Малабарские вдовы

Мукри скривился и ответил:

– Почти настал час вечерней молитвы, так что сегодня повидаться с дамами вам не удастся. Можете зайти к ним завтра.

Первин не возражала против отсрочки. Успеет собрать документы, связанные с махрами, чтобы потом показать дамам; просмотрит и другие, хранящиеся в конторе. Она с благодарной улыбкой осведомилась:

– В какое время мне лучше завтра прийти, Мукри-сагиб?

– Я почти весь день буду на фабрике, можете встретиться с дамами в любое время до четырех – часа полуденной молитвы.

– Я приеду к двум. Спасибо вам большое, что уделили мне время. Я вас уверяю, что наша главная задача – выполнить все пожелания достопочтенного мистера Фарида.

Мукри поднялся и наставил на нее палец:

– Надеюсь, вы сделаете всё, что должно, – в противном случае я пожалуюсь вашему отцу!

Мистер Мукри не пошел провожать ее до двери. Это тоже было невежливо. Первин, раздосадованная, нагнулась, чтобы взять с полки свои сандалии. Посмотрела вниз и заметила одну вещь. За полкой находилась стена-джали из мрамора с ажурным геометрическим узором. За крошечными отверстиями она разглядела какую-то темную фигуру. Всмотрелась – фигура скользнула в сторону и исчезла.

Стены и окна с ажурной решеткой-джали всегда позволяли женщинам наблюдать за событиями, от участия в которых они были отстранены. Мусульманские архитекторы строили их специально, тем самым давая тем, кто оставался за сценой, доступ к происходящему.

Первин не разобрала, кому принадлежала фигура – даме, ребенку или слуге. Поняла одно: этот кто-то не хотел, чтобы его заметили.

Дороги до колонии парсов, Дадара, было всего-то полчаса, но Первин поездка показалась вечной. Ей не терпелось обсудить новости с отцом. Она надеялась, что у мистера Мукри не сложилось впечатления, что она станет уговаривать женщин внести в документы нежелательные ему изменения. Однако, заметив его авторитарность, она только укрепилась в мысли, что женщины должны четко понимать все свои права.

– Мой дом – вот тот большой желтый справа, с двумя дверями, – сообщила Первин Сирджиту, когда они свернули на Диншо-Мастер-роуд.

Когда машина остановилась перед оштукатуренным дуплексом Мистри, построенным два года назад, соседские мальчишки, игравшие в ближнем парке, побросали крикетные биты и примчались погладить редкостный автомобиль.

– Не трогать! Вы, идиоты, не видите, что это машина губернатора? – рявкнул на них Сирджит.

– А что Первин натворила – съела его, что ли? – не остался в долгу один из мальчишек.

Пересмеиваясь, мальчишки всё вились вокруг машины. Первин пожалела, что Сирджит так уж резок.

– Пошли прочь, а то физиономии в пюре расквашу!

Первин подняла глаза и увидела Растома. Ее старший брат, а с ним рядом Гюльназ смотрели сверху, перегнувшись через витые железные перила балкона на втором этаже – на этот балкон выходили окна их спальни и гостиной. Оба в халатах, длинные роскошные волосы Гюльназ не только распущены, но и не прикрыты.

Первин почувствовала укол досады. Шесть вечера, понедельник – а они прилегли отдохнуть! Можно подумать, молодожены, хотя женаты уже два года.

– Что там такое, Первин? – крикнул Растом.

– Подруга отправила меня домой на чужой машине. Будь ты приличным человеком, спустился бы и посмотрел.

Машина уже привлекла внимание нескольких юношей. Первин увидела Рахана Мехта с парочкой спутников – не парсов: на всех на них были кепки с эмблемой партии Конгресса. Отец саркастически называл их «бригадой освободителей».

– Это еще что такое? Ты почему ездишь на машине с государственной печатью на дверцах? Наверняка она принадлежит какой-то шишке! – напустился на нее Рахан.

– Сэр Дэвид Хобсон-Джонс – советник губернатора по особым делам, – с явственной гордостью сообщил ему Сирджит. – Губернатор Ллойд передал машину в его распоряжение.

– Официальная правительственная машина! – Рахан смерил Первин презрительным взглядом. – Нашлась тут лучшая подружка Джорджи.

– Иди сахара съешь, – ответила Первин, думая, что поездка, начавшаяся просто как мечта, превращается в откровенную неловкость. – Благодарю вас, Сирджит. Пожалуйста, скажите всем, как я признательна вам за услугу.

Сирджит отъехал, а Рахан все не отцеплялся:

– Любительница англичан! Неудивительно, что твоя родня строит эти дурацкие королевские ворота.

Речь шла об участии фирмы Мистри в строительстве «Ворот в Индию» в Аполло-Бандере. Первин подняла глаза и даже на расстоянии увидела, как лицо ее брата залилось краской. Покачала головой. Она внизу и полностью одета. Сама разберется.

Первин подступила к Рахану и его друзьям на расстояние в несколько сантиметров.

– Рада буду рассказать вашему сообществу о деятельности индийцев в Европе, в том числе и про мадам Бхикайджи Каму, которую посадили в тюрьму после того, как она выступила с речью о независимости Индии перед индийскими солдатами в Европе.

Молодые люди смущенно забормотали.

– Мадам Каме дорого обошлось ее выступление: ее лишили права вернуться на родину, – добавила Первин, глядя на парней с презрением. – Подумайте о ней на досуге, а заодно и о том, что свободы следует добиваться не оскорблениями, а общением с людьми за пределами своей общины.

– Ну и переполох ты сегодня устроила, – заметил Растом, когда вечером все они сели ужинать в столовой у родителей.

– Я не специально. Отец Элис настоял, чтобы я поехала на этом автомобиле. И я подумала, Растом, что тебе, наверное, будет интересно его осмотреть. – Она сделала многозначительную паузу. – Но ты был не одет.

– У тебя язычок – как ножницы только что от точильщика. – Растом кинул на нее убийственный взгляд.

– А почему отец твоей подруги распоряжается машиной губернатора Ллойда? – осведомился Джамшеджи, намазывая маслом пури[31].

– Сэр Дэвид Хобсон-Джонс работает на губернатора. Они отвезли меня на этой машине с причала в свое бунгало на Малабарском холме – и, разумеется, позаботились о том, чтобы я благополучно вернулась домой.

Растом присвистнул.

– Сэр Дэвид Хобсон-Джонс – советник губернатора по особым делам, ему поручена новая застройка Бэк-Бея!

– Я что-то такое слышала. – Удостоив брата улыбки, Первин добавила: – И он знает о существовании нашей строительной фирмы.

– Ну еще бы! – подала голос Камелия. – Расскажи, как выглядит дом Элис.

Первин закатила глаза.

– Один из тех уродцев, про которые дедушка Мистри раньше говорил, что они загубят Малабарский холм. Впрочем, внутри там интересно, мебель очень современная.

– Как предусмотрительно ты сдружилась с дочерью сэра Хобсон-Джонса! – восторженно произнесла Гюльназ.

– Сэра Дэвида, – поправил Растом, погладив жену по руке. – Как вот и губернатора нужно называть сэр Джордж, если кому вдруг понадобится к нему обратиться. Ну а теперь благодаря Первин у нас есть все шансы получить приглашения в Секретариат.

Над столом прошелестел смех, Первин пришлось стукнуть вилкой по бокалу, чтобы ее слушали дальше.

– Довольно! Мы с Элис знакомы уже почти четыре года, и я никогда не стану извлекать из этого корысти. Наша дружба – вне семейной политики, бизнеса и всего остального.

– Но речь идет об интересах семьи, – заметила Гюльназ. – А это совсем другое дело. Твоя подруга должна стать и нашей подругой, разве нет?

Раньше Первин и Гюльназ дружили довольно поверхностно, но все изменилось после того, как они породнились. Отношения у них были приязненные, но слегка кривобокие. Первин осторожно произнесла:

– То, что парсы безусловно поддерживают англичан, заблуждение. Мы должны его развеять.

– Если у тебя такая задача, чего ж ты раскатываешь в губернаторской машине? – осведомился Растом.

– Тут у меня не было выбора. А еще я подумала, что ты будешь рад посмотреть на эту машину и не станешь меня чихвостить!

– О господи. – Гюльназ встревоженно переводила взгляд с брата на сестру. – Я не хотела вызвать между вами ссору.

– Никакая это не ссора, душенька, – заметила Камелия. – Обычная родственная перепалка.

Джамшеджи оглядел стол и заговорил с притворным укором:

– Сильнее всего меня огорчает, что никто не спросил, как прошел мой день. А я, между прочим, выиграл очень большое дело.

– Ой, папа Джамшеджи, расскажите поподробнее! – воскликнула Гюльназ, льстиво изображая любящую невестку.

Джамшеджи напомнил всем о подробностях дела, а потом представил полный отчет. «И судья сказал…» – а потом: «Я велел барристеру ответить, что…» и «Потом сам юноша, Джаянт, показал, что…»

Все завороженно слушали, а Первин поняла, что в этот победный вечер отцу ее некогда слушать про ее тревоги касательно появления в городе Сайруса Содавалла и его приспешника. Кроме того, если отец встревожится, он может завтра ее и не отпустить в бунгало Фарида. А ей обязательно нужно поговорить с дамами.

После ужина Первин поднялась к себе в комнату. С собой она несла оловянную мисочку, где лежали полбанана и остатки вареной цветной капусты. Переодевшись в ночную сорочку, она открыла стеклянную дверь на свой собственный балкон, выходивший в тихий зеленый садик. Лилиан спала в своей медной клетке, спрятав голову под крыло, но тут же встрепенулась.

– Салют, подруга! – проскрипела Лилиан и спрыгнула с жердочки.

– Салют, Лилиан, – ответила Первин, улыбаясь александрийской попугаихе.

– Боже, храни королеву! – проклекотала Лилиан, заметив мисочку с едой.

Первым владельцем Лилиан был покойный дед Первин, это он научил ее этой фразе во времена правления королевы Виктории. Потом, сколько дедушка Мистри ни трудился, ему не удалось убедить птицу признать Эдуарда VII или Георга V. Первин пыталась научить Лилиан декламировать строку из «Ванде матарам»[32], стихотворения о свободе, но та лишь иногда курлыкала: «матарам», – когда получала что-то особенно вкусное.

Первин открыла дверцу клетки. Птица порскнула наружу огромным шаром бледно-зеленых перьев. Стремительно взмахивая крыльями, она описала несколько кругов над садом, а потом вернулась на ручку шезлонга, на которую Первин поставила ей мисочку с ужином. Ела Лилиан деликатно, а потом совершила несколько коротких вылазок в сад, где кричала на других птиц, изгоняя их со своей законной территории.

Случалось, что Лилиан оставалась на свободе по нескольку часов: пила воду из птичьей поилки, следила, чтобы в сад не залетали пернатые пришельцы. Но когда появлялись комары, Первин уходила с балкона и шла читать в спальню, в уютную постель под москитной сеткой.

Никто не боялся, что Лилиан потеряется. Она была членом семьи Мистри и, подобно блудной дочери, всегда возвращалась домой.

8. Мелкий шрифт

Бомбей, февраль 1921 года

«Основы магометанского закона» были написаны по-английски, и вроде бы понимать их было несложно. Но чем внимательнее Первин вчитывалась в книгу, тем больше та напоминала минное поле.

По мусульманскому брачному праву вдова имела право истребовать свою долю, каковая считалась долгом и вычиталась из наследства мужа. Выплатить ее надлежало до распределения активов и погашения долгов. Вот только Первин не нравилось слово «истребовать». Можно это так истолковать, что, если вдова решит не забирать свой махр, распределение наследства и погашение долгов произойдут без всяких вычетов. Видимо, именно так и считает мистер Мукри.

Первин потерла глаза. Два часа читать трактат по юриспруденции – дело утомительное. Ей хотелось посоветоваться с отцом, но он уехал в Кемпс-Корнер на встречу с клиентом. Первин записала вопрос в блокноте и перешла к другому важному делу: перевести письмо мистера Мукри, написанное по-английски, на хинди. Она закончила к двенадцати и пошла через улицу к нотариусу из другой фирмы, чтобы тот заверил перевод.

Привычная суета на Брюс-стрит напомнила ей про незнакомца, которого она недавно видела, про Сайруса. Она оглядела фасады всех зданий, в том числе и кафе «Яздани» на углу, и только потом снова поднялась наверх, чтобы дальше изучать мусульманское законодательство.

Без четверти час Мустафа доложил, что пришел Джаянт. Обрадовавшись возможности отвлечься, Первин поспешно спустилась вниз.

Увидев ее, Джаянт сложил ладони в приветствии-намасте. Выглядел он куда лучше, чем когда сидел в бомбейской тюрьме. Он принял ванну, оделся в чистую лунги[33] и жилет. Спину держал прямо, лицо слегка округлилось: похоже, все треволнения остались позади.

– Доброе утро, Джаянт! – поздоровалась Первин. – Сожалею, что не смогла вчера прийти на слушанье и поприсутствовать при вашей победе.

– Мне вас тоже не хватало. Я пришел поблагодарить. – Юноша вытащил из-за спины хрупкий на вид зеленый пакетик. – Мама приготовила для вас сладкий рис с кокосом. По нашему, коли, традиционному рецепту.

Коли – местная народность, многие ее представители так или иначе связаны с морем. Первин подумала: занятно, что «коли» звучит почти как «кули» – так в Индии англичане называют грузчиков, а именно грузчиком Джаянт и работает на причале Баллард. Работа тяжелая, травмоопасная, мужчины на ней редко доживают до сорока лет.

– Я ужасно люблю рис с кокосом! – сказала Первин, принимая у посетителя завернутое в банановый лист лакомство. – Как вы узнали, что именно в это время дня я ужасно хочу есть? Это гораздо вкуснее печенья. Но вы другое скажите: почему вы-то сейчас здесь? Вас не взяли обратно на работу?

– С пяти утра при деле. У старого Рави лицо было кислое как тамаринд, но он не мог ничего поделать. А мои друзья очень довольны, что у нас теперь каждый день будет перерыв. Я в перерыв-то к вам и пришел. Знаю, что вы немало потрудились, чтобы выиграть наше дело.

– Не могу так сказать, – воспротивилась Первин. – Это мой отец очень убедительно выступил в суде.

– Да, но по вашим заметкам! – решительно объявил Джаянт. – Может, денег у меня и нет, но если вам что-то понадобится в доках – говорите. Например, что-то узнать о каком-то человеке, фирме, судне. Или, там, купить товар по специальной цене…

Первин торопливо ответила:

– Вы очень добры. Но все расчеты по вашему делу закрыты.

Вот уж чего ей не надо – чтобы его арестовали за воровство.

После ухода Джаянта Первин взяла пакетик с рисом и вернулась к письменному столу. Есть за работой вульгарно, но у нее было мало времени. Она как раз проглотила последний кусочек, когда внизу раздались шаги отца. Первин тут же выбросила банановый лист и тщательно вытерла стол носовым платком.

– Ой, папуля, тебе, похоже, жарко! – воскликнула она, заметив, как вспотела отцовская лысина.

– Я попросил Армана высадить меня ненадолго у клуба «Рипон», а оттуда пришел пешком. Ранняя в этом году весна.

– Присядь, принесу тебе воды. – Первин налила прохладной воды из серебряного кувшина на поставце в чистый стакан, добавила веточку мяты, росшей у окна.

– Это работа Мустафы, не твоя, – заметил отец, с негромким кряхтением усаживаясь на стул.

– Мустафу я отправила кое-что купить. – На самом деле она хотела, чтобы Мустафа поспрашивал на улице, не видели ли там и сегодня незнакомого бенгальца и кудрявого парса.

– Уж он-то всегда рад пойти погулять, – заметил отец, с удовольствием отхлебнув воды. – Ему жара нипочем, несмотря на возраст.

– Он любит повторять, что жар придает силы. – Первин взяла со стола «Основы магометанского закона». – Можно тебе задать вопрос по поводу сто восемьдесят четвертого параграфа, «Сущность вдовьей доли»?

– Давай, – согласился отец, отхлебнув еще.

Первин спросила, правда ли, что отложенная доля подлежит выплате сразу в момент прекращения брака через развод или смерть супруга.

– Можно не производить этой выплаты, если жена сама отказывается ее принимать?

– В их общине принято, чтобы доля была выделена сразу по заключении брака. Но впоследствии выдача назначенного женщине имущества не является обязательной, – без запинки ответил Джамшеджи. – Впрочем, судья все-таки предпочтет получить от поверенного подтверждение, что женщине вручили причитающееся. А уж потом она вольна отдать полученное в дар. Тогда ситуация совершенно однозначная.

– Часть махра, скорее всего, у них на руках. Я почти уверена, что Сакина-бегум сможет предъявить свои драгоценности, а Мумтаз – музыкальные инструменты, но я спрошу их отдельно. – Первин взяла папку с бумагами Фарида, еще раз перелистала. – Доказать, что Разии-бегум принадлежат ее четыре акра земли, будет сложнее, потому что я не нашла здесь купчей на землю на ее имя. Она хранится в другом месте?

– Нет, – ответил Джамшеджи и поставил стакан на стол. – После свадьбы я спросил Фарид-сагиба, хочет ли он оформить передачу собственности официально. Он отказался. Я не стал настаивать, поскольку поверенный не обязан вносить такие изменения. Их можно сделать в любой момент с учетом того, что они прописаны в договоре на махр.

Первин не понравилось, что отец занял столь пассивную позицию.

– Надеюсь, что перевести право собственности на Разию-бегум еще не поздно.

– Желание мужа передать ей землю внесено в договор. Оформить сделку можем либо мы, либо мистер Мукри.

Первин нисколько не сомневалась, что мистер Мукри этого делать не станет – если только переданная в дар земля потом не попадет в вакф. И что тогда?

– Земля не принесет в вакф дополнительные средства, если ее не продать. А как Разия-бегум может ее продать, если на ней стоят фабрики?

Джамшеджи помолчал, а потом покачал головой.

– С фабриками ничего делать не нужно, просто земля под ними может войти в семейный фонд, компания будет вносить в него арендную плату. Но это слишком сложная юридическая комбинация, тебе опыта не хватит. Когда я передавал тебе вчера это дело, я не знал об этом осложнении.

– Ладно, посмотрим. Может, Разия-бегум и не захочет отдавать свои акры, когда я ей все объясню как есть.

Джамшеджи предостерегающе поднял палец.

– Не забывай: как мы с тобой рассудили, подпись Разии-бегум на письме об отказе от собственности – единственная подлинная. Возможно, она как раз за то, чтобы передать свои активы в вакф.

– Наверное, – протянула Первин не без сомнения.

– Ты как, хочешь пообедать? Горло я смочил, теперь слышу призывы желудка.

– Я бы с удовольствием с тобой поела, но в два должна быть в бунгало Фарида. Можно я возьму машину? – Она искательно глянула на отца.

– Разумеется. Лошадь отсюда тонгу на Малабарский холм не вытянет. И мне пришла в голову еще одна причина, почему мы не будем обедать вместе, – добавил отец лукаво.

– Почему? – растерянно спросила Первин.

Отец указал на железную корзину для мусора, над которой уже кружило несколько мух.

– Низменная это привычка – приносить что-то, кроме чая с сухариками, в рабочий кабинет. Дед твой наверняка бы заплакал.

Дорога от Форта до Малабарского холма занимала меньше получаса. И тем не менее Первин успела вспотеть. Причем дело было не только в том, что день для февраля выдался теплым. Она нервничала: как правильно растолковать вдовам все подробности, а кроме того, ей ведь еще нужно выяснить, как они относятся к Файсалу Мукри. Если он и с ними ведет себя так же неучтиво и властно, как с ней, они наверняка ей доверятся.

Перед воротами дома 22 по Си-Вью-роуд стоял все тот же вздорный дурван. Он заглянул в «Даймлер», увидел Первин, и лицо его побагровело. Он ткнул в Армана пальцем и рявкнул, что тот остановился не там, где надо.

– Мемсагиб? – Арман повернулся и вопросительно глянул на Первин.

Первин сдержанно обратилась к привратнику:

– Вчера, напомню, вы меня впустили. Я адвокат вашей семьи, и Мукри-сагиб дал мне позволение приехать снова.

– Да-да! – коротко подтвердил дурван. – Но если вы к женам, то вам нужен вход в зенану. Это вторые ворота. Я их уже открыл.

Теперь Первин почувствовала себя в глупом положении. Арман проехал еще несколько метров, повернул ко вторым воротам. Выложенная кирпичом подъездная дорожка вела к северной стене дома, к которой была пристроена длинная въездная арка под медной кровлей. Первин поняла, что эта постройка скрывала женщин, когда они садились в машины или повозки.

Первин вышла, осмотрела сад. Эта часть домовой территории была густо засажена высокими деревьями. На запущенном газоне выросли сорняки, а вот за бордюром из розовых кустов явно ухаживали, они выглядели здоровыми.

Первин постучала в дверь, в ответ – молчание. Она выкрикнула приветствие в прорези в мраморном окне-джали, и примерно через минуту дверь ей открыла девочка в поношенном хлопковом шальвар-камизе[34].

– Адаб, – поздоровалась Первин, заметив, что девочка – почти ровесница мальчику, которого она видела накануне. – Меня зовут Первин Мистри. Я приехала к бегум.

– Они про вас знают. Заходите, пожалуйста. – Девочка не поднимала головы, как будто стеснялась гостьи.

– Вчера в главной части дома мне открыл мальчик, – заметила Первин, снимая сандалии.

– Мой брат-близнец Зейд. Он хороший мальчик, – добавила девочка, повернулась и посмотрела на Первин. Сходство их лиц сердечком было очевидным, хотя на девочкином и не было родимого пятна.

– Зейд мне очень помог. А как тебя зовут, душечка? У тебя здесь родители работают?

Детская прислуга была в городе привычной реальностью, но Первин всегда тревожилась за тех, кого привозили из деревень в одиночестве и отдавали на работу в большие дома.

– Меня зовут Фатима. Наш папа здесь дурван, его зовут Мохсен. А наша мама, да сохранит ее Аллах, ушла в рай, когда мы родились. Она нас не выдержала.

– Мне очень жаль. – Первин хотела добавить что-то еще, но юная барышня ее прервала:

– Подождите, пожалуйста, здесь, мемсагиб. Я схожу за ними.

Фатима поспешила вверх по лестнице, Первин же оглядела приемную, которая оказалась примерно того же размера, что и вестибюль, где она беседовала с мистером Мукри. Вот только отделана она была иначе: на полу – старые плиты серого и белого мрамора, тут и там покрытые изысканными агрскими коврами. Розы, стоявшие в вазе на столе посередине, источали дивный аромат.

Заметив в западной стене проход, Первин сделала несколько шагов и оказалась в квадратной комнатке метра в два шириной, главным украшением которой была полутораметровая ниша, отделанная изразцовой мозаикой. Сотни крошечных плиток складывались в изображения цветов и витых арабесок всевозможных оттенков синего и сиреневого с добавлением желтого. Первин ощутила в этом некую древнюю изысканную культуру, которая почему-то показалась ей знакомой. До того как в середине XVII века Персию завоевали арабы, там правили зороастрийцы – в этих изящных цветочных мотивах чувствовалась их общая эстетика.

Услышав тихий шелест, Первин стремительно обернулась.

– Вы хотите помолиться? – На нее с любопытством смотрела худенькая девочка лет двенадцати. Шальвар-камиз был ей не по росту, но изготовлен из шелка с вышивкой – стало ясно, что это не прислуга.

– Амина! – К девочке подбежала миниатюрная женщина с роскошными черными волосами, собранными в высокий узел. – Не говори такого. Эта дама не мусульманка.

Первин смутилась, что ее поймали на самовольном разглядывании. Она быстро поприветствовала даму адабом: у той оказались красивые глаза с длинными ресницами и непредставимо-белая кожа, свидетельствующая о жизни взаперти. Дама была примерно ровесницей Первин, на ней было просторное черное сари, которое явно задумывалось как траурное, но, будучи шифоновым, производило впечатление элегантности.

Первин, смущенно вспыхнув, произнесла:

– Я не знала, что это святилище. Простите меня.

– Извиняться не за что, – куда более любезным тоном произнесла дама. – Михраб[35] для нас – самое священное место. Вы – мисс Мистри, верно? А я Сакина.

После вежливого ответа Первин стало не так неловко.

– Адаб, Сакина-бегум. Меня зовут Первин. Хочу принести запоздалые соболезнования в связи со смертью вашего мужа. Отец сказал мне, что он был необычайно достойным человеком, проявлявшим ко всем неизменную доброту.

Сакина сдержанно кивнула.

– Благодарю за соболезнования, и они отнюдь не запоздалые: мы всё еще в трауре. – Пока она говорила, в комнату вошли еще две дамы в черном, их расшитые бисером туфельки слегка постукивали по мрамору. – Позвольте представить вам Разию и Мумтаз. Мы готовы выполнить любое ваше распоряжение.

Первин еще раз повторила адаб, дамы сделали то же самое. Высокая стройная женщина с седыми прядями в черных волосах, собранных в тугой пучок, явно была Разией. Судя по документам, ей было тридцать лет, Первин же показалось, что она выглядит немного старше: от носа к губам протянулись глубокие морщины.

У Мумтаз, третьей жены, кожа была довольно смуглой, что естественно для человека, не прожившего всю жизнь затворником. Она оказалась далеко не такой красавицей, как ожидала Первин: волосы заплетены в неопрятную косу, лицо отекшее, усталое. А еще от других ее отличало платье. На всех троих были свободные черные сари. Но если у Сакины оно было из легкого шифона, а у Разии – из тонкой чесучи, то на Мумтаз будто надели мешок из дешевой черной хлопчатой ткани – такое скорее станет носить бедная женщина, чем богатая.