даже наедине с собой ни в коем случае нельзя давать волю эмоциям. Вообще, конечно, этих эмоций и вовсе не должно быть: только холодная голова, только мысли о деле, и ничего больше».

Но произошедшее с Кестером страшно злило его. Настолько злило, что хотелось сунуть голову в ведро со льдом, чтобы перестать испытывать эту злобу – ведь это плохо, нельзя, нехорошо испытывать сильные эмоции, и нельзя волноваться, нельзя нервничать, от этого все может пойти ко всем чертям.

Нечто извне вмешивалось в работу отлаженного механизма, и из-за этого шестеренки начинали тормозить и предательски скрипеть. Такого быть не должно. Ситуация всегда, абсолютно всегда должна быть под контролем. Сейчас Сафонов не чувствовал этого контроля.

«Но если очень хочется и никто не видит, то можно», – подумал вдруг он, выбрасывая окурок, и со всей силы, сжав зубы до крови в деснах, ударил кулаком в стену.

* * *

ВЫПИСКА

из протокола допроса подозреваемого в шпионаже

Гельмута Лаубе от 1 июля 1941 года

Вопрос. Когда и каким образом вы познакомились с Клаусом Кестером?

Ответ. В ноябре 1939 года, вернувшись из Польши, на званом ужине в Берлине.

Вопрос. Вы поддерживали с ним близкие отношения?

Ответ. Не очень. Мы редко встречались.

Вопрос. Насколько часто вы общались с Кестером в Москве?

Ответ. Примерно раз в два‐три месяца. Не особенно часто.

Вопрос. Это он передавал вам задания из Центра?

Ответ. Да.

Вопрос. И задание выяснить данные о Брянском гарнизоне тоже передал вам Кестер?

Ответ. Да.

Вопрос. Когда он передал вам это задание?

Ответ. Двенадцатого июня.

Вопрос. Когда вы последний раз видели Кестера?

Ответ. Вечером того же дня.

Вопрос. Как это произошло?

Ответ. Он пришел к моему дому и сказал, что очень напуган.

Вопрос. Чего он боялся?

Ответ. Вас.

Вопрос. Поясните.

Ответ. Советских контрразведчиков.

Вопрос. Нам известно, что в ту ночь его приютили в гостинице. Как называлась гостиница?

Ответ. «Пролетарий» на Фрунзенской набережной.

Вопрос. Назовите имена и фамилии тех, кто предоставил Кестеру номер и сопровождал его до поезда.

Ответ. Третьяков Олег Алексеевич, Вавилин Николай Федорович.

Вопрос. Вы получали на следующий день какие‐либо сведения о Кестере?

Ответ. Да. Мне сообщили, что он уехал в Берлин.

Вопрос. Кто вам об этом сообщил?

Ответ. Третьяков.

Вопрос. Когда вы купили билет на поезд до Брянска?

Ответ. Вечером двенадцатого июня.

Вопрос. Что произошло на станции Калинова Яма?

Ответ. Я не знаю.

II

Мост

Мне было десять лет, когда мать и отец повезли меня в Севастополь; это был конец августа, и мы поселились в домике возле мыса Фиолент. Однажды в середине жаркого дня я задремал на террасе и увидел удивительный сон: будто бы я нырнул со скалы в море и погрузился глубоко-глубоко, туда, где в угасающих лучах солнца мир становится темно-синим. На морском дне возвышался роскошный стеклянный дворец с хрустальными колоннами и алмазными барельефами. В этом замке невиданной красоты не было никого, только чудные большеглазые рыбы смотрели на меня, беззвучно раскрывая в изумлении рты. Я плавал по огромным комнатам и длинным извилистым коридорам, нырял узкими колодцами винтовых лестниц и в конце концов добрался до главного зала, где на величественном троне из зеленого стекла восседал хрустальный скелет в серебряной короне, украшенной жемчугом. Но в глазницах его прозрачного черепа искрились рубины кровавым огнем, и страх овладел мной.

Я понял, что воздух уходит из легких, и попытался подняться, но слишком запутанными были эти комнаты и эти коридоры; я не мог найти обратный путь, и когда уже казалось, будто я наконец нашел дорогу к поверхности, всякий раз я натыкался на невидимый стеклянный потолок.

Из рассказа Юрия Холодова «Желтая пена»* * *

Москва, 13 июня 1941 года, 13:00

У Сафонова был выходной, поэтому он позволил себе поспать до десяти утра и еще поваляться в постели. Он любил говорить, что человек после пробуждения должен вылежаться, как вино, которому дают подышать, после того как вытащили пробку. Когда солнце стало настойчиво бить в глаза сквозь окно, он все же заставил себя встать и покурить у окна – утро он всегда начинал с папиросы, – а затем принять душ, побриться и сварить кофе.

После полудня он набрал номер гостиницы.

– Гостиница «Пролетарская», – прозвенел в трубке голос молоденькой телефонистки.

– Доброе утро. Девушка, будьте добры Олега Алексеевича к аппарату.

– Одну минуту.

Действительно, ровно через минуту (Сафонов считал) в трубке раздался уставший и недовольный мужской голос:

– Третьяков у аппарата.

– Доброе утро, Олег Алексеевич, это Виталий Воронов вас беспокоит.

Голос в трубке сразу оживился.

– Да-да, слушаю вас внимательно.

– Я по поводу моего друга. С ним все в порядке?

– Все в полном порядке! Сел на поезд, уехал. Сами посадили, я только что с вокзала.

– Как его состояние? Нормально себя вел?

– Уснул сразу же, как убитый! Влили ему водки стакан – моментом отвернулся к стенке и захрапел. Еле разбудили!

– Хорошо, хорошо. Спасибо, Олег Алексеевич. Вы очень помогли.

– Не за что, товарищ Воронов. Обращайтесь всегда.

– Еще раз спасибо. Всего доброго.

– До свидания.

Он повесил трубку и сделал глоток кофе. Все вышло хорошо, подумал он. Надо прогуляться по городу – это последний выходной в Москве. Вечером – день рождения Костевича в «Коктейль-холле»: надо прийти, иначе обидится, а это сейчас ни к чему. Затем три рабочих дня, а потом поезд.

Костяшки пальцев сильно болели.

Из дома он вышел через час. Жара стала еще сильнее, чем вчера: Сафонову пришлось снять кепку и закатать рукава рубашки. Он решил дойти до Чистых прудов и выпить пива в какой-нибудь столовой. Сегодня ему совсем не хотелось думать о работе.

– Товарищ, товарищ! У вас три рубля выпали! – раздался сзади женский голос, едва Сафонов отошел от подъезда.

Он обернулся: на него смотрела полная барышня с красноватым лицом; в двух пальцах она зажимала зеленую трехрублевку.

– Три рубля? – удивленно переспросил Сафонов.

У него не было с собой трех рублей: только две пятирублевки и четыре червонца.

– Что ж вы такой, – сказала женщина, подойдя к Сафонову. – Возьмите, нечего деньги терять!

Сафонов хмыкнул. Бывало, что он терял деньги, но находить что-то крупнее рубля до сих пор не приходилось.

– Спасибо, – сказал он и взял у барышни купюру с красноармейцем. – Видимо, и правда выпала.

– Не теряйте больше! – рассмеялась женщина. – Это я такая добрая, сразу заприметила, а другая прикарманила бы и пошла по своим делам.

Сафонов улыбнулся в ответ и сунул купюру в задний карман брюк.

– Действительно, – ответил он. – Спасибо еще раз.

– Не за что! – Барышня подмигнула ему и ушла в подъезд.

«Лишние три рубля не помешают, что уж там», – подумал он, снова удивленно хмыкнул самому себе и пошел дальше.

Дойдя до центра, он зашел в книжный и решил купить одну из книг Холодова, чтобы не попасть в неудобную ситуацию при общении с писателем и хотя бы узнать его биографию. В продаже оказался только небольшой сборник из девяти рассказов под названием «Цвет звезд». Купив книгу, Сафонов бегло посмотрел содержание: «Желтая пена», «Алая степь», «Бирюзовая ночь», – а затем открыл предисловие и ознакомился с биографией. Ничего особенно примечательного: родился в 1916 году в Брянске, жил и учился там же, публиковался в газетах, в 1938 году издал первую повесть «Рельсовый запах» о строительстве железной дороги, а этот сборник рассказов, вышедший в 1940-м, стал его второй книгой. Представитель молодого поколения, надежда советской словесности, мастер ошеломительных образов, высокий художественный уровень, последовательный приверженец ленинизма-сталинизма… Вчитываться в рассказы Сафонов не стал, чтобы было чем занять себя в поезде.