Костры

Иннокентий А. Сергеев

Костры

1

Костры на улицах ночного города.

Я иду, подбирая с холодного, сырого асфальта фантики и набиваю ими карманы.

Кто эти люди, что жгут костры и сжигают портреты? Я никого не ищу среди них. Я уже давно заблудился в этом городе на этой планете.

Немного надежды или немного сна – разве это не одно и то же? Я хочу лишь немного надежды, но не найду её здесь, и я собираю фантики, веря, что собрав достаточное их количество, смогу купить на них билет, чтобы уехать отсюда.

Я знаю, что поезда давно ржавеют в депо. Но может быть, это всё неважно.

Одна надежда – что это всё неважно.

Что всё как-нибудь само собой образуется. Или кончится, всё наконец кончится, и станет светло, и я буду не здесь.

Где я тогда буду?

Не здесь – это где? На какой планете?

Солдаты варят кашу на походных кухнях как в разрушенном городе – солдаты, призванные защитить горожан от войны.

От дыма першит в горле, и трудно дышать. Но я смеюсь, потому что пьян, и потому что мне ничего здесь не нужно.

Девушка, что сидит у меня на спине, обвив шею руками, смеётся и машет рукой людям у костров, и они приветствуют её и называют по имени,– каждый раз по-другому.

 А та, другая, что не устанет каждый день пересчитывать пустые бутылки под моим столом, кто она?

Это всё та же ночь, и количество никогда не перейдёт в качество. Разве что она уйдёт от меня, или эта девушка, наконец, спрыгнет с моей спины, и тогда я смогу увидеть её лицо.

Ведь я даже не знаю, красива ли она.

Поначалу я почти не чувствовал её веса, а теперь мне становится всё труднее и труднее сгибаться, наклоняясь к асфальту, и делать каждый следующий шаг.

За тем перекрёстком я упаду, и она спляшет на мне лихой танец. И эти люди будут хлопать ей в ладоши, сидя вокруг своих костров, и подбадривать её криками.

А мои фантики снова окажутся сором. Или, как сказал апостол Павел, дерьмом.

Но, в отличие от дерьма, они не пахнут, и только это делает их похожими на деньги. А ещё, кто-то сказал мне, что на них можно будет купить билет, нужно только заново отстроить вокзал и починить паровозы, но для этого тоже нужны деньги…

А ещё…

Я падаю.

Я лежу на асфальте, и на мне сверху лежит девушка, которую я ещё не видел в лицо, а вокруг меня горят дымные костры.

Я неудачно упал – кажется, у меня вывихнута лодыжка, и выбито два зуба. А ещё осколок стекла вонзился мне в щёку, но я не могу высвободить руку, чтобы вытащить его.

Сверху на мне что-то происходит, но я не вижу, что.

Я пытаюсь подняться. Я должен дойти до дома, чтобы под моим столом стало на одну бутылку больше, чтобы в моей памяти стало больше женщин, я должен пойти к стоматологу и вставить новые зубы, когда-нибудь количество перейдёт в качество, и фантики превратятся в деньги.

Я стаскиваю в память образы прошлого как обезьян в зоопарк, но кто-то портит клетки, груз вины оказывается неподъёмным, и я снова и снова падаю и каждый раз неудачно.

Я пренебрёг народным искусством этого города – падать так, чтобы не ломать кости и не захлебнуться грязью. Я всегда чувствовал себя здесь чужим.

Я поднимаюсь на ноги. Я иду.

Я иду в кромешной тьме – никаких костров не было.

Я извлекаю из щеки осколок стекла. В детстве мы играли в фантики, воображая, что это деньги.

Но теперь в это уже никто не верит.

Я отстал от времени.

Или эта женщина на моей спине и есть Время?

Дымные костры осенних рассветов… Безмолвие вечной зимы… Моя нация истекла слезами и кровью.

Стоило вспомнить о тяжести, как она вернулась, но теперь эта женщина,– или уже другая?– гладит меня по голове и не смеётся больше. Она сидит у меня на плечах, и я сжимаю руками её лодыжки.

Она всегда за моей спиной, но мне никогда не увидеть её, обернувшись.

2

Её зовут Таня, ей 25 лет, и она очень красива. Мне повезло.

Мне везёт на красивых женщин, жаль только что они уходят прежде, чем я успеваю затащить их в постель.

Кроме той одной, которая занята подсчётом пустых бутылок. Но и она уйдёт, как только они перестанут прибывать. Потому что ей больше нечего будет делать там, где я живу.

В этом городе, где холодные костры рассветов обозначают прошедшие ночи.

Или это всё та же ночь?

Теперь я вспомнил – я познакомился с этой девушкой на вечеринке, но я всё ещё не могу понять, зачем она притворяется моим прошлым. У меня нет прошлого в этом городе, ведь я пришёл сюда всего на одну ночь.

Или это ночь императора Отона, что длится дольше чем век?

Римляне понимали в смерти больше. Или просто меньше боялись её?

Или это одно и то же?

Ведь это всё та же ночь, и это всё те же костры.

И историю придумали лишь затем, чтобы научить нас ненавидеть своих врагов?

Что же мне делать с моей ношей? Она так сексуальна.

Впрочем, она уже слезла с моих плеч и теперь идёт рядом со мной, украдкой потирая ягодицы. Мы давно уже прошли мимо моего подъезда и, если я захочу вернуться до завтрака, мне придётся долго идти обратной дорогой.

Но её это нисколько не заботит. Она весело болтает, а у меня слезятся глаза от дыма, но она уверяет меня, что это аллергия на тополиный пух, потому что никаких костров не было. Я всё придумал, и ей было очень смешно.

"Но ведь никакого пуха нет",– возражаю я.

"Конечно",– говорит она и снова смеётся.– "Это потому что сейчас ночь".

У меня нет денег отправить её домой на такси, и я боюсь спросить её, где она живёт.

Как странно, я едва увидел её, а уже боюсь её потерять.

Хотя знаю, что она всё равно уйдёт – они все уходят, как только выясняется, что карманы у меня набиты фантиками, а не деньгами.

Но если нет вокзала, и нет вокзальной кассы, то некому сказать мне, что это не деньги, и меня обманули. Кроме этих глупых женщин.

И я могу жить надеждой.

Да и поезда давно заржавели и продолжают ржаветь.

И всё же, мозги тех облысевших сурков, что спят в своих глиняных склепах, отправив с вечера самолёты, чтобы убить побольше детей в стране, которую они видели по телевизору,– ведь они не могут уснуть без телевизора,– заржавели ещё больше.

Но может ли это быть утешением?

Моя нация истекла кровью, а Европа всё ещё кровоточит.

Кто растопит жир их мозгов, которые были созданы чтобы мыслить? Кто разбудит их этой ночью, чтобы они вспомнили, что когда-то родились людьми!

Или вчерашней ночью. Или завтрашней ночью. Ведь это всё та же ночь.

И расстрелянные теперь города – это новые Герника и Ковентри.

Но этой девушке, что, весело болтая, идёт рядом со мной, всё это безразлично.

И наверное, я должен стараться стать похожим на неё, как она старается быть похожей на моё прошлое, которого не было, стать похожим на отсутствие себя самого!

Но она – моя принцесса, и за неё я умру. Если бы только она захотела меня убить… Но она весело смеётся и вспоминает общих знакомых.

И я думаю, зачем я так долго нёс её на своей спине, когда это так приятно идти с ней рядом.

Я больше не смотрю под ноги, ведь фантики – это всего лишь фантики.

А завтра она научит меня делать из них деньги.

3

Она ушла.

Она сказала, что я навожу на неё тоску, и ей со мной скучно, и что я пугаю её, а до этого весело смеялась. Но вдруг умолкла и сказала: "Спасибо, что проводил".

И я остался у подъезда.

Нужно было сделать это самому, но они всегда опережают меня. Я расслабился и вновь поверил в чудо, хотя столько раз уже обещал себе ни во что больше не верить.

И в первую очередь женщинам.

И вот я иду, и ничто не клонит меня к земле, и плечи мои свободны.

Я присаживаюсь на скамейку, но тут же встаю, чтобы проверить задний карман джинсов – нет ли там денег, ведь на фантики пиво мне не продадут. И тогда замечаю, что на скамейке кто-то сидит.

– Здравствуйте,– говорю я.

Сидящий на скамейке человек молча кивает мне.

Я продолжаю поиски. Денег нет.

Но зато ещё есть сигареты. Я могу, наконец, закурить, ведь эта девушка, которой так не нравилось, когда я курил, ушла и, наверное, больше не вернётся.

Сейчас она ляжет в свою постель, а за стеной её комнаты будут спать её родители, и больше она не вспомнит обо мне.

Как это столько уже раз было, и я столько уже раз обещал себе не начинать всё сначала…

– Напрасно,– говорит человек, сидящий рядом со мной на скамейке.

– Что?– вздрогнув, говорю я.

– Она ещё не весь мир,– говорит он.

– Это я знаю,– отвечаю ему я.– Но от этого не веселее. Остальной мир ещё хуже.

– Это зависит от того, что вы от него ожидаете.

– Скоро начнёт светать. И будет рассвет.

– Да. Летом ночи недолги.

– Слишком поздно, чтобы начинать дискуссию. Давайте лучше покурим.

– Спасибо, я не курю.

Я смотрю на него с неприязнью.

– И вы тоже?

– Что?– говорит он.

– Так озабочены своим здоровьем, что боитесь закурить сигарету?

– Нет,– говорит он.– А впрочем, едва ли я смогу доказать вам обратное.

Я усмехаюсь.

– И напрасно,– говорит он.– Напрасно вы усмехаетесь. Между прочим, если бы сейчас был день, вы бы заметили, что я намного старше вас…

– Я слышу это и по голосу.

– Но это ещё не всё.

– А мне всё равно,– говорю я.– Едва ли вы сможете сказать мне что-то, что поможет мне смириться со всей той мерзостью, что творится в этом мире, и с тем, что творится вокруг.

– И с тем, что от вас ушла ещё одна девушка?

– Та, что устроит мне сцену, когда я вернусь домой, ничем не хуже каждой из них.

– Пожалуй,– соглашается он.– Но что же такого творится вокруг? Я знаю страны, где дела обстоят ещё хуже.

– Даже не начинайте перечислять.Знаете историю Игнатия Лойолы? Он был светским щёголем, и вообще, человеком далёким от религии, и знаете, что отвратило его от мира? Он был страстно влюблён в одну женщину, она же избегала его. Он, не теряя надежды, продолжал её преследовать и добиваться, и вот однажды… Она распахнула перед ним платье, и он увидел раковую опухоль, разъедающую её грудь. Россия… Или эта девушка Таня, двадцать пять лет, хочет стать богатой и уехать в Италию или в Москву, или остаться здесь, неважно…

– Зачем же вы так глупо влюбились,– говорит он.

– Да ну вас!– я выбрасываю окурок и встаю со скамейки.– Пойду-ка я лучше домой.

– Осталось только выяснить, где он, ваш дом,– говорит он.

– Я имел в виду ночлег.

– В таком случае, спокойной ночи,– говорит он.– Встретимся завтра на том же месте.

– Не думайте, что так просто сможете меня смутить.

– Вам некуда ехать,– говорит он.

И говорит что-то ещё, но, зажав уши, я бегу от него прочь.

4

Я возвращаюсь к скамейке, но человек, сидевший на ней, исчез.

Всё бессмысленно, как если бы я напился, а я до обидного трезв. Но даже трезвый, я не хочу возвращаться к той женщине, которая готова меня терпеть.

Мне не нужна её жертва.

Я не хочу терпеть этот мир, я хочу любить его, но как мне объяснить это тем, кто от рождения умеют лишь жрать, как слепые черви во тьме земли!

Или любить их такими?

Я задаю слишком много вопросов.

Сейчас должно что-то произойти, эта ночь не может кончиться так.

И, конечно же, происходит. Я заметил, что этот город услужлив как слуга-идиот. И так же идиотичен.

Напротив скамейки, через улицу, на полной скорости врезается в столб большая машина.

Внезапная тишина и эта неподвижность металла кажутся пугающе торжественными.

Я раздумываю, стоит ли мне подходить, но тут в машине начинает кричать женщина. Я подхожу.

Из машины выходит мужчина.

– Вы видели?– говорит он мне.

– Что?

– Этого столба здесь не было,– убеждённо говорит он.– Вы свидетель.

– Что?– снова говорю я.

– Его здесь не было,– говорит он и, обхватив голову руками, садится на тротуар.

Я открываю дверцу машины. Женщина, сидящая на заднем сиденье, бьётся в истерике.

Я закрываю дверцу.

– Его здесь не было,– продолжает бессмысленно повторять мужчина.

– Встаньте,– говорю ему я. Он не сразу, но повинуется.

– Сейчас мы поедем ко мне домой. Ничего страшного не произошло, так только, слегка помяли крыло. Мы попьём кофе на кухне и вместе встретим рассвет. Для меня это будет повод избежать скандала, а вам… Да не всё ли равно!

Едва ли он меня слышит.

– Вы слышите меня?

Он смотрит на меня отсутствующим взглядом.

– Вы понимаете, о чём я говорю?

– Его здесь не было.

– Да, да, его здесь не было. Сейчас мы поедем и выпьем кофе.

Женщина в машине перестала кричать, и стало тихо.

– Вы слышите меня?

Он кивает.

Я обхожу машину и сажусь за руль.

Он продолжает сидеть на тротуаре.

– Идите, чего вы ждёте?

Он садится рядом со мной на переднее сиденье. Захлопывает дверцу.

Я поворачиваю ключ зажигания, осторожно сдаю назад и, переключив скорость, выруливаю на проезжую часть.

5

– Вы удачно врезались,– замечаю я.

Он молчит. Женщина на заднем сиденье продолжает всхлипывать.

– Да?– наконец, говорит он.

– Да,– говорю я.– Вы могли повредить мотор. А ещё хуже, если бы разбились насмерть.

Женщина плачет. Я оборачиваюсь, чтобы попытаться как-то утешить её, но она с безумным ужасом вскрикивает – я отвернулся от дороги.

– Да,– говорю я, вернувшись за руль.– Чувствую, меня ждёт беспокойная ночь.

– Вы можете отвезти нас домой,– разрешает мужчина.

– Ну уж нет,– решительно возражаю я.– Я не намерен менять своё решение – в этом городе и так слишком много неразберихи. Никто не знает, что ему делать и кем быть, или хотя бы, кем притвориться, а между тем мир катится в пропасть.

– Он из неё и не поднимался,– возражает мужчина.– А этот город не хуже других.

– Вы родились здесь?

– Нет.

– Я тоже.

– Но он не хуже других.

– И не лучше.

– И не лучше,– соглашается он.

– И что же? Вас это не тревожит?

– Если бы меня это могло тревожить, вы бы не затеяли этот разговор, не так ли? Ведь вы, насколько я понимаю, пытаетесь отвлечь меня от тягостных мыслей?

– Как зовут вашу спутницу?

– Елена.

– Лена,– говорю я.– Мою первую жену тоже звали Лена.

– Да?– говорит он.

– Да,– говорю я.– Ничего, успокоится. Скоро приедем.

– А где вы живёте?– спрашивает он.

– Да мы бы уже давно доехали,– отвечаю я.– Мы несколько раз проехали мимо. Но я никак не могу попасть на правильную сторону улицы.

– Не понял,– нахмурившись, говорит он.

– Что же тут непонятного,– нервничая, говорю я.– Мы проезжаем мимо, но по другой стороне улицы.

– Так вы… Это что, нельзя?

– Что?

– Ну, просто подъехать к подъезду.

– Ну конечно можно,– говорю я и подъезжаю к подъезду.

Мы выходим из машины.

Лену мне приходится взять на руки, у неё подкашиваются ноги, и она не может идти.

Мы поднимаемся пешком на третий этаж, и, осторожно опустив Лену на пол, я звоню в дверь.

Ждать приходится долго.

Наконец, дверь открывается, и из темноты прихожей раздаётся недовольный и хриповатый, так хорошо знакомый мне голос:

– Кто это ещё с тобой?

– Минуту терпения,– говорю я, поднимая с пола Елену и входя с ней в квартиру.– Эти люди – жертвы автомобильной аварии.

Происходит знакомство. Оказывается, моего спутника зовут Евгений.

Женщина, с которой я живу, встала из постели, мы разбудили её, и она смотрит на нас заспанными глазами.

– Идите на кухню,– говорит она.– Поставьте чайник. Мне нужно одеться.

Мы проходим на кухню.

– Может быть, лучше кофе?– предлагаю я.

– Я бы выпила водки,– тихо просит Елена.

Я киваю и достаю из холодильника бутылку.

– А вы?– спрашиваю я Евгения.

– Я как все,– говорит он.– Только мне ещё ехать домой, поэтому лучше кофе.

– Да бросьте,– говорю я.– Никто не остановит.

– С помятым крылом могут и остановить,– возражает он.– А впрочем, если вы разрешите нам заночевать у вас, то я выпью со всеми.

– Значит, кофе,– заключаю я.

Мы смотрим на друга и начинаем смеяться.

Я обрываю смех, а он продолжает смеяться, и по его глазам я вижу, что он не может остановиться. У него истерика.

Я набираю в рот воды из-под крана и брызгаю ему в лицо. Получается плохо, но смеяться он перестаёт.

– Спасибо,– говорит он.

И тут начинает смеяться Елена.

– Ничего,– говорит Евгений, заметив моё движение в сторону мойки.– Я сам.

Он бьёт её наотмашь по щеке ладонью.

Она перестаёт смеяться и изумлённо смотрит на него. Он на всякий случай бьёт её ещё раз. Потом ещё. Кажется, он вошёл во вкус. Я бью его кулаком в поддых, и мы все успокаиваемся.

На кухню входит женщина, которую мы подняли из постели – её зовут Катя.

Она смотрит на бутылку водки на столе, потом на меня.

– Это для гостей,– объясняю я.– Можешь выпить и ты с нами.

– Спасибо,– саркастическим тоном говорит она.– Без твоего разрешения я бы не осмелилась.

Я приношу из комнаты рюмки и наливаю всем.

Мы выпиваем.

Потом выпиваем ещё.

Потом мы с Евгением закуриваем и начинаем решать, кому идти за бутылкой. И тут я вспоминаю, что у меня есть ещё одна, спрятанная в фортепиано – мне очень не хочется снова выходить на улицу.

Я приношу бутылку, и мы снова пьём.

Елена, сославшись на тяжёлый вечер, уходит в комнату, и мы остаёмся на кухне втроём.

– Значит, так и живёте?– говорит Евгений.

– Да,– говорю я.– Так и живём. Только это не моя квартира.

– Это моя квартира,– объясняет Катя.– А зачем я живу с этим алкоголиком, знает, наверное, только он один.

– Я тоже не знаю,– говорю я.

Евгений вежливо улыбается и наливает всем ещё по одной.

– Ой, нет, я не буду,– с нарочитой решимостью говорит Катя.– Хотя, раз уж вы уже налили…

– Вы хоть понимаете, что происходит сейчас в мире!– говорю я.

– Да,– говорит Евгений, поднимая свою рюмку и подавая мне мою.– Ночь.

Катя смеётся.

– Вы такой остроумный,– говорит она.

– Да,– скромно говорит он.

– Вы что, и правда, ничего не понимаете, или только разыгрываете из себя идиотов?– возмущаюсь я.

Евгений кивает мне на мою рюмку.

Они с Катей выпивают.

– Ведь это конец мира, прежнего мира!– не сдаюсь я.– Отныне всё будет диктовать сила, закон растоптан, человеческая жизнь больше не стоит ничего!

– Да ладно,– отмахивается Евгений.– Так всегда и было. Кто сильный, тот всегда был и прав.

Катя смеётся.

Я смотрю на неё. Потом на него.

– Значит, это конец только моего мира,– заключаю я, поднимаясь из-за стола.– И вообще, я вам не мешаю?

– Мешаешь,– говорит Катя, глядя на Евгения.

Они придвигаются ближе друг к другу.

6

"Смешно, что всегда есть мужчины, которые вожделеют женщину, которую ты уже не хочешь. И хорошо, что есть женщины, которых они уже не хотят",– думаю я, выходя с кухни и прикрывая за собой дверь.

Я иду в комнату, где на расстеленном диване лежит Елена и молча страдает в одиночестве.

Я опускаюсь на пол подле неё.

– Ты не спишь?– говорю я.

Она не отвечает, но я знаю, что она не спит.

– И ты тоже?– говорю я.– Ты тоже не видишь ничего страшного в том, что бомбы убивают детей?

– Это ужасно,– говорит он.– Мне очень жалко детей.

– А взрослых?– спрашиваю я.

Она некоторое время молчит. Потом говорит: "И взрослых тоже. Всё это ужасно".

– Почему люди не видят того, что очевидно?– сокрушаюсь я.– Вот это-то и позволяет всяким шарлатанам изображать из себя пророков, изрекая прописные истины и, даже не понимая их, поучать других.

– Истина не может быть прописной,– неожиданно серьёзно возражает она.

Я вздрагиваю. Неужели?..

– Что?– с замиранием спрашиваю я.

– Истина всегда одна,– говорит она и приподнимается с постели.

– Ты понимаешь это?– говорю я, чувствуя, что сейчас расплачусь.

– Да,– говорит она.

Я бросаюсь к ней, и мы начинаем целоваться.

– Я нашёл тебя, я нашёл тебя…– безумно шепчу я, покрывая её лицо поцелуями.

– Молчи, молчи,– шепчет она.

У неё мягкие губы и большие глаза, которые кажутся огромными в полутьме.

За дверью кухни свет.

– Что они там делают?– спрашивает она.

– Твой спутник соблазняет мою женщину,– шёпотом отвечаю я.

– Ты любишь её?– спрашивает она.

– Нет,– говорю я.– И никогда не любил.

– Не ври мне,– предостерегает она.

– Это правда.

– Тогда зачем ты с ней живёшь?

– А зачем ты ехала в этой машине?– парирую я, и мы снова начинаем целоваться.

– Чтобы встретить тебя,– шепчет она.

– Чтобы встретить тебя,– шепчу я.

– Нет, нет, не здесь, не в этой постели,– шепчет она, сопротивляясь.

Я отступаю.

Она ложится головой на подушку, а я сижу на полу подле неё и поглаживаю её руку.

– Я не думал, что останусь здесь так надолго,– говорю я.– А теперь уже поздно пытаться что-то изменить.

– Ты не можешь знать этого,– говорит она.– Ты можешь только пытаться или не пытаться.

– Пытаться?..

– Уехать. Или остаться.

– Выбор сделан давно и не мной,– возражаю я.

– Конечно,– говорит она.– Но мы встретились, а могли и не встретиться.

– Ты думаешь?– говорю я.

Мы целуемся.

– Да,– говорит она.– Если только что-то можно изменить.

– Что?– говорю я.

– Не знаю,– говорит она.– Не спрашивай меня ни о чём. Когда я ещё училась в школе, я слушала группу "Пинк Флойд", и мне казалось, что раз уже есть такая музыка, то значит, вот-вот наступит рай.

– То же самое было и со мной,– говорю я.– Только я слушал группу "Queen".

– А он не наступил.

– Не наступил.

– Но ведь мир не изменился. Просто мы стали видеть больше и узнали что-то ещё. Что-то, чего мы раньше не знали.

– Дрянь,– говорю я, отпуская её.– В мире есть много вещей, которые нам не следовало бы знать.

– А мы всего и не знаем,– говорит она, снова ложась на подушку.

Мы молчим.

– Ты не пустишь меня к себе?– говорю я.

– Нет,– твердо отвечает она.

– Полежать рядышком.

– Нет,– снова говорит она.

– Почему?

– Потому что сюда могут войти.

– Они только и ждут, когда можно будет это сделать.

– Но ведь это невозможно, пока здесь мы.

– Вот и решение проблемы,– говорю я.– Нужно сделать так, чтобы нас тут не было.

– И ты уже придумал как?

– Ну конечно,– говорю я.

Она отрывает голову от подушки и вопросительно смотрит на меня.

– Мы просто должны уйти.

– Да,– соглашается она.– Но куда?

– У нас есть машина,– говорю я, поднимаясь с пола.– А колёса лучше чем ножки кровати.

Она садится на диване.

– Ты это серьёзно?

– Как видишь,– говорю я и направляюсь в прихожую.

Я жду её.

Она поднимается и идёт за мной.

– Только тихо,– приложив палец к губам, говорит она.

– Да они и так уже всё поняли,– говорю я.– Тем более, что они только того и ждут.

Она пожимает плечами.

Мы одеваемся.

На кухне притихли. Я выключаю свет и открываю входную дверь.

Мы выходим, и я закрываю дверь.

7

Она садится на переднее сиденье рядом со мной.

– Заводи,– говорит она.– Чего ты ждёшь?

– Подожди,– говорю я.– Посмотри, горит ли ещё окно на кухне.

– Зачем?– непонимающе говорит она.

– Мы поедем только тогда, когда оно погаснет.

Она смотрит.

– Погасло.

– А ты уверена, что смотришь именно на то окно?

– Да,– говорит она.

– Поехали,– говорю я и поворачиваю ключ зажигания.

– Но включился свет в комнате.

Я выключаю двигатель.

– Тогда подождём,– говорю я.

– Понятно,– говорит она, откидываясь на сиденье.

– Что?

– Ты хочешь только реагировать на события, не принимая никаких решений.

– Моя судьба давно решена, и я могу лишь следовать ей,– говорю я.

– Ты говоришь так, как будто читаешь вслух книгу.

– Ты это заметила?

– Что, правда?– говорит она, повернувшись ко мне.– Ты пишешь книги?

– Да,– говорю я.– И по-моему, в словах есть смысл.

– В словах?– говорит она.– Но ведь ты даже не знаешь, кто их придумал такими.

– Ну и что. Это неважно. Шедевры всегда анонимны. Извини, что я произношу прописную истину, но…

– И много ты пишешь?

– Меньше, чем мне хотелось бы.

– Значит, ты живёшь не в полную силу?

– Да, но лучше уж оставаться самим собой, не имея возможности жить в полную силу, чем работать в полную силу, изображая из себя кого-то другого…