Источник

Ужас внезапно пришедшей в голову мысли, вероятно, столь полно отразился на его лице, что добродушная физиономия собеседника (может, это все-таки был Жан-Пьер) вновь стала наполняться улыбкой.

– Тебе нехорошо? – осторожно спросил он, наклоняя свое крупное лицо к Ивару. – Извини, я просто забыл, что ты после своих исчезновений практически ничего не помнишь о работе. Пойдем, я провожу тебя в твой кабинет.

Путь по белоснежному коридору оказался знакомым; например, Ивар точно знал, что, свернув направо, он упрется в дверь своей комнаты. Было ему известно (или же вдруг стало известно), как выглядит она изнутри. Слева на столе стоял маленький плюшевый медвежонок, подаренный Ингой ко дню рождения, а на стене справа от рабочего стола Франсуаза собственноручно прикрепила календарь с картинкой не вполне приличного содержания, принадлежащей кому-то из современных художников с весьма трудно произносимой фамилией. Помнится, шеф поначалу попытался было возмутиться, однако Ивар, хотя ему картина не очень нравилась, отстоял право оформлять свой кабинет согласно собственному вкусу.

Внутри никого не было, и это не удивило Ивара, поскольку он знал (откуда, неужели из снов?), что Инге недавно выделили небольшую комнатку по соседству, объяснив это тем, что при подготовке к экспериментам третьей серии ему часто будет требоваться уединение. Впрочем, вызвать Ингу при необходимости не составляло труда.

Ивар осторожно, словно надеясь, что это до ужаса знакомое видение все же исчезнет, подошел к столу и без сил рухнул на стул. Сиденье под ним привычно заскрипело. На мгновение он зажмурился (совсем как в детстве!), но, не выдержав, тут же открыл глаза. Проклятое видение не исчезало! Сомнений больше не было: он действительно проснулся в том самом мире, который в мечтах своих давным-давно покинул с огромным удовольствием. И теперь эта чудовищная реальность, в подлинности которой он попытался усомниться, нагло смеется ему в лицо, плавно кружась перед глазами.

– Я вижу, тебе совсем нехорошо, – жирным склизким ручейком прожурчал голос Жан-Поля (или Пьера). – Сейчас пришлю тебе Ингу, у нее всегда под рукой есть что-нибудь подходящее.

– Не надо, – попытался произнести Ивар, но из горла вырвалось лишь невнятное бульканье, которое при желании можно легко принять за согласие. Борясь с потешающейся над ним реальностью, он не заметил ухода Жан-Поля и очнулся лишь тогда, когда над ним еле слышно прошелестело:

– Ивар, примите это, и вам сразу станет легче.

В правой руке его оказалась пилюля в бледно-розовой

оболочке, в левой – невесть откуда взявшийся стакан с холодной водой. Что-то со сладким шуршанием легло рядом с компьютерной клавиатурой, и тот же голос прокомментировал:

– Я принесла вам ваш любимый шоколад: горький с лимоном.

Невесомые шаги поспешили прочь, и уже от дверей долетела прощальная фраза:

– Сегодня неудачный день для вашего возвращения. У Франсуазы выходные. Она появится только послезавтра.

Никогда Марго не подозревала, что способна на столь необычайный подвиг. «Ну вот, дожила до светлого праздника, – сердито размышляла она, звонко стуча каблучками по гулкой лестнице относительно нового дома, – сама добровольно (она машинально употребила столь привычный иностранный эквивалент этого слова) иду на поклон. И к кому?!»

Последний раз она видела Франсуазу недели за две до отъезда туда. Неожиданно Ивару взбрело в голову устроить прощальные посиделки для своих любимых сотрудников, на которые он пригласил исключительно женщин. Кроме Франсуазы там были его верная помощница Инга и Анжела, чернявая, еще вполне юная особа, постоянно озабоченная поисками подходящего партнера для брака. Причем основной ее проблемой было не отсутствие достойных кандидатур, а нежелание в нужный момент сделать решительный шаг.

И хотя собрал вместе эту милую компанию именно Ивар, развлекать ее, поддерживая постоянно рассыпающийся разговор, пришлось, как обычно и случалось, в основном Марго. Сам же Ивар по большей части молчал, созерцая сотворенную им вечеринку с улыбкой удовлетворенного своей работой художника. Яркое весеннее солнце и по-своему яркая здешняя жизнь сходили на закат, он мирно прощался с ними и, наверное, произнес бы молитву за остающихся здесь друзей, если бы верил хоть во что-нибудь.

Франсуаза держалась несколько нервно и более агрессивно, чем обычно, и оттого ее немного грубоватая красота казалась особо привлекательной. Марго прекрасно понимала ее состояние и даже слегка жалела, хотя еще вчера готова была ее растерзать. Инга, напротив, была по обыкновению спокойна и выдержана, ничего лишнего: ни слова, ни жеста. И мудрая Марго не знала даже: восхищаться ли этой выдержкой, или же ненавидеть за это. И, тем не менее, обе гостьи были блистательны и совершенно невозможно было наверное определить, для кого они так старались: для Ивара или же для Марго. И лишь одна Анжела, которая просто ничего не знала о запутанных отношениях трех женщин, к тому же не обладавшая способностью легко поддерживать разговор на самые невообразимые темы, чувствовала себя несколько потерянной в этом странном собрании.

В какой-то момент разговор окончательно рухнул, словно сломалось нечто бесконечно важное, и любые попытки продолжить беседу стали для всех ненужным мучением. Началась утомительная процедура прощания. Впрочем, всем уходящим предстояло идти в одну сторону, а любезные хозяева по здешнему обычаю отправились провожать их до автобусной остановки. Дружная компания медленно брела через сквер, погруженный в прозрачные весенние сумерки, и Марго, едва передвигая ноги, изо всех сил мысленно приближала минуту окончания этой глупейшей пытки. По лицу Ивара невозможно было узнать, наслаждается ли он каждым мгновением, или же проклинает себя и свою затею.

За милым, почти душевным разговором никто и не заметил, откуда вдруг появился весьма нетрезвого вида субъект с какими-то неразличимо произносимыми претензиями. И прежде чем кто-то успел каким-либо образом отреагировать на его невнятную, но пламенную речь, Франсуаза, проскользнув вперед, совершила пару неуловимо-изящных движений, и оратор с музыкальным треском приземлился в ближайших кустах.

Входная дверь мягко распахнулась, послушная сигналу звонка, и Марго увидела Франсуазу: она стояла в дверном проеме, как тогда посреди аллеи, с простодушной, немного грустной улыбкой победительницы. От улыбки, как и в прошлый раз, стало безжалостно больно, и, мысленно прокусив до крови губу, Марго произнесла с необычайным спокойствием:

– Мне нужна твоя помощь.

На печальном лице Франсуазы не отразилось ни удивление, ни злорадство.

– Заходи, поговорим.

Когда массивный междугородный автобус въезжал на стоянку главного автовокзала, сверхточные, привезенные из другой жизни наручные часы Ивара показывали ровно десять утра. «Что за нелепость ездить в столицу на автобусе? – некстати подумал Ивар. – В настоящей жизни я непременно поехал бы поездом». Впрочем, это было последним посторонним включением, дальше он думал и действовал строго по предписанию. Маршрут был всегда один и тот же (авторы эксперимента, добиваясь точных, легко сверяемых результатов, избегали излишнего разнообразия): нужно было по широкому шумному проспекту дойти до ближайшего переулка и, повернув направо, углубиться в замысловатую сеть кривых улочек старого центра. Горбатый переулок выводил прямо к первой цели путешествия, крошечному литературному музею какого-то ныне вполне забытого классика. Напротив здания в небольшом уютном особнячке, где при прежнем режиме находилось столичное отделение тайной полиции, расположилось посольство одной крупной заморской державы.

Сотрудницу музея, с которой должен был встретиться Ивар, звали Клер. Впрочем, сам Ивар был не совсем тем Иваром, который работал в «Источнике»: человек, вошедший в половине одиннадцатого в вестибюль столичного музея, являлся научным сотрудником аналогичного учреждения в недальней провинции. Его приезд в столицу – обычная служебная командировка. Это не было костюмированным фарсом или игрой в шпионов; просто сотрудник музея Ивар был действительно иной личностью и решительно ничего не знал об Иваре из «Источника». Правда, хотя жизнь этого Ивара принадлежала другой реальности, личность его в ходе эксперимента совмещалась, незаметно для обоих, с личностью того Ивара, который точно знал, что не только музейными интересами объясняются столь частые командировки в столицу. Интересно, что по всем данным «местный» музейный Ивар никогда не подозревал о своей «двойной жизни». Впрочем, незначительные накладки все-таки изредка случались, подобно тому, как спящий человек иногда может посмотреть со стороны на себя, героя собственных сновидений. Авторы эксперимента, тщательно регистрируя такие проявления, относили их на счет несовершенства технологии, однако искоренить их полностью пока не удавалось.

Сначала он услышал звонкий перестук каблучков, затем из сумерек коридора (что поделаешь, бюджетное учреждение) появилась высокая стройная фигура, увенчанная короной буйных каштановых волос, ослепительной белизны рука выплыла вперед одновременно с неофициально произнесенным «здравствуйте» и, наконец, заключительным аккордом прозвучал комментарий бабушки-вахтерши, высказанный забежавшей на огонек подружке: «Повезло нашей Клерочке, видный парень достался». На самом же деле ситуация была запредельно простой: полоса всеобщего распада захватила и почтовое ведомство, которое, как и прочие государственные службы, находилось в процессе медленного, но непрерывного гниения. Поэтому иные организации предпочитали скорее тратиться на командировочные и переправлять документы и предметы, представляющие определенную ценность, с помощью курьеров, чем безуспешно потом тягаться с ведомством, имеющим бесспорную общегосударственную монополию на полную утрату почтовых отправлений. Собственно говоря, Ивар и был тем курьером, который поддерживал отношения между двумя однопрофильными учреждениями. Все получилось как-то само собой. Никого из его коллег не привлекала возможность однодневных поездок в столицу, и общение с Клер стало маленькой персональной привилегией Ивара. Эти контакты были не частыми, но регулярными. Встречаясь, они никогда не говорили о политике или личных проблемах, но, как профессионалы, со знанием дела обсуждали научные вопросы, и такой разговор доставлял им огромное наслаждение.

Общение с Клер было самой приятной частью этого путешествия. Выбравшись из музея, он должен был посетить на соседней улице угловой магазинчик, где причудливо смешались забавные туристические сувениры и изысканные кулинарные деликатесы, а на специальных полочках красовались бутыли с вином, приобрести которое рядовой покупатель мог, разве что, выложив сразу месячную зарплату. У хозяина заведения, невысокого черноволосого крепыша, который частенько сам стоял за прилавком, существовали какие-то неясные Ивару отношения с директором учреждения, где он трудился. Вероятно поэтому владелец сего великолепия постоянно передавал через Ивара какие-то то большие, то маленькие тщательно упакованные свертки, в которые Ивар никогда даже и не пытался заглянуть, не имея на сей счет ни малейшего любопытства.

Дальнейший путь Ивара пролегал через широкий бульвар, где он непременно встречался с парой своих ровесников, с которыми некогда учился в институте. Несмотря на регулярность этих встреч, всякий раз находилось что сказать, а чтобы разговор получался вкуснее, милая троица неизбежно сворачивала в ближайший кафетерий на чашечку кофе с огромными заварными пирожными. В качестве темы для беседы в дело шло все: от серьезных размышлений до банальных сплетен, почерпнутых из желтых газет. Все это происходило столь жизнерадостно и столь не нужно, что хотелось плакать, но вместо этого приходилось смеяться очередной, конечно же, остроумной и, безусловно, свежей шутке бог-весть-знает-о-чем.

Но самым неожиданным всегда был, разумеется, финал. Ивар здешний, не будучи в тот момент Иваром тамошним, никогда не мог предсказать его, хотя неоднократно прошел этот маршрут. Просто в какой-то момент великолепный кофе в маленьких изящных чашечках, лакомые пирожные на блюдцах и вообще весь этот буйный праздник остроумия оказывались до предела исчерпанными, и наступало ничто. Нет, не то чтобы так вот буквально: раз и ничего. Все выходили из кафетерия и, выморочно прощаясь друг с другом, разбредались в разные стороны. И только тогда чудесный столичный бульвар начинал медленно, но неотвратимо расползаться по швам, сквозь грубо рваные раны проступал сказочной синевы туман и… приходилось снова и снова широко открывать глаза.

Комната, в которую Франсуаза привела Марго, выглядела именно так, как когда-то ее описывал Ивар: стены, покрытые кричащих цветов обоями, с назойливым бесстыдством глазели сразу с четырех сторон на всякого, кто входил в зал. В правом углу, напротив невыносимо пестрого мягкого дивана, существа веселого и жестоко-коварного, сиротливо приютилась небольшая тумбочка, на которой когда-то обитал маленький телевизор, предмет особой ненависти Франсуазы, приобретенный теперь уже бывшим мужем вопреки ее желанию. В центре потолка, также украшенного сочными обоями, живописно торчали оголенные провода. (В те времена, когда она еще была замужем, зал освещала отвратительно пышная люстра, оставленная бывшим супругом на память. Едва он исчез с горизонта, как Франсуаза собственноручно сорвала люстру и безжалостно вышвырнула в ближайший бак для мусора, стоявший у дома. Ее судьбу разделил и телевизор).

Дверь, ведущая в следующую комнату, была плотно закрыта. «Там, наверное, спальня, и в ней тоже нет верхнего освещения», – с неожиданной горечью подумала Марго. Франсуаза плавным жестом указала ей на диван, а сама легко опустилась на жесткий стул с высокой спинкой, одиноко стоявший у голой стены, сразу словно приросла к нему, высокая и прямая, как постамент, на котором она восседала. Шустрый ветерок, ворвавшийся в окно, игриво трепал ее роскошные волосы, переливавшиеся всеми оттенками солнца. «Ну разве можно вообразить, что у нее когда-то были абсолютно черные волосы?» – Марго мысленно недоверчиво покачала головой. И тут же прикрикнула на себя, собираясь в кулак для неизбежного и необходимого разговора. Франсуаза молча смотрела на нее; чуть раскосые глаза хозяйки дома не выражали ни малейшего признака нетерпения или любопытства, точнее, не выражали решительно ничего. Франсуаза, как и Марго, умела ждать.

– Мне нужно попасть в эксперимент, – безо всяких предисловий вдруг выпалила Марго. Чутье подсказало ей, что с этой яркой ящерицей по-другому нельзя, иначе, выбросив длинный хвост красивых, но ничего не значащих слов, она ловко ускользнет от прямого ответа. По удлиненному лицу впервые с начала встречи промелькнула легкая искорка неясного интереса. «У рыжих и выражение лица рыжее», – вспомнила Марго старый афоризм Ивара. Выражение лица Франсуазы было черным; только это и указывало на истинный цвет ее волос.

– И ты спешишь, – произнесла она наконец, не то спрашивая, не то утверждая как бы общеизвестный факт. Где-то далеко за окном лопнуло, распадаясь на малые и большие осколки, жестокое летнее солнце, и Марго поняла, что дело ее в основном сделано, хотя и не знала наверняка, какова цена удачи.

– Добровольцами для первой серии экспериментов занимается Морис (Марго вздрогнула про себя, услышав знакомое имя), послезавтра я выхожу на работу и сразу же пообщаюсь с ним; по телефону, сама понимаешь, такие дела не решаются, – проговорила Франсуаза, обшаривая взглядом свою гостью, впрочем, безо всякого видимого интереса. («Хочет определить, насколько я постарела», – насмешливо подумала Марго). – Думаю, проблем с тобой не будет; ты ведь подготовленная.

Марго уже открыла рот, чтобы спросить, что ее собеседница имеет в виду, но не успела. Услышав надрывный вопль телефона, Франсуаза легко вспорхнула с насеста и исчезла в темном проеме коридора. До слуха Марго сначала долетело любезное приветствие, затем холодное «да» и наконец «ах, так!», произнесенное тоном кота, настигшего мышку. Когда Франсуаза вновь появилась в дверном проеме, глаза ее сверкали, как две далеких звезды в черной пропасти неба, равных в своем величии и одиночестве.

– Тебе повезло, – прошептала она, торжествуя. – Меня срочно вызывают на работу, и я уже сегодня смогу устроить твое дело.

«Ну что ж, теперь я знаю цену», – безразлично подумала Марго.

Когда он снова открыл глаза, за окном уже мягко оседали сумерки, неспешно сгущаясь до необходимой кондиции, именуемой сказочным словом «ночь». Ивар с удовольствием отметил, что хорошо помнит все произошедшее с ним. «Так, значит, это и есть эксперимент второй серии», – с неожиданной и непонятной самому себе иронией подумал он. Когда-то давно, трудно сказать, во сне или в реальной жизни, Морис, один из теоретиков эксперимента, пытался объяснить ему, почему выход в недавнее прошлое легче, чем выход в настоящее. «Понимаешь, старик, – монотонно бубнил он, глядя куда-то себе под ноги, – наше недавнее прошлое как уже свершившийся факт является величиной известной, и моделировать вариации в этом пространстве, точнее, воссоздавать их гораздо проще, нежели в нашем настоящем, которое по сути своей есть постоянно незавершенный процесс. И здесь мы сталкиваемся с человеческой непредсказуемостью поступков, что существенно осложняет нашу работу».

Однако Ивар не мог согласиться с подобным утверждением, не без оснований полагая, что великое множество людей ведут стабильный образ жизни, в котором практически нет места непредсказуемой случайности, и потому их настоящее дает больший простор эксперименту, чем прошлое, которое еще надо кропотливо реконструировать, осторожно извлекая из-под руин времени. Но самое главное, чего он, сколько не старался, так и не смог принять, так это убеждения, разделяемого всеми основателями эксперимента, полагавшими, что создаваемая ими реальность действительно реальна, то есть существует независимо от исследователей в параллельных потоках времени. Для него обе серии были всего лишь научно-техническим миражом, сотворенным на потребу неведомым целям. Ну как, скажите, можно было уверовать в действительность того, что сразу по прошествии кажется всего лишь сном. Всего лишь сном?! А разве эта комната, этот институт, да и вообще вся эта здешняя жизнь, в подлинности которой сейчас он не смеет усомниться, не представлялись ему еще сегодня утром (неужели сегодня утром?) всего лишь сновидением, жутким, но притягательным?

Дверь ввалилась вовнутрь так, словно на ней отрабатывали приемы боевых искусств, и в ярко освещенном проеме (электричества здесь не экономили) прорисовался черный точеный силуэт Франсуазы.

– Сидишь в темноте и потихонечку пугаешь начальство? – донесся до него, как из другого мира, ее бархатный голос. – А оно и без того уже напуганное: меня срочно вызвали; видно боятся, что твоя девочка одна со всеми проблемами не справится.

Говоря так, она не спеша прошла через комнату и остановилась в двух шагах от стола, глядя на Ивара со странным любопытством:

– Ну, здравствуй, давно не виделись, – в голосе ее звучали легкая грусть и непонятная усмешка. Ивар смотрел на нее, не произнося в ответ ни единого слова, ибо вопреки здравому смыслу и умным логическим построениям, в истинности которых он уже успел себя убедить, сейчас он чувствовал, что действительно давным-давно не видел эту женщину, которая в той, другой жизни (или во сне?) была прочно отделена от него временем и расстоянием.

– Давай закончим на сегодня с работой, все уже давно по домам разбежались, даже зануда Морис ушел, – произнесла она, резко меняя тон. – Пойдем лучше в мою конуру кофе пить, а если чего покрепче хочешь, то я Анжелке свистну, у нее всегда коньячок найдется.

«Все как тогда», – с отчаянной радостью подумал Ивар. Его рука нащупала шоколадку, оставленную Ингой, и спрятала ее в наружный карман пиджака. Он резко поднялся и, изо всех сил стараясь не спешить, пошел за Франсуазой, призрачно маячившей впереди. У дверей своей комнаты она остановилась и, когда Ивар приблизился к ней, еле слышно прошептала:

– А теперь расскажи мне, как ты жил без меня все эти годы. И, пожалуйста, не торопись.

Ужинала Марго в одиночестве. По тому, как засуетилась Франсуаза после телефонного звонка, нетрудно было догадаться, что на раннее возвращение Ивара домой сегодня рассчитывать нечего. На пустынном столе возвышались полупустая тарелка (ела она всегда немного), высокий узкий стакан, наполовину наполненный апельсиновым соком, и алая свеча, водруженная в старомодный серебряный подсвечник. Свеча помогала думать. Мудрая Марго хорошо знала, что иногда и ей нужна помощь, а рассчитывать сейчас было не на кого. Оставалась только свеча.

Звонок телефона прозвучал как долгожданное проклятие. Марго не спеша подошла к нему, точно заранее зная, чей голос услышит в трубке.

– Доброй ночи! Еще не спишь? – услышала она торопливую речь Франсуазы. – Твое дело в шляпе. Подходи завтра ко мне домой к семи вечера, объясню тебе подробно, что и как.

Франсуаза еще продолжала что-то говорить, а Марго уже ощущала неодолимое желание повесить трубку. В отличие от Ивара она не была склонна задавать себе вопросы, не имеющие ответов, и потому не предавалась мучительным и бесплодным размышлениям о том, что происходит вокруг нее. Сейчас решилось главное: она сможет встретиться с исчезнувшими. Остальное, неважно, близкое или далекое, отступало на десятый план. Ибо Марго всегда жила главным. Тем не менее она спросила:

– Как там Ивар?

– Он только что прошел эксперимент второй серии, – озабоченно отозвалась Франсуаза. – На него это действо произвело большее впечатление, чем я могла бы предположить. В общем, потихоньку приходит в себя.

– Ладно, – механически отреагировала Марго и уронила трубку. Медленно подошла к распахнутому настежь окну, в которое бесцеремонно, с бесстыдной наглостью заглядывала луна, до отвращения напоминавшая безликую физиономию Мелани.

– Ты что, тоже при исполнении? – холодно осведомилась у нее Марго и, не дожидаясь ответа, с треском захлопнула окно.

Комната Франсуазы, откуда она управляла технической стороной эксперимента, находилась в дальнем конце коридора. Франсуаза была богиней техники, и вся аппаратура, от мудреных напичканных сложнейшими микросхемами установок до банальной кофеварки, просто обожала ее. Кроме телевизоров, с которыми богиня не поладила однажды и, увы, бесповоротно. Впрочем, на ее работе это никак не отражалось, поскольку компьютерные мониторы себя к телевизорам не относили и вообще являлись существами зависимыми, собственного мнения практически не имеющими.

Пока Франсуаза ласково отдавала необходимые распоряжения кофеварке, Ивар с любопытством оглядывал ее комнату, точнее пытался заставить себя сделать это. Голова его шла кругом и имела на то свои веские причины: второй раз в течение всего лишь суток рушились его представления о мире, в котором он живет (и живет ли?), и для его головы такое удовольствие представлялось несколько чрезмерным. Где, в каком из миров он сейчас находится? Спит, или бредит наяву? А Марго, где находится она? В этом или же в каком-нибудь ином мире? Подожди, если то, что ты прежде считал сном, и есть подлинная реальность, то откуда я могу знать наперед, что случится (или уже сейчас случилось) с Марго? (Ивар почувствовал легкий приступ тошноты, вспомнив, что произошло с Марго в его последнем сне). Но с другой стороны, если этот сон все же реальность, почему здешняя Франсуаза тоже знает, что я отсутствовал много лет? И как можно усомниться в подлинности происходящего с ним здесь: он находится в институте «Источник», принимает участие в эксперименте, и у него нет никаких оснований не верить своим ощущениям. Или нам с Франсуазой снятся одинаковые сны?

– Послушай, Ивар, – из невыразимо безразличного далека донесся до него бархатный голос Франсуазы, – тебе, похоже, действительно требуется что-нибудь покрепче. Поскучай здесь пару минут, я сбегаю к Анжелке, она сегодня дежурит на установке для новичков.

Ивар пробурчал в ответ что-то невнятное. Перед его глазами мерцал густой немыслимой синевы туман.

В дверь настойчиво постучали, и озаренная ночным предвидением Марго отправилась ее открывать, угадывая еще одну совсем не радостную встречу. На пороге стояла, конечно же, Инга.

– Здравствуйте, – вежливо произнесла она. – Я могу войти?

Когда-то давным-давно, возможно в позапрошлой жизни, Марго была ее преподавательницей, однако Инга никогда не забывала этого, придерживаясь в общении отстранено-вежливого тона, как и с Иваром, который в первую очередь был ее непосредственным начальником.

Хозяйка посторонилась, пропуская гостью в тесном узком коридоре, и, пока та проходила, внимательно осмотрела ее. Инга по-прежнему выглядела маленькой хрупкой девочкой. «Словно время остановилось», – отметила про себя она. Однако Марго, быть может, лучше других понимала, сколь обманчива эта непрочная оболочка. Войдя в комнату, Инга резко обернулась, и Марго увидела прямо перед собой лицо, превратившееся в сплошной вопросительный знак.