«Афганистан, мой путь…» Воспоминания офицера пограничной разведки. Трагическое и смешное рядом

Кстати, немного о русском языке. В то время практически все местные жители (даже в отдаленных кишлаках) – хорошо, либо довольно сносно разговаривали на «языке межнационального общения» и мы искренне воспринимали слова из известной песни: «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!» А вот письменная грамотность у них весьма «хромала», что порождало многочисленные «казусы». Как-то мы с женой покупали в хозмаге посуду. Жена присмотрела набор кастрюль и, взглянув на ценники, не смогла сдержать смеха – в зависимости от размера кастрюль на них было указано: «Балшой каструл», «Каструл», «Каструлка» и «Каструльенок». И такая «экзотика» была на каждом шагу.

А еще меня поразили восточные базары, где обязательно нужно торговаться не столько для того, чтобы «сбить» цену, сколько для соблюдения местного обычая и приятного общения. Поражающие своим ассортиментом сладостей, соленостей, зелени, фруктов, овощей и других восточных вкусностей, красочные, гостеприимные, шумные, разноязыкие базары тоже способствовали многим смешным случаям, которые всегда приятно вспомнить в хорошей компании. Как-то в Пяндже мы с сослуживцем оправились на базар за покупками. Продавцы со всех сторон зазывали нас попробовать их «самые-самые лучшие» вкусности. Наше внимание привлек колоритный азербайджанец в кепке типа «аэропорт», торговавший красным стручковым перцем, который предложил: «Попробуй, очень горький перец!» Видя сомнение моего товарища, он заявил: «Попробуй. Если не скривишься – весь перец отдам тебе бесплатно!» Лучше бы он этого не говорил – мой товарищ до командировки в Афганистан три года служил в охране нашего посольства в Эфиопии и весьма пристрастился к эфиопским национальным блюдам, щедро сдобренным острым перцем. Поэтому он уточнил: «Точно отдашь? Не обманешь?» Выслушав традиционное заверение типа: «Мамой клянусь», он взял перец и начал жевать его, словно стручок зеленого гороха. Съел один, съел другой, с улыбкой все приговаривая: «Да он у тебя не горький! Ну не, не горький!» Когда же изумленный азербайджанец схватил стручок перца и, чтобы проверить это, начал его жевать, то стал похож на рыбу с выпученными глазами, судорожно хватавшую ртом воздух. Вовремя сунутая ему бутылка с лимонадом вернула его к жизни. Мой же товарищ на это заявил: «Не притворяйся! Он не горький – я же не кривлюсь!» Все окружившие нас зеваки дружно смеялись, а соседи – торговцы перцем, видевшие в азербайджанце конкурента, тут же заявили ему: «Держи слово! Он не скривился – отдавай весь перец». Смущенный азербайджанец высыпал из своего огромного подноса в подсунутый тут же кем-то из его конкурентов большой пакет целую гору стручкового перца (это при цене-то в 3 рубля за «горку» из 5 стручков). Возвращаясь с базара, мы на территории отряда со смехом пригоршнями раздавали этот перец всем встречным.

Пяндж встретил меня изматывающим зноем и духотой. Город был образован в XIX веке при Бухарском эмирате как кишлак Сарай-Камар и при выставлении поста пограничной стражи на границе с Афганистаном был уже довольно крупным поселком, насчитывавшим около 6 тысяч жителей (русских, таджиков, узбеков). Благодаря пограничникам он постоянно развивался и в 1932 году был преобразован в пгт. Бауманабад (в честь бывшего в 1931–1934 гг. первого секретаря Среднеазиатского бюро ВКП(б) латыша Карла Баумана), а после его репрессирования был переименован в Кировабад – в память о С. М. Кирове). И только в 1963 году город получил свое нынешнее название от одноименного названия пограничной реки. Город административно входит в Хатлонскую (до 1988 года – Курган-Тюбинскую) область Таджикистана. Этот достаточно уютный и несколько пыльный типичный среднеазиатский пограничный городок с 10-тысячным населением находится на берегу пограничной реки Пяндж, по основному руслу которой проходила советско-афганская, а в наше время проходит таджикско-афганская государственная граница, в связи с чем полоса инженерно-технических сооружений полностью перекрывала местному населению доступ к границе, а недругам из-за рубежа – путь на советскую землю. Город и прилегающая к нему равнинная низменность с кишлаками и обширными полями с трех сторон окружены горными и песчаными сопками, что создает летом удушающую духоту, спасение от которой можно найти лишь под кондиционером. И только на юге и юго-западе пограничная река Пяндж не позволяет горам и сопкам задушить Пянджскую равнину в своих объятиях, разрывая их цепкие тиски широкой змеей своих горных вод, обеспечивающих живительной влагой широкую равнинную полосу местности с двух сторон вдоль границы, которую называют «зеленкой». Ближе к границе с Узбекистаном эта горная река несколько успокаивается и превращается в судоходную, а на стыке границ Таджикистана и Узбекистана – соединяется со своей «северной сестрой» – такой же бурной и неукротимой рекой Вахш, превращаясь в величественную и относительно спокойную судоходную реку Амударья, которая является естественным барьером на границе между Узбекистаном и Афганистаном. Своим развитием Пяндж обязан пограничникам: в царское время в кишлаке размещался пост пограничной стражи, после установления Советской власти – пограничная застава, а 1928 году в нем был развернут вновь созданный 48-й Пянджский пограничный отряд, вступивший в ожесточенную схватку с басмачеством в советском прикордоне и на границе. Все в этом городке было пропитано пограничным духом, а широко известный лозунг «Границу СССР охраняет весь советский народ!» стал образом жизни местного населения, которое традиционно видело в пограничниках своих надежных защитников и в подавляющем своем большинстве относилось к ним с любовью и огромным уважением. Они искренне жалели наших пограничников, воевавших в ДРА – ведь у многих из них сыновья и братья также были на этой войне. Помню, как-то на подъезде к поселку Дусти мне встретилась наша пограничная колонна боевой и транспортной техники, возвращавшаяся из Афганистана. В ее составе буксировались подорванные и подбитые БТРы с изуродованной пробоинами от снарядов «броней» и искореженной подрывами мин ходовой частью с «глазницами» оторванных колес. Они произвели даже на меня весьма зловещее и гнетущее впечатление. Но еще большее впечатление на меня произвело то, что ехавшие на автомашинах местные жители останавливались, выходили на обочину, снимали тюбетейки и в молчаливой скорби склоняли головы перед проходящей техникой – ведь они понимали, что «тяжело раненные» БТРы не сумели уберечь чьи-то солдатские жизни. Кто-то махал руками, приветствуя пограничников, а две женщины стали бросать нашим солдатам, сидевшим на «броне», конфеты и сигареты. Это тронуло меня до глубины души. Таковым было отношение местного населения к пограничникам, и авторитетнее начальника пограничного отряда в городе человека не было.

С первого дня пребывания в Пяндже на меня произвела впечатление зловеще-военная атмосфера – все здесь «дышало» войной «за речкой»: над городом или вблизи него на бреющем постоянно пролетали пограничные вертолеты, по дорогам двигались отдельные автомашины и небольшие колонны бронетехники и автотранспорта с грузами, почти на каждом шагу встречались пограничники в пограничном «камуфляже», «хэбэ» и панамах песчаного цвета («варшавки» или «афганки» с кепи появились только в 1986 году), зачастую с оружием и в «разгрузках». А в период сосредоточения в Пяндже нескольких ДШМГ для проведения окружных войсковых операций в зоне ответственности отряда порой казалось, что пограничников в городе больше, чем местных жителей. Конечно, были и незначительные «эксцессы» между местными жителями и пограничниками, прибывшими «из-за речки», которые как-то сами собой иссякали и в серьезные конфликты не перерастали, заканчиваясь порой анекдотическими ситуациями. Так, был у нас на «точке» один подполковник (имя его называть не буду по этическим соображениям) – достаточно грамотный и толковый офицер, но имевший одну проблему: ему нельзя было употреблять алкоголь, ибо он «терял себя» напрочь. Как-то во время пребывания в Пяндже знакомый местный житель пригласил его на свадьбу своего сына. Прибыл он на это торжественное мероприятие в весьма «колоритном» виде – в афганской национальной одежде и зеленой фуражке. Естественно, его встретили как самого почетного гостя и все было весьма прилично до тех пор, пока он не выпил больше «своей нормы»… Закончилось все тем, что наш бравый пограничник построил в две шеренги всю свадьбу во главе с женихом и невестой и минут двадцать отчитывал их за то, что они плохо помогают пограничникам охранять границу. Не знаю, насколько их вдохновила речь подполковника, но на следующий день это происшествие получило широкое обсуждение в городе. Ситуация с местными жителями была урегулирована лишь политотделом погранотряда, а виновник ее возникновения – был досрочно откомандирован в свой «родной» Дальневосточный погранокруг. Ну а молодожены надолго запомнили свою свадьбу не только как знаменательное событие в своей жизни.

Запомнился мне еще один «эксцесс». Летом 1986 года в ожидании начала операции в Пяндже было сосредоточено две или три ДШМГ и вертолетная группа. Такие паузы заполнялись не только подготовкой к боевой операции, но и совместными вечерними застольями офицеров и прапорщиков разных подразделений – где еще так можно было пообщаться с друзьями-товарищами из других подразделений, вспомнить былое и поблагодарить кого-то за своевременно оказанную помощь в бою. Во время одной из таких «посиделок» поздно вечером возникла необходимость в дополнительном «горячительном», ибо оставалось «чувство недосказанности», а все магазины и рестораны были уже закрыты. Тем не менее находчивые пограничники быстро нашли выход. Узнав адрес местожительства завмага, несколько человек в полночь заявились к нему домой. На его вопрос: «Кто там?» последовал «зловещий» ответ: «КГБ!» (Тогда с началом «перестройки и гласности» в стране юмористы «запустили в народ» названия трех составных ее этапов: перестройка, перестрелка, перекличка.) Завмаг с мыслью «Началось!» с перепугу мучительно вспоминал все свои «прегрешения»: получение взяток, кому «наставил рога», какие и кому рассказывал политические анекдоты и пр. Еще больше он струсил, когда его без разговоров подхватили под «белые рученьки», посадили в автомашину и увезли… к гастроному. Рассказывали потом, что, пока мужа не было, жена успела спрятать все деньги и ценности у родственников и сбегать к начальнику райотдела милиции за советом: «Что делать?» – тот жил по соседству. Офицеры же по дороге уговорили завмага открыть магазин и продать им водки, щедро заплатив ему «за беспокойство». Все могло бы остаться втайне – завмаг, на радостях, претензий не имел, но начальник милиции о счастливом окончании эпопеи с «арестом» остался в неведении. Поэтому утром позвонил начальнику райотдела УКГБ подполковнику Саломатшо Хуш-ву, чтобы прояснить судьбу «арестованного». Тот, естественно, находился в недоумении: 1937 год канул в Лету, а оснований к аресту завмага по «политическим» основаниям не имелось. Позвонил начальнику погранотряда (вдруг завмагу «ласты завернули» офицеры разведотдела) – тот тоже был в неведении. Ну а после прояснения ситуации начались поиски «ночных чекистов», но как раз кстати началась боевая операция и все дружно прыгнули в «борта» и улетели в Афганистан.

Возникали и другого рода «эксцессы», связанные с излишне навязчивым вниманием «горячих восточных мужчин» к женам пограничников – на Востоке европейские женщины всегда как магнитом притягивали местную мужскую часть населения. По этой причине некоторым мужьям приходилось порой объяснять «непонятливым» разницу между замужней женщиной и незамужней. Как-то пришлось это делать и мне: жена пожаловалась на то, что в период моего последнего пребывания «за речкой» представитель «высшей торгашеской знати» – директор местного ресторана – стал проходу ей не давать своим вниманием и скабрезными предложениями. Разговор мой с этим «торгашом» был коротким: войдя в директорский кабинет в ресторане, где тот, развалившись в кресле в окружении прихлебателей, о чем-то болтал за рюмкой коньяка, я демонстративно достал пистолет, передернул затвор и, уперев ствол ему в лоб, в течение десяти секунд молча пристально посмотрел в его выпученные глаза. У «Казановы» они чуть с орбит не выскочили (а у меня закралась мысль, что он еще и обмочился). Его дружки тоже замерли в испуге, боясь даже подать голос. Когда же на мой вопрос о причине моего визита к нему он ответил непониманием, то последовало разъяснение: «Еще раз подойдешь к русской замужней женщине – я приду вновь, спущу курок и ты пораскинешь здесь своими мозгами. Шутить не буду!» А напоследок двинул его стволом пистолета в лоб так, что снес ему кожу. Затем вежливо попрощался с присутствовавшими и вышел. Доброе слово и «его величество «макаров» творят чудеса: женская часть погранотряда, шутя, даже стала подозревать, что этот любвеобильный ресторатор подружился с импотенцией.

Несмотря на изложенное, в те годы все мы – и пограничники, и местные жители – чувствовали себя гражданами единой Великой Страны, и каждый пограничник был готов в любой момент прийти на помощь мирным гражданам, которые отвечали нам взаимностью. Многие пограничники и местные жители дружили семьями, периодически вместе отдыхали и ходили в гости друг к другу, а когда нужно – помогали. Я, например, благодаря службе в Пяндже и Афганистане, встретил верных боевых друзей-товарищей: прапорщиков-переводчиков Вали Кас-ва, Таира Ура-ва, Закира Им-ва, Акобира Зи-ва и Исраила Юлдашева (последний, к сожалению, в начале 1990-х гг. трагически погиб), с некоторыми из которых дружу и поддерживаю отношения до сих пор. Более подробно о них рассказано в последующих главах.

2. Год 1984-й. Первые месяцы на афганской земле

После непродолжительной стажировки, выразившейся в ознакомлении с оперативной обстановкой в Афганистане, инструктажах и советах опытных офицеров-«афганцев», дежурствах в Оперативной группе погранотряда (орган управления спецподразделениями в зоне ответственности отряда на территории ДРА), меня и Виктора Нарочного наконец-то 22 августа 1984 года направили для прохождения дальнейшей службы на загранобъект «Артходжа» – 3-ю мотоманевренную группу (ММГ-3).

Утром знаменательного для нас дня мы с волнением заранее прибыли на местный аэродром, где находилось несколько вертолетов Ми-8 и Ми-24 и небольшая стайка офицеров и прапорщиков возле них. По внешнему виду это были уже бывалые «афганцы» – все они были кто в чем: в «хэбэ», в галифе и рубашках с общеармейскими погонами или в пограничном камуфляже, но без пограничных знаков отличия. Мы от них тоже особо не отличались – на нас были офицерские хромовые сапоги, галифе п/ш с зелеными кантами, рубашки с офицерскими погонами (зеленые просветы на них мы закрасили черным фломастером, ибо в Пяндже невозможно было найти армейские погоны) и армейские полевые фуражки.

Здесь нужно отметить, что в Афганистане все пограничники находились «под легендой» мотострелков Советской Армии и факт их пребывания «за речкой» не афишировался – считался чуть ли не секретным (об этом мы узнали только в Пяндже и переодеваться в офицеров-мотострелков было поздно). По этой причине все пограничники носили армейскую полевую форму, а офицеры и прапорщики выезжали в ДРА только с погонами с красными или перекрашенным в черные просветами. А в повседневной жизни все офицеры и прапорщики в ДРА одевались как партизаны, стремясь внешне ничем не выделяться от солдат, ибо в бою «духи» стремились выбивать прежде всего их. Так, летом наиболее распространенными были легкие куртки и брюки, переделанные из маскировочных халатов, а звездочки на самодельных погонах мы рисовали обыкновенной шариковой ручкой. В качестве головных уборов предпочитали сначала панамы, а затем кепи, а также общевойсковые полевые фуражки без пружины – они придавали нам «залихватский» вид. Из обуви были распространены кроссовки и спортивные туфли, хотя на построения все одевали «среднеазиатские» сапоги с короткими расширенными голенищами. «Берцы» же появились у нас только в 1987–1988 гг. В зимнее время почти все пограничники, вплоть до появления «варшавок» (полевая форма песчаного цвета), носили зимние пограничные камуфлированные куртки, что нас кардинально отличало от армейцев. Поэтому хотя официально в Афганистане пограничников не было, но это не мешало местному афганскому руководству ежегодно 28 мая поздравлять командование наших «загранточек» с Днем пограничника. Это вполне соответствовало древней восточной поговорке: «В Афганистане много секретов, но нет ничего тайного».

Однако продолжу свой рассказ. Офицеры сразу же определили в нас новичков и засыпали вопросами: кто, откуда, куда и на какие должности направляемся? И хотя в общении с нами у них «сквозил» несколько покровительственный тон, относились они к нам очень доброжелательно. Мы курили и болтали о всякой всячине, с нетерпением ожидая посадки. Спустя полчаса на ГАЗ-66 приехали летчики, которые, поздоровавшись со всеми, без лишних разговоров стали готовить «борта» к вылету: зашумели двигатели, из кабины ближайшего вертолета послышались радиопереговоры с авиадиспетчером. В это время послышались возгласы: «Николай, начальник КПП идет! Ну что, «таможня дает добро»?» К нам подошел невысокий капитан-пограничник лет тридцати с офицерской сумкой в руке. Поздоровавшись со всеми, он раздал нам таможенные декларации для заполнения. Это был для нас первый выезд за границу. Все было впервые. После завершения процедуры «проверки нашей грамотности» Николай достал из офицерской сумки «Полетный лист» и, назвав пункт следования «вертушки», стал зачитывать фамилии. Услышав свою фамилию, я в числе других подошел к нему и передал ему свое офицерское удостоверение, которое за зеленый цвет обложки пограничники в шутку называли «паспортом пастуха» (по аналогии смеси «Паспорта моряка» и пропуска для допуска пастухов за линию инженерно-технических сооружений; служебные загранпаспорта СССР нам выдали только в 1986 году) и командировочное удостоверение, после изучения которых он сделал отметку в списке и проставил «дато-штамп» в моем командировочном и на таможенной декларации. Таким образом каждый раз проходила процедура оформления нашего выезда за границу. Затем последовала посадка и после небольшого разбега наш Ми-8 взлетел. За ним следовал «крокодил» – боевой вертолет прикрытия Ми-24.

Мы летели на высоте 200–300 метров – тогда у «духов» ПЗРК еще не было. К сожалению, с годами в памяти сохранились лишь отдельные фрагменты первых впечатлений от этого полета в Афганистан. Приникнув к иллюминатору вертолета, я с жадностью рассматривал незнакомые мне сначала таджикские поля, широкую зеркальную полосу реки Пяндж, а затем и афганские пейзажи. В глаза сразу бросилось отличие: если на советской территории простирались огромные разноцветные ковры колхозных полей хлопка, пшеницы и овощей, кирпичные и белые дома, крытые шифером, то на афганской стороне земля была испещрена маленькими разноцветными «латками» земельных участков, зачастую огороженных невысокими глиняными заборами (дувалами), и рисовых чеков, а отдельно стоящие друг от друга дома с 2-метровыми дувалами вокруг приусадебных участков с высоты полета представляли собою однообразные глинобитные непрезентабельные квадратные строения.

Что мы знали об Афганистане (с 28 апреля 1978 года – Демократическая Республика Афганистан, а с ноября 1987-го – Республика Афганистан) и тактике боевых действий бандформирований в этой стране? Мои знания ограничивались пределами училищной учебной программы и были дополнены самостоятельными «изысканиями» по этой стране (тогда Интернета с Википедией и в помине не было) после получения «заманчивого» предложения о «выполнении интернационального долга». О тактике действий афганских душманов мы на своем далеком Дальнем Востоке еще ничего не знали – ведь к тому времени через Афганистан «прошли» лишь два офицера нашего отряда, а подготовка кандидатов в спецкомандировку из-за мер секретности не проводилась. Спасал ситуацию лишь наш опыт службы на границе и полученные в погранучилище знания по ведению разведывательно-диверсионной деятельности и борьбе с ДРГ противника. А еще мы знали, что в этой южной стране господствуют родоплеменные отношения, а афганский народ состоит из многих национальностей: пуштунов, таджиков, фарсов, узбеков, туркмен, киргизов, хазарейцев, белуджей, курдов, арабов и индусов, которые по своему вероисповеданию являются в основном мусульманами-суннитами, шиитами и исмаилитами (приверженцы одного из течений шиизма). До Апрельской революции 1978 года титульной нацией считались пуштуны, а государственными языками являлись пушту и дари (до революции, в рамках пуштунизации страны, военнослужащим и госслужащим не титульных национальностей выплачивалась надбавка в размере 30 % от должностного оклада за знание и использование пушту). Из официальной пропаганды нам было известно, что афганский народ решил строить социализм под «мудрым руководством» Народно-демократической партии Афганистана (правда, большинство сельского населения об этом как-то не думало и жило своим многовековым родоплеменным укладом по нормам Шариата и Корана, в котором главными и уважаемыми людьми оставались не партийные секретари, а муллы и старейшины племен). Ну а научно-технический прогресс в своем влиянии на жизнь простых афганцев в основном сводился к легковым «тойотам», «ниссанам», уазикам, грузовым «вольво», «мерседесам» и «МАНам», наручным часам «Сейко-5» и «Ориент», телевизорам, магнитолам и радиоприемникам «Сони», «Шарп» и «Панасоник». Порой было весьма забавным видеть едущего на ишаке афганца под индийскую музыку, звучащую из висевшей у него на шее магнитолы.

Эти новинки прогресса тогда были предметом и наших мечтаний – ведь в Союзе мы могли купить только отечественные радиоприемники, магнитолы, музыкальные центры и телевизоры, а в чековых магазинах «Березка» стоимость этого японского «чуда» была «заоблачной» – равна сумме выплаченных офицеру чеков за 6–7 месяцев, а то и год службы в Афганистане. Таков тогда был «перекос» в покупательной способности советского человека и ценовой политике в СССР. Отсутствие электричества в большинстве кишлаков подчеркивало унылость афганской жизни, навевая мысли о Средневековье. И лишь в провинциальных городах встречались более-менее современные многоэтажные здания, а бесперебойное электричество было только в провинциальных и районных (улусволи) центрах. Таким образом, Афганистан сочетал в себе средневековье с XX веком, что символично подчеркивала разница в 619 лет между григорианским календарем и летоисчислением по Хиджре, используемым в этой стране. Впрочем, вследствие господства в сознании мусульман ценностей ислама и шариата большинство простых афганцев отличается терпеливостью, скромностью в быту и своих потребностях. Поэтому афганские крестьяне вовсе не усматривают трагедии в отсутствии электричества, холодильников, стиральных машин и телевизоров. В этой связи приведу весьма показательный пример. Уже будучи сотрудником разведки, мною была организована поездка на отдых в Душанбе одному из наших надежных негласных помощников, который неоднократно рисковал жизнью при выполнении наших заданий. Искренне стремясь хоть как-то отблагодарить его за эту помощь, мы разместили его в прекрасном гостиничном номере и организовали ему трехдневный отдых с посещением мусульманских святынь, мечетей, памятников культуры, кинотеатров и кафе, всячески стремясь продемонстрировать ему преимущества советского образа жизни. В последний вечер перед отъездом, сидя в ресторане с живым таджикским ансамблем, я обратил внимание на то, что наш гость с какой-то грустью на лице о чем-то задумался. Полагая, что он под впечатлением увиденного сожалеет о проживании в Средневековье и предстоящем возвращении к этому образу жизни, я спросил его: о чем он задумался? Его ответ поверг меня в смятение: «Да у меня на днях корова должна отелиться, и я думаю, успею ли я вернуться к этому или нет? Она болеет. А если сдохнет?» И тут до меня дошло: а ведь у него нет ни малейшего желания жить в XX веке – его жизнь вполне его устраивает и он ничего не хочет в ней менять. И такие афганцы составляют весьма значительную часть общества в стране – они дорожат этим укладом своей жизни и не желают пугающих перемен. Впрочем, это вовсе не означает, что им чужд научно-технический прогресс и они не желают пользоваться современными плодами цивилизации.

Ну а особенности афганской жизни и быта мы познавали уже в процессе своей службы в зависимости от степени возможностей и желания каждого. Тем не менее наши пограничники всегда очень уважительно относились к национальным обычаям и религиозным чувствам афганцев, хотя и были случаи неумышленного нарушения ими местных обычаев во время войсковых операций (нужно отдать должное афганцам, которые с пониманием относились к этому). Это утверждение основано на моем многолетнем общении с представителями различных слоев афганского населения как во время боевых операций, так и после вывода ОКСВ из Афганистана.