Дети вечного марта

Фасолька возилась у костра. Саня спросил у Цыпы:

– О каком сборе толковал Чалый?

– Раз в пять лет в герцогском домене собираются все арлекины страны. Там месяц идут представления. Герцог смотрит. Тех, кто ему больше всех понравится, объявляют победителями.

– И что?

– Получают награду.

– Какую?

– Следующие пять лет они живут при дворе. Мы два раза туда собирались. Ни разу не дошли.

Фасолька вернулась с двумя мисками. Одну сунула коту, другую пристроила у себя на коленях. Цыпа осторожно дохлебывала суп. Саня тоже взялся за ложку, только теперь в полной мере оценив собственный голод. Молчал, пока ложка не заскребла по дну. Шутка ли, за полтора суток съесть пол лепешки. А погоня, а страх, а граница? На девку тоже, между прочим, силы ушли. И не малые.

Без всяких просьб с его стороны, Фасолька взяла миску и принесла добавки.

Во красота! Нет, так просто они теперь от него не отделаются. Гнать будут, не прогонят. А он отработает. Кот нужен? Вот он я! И фыркнул, так что брызги полетели. Мамка приемная долго его отучала за столом фыркать. Мол, пока ест спокойно – человек, как фыркнет, сразу видно кот.

У костра Чалый что-то рисовал на куске клеенки.

– Цыгане тоже едут? – спросил Саня у Цыпы.

– Что ты! Туда только нам можно. И чтобы в составе обязательно были лошадь, собака и кот.

– А петухи?

– Нет. Петухов там не бывает.

– Если со всего герцогства собрать арлекинов, – начал вслух размышлять Саня, – это же сколько наберется?

– В том-то все и дело, – печально отозвалась Цыпа. – Собираются очень многие. Я только раз видела группу, они вообще отказались ехать, и нас отговаривали. Шак их послушал, посовещался с Собакой и все-таки пошел. Понимаешь, туда не просто надо добраться. Желательно, чтобы кроме тебя не дошел никто.

– Почему?

– Тогда и соревнований никаких не надо. Тогда награда точно будет твоей.

– Короче, – перебила подругу Солька, – если по дороге встретишь таких же арлекинов, или убей, или беги, пока тебя не убили.

– А как же власти? – опешил Саня.

– Человеческие? Видишь ли, на время Веселого Похода, особым распоряжением герцога властям на местах запрещено вмешиваться в разборки между арлекинами.

– Мы ни разу не дошли, – печально подытожила Цыпа. – В этот раз собрались, подготовились, но от нас ушел Рик. Мы уже и надежду потеряли…

– Что, девочки, открыли парню глаза на наши дела? – крикнул от костра Шак. – Иди сюда, котяра, есть разговор.

В этот раз Саня подходил к лошадям без опаски. После рассказа девушек он почувствовал себя увереннее, но все же кольнуло: вот почему арлекины его спасали. Нужда приперла, а так – сдали бы, и деньги в карман.

– По роже вижу, сомнения в тебе так и кипят, – заключил собака. Он тут прятался за пламенем костра. Саня дал себе слово, следить за физиономией. Ему надоели собачьи подковырки.

– На, – Шак протянул коту кружку.

Саня принял посудину. Вино ему приходилось пробовать редко. Такое лакомство не для бродячих котов. Но пить он не стал. Понюхал и отставил.

– Мы тут с Чалым поговорили. В общем, дела такие: тебе лучше остаться с цыганами. С ними, считай, легально дойдешь до восточной границы Венса. Там они тебя переправят в Глечики, и дуй, котяра, во все лопатки, – деловито заговорил Шак.

– А почему не в Гошенар? – Спросил Саня, первое, что пришло в голову. Он-то думал, его уговаривать начнут, да расписывать будущие награды.

– Кленяки, Гошенар и Венс недавно договорились, сообща ловить преступников. В Гошенаре тебе дороги до первого стражника. По княжеству Венс с живым котом-людоедом тоже не погуляешь. Нас начнут проверять на каждом посту, и тебя, так или иначе, поймают. Можно рвануть к восточной границе, минуя поселения. Только, какой смысл?

– Но вы же туда так и так собирались.

– Если ты с нами идешь на фест, тогда – да. Тогда смысл есть. Если нет, дадим пару представлений в Венсе и повернем на юго-запад. Там зима теплее. Мне о девочках надо заботиться.

– Не сомневайся, кот, – подал голос Чалый, – тебе у нас понравится. Покрасим тебя в черный цвет, кольцо золотое в ухо вденем, дадим гитару – такой цыган получится, пальчики оближешь. И ни один стражник не привяжется. А там, и насовсем с нами останешься. Это ты еще наших женщин не видел. Как увидишь, сам в табор запросишься.

Саня сидел к костру боком. Припекало. Он отодвинулся, вспомнил о кружке, поболтал содержимое, понюхал, хлебнул…

Чем бы еще заняться? Можно блох половить. Но, во-первых, таковые на нем не водились; во-вторых, не вежливо – лошади ждут. Девчонки притихли. Тоже ждут. У Чалого улыбка от уха до уха – зубы наголо. Красивый цыган, значительный. Такому не захочешь, да поверишь. Шак, наоборот, уставился в землю. На роже ни одна морщинка не дрогнет. Что же делать?

Саня закрыл глаза. Под веками мерцали всполохи.

Горел костер. За костром стояли кибитки. Много кибиток. Чалый соберет большой табор. И пойдут они по долам и весям. Красивые, вольные, черные. Кто натуральный, кто – крашеный. Какая людям разница – цыгане. С одной стороны любопытно, с другой – боязно.

Прикочевали на край деревни, сразу женщины по дворам идут. Хозяйка, куртку купи. Твоему мужу понравится. Нет мужа? Давай наворожу. Завтра сваты придут. Денег нет? Отдай курицу. У тебя в сарайке квохчут. Не бойся, мы такие же люди как ты. Давай, давай курицу. Ай, молодец. Жди завтра сватов…

У кибитки стоит старый одноглазый цыган. К нему ребятишки подбегают. В доме с соломенной крышей одинокая тетка живет. Мужа нет. Хозяйство справное. Старый цыган кличет молодого: Сашко, пойдешь в тот дом. Сашко, – невысокий, коренастый с пышной кудрявой шевелюрой, с ясными светлыми глазами красавец, – идет к тетке, заговаривает, смеется, показывает ровные белые зубы, подмигивает, улещает. Можно не сомневаться, оставит тетка парня ночевать. И на завтра оставит и на послезавтра. А на четвертое утро, проснувшись, да потянувшись от стонотного ночного счастья, не найдет ни парня, ни кошеля, что в сундуке лежал, да и самого сундука не найдет. Выбежит на подворье: стайка распахнута, сарайка – тож. Тихо пусто, а за плетнем соседка, которая вчера от зависти чуть не удавилась, на всю деревню хохочет: лови свое счастье.

Всполохи… Шак по пояс в воде толкает осевшую телегу. До судорог замерзший, Саня тащит на тот берег Цыпу. Несет на плече, как волки барашков. Обрывая кожу на руках, цепляется за ветки и камни. Собака рычит от натуги, тянет завязшую лошадь. Сечет холодный дождь. Фасолька плачет на берегу.

Если он уйдет с Чалым, – и не продадут, разумеется, – будет жить в свое удовольствие. Много ли надо, чтобы людей обманывать? Он, считай, всю жизнь их обманывал, человеком прикидывался, как мамка научила. Закружится кот. Серьгу в ухо… гитару дадут. Будет петь, бабам в глаза заглядывать. Главное – не забывать, что за тобой смотрят. Шаг в сторону – тебя за шиворот хвать: куда, котяра, наладился?

Хлеб, сало, луковица, немного вина… суровый Шак, ехидный собака… девочки. Некому будет нести Цыпу на берег, сама пойдет по пояс в ледяной воде, цепляясь за телегу.

Саня передернул плечами. В теплый летний вечер по коже продрало морозом. Полоса шерсти на спине встала дыбом.

– Шак, я пойду с тобой.

– До конца? – поднял голову Апостол.

На Саню глянули темные усталые глаза. Ни радости, ни одобрения, ни тем паче торжества. Разве, отблеск понимания. Да какое понимание! Просто тени играют, сбивают глупого кота с толку. Ведь завтра же будет локти кусать, клясть себя за дурость.

– До конца пойду, – твердо сказал Саня.

И чуть не завалился на спину. Фасолька, обхватив сзади руками, зацеловала в затылок, в шею, затормошила.

– Ах, ты мой котенька! Ах, ты мой ласковый.

Чалый сидел, дергал верхней губой – точь-в-точь лошадь – сейчас укусит. Шак Апостол наконец улыбнулся. Собака нехотя поднялся с нагретого места:

– Пошли, Санька, цыган из лесу принесем. Пусть их баро забирает.

* * *

Телега, подскакивая на мелких ухабах, переваливалась боками. Трясло, так что клацали зубы. Правила Солька. Цыпа сидела, вцепившись в бортик. Лежа на соломе, Саня пытался читать.

Зряшное дело. Не то, что буквы, вся книжка прыгала перед глазами, бешеным зайцем. Упустив в который раз строчку, кот захлопнул книгу, поискал, куда спрятать и, наконец, засунул себе в мешок. На привале, случится минутка, он ее опять откроет.

Второй день задворками княжества Венс они пробирались к восточной границе. Чалый указал дорогу верно. Может, и пожалел потом, только слово не таракан, влезло в чужое ухо, не выковырнешь. Шак с Собакой то и дело сверялись с нарисованной на старой клеенке картой. По ней, до границы оставался дневной переход с небольшим гаком. Гак они решили не считать. Вряд ли Чалый сильно ошибся. Так что к вечеру арлекины рассчитывали добраться до лесного урочища, по которому в этом княжестве было принято гонять контрабанду.

Саня поежился. Не думал, не гадал, жил в согласии с законами, – старался, во всяком случае, – а тут попал, так попал. И обратной дороги уже нет. Он себе ту дорогу отрезал собственным поганым языком. Сто раз была права мамка: гордость еще ни одного кота до добра не доводила. Ехал бы сейчас у Чалого в кибитке, халву кушал, вином запивал. Сам весь черный, в ухе серьга, на ногах шикарные сапоги лучшей цыганской работы. А еще бы ему Чалый дал рубаху красного атласа. О! Гитару забыл. Гитара бз-з-зым-м-м. Вай, вай, вай, загубила-а-а ты мою головушку…

– Цыпа, а вы давно вместе?

– Давно, наверное.

– Что значит: наверное? Ты разве точно не помнишь?

– Помню. Только я не всегда была с ними. Уходила.

– Надоело скитаться?

– Меня замуж взяли.

– И что?

– И ничего! – обернулась Фасолька. – Отстань от нее.

Саня, оторвался от созерцания облаков. У Сольки даже спина выражала возмущение. Он глянул на Цыпу. Та продолжала цепляться за бортик. Пальцы побелели, глаза закрыты, сморщилась. И так не красавица, а стала уж и вовсе страшна. Вот-вот расплачется, сообразил кот.

– Цыпочка, прости, если обидел. Я ж не хотел.

Вроде и не виноват, а кажется, что виноват. Ну, бабы! Никогда не знаешь, от чего они крик поднимут. Что он такого сказал-то?

– А хочешь, я тебя на коленях подержу? Брось ты этот бортик. Иди ко мне.

Цыпа будто не слышала. Саня переполз к ней и мягко боднул головой в живот.

– Цы-ы-па? Ну, погладь меня. Сразу с души камень свалится, – подсунулся под руку, которая не сразу, но таки провела по лохматому затылку. – Еще, еще гладь, а я мурлыкать стану.

– Над головой заквохтало. Саня посмотрел. Цыпа уже точно не собиралась реветь. Сморщенное личико разгладилось. Она опять хихикнула. За ней следом звонко залилась Солька:

– Ну, Санька, ну, хитрец. Давай я тоже заплачу, а ты меня пожалеешь.

– Чтобы Апостол мне потом шею свернул?

– Делать ему больше нечего. Если бы он всем моим мужикам шеи сворачивал, в стране бы население уполовинилось. Ты на то, что ночью было, не смотри.

– Я думал, он твой муж, – смущенно отозвался Саня.

– И он, и Эдвард. Они оба – мои мужья. И ты будешь. Только, чур, с ними не драться. Каждому достанется. Я ж – Фасолька.

Что-то такое про дриад говорили. Саня думал – байки. Ан, нет. Его мгновенно обдало жаром. Он даже от курицы отодвинулся. Сухое жилистое тело Цыпы вдруг показалось деревянным. А рядом, руку протяни, перед глазами туда сюда ерзает широкий зад Сольки. Телегу в очередной раз подбросило. Саня, считай, не заметил. В штанах стало тесно. Лицо запылало. Он потянулся и сунул руку девушке под ягодицы.

– Ой! – заорала Солька. – Ты, что с ума сошел?

– Ага, – глухо прорычал Саня.

– А нечего. Пусть не дразнится. Фасолька обернулась.

– О! Так бы и сказал, что не терпится. Мне ж разве жалко? Цыпа, держи вожжи.

Курица без звука оторвалась от бортика и кое-как перебралась на облучок, а светловолосая румяная Солька колобком скатилась в руки коту.

– Ну, где ты там… Хо, котик… Вот так котик! Погоди, я сама развяжу… Сумасшедший. Погоди. Какой ты гладкий… О-о-о! А-а-а! Погоди. Вытащи. Я хочу потрогать. М-м-м…

Давай! Давай. Еще. Еще. Еще. Не отпускай. Ай, ай… А-а-а-а!

Все уже кончилось, но Саня не сразу от нее оторвался. Внутри звенела пустота. Телегу трясло. Когда поднял голову, перед глазами прыгали гладкие Солькины груди. Он провел по одной пальцем. Девушка ойкнула. Над верхней губой у нее собрались бисеринки пота. Саня перекатился на бок. Девушка сладко потянулась, подставляя горячую грудь ветерку. Юбку не одернула. Так и лежала, раскинув в стороны полные белые ноги. Сане показалось: от переполнявшей ее сейчас жизни, зазеленеет солома, на которой только что произошло соитие. А уже через минуту она вскочила, затормошила Цыпу:

– Отдавай вожжи. Эй! Лошадка, пошла, пошла! – уселась на облучок и, вздернув упряжью, зачмокала, подбадривая сонного конька.

Цыпа с каменным лицом перебралась на свое место. До вечера, до самого привала она больше не вымолвила ни слова. А Саня, собственно, и не настаивал. Сказать проще, он все это время проспал.

Урочище, имевшее в народе неслучайное название «Сквозняк», отличалось от окружающего пейзажа жуткой густолесостью. Лесной язык, перекинутый из княжества Венс в ничейные земли, сопровождала цепочка холмов. Казалось бы, носи себе контрабанду по лысоватым взгоркам. Нет, так уж сложилось. Слух, объясняющий странное поведение контрабандистов был и всего-то один: пойдешь другой дорогой, вообще никуда не придешь, или ничего не донесешь, кроме собственных ног.

Место определилось давно и успело обрасти массой легенд, домыслов и страшилок. Из-за них, надо полагать, никаких пограничных постов тут отродясь не водилось. От населенных мест к урочищу вела единственная изрядно разбитая и заросшая дорога. За кромкой леса она делала пару петель и только потом вливалась в аккуратную круглую поляну. От поляны расходились уже две дороги. Каждая шла вдоль своей цепочки холмов. Одна называлась Длинной, другая Короткой.

По которой поедем? – спросил Шак у Эдварда. Саня так понял, что Апостол в этих местах вообще не бывал. А Эд – в юности… нет, в детстве… или…ну, в общем…

Во младенчестве, мстительно подумал кот, еще не забывший собаке ехидных придирок, мама за распашонку таскала… от норы к норе. Собака как подслушал, обернулся и пристально посмотрел коту в глаза. Саня от неожиданности потупился и тут же себя обругал: ну, какого бы лешего? Что хочу, то и думаю!

Когда телеги выкатили на открытое пространство, воздух уже по вечернему загустел. Солнце напоролось на вершины елей в ложбине между холмами. Благо, вечер в этих местах продолжался довольно долго. На свету успеют распрячь лошадей, соорудить костер, стол и даже поставить шатер. В прежние ночевки его не вытаскивали, здраво полагая: нагрянь стража или ее добровольные помощники в деле изловления бродячих котов, с шатром будет много возни. Проще, попрыгать в телеги, под которыми спали, покидать туда вещи, и править от погони. Шак умел запрягать не просто быстро – молниеносно. Такое впечатление, лошади сами надевали хомуты. Затяни подпруги и – вперед.

– Одинаково, – отозвался собака, насчет выбора пути.

– Почему тогда называются по-разному?

– Говорят, в прежние времена на Короткой дороге можно было загнуться гораздо быстрее нежели на Длинной.

– Философия, однако, – усмехнулся Апостол. – А как дела обстоят на сегодняшний день? Не получится, что мы тут гикнемся, вне зависимости от выбора направления?

Собака повернул к лесу, и поднял голову. Ноздри затрепетали – нюхал.

– Ничего особенного. В смысле, особо поганого, – объявил он через некоторое время. – Но какие-то люди недалеко копошатся. Ладно, завтра разберемся.

– Точно люди? – не унимался Шак.

– Да, вроде…

Собака ничего больше не добавил, только слегка потемнел лицом. Сане стало неуютно. Но Апостол, особо не вникая в настроения товарища, скомандовал привал. Лошадей распрягли и пустили вольно пастись. Никуда они не денутся.

После тележной тряски у Сани слегка кружилась голова. Чтобы прогнать дурноту он схватился за работу: достал мешки, принес воды, натаскал сучьев для костра. Отдохнувшее, обрадованное Фасолькой, тело быстро пришло в норму. Спутники тоже не сидели, сложа руки. Только Эд время от времени замирал и начинал тянуть тонкими ноздрями воздух.

Саня присел к сложенному кучкой валежнику и зачиркал спичками. Дрянь, которую купили еще в Кленяках, не хотела зажигаться. У собаки на такой случай имелось кресало. Саня попросил, тот не дал, задумчиво постоял над костром и отправил парня, помогать Шаку.

Конь, выломав в осиннике тонкую прямую жердину, приспосабливал ее под конус шатра. Цыпа бегала вокруг и только мешала. Фасолька вообще не встревала, чистила картошку. Сам собака канул в густеющих сумерках.

Саня держал жердину, а Шак привязывал растяжки, когда снаружи закричал Эд. За ним – девочки. Шак бросил постромку. Барахтаясь в провисшем пологе, кот рванулся к выходу, но запутался. Темно было, как у черной свиньи в желудке. Шуму снаружи добавилось: стучали копыта, грохотали колеса, ревели чужие голоса. Ничего не оставалось, как встать на четвереньки и ползти под запавшим шатром.

Вылез он с другой от входа стороны, но торопиться не стал. Погодим маленько, здраво рассудил кот. За шатром творилось что-то нехорошее. Шак велел девчонкам, отходить к телегам. Рядом черно ругался собака.

Саня осторожно выглянул. Со стороны Длинной дороги на них наезжала кибитка. В первый момент показалось, опять цыгане. Но когда повозка встала, кот разглядел, что на облучке сидит…

Чтобы аллари претворялись людьми, видеть приходилось, чтобы наоборот – никогда. На облучке сидел человек, ряженный лошадью. За ни мелькали еще двое. Надо лбом возницы торчал рыжий, туго склеенный хаер. Все как надо: уши длинные, зубы – лопатами.

Они попрыгали из телеги как горошины. Второй – тоже ряженый только под собаку. Третий, естественно – кот. На посторонний взгляд – нормальные арлекины. На просвященный – мелковаты. К тому же, в руках у всех троих – длинные ножи. А это уже перебор. Еще какой перебор! Дополнения к герцогскому Всеобщему Закону любой не человек знал назубок. В них черным по белому было записано: аллари незнатного происхождения под страхом сурового наказания, определяемого местными органами власти, запрещается ношение оружия.

Столовый ножик, без которого жизни быть просто не может, не в счет. Но его длина не должна превышать десяти поперечных пальцев. Пальцы, конечно, тоже всякие бывают, однако разница не большая. Не иначе, ножи у ряженых мерили лапами сказочного великана или злобного зверя эрха.

Мимо Сани пробежала и вскочила в телегу Фасолька. Вернувшиеся к повозкам кони нервно топтались и прядали ушами. Впереди, лицом к лицу с незваными гостями остались Шак, собака и курица. Апостол гнал ее последними словами. Цыпа не уходила. Эд тоже закричал, Цыпа только мотнула головой. Тогда Эд метнулся к ней и схватил в охапку. Саня ни черта не понимал. Тут добро спасать надо и собственные шкуры, а он бабу кинулся успокаивать. Налетчики действовали нагло и вполне откровенно. Лжеконь проорал от своей кибитки:

– Поворачивайте оглобли обратно в Венс! Вы тут не пройдете.

– Это почему? – взревел Шак.

– Мы не пустим. Заворачивайте. И скажи спасибо, грязный ослина, что отпускаем живыми.

Апостол качнулся в ту сторону. Такого оскорбления не прощают. Саня его хорошо понимал.

– Стой, Шак! – гавкнул собака. – У них с собой петух.

Теперь Апостола шатнуло в другую сторону. А Сане вообще захотелось под шум и неразбериху смыться подальше, чтобы не достало. Только петуха им тут не хватало! Только петуха!

Один из налетчиков сдернул с телеги мешок, рванул завязку и вытряхнул на траву мальчишку лет семи. Мальчик упал. Бандит ухватил его за шиворот и поставил, вернее сказать подвесил в кулаке.

– Ори!

Петушок молчал.

– Ори, гаденыш!

Петушок крепко зажмурился. Стиснутые губы побелели. Сане тоже захотелось зажмуриться. Он, разумеется, встречал раньше петухов, но еще реже, нежели дриад. Повывелись петухи. И не мудрено. В жизни они вели себя нахально и задиристо. Работать не любили. Зато пить, гулять и с чужими женами куролесить, были первые мастера. К тому же, стоило петуха разозлить, он принимался орать. Людям хоть бы что, а для аллари – сущая погибель. Крик петуха на довольно продолжительное время мог обездвижить, а то и дыхания лишить. Но петухов в основном люди перебили. Аллари просто обходили их седьмой дорогой. Слышать зловредного петушиного крика, коту пока не доводилось.

Мальчишка молчал. Саня опять выглянул из-под полога. Один из налетчиков выдвинул с повозки толстую жердь и подвесил на ней ребенка за куртку. Глаза у того полезли из орбит. Лицо налилось кровью. Бандит достал палку и с размаху ударил мальчика по ногам.

Петушок закричал.

Шак замер, держа навесу пудовые кулаки. Собака, как ловил Цыпу, так и застыл в неудобной позе. У Сани перехватило дыхание. Перед глазами поплыло. Воздух сделался плотным как тот полог и сдавил грудь. Зрение уже заволакивало. Сейчас навалится темнота, и глупый кот даже не успеет пожалеть…

–Ко-о-о-й-й-я! Я! Я! Ко-о-о-й-й-я!

Удушье мгновенно отпустило. Саня уткнулся носом в траву. Мышцы мелко подрагивали. Но он дышал. Как он дышал! Один вдох, два, три…

Шак рванул в сторону налетчиков. Собака одолел расстояние до ближайшего бандита в два огромных прыжка. Саня кинулся за ними, на ходу досматривая, как Апостол двинул кулаком в лоб вражескому предводителю. Голова у того треснула. Брызнули мозги. Собака вытворил со своим противником вообще что-то невероятное. От одного короткого прикосновения того подбросило и насадило на, торчащую оглоблю. Цыпа сидела на траве за чужой телегой, прижимая к себе мальчика. На долю кота, таки образом, остался последний бандит.

Он бежал зигзагами, прыгая из стороны в сторону – маленький, проворный. Попробуй, излови такого. Кот за ним не поспевал. Один раз просто-таки проскочил мимо, увлекаемый собственным весом. Мелькнуло: уйдет! И покойно подтвердило: уйдет, уйдет. Саня не хотел убивать. Он вообще никого не хотел убивать!

Злыдень опять кинулся в сторону. Кот замешкался на развороте. А потом все мысли вышибло. Бандит налетел на Цыпу, пнул с разбегу в грудь, вырвал из рук ребенка и попятился к лесу. Цыпа ничком свалилась в траву.

– Я его зарежу, – прохрипел похититель. – Видели?

Перед лицом мальчика несколько раз мелькнуло лезвие.

– Не подходите! Я его в куски изрублю!

Бандит попятился, развернулся на месте и побежал к кустам.

То, что потом произошло, Саня объяснить не мог. Он не знал, что такое возможно, он не подозревал, что на такое способен.

Он настиг человека одним гигантским прыжком. Тело легко поднялось в воздух, чтобы всей тяжестью обрушиться на спину вору. Когти рванули плоть. Голову срезало, как бритвой. На спине человека разошлись пять глубоких ровных борозд, в одну из которых толчками выбросило всю кровь. Труп волчком пошел в сторону. Ребенок выпал из рук похитителя.

Кот упал рядом. Дыхание перехватило как давеча. Опять поплыли круги. Желудок вывернулся наизнанку, волоча за собой остальные внутренности. До жуткой боли. До судорог.

Когда он чуть-чуть отдышался и открыл глаза, с травы, с двух шагов на него таращила остекленевшие глаза человеческая голова. Впору было опять вывернуться. Но кто-то милосердно кинул на мертвую голову тряпку. Потом кота, легко как ребенка, подняли под мышки. Шак, – успел подумать Саня и отключился.

Опять трясло. Сначала были только толчки, потом, объявились подскакивающие звезды. Ветки деревьев над головой мотались и дергались. Телега ехала. Рядом на попоне лежала Цыпа. Кот дотянулся, потрогал – теплая. Наверху загорелись, мигнули и пропали два зеленых огонька – глаза собаки. Не иначе, проверяет, тут ли котяра. На дорогу смотри! Не ровен час, всех в канаву вытряхнешь.

Накликал. Телегу сильно накренило. Цыпа навалилась жестким телом и застонала. Впереди глухо крикнул Апостол.

– Ты очухался? – спросил с облучка Эд.

– Еще не знаю, – честно признался Саня.

– Ща проверим. Вылазь, толкать будешь.

– Где моя гитара? – тихо бурчал кот, выбираясь из повозки. – Где кольцо в ухе? Где атласная рубаха?

– Что ты там бормочешь?

– Спрашиваю, на кой хрен я за вами поперся? Меня люди к себе звали, золотые горы сулили.

– Ну, ты даешь, котяра! Живой, здоровый, матерого чистюка завалил, а третьего дни мог без яиц остаться, – подхватил его треп Эд.

– Какие чистюки? – вмиг посерьезнел кот.

– Такие, – веско отозвался, подошедший Шак.

– Их на востоке не водится, – заупрямился Саня.

– Не кипятись, – остановил его Эд. – Мы у них в телеге пошуровали, и много чего интересного нашли. Не сомневайся – чистюки.

– Где они? – Спросил кот, а сам представил, как по темноте следом за ними трясется повозка с мертвецами.