Властелины Сущего. Часть 1

Сарг Коврань

Властелины Сущего. Часть 1

Пролог.

Я проснулся после очередного запоя. Был дикий сушняк, и раскалывалась голова. Вообще-то последствия этого запоя начали накрывать ещё ночью – сушняк и головные боли. И так-то голова болит почти постоянно, а с перепоя вообще раскалывается.

С некоторым трудом встал и с досадой поморщился – спал одетым на заправленной кровати. Родители ещё спали. Включил свет в своей комнате и посмотрел на электронные часы – они показывали 5:58. С минуты на минуту в комнате родителей прозвенит старый дребезжащий будильник – папе на работу, а мама пойдёт к корове. Папа ещё работает, а мама несколько старше и заработала досрочную пенсию на тяжёлых работах. И кучу болячек. Невольно посмотрел на отрывной календарь, где была явно старая дата – четырнадцатое февраля 1997-го года. Год, конечно, тот же, а вот дата явно иная. Вполне может быть, что и месяц иной – в этот раз я что-то сорвался в запой так, что самому тошно вспоминать. Впрочем, воспоминаний не так много. Не мог же я быть целую неделю пьян на грани отрубона!

Прошёл на кухню, включил свет и тут же в комнате родителей зазвенел будильник. Я попил воды. На кухню вышла мама.

– Проспался? – недовольно спросила она.

Я предпочёл промолчать – родители запилили меня своими упрёками. Оделся в фуфайку, стоптанные валенки и поспешил выйти на улицу – разговаривать с ними совершенно не хотелось. Вышел на улицу и закурил дешёвую «Приму» без фильтра, вставив сигарету в самодельный мундштук из бузины.

Упрёки родителей вполне обоснованы: я – опять безработный. После окончания школы моя жизнь покатилась под откос. Привык в школе к тому, что все предметы давались мне легко, но совершенно не был готов к тем темпам, которые задал Политех, куда я поступил в 93-ем году. Стоило осенью того же 93-го года пропустить из-за ангины десять дней, как я уже совершенно ничего не понимал на парах. Высшая математика ещё как-то была понятна (последствия того, что ещё в школе интересовался ею), то физика стала тёмным лесом. Никак не мог привинтить высшую математику – всё время казалось, что в этой теории есть очень грубые ошибки, а функциональные закономерности притягивают явления за уши. И до ангины-то были сложности с учёбой, а после неё – вообще стали безнадёжными. После Нового года, в январе 1994-го года, я забрал документы и собрался идти в армию.

Думал идти в армию, но в середине февраля 94-го года на медкомиссии от военкомата меня обломали с ней. У меня ещё лет с двенадцати шалило сердце, и зрение было далеко от нормы. Из-за сердца признали негодным к службе в армии. В марте 94-го года я неделю пролежал в пермской больнице, где к близорукости и миокардиту добавилась и ишемия головного мозга. Из-за последнего диагноза мне ежегодно приходится по неделе лежать в Перми. Это попадает на позднюю осень, и я ненавижу вторую половину ноября и начало декабря. Как понимаю, никаких особых подвижек с этой ишемией нет: ухудшений нет, но нет и улучшений. Инвалидность не дают, однако предупреждают, что из-за инсульта могу в любой момент скопытиться. Исправить её можно с помощью операции, но за неё загнули такую цену, что мне проще подохнуть. И не факт, что я выживу после этой операции – могу стать идиотом или вообще подохну под ножом хирурга.

Я скрыл ишемию и летом 94-го поступил в Кунгурский сельскохозяйственный колледж. Учился на правоведа – колхозного юриста. Девчат там было море: только в нашей группе из тридцати пяти человек было лишь семеро парней. Только я так и не нашёл себе там жены. Хватило одной дурной компании с раскладом я один на четырёх девчат. Двоих в первую ночь я, кажется, так и не удовлетворил. Впрочем, потом я реабилитировался, и умудрялся в ночи с субботы на воскресенье ебать всех четверых до того, чтобы они умоляли меня выбрать кого-то из них. Хотя, вся четвёрка сразу были редко – на выходные кто-то из них уезжал домой. Только с окончанием их учёбы они разъехались – они были моими ровесницами и учились уже на последнем курсе. Потом они писали мне письма и предлагали приехать к ним, но я тогда сглупил – не ответил ни на одно из тех писем, так как на второй год своей учёбы там едва не сошёлся с пятнадцатилетней девчонкой по имени Алёнка. Меня даже не остановил её совсем юный возраст. Впрочем, я ебал её так, чтобы не было последствий в виде детей. В прошлом году мы с ней расстались: я закончил учёбу и вернулся домой в родной посёлок, а она продолжила учиться. В последний раз мы виделись (и ебались) где-то в конце октября прошлого года, но потом немного поругались. Вот тогда я рискнул несколько раз кончить в неё – она уверяла, что вне того периода, чтобы залететь. Уже накануне Нового года она написала письмо, в котором приглашала встретить Новый год вместе, но я тогда несколько забухал. Правда, встречать его она предлагала всё в той же общаге Кунгура – кажется, она окончательно разругалась с родителями и не бывает у себя в деревне. Меня ж в новогодние праздники едва хватало на то, чтобы похмельно-полупьяно ходить на работу, хотя новогоднюю ночь я отдыхал. Можно бы и восстановить ту связь, но стыдно появляться перед ней. Что я ей могу предложить сейчас? Ничего! Алёнка из ещё более глухой деревни, где вообще нет никаких перспектив – по её словам, деревня представляет из себя полтора десятка дворов, а школа находится в соседнем селе.

Летом и осенью прошлого года пытался искать работу в Перми и Кунгуре, однако не срослось – требовался опыт работы и желательно высшее образование. Ну, или блат, которого у меня не было. В ноябре даже был готов идти работать на завод в Перми, но медкомиссия не пропустила – врачи, заразы, всё ж вписали мне ишемию головного мозга. С помощью сестры Светки (которая работает воспитателем и, вроде бы, уже преподаёт русский язык и литературу) в декабре устроился в школу сторожем, но начал попивать и в начале этого месяца меня попросили оттуда – начал водить туда компании собутыльников. В этих компаниях даже бывали старшеклассники со старшеклассницами. За одну такую компанию Светка обматерила меня, пригрозив тюрьмой – в компании, которая была у меня накануне увольнения, были пятнадцатилетние девочки, одну из которых я чуть не выебал.

Четырнадцатого февраля, получив расчёт, я ушёл в запой. Вроде бы, часть денег отдал маме на продукты, но не меньше половины остатка пропил с друзьями – с Саней Папиным, Саней Дунаевым и Вовой Бутовым. Начинал пить с Папиным и Дунаевым. Утром пятнадцатого похмелялся с Толиком Тиуновым, которого встретил у бабушек, которые торговали бражкой. Потом меня понесло до матери Вовы Бутова, который собирался приехать. Он приехал днём, и вечером я пил с ним, где и заночевал. Впрочем, мать Вовы, тётя Вера, тоже выставила бражку. Кажется, это было вечером того же пятнадцатого февраля. Вроде бы, вернулся домой к вечеру шестнадцатого, но это неточно – зашёл к Сане Дунаеву, где в компании с ним и его матерью, тётей Любой, выпил до провалов в памяти. Это всё, что я помню из этой пьянки.

Из дома вышел папа и прошёл в сторону туалета. Я пытался споить и родителей, но они ограничились лишь одним вечером четырнадцатого, а пятнадцатого, когда я похмелялся с Толиком Тиуновым, они уже не пили. Вспомнил, как вечером четырнадцатого сидел с ними, Папиным и Дунаевым за столом, а по телевизору шёл какой-то детектив. Вроде бы, «Коломбо».

Я проследил, как папа сходил в конюшню, где почистил навоз и сбросил сена с сеновала. От сигареты и похмелья меня начало тошнить и в конце концов вырвало. Кажется, у Вовы я пил не вчера или позавчера – с одной браги меня не должно так ломать и мутить. Вспомнил, что пил у Дунаева технический спирт с привкусом палёной резины.

Из конюшни вышел папа и закурил.

– Все деньги пропил или что-то осталось? – с сочувствием спросил он, когда меня перестало рвать, и я опять закурил.

– Не должен всё пропить, – ответил я, хотя ещё не проверял свои заначки и карманы одежды, – Какое сегодня число?

– У! – протянул он с сочувствием, – Как всё плохо!

– Двадцать четвёртое февраля? – спросил я.

– Нет, только семнадцатое февраля, – ответил он.

– Блин! – с досадой сказал я, – Хорошо я погулял! Воспоминаний – как от целой недели!

– На хрена вчера пил с Длинным? – спросил он, – Он же явно опять угощал тебя «синюхой»!

– Вполне может быть, – поморщился я, вспомнив квартиру матери Сани Дунаева и привкус жжёной резины во рту – после опохмела с утра в субботу, пятнадцатого, я зашёл ещё и к нему, где продолжил похмеляться. Кажется, даже немного поспал у него и ушёл до Вовы уже ближе к вечеру. Саня после армии устроился на железную дорогу и частенько таскал домой тормозную жидкость от какой-то техники, которую после некоторой обработки вполне можно было пить, однако это была та ещё отрава! Вова же буквально через пару месяцев после возвращения из армии устроился в охрану какой-то тюряги в самой Перми. Теперь бывает у матери не чаще одного раза в месяц. Вроде бы, тоже с деньгами напряг, хотя есть какое-то едва ли не натуральное довольствие. Типа получает продукты.

– Он тебя вчера и привёл домой, – сказал папа о Длинном, – Говорил, что ты к нему завалился часов в семь вечера, а привёл домой часов в десять.

Значит, после отъезда Вовы Бутова я больше нигде не был – напился у Длинного, и он проводил меня домой.

– Как понимаю, ни сегодня, и даже ни завтра, ты никуда не едешь, как обещал в пятницу? – спросил он.

– Нет! – ответил я, – Теперь только через неделю. С Вовой договорился, что он за эту неделю попытается что-то подыскать мне.

Это было ложью – Вова и сам-то с трудом в Перми нашёл работу. И то это было по профилю армейской службы второго его года – устроился охранником в колонию. Я ему в этот раз ещё денег в долг дал. У него были напряги с деньгами. Говорит, что должны выдать в начале этой недели.

«К чертям собачьим такую жизнь! – опять вернулись мрачные мысли, которые начинали преследовать меня в конце 93-го года, – Даже в крупных городах нет работы! С моим образованием мне там точно не найти работы – сейчас этих юристов со средним специальным образованием выпустили столько, что мне там точно не найти работу. В Кунгуре и своих с таким образованием хватает. Даже из нашего выпуска в семьдесят человек было человек сорок из Кунгура, а есть ещё два бывших техникума (теперь они тоже колледжи), которые тоже выпускают таких же юристов. В Перми же вообще труба – там чего стоит один Универ с его высшим юридическим образованием! С развалом СССР вообще невозможно стало жить! В посёлке работы практически нет. Раньше в нашей школе нас пугали, что, если не будешь учиться, то пойдёшь в леспромхоз баланы (брёвна) катать или сучки в лес рубить. Сейчас и такой работы нет! Леспромхоз на ладан дышит. В лесхозе (точнее, в лесничестве) тоже практически нет работы. Папа хоть и устроился туда электриком-сварщиком-слесарем, но денег от его работы мы практически не видим – оплата идёт товарами. По осени получил два мешка гречки. Уже тошнит от этой гречи! Греча с мясом, греча с фаршем и просто гречневая каша! Не огород бы с коровой – вообще бы было туго. От огорода – картошка, морковь и прочие овощи, от коровы – молочные продукты, и от телёнка – мясо. Плюс от леса – грибы и ягоды. Приходится пахать на огороде и покосе, а также колесить пёхом по лесам при сборе малины, земляники и грибов… К херам! Всё! Мысль созрела окончательно! Сегодня же иду на железку и бросаюсь под поезд!..»

О своих мыслях я, само собой, ничего не сказал папе. Мне опять стало очень плохо. Я, словно в тумане, затушил сигарету в пепельницу на крыльце и прошёл домой. С трудом разделся и прошёл в свою комнату, где упал на кровать.

Полчаса приходил в себя, потом попил с папой чаю, и опять ушёл в комнату. Теперь сел за стол и решил написать предсмертную записку. К тому же, денег осталось вообще гроши – едва ли хватит доехать до Закамска, где живёт Вова. Выходит, что я отдал ему почти все деньги, что оставлял себе.

Мысли топтались на месте. Я три раза с трудом написал записки с разным текстом и корявым почерком – и так-то руки потряхиваются, а с похмелья совсем не слушались. Даже чай пил с трудом – трясло так, что с трудом держал в обеих руках кружку. Изорвал неудачные записки и в конце концов остановился на самой короткой: «Простите меня за всё. Я не хочу так жить!»

Вышел из комнаты и закинул в печку, которая уже топилась, неудачные записки. Последний вариант оставил на столе, но текстом вниз.

– Далеко собрался? – насторожился папа, когда я одевался уже в «выходную» фуфайку и «парадные» валенки.

Он уже почти собрался на работу, но не торопился – явно дожидался, пока мама вернётся от коровы. Я посмотрел на настенные часы, где было уже 7:45. Папа явно опоздает на работу. Впрочем, едва ли на пять минут. Как понимаю, опоздает на разнарядку. Я бы тоже на его месте особо не торопился на неё – и так скажут, чем заниматься в течение этого дня или даже недели.

Невольно поймал себя на мысли: «Куда девалось время?» Выходит, я успел вздремнуть или так долго сочинял предсмертную записку.

– Не могу лежать, – соврал я, – Пойду погуляю по лесным дорогам. Подышу свежим воздухом.

– Карманы выверни! – с угрозой сказал он.

В другой раз я, может быть, и возмутился такой просьбе, но сейчас мне стало всё равно, и я без возражений показал содержимое карманов – в них были лишь документы (паспорт, военный билет и трудовая книжка), спички и пачка «Примы» без пары сигарет. Он не поверил мне – пролистал паспорт с военным билетом и проверил карманы – чтоб в них не было денег.

– Зачем документы взял? – с сомнением спросил папа.

– Они у меня тут лежат с четверга, – ответил я, – Как ходил за увольнением, так и болтаются в карманах. Пусть болтаются!..

– Только в долги не лезь, – сказал он с сомнением.

– Прости меня, папа, – сказал я и вышел.

Я вышел на дорогу и осмотрелся.

«Может быть, и не стоит бросаться под поезд? – шевельнулась мысль, – Может быть, стоит ещё немного потерпеть и посмотреть, чем закончится эта разруха в России? Что, если Россия выкарабкается из этой пропасти? Да, и даже рухнет в неё, развалившись на части, может быть, кусочки под внешним управлением (Запада) будут жить лучше, чем сейчас? Глядишь, появятся новые рабочие места?»

С такими невесёлыми мыслями я повернул не в сторону железной дороги, а в сторону леса – мы жили на окраине посёлка. Дорога там не заканчивалась – лесхоз за нашими огородами поддерживал зимой дорогу – вывозил или вытаскивал из леса древесину из санитарных рубок. Да и трактора, которые чистили улицы, зачастую делали очистку улиц в один прогон – проезжали по нашей улице, а потом уходили на соседнюю. За огородом я свернул направо, где была лесхозовская дорога в лес. Захотелось курить, но решил воздержаться – опять может накатить рвота и головокружение.

Стояла довольно тёмная ночь, хотя сугробы и дорога вполне угадывались. Я заметил, что при направлении к речке вправо, прочь из посёлка, уходит какое-то ответвление, а основная дорога продолжается по окраине посёлка. Мне стало интересно, в каком месте лесхоз работал в этот раз – это ответвление должно было выйти на противопожарную Грань, в той её части, где уже было болото. Впрочем, в середине февраля на том болоте вполне ожидаемо валить лес. Признаться, прожил почти двадцать один год, а те места для меня до сих пор являются своего рода «белым пятном» – в то болото и дебри не было никакого желания лезть. Да и что там искать? Грибов там точно не может быть. А вне грибного сезона там вообще нечего делать – малинников там тоже нет. Да и там такой бурелом, что ноги можно переломать. Ещё и встречаются ямы от завалившихся деревьев – там болотистая местность.

Наступили утренние сумерки. Планы о самоубийстве как-то отошли в сторону. К тому же, я планировал совершить это самоубийство ещё до восхода солнца. В темноте проще затеряться. Сейчас же придётся делать это при свете солнца. Явно заметят те же железнодорожники…

Внезапно меня накрыл какой-то сноп света, и я потерял сознание…

Глава 1.

– Серый, просыпайся! – разбудил меня радостный знакомый картавый голос, – Хорош спать!

– Вова, блин! – возмутился я, опять чувствуя жуткое похмелье, – Какого хрена?..

Я открыл глаза и невольно замер. Надо мной был серо-металлический потолок. Такими же серо-металлическими были и стены. И они светились. Светились не только стены и потолок, но и пол. Отовсюду шёл мягкий белый свет. Я осмотрелся. Мы были в какой-то комнате три на пять или шесть метров – с моей стороны был проход куда-то чуть в сторону. Я лежал на какой-то кровати или её подобии с небольшим подъёмом в области головы. У противоположной стены была такая же кровать, на которой лежали шапка и бушлат Вовы. У третьей стены было ещё одно ложе, на котором был кто-то в настоящем тулупе и огромных валенках, в которые вполне могли войти ноги, одетые в ботинки. У четвёртой стены был отгорожен угол. Из-за перегородки было не видно, что там, но напрашивались мысли об унитазе и раковине. Всё это я видел несколько смутно из-за моего плохого зрения.

– Какого хрена?! – возмутился я опять, – Где мы? Или это сон? И где мои очки?

– Хрен его знает! – ответил Вова и глянул на часы, – Про твои очки я тоже ничего не знаю, а о времени кое-что могу сказать. Я тут уже не меньше десяти часов, и часа три, как на ногах, но ничего не прояснилось. Сперва, с час назад, этот хмырь явился, а минут пять назад – ты…

– Сам ты хмырь! – огрызнулся человек в тулупе.

– О! – с сарказмом ответил Вова, – Очнулся?

– Вроде бы, – ответил тулуп и зашевелился.

Следом за ним зашевелился и я. Похмелье не желало отпускать, и от резкого движения перед глазами поплыли круги.

– Э, Серый! – с опаской сказал Вова, – Ты всё ещё с похмелья?

– Ну, да, – ответил я, – Сколько сейчас времени?

– Без четверти десять утра, – ответил Вова, глянув на свои «Командирские» часы.

– А мои ходики сдохли, – сообщил «тулуп», и я заметил у него какие-то электронные часы.

– А число? – спросил я.

– Семнадцатое февраля, – ответил Вова, – Ты, Серый, что, вчера ещё догнался, что ли?

– Ну, да, – ответил я, – Посадил тебя на электричку, а потом взял ещё спирта на пол-литра и распил его с Длинным. Он, зараза, почти и не пил, и мне пришлось выпить почти пол-литра – он выпил-то пару рюмок. Мол, на работу в понедельник. Вроде бы, потом ещё выставил своей «синюхи». Смутно помню, как пришёл домой.

– Доколобродишь пьяным! – покачал он головой с осуждением, – Замёрзнешь к херам!

Я промолчал о своих последних мыслях. Получается, те мысли были буквально час назад.

– А ты что помнишь последним? – спросил я, разгоняя последние мысли.

– Чего там помнить! – проворчал Вова, – Я до Перми доехал, но домой так и не попал. Шёл через пустырь недалеко от дома, вспышка, и я просыпаюсь тут…

– До Перми?! – оживился «тулуп», – Вы оба пермские?

– Почти, – ответил Вова, – Серый живёт в деревне, где мы выросли. Я живу в Перми около года – в мае будет год. А ты откуда?

– Из Закамска, – ответил «тулуп».

– И чего так вырядился? – хмуро спросил я, думая, не закурить ли.

– На рыбалке был, на Каме рыбачил, – ответил он.

– И во сколько это было? – спросил Вова.

– Ну, на Каму я пришёл где-то около шести утра, – начал рассказ «тулуп», – Думаю, просидел там не больше часа…

– Псих! – возмутился несколько удивлённый Вова, – В такой дубак сидеть на льду и ветру!

– Жрать захочешь – выйдешь! – ответил «тулуп» недовольно.

– А тебя откуда, Серый, выцепили? – спросил Вова.

– Из леса, – недовольно ответил я и сел на своей кровати, потеснив Вову.

– И что ты там делал? – спросил он ошеломлённо, глянув на свои часы, – Я что-то не совсем тебя понимаю. Ты вчера догнался, пришёл домой и… И?!

– Уже под утро начало нагонять похмелье, и я решил проветриться, – ответил я, – Встал едва ли не раньше родителей – за несколько минут до будильника. Вышел из дома и решил погулять по лесу. Похитили в как раз в сумерках.

– Часов в восемь, – ответил «тулуп», – Сейчас начинает светать примерно около восьми.

– Нет, несколько позже: в 7-45 я вышел из дома, и не меньше сорока минут бродил по лесным дорогам, – сказал я.

– Тебя как зовут и чем занимаешься? – спросил Вова, обратившись к «тулупу».

– Лёха, – представился «тулуп», – Лёха Васильев. Живу в Закамске. Работаю на пороховом заводе. Доработал до первого отпуска. Вот и решил подзаработать рыбалкой чуть больше, чем обычно – так-то и в рабочие дни успевал на пару часиков сходить на рыбалку. Хоть и не любитель рыбных блюд, но жрать-то что-то надо. И не одну рыбку с водичкой, а ещё б туда чего-нибудь покрошить и сыпнуть. Да и хлебушка надо бы к этой ухе, – и он с вопросом посмотрел на нас.

– Кучеряво живёшь! – с некоторой завистью сказал Вова, – Я прошлым летом тоже присматривался к рыбалке, однако так и не собрался ни разу. К тому ж для рыбалки тоже надо кое-какие снасти…

– Снасти – ерунда, – усмехнулся Лёха, – Мог бы хоть с ивовой удочкой выйти – никто бы ничего не сказал. Только едва ли поймал бы что серьёзное.

– А что с армией? – спросил Вова, – Что-то ты молодо выглядишь.

– Летом 95-го вернулся домой, – ответил он и поджал губы.

– Чечня? – спросил Вова с пониманием, так как сам прошёл через неё во время первого года службы.

– Она самая! – скривился Лёха, – Комиссовали по ранению и контузии.

– И с таким диагнозом взяли на пороховой завод?! – возмутился Вова.

– Ну, не просто так, а по блату, – усмехнулся Лёха, – Есть там в начальстве кое-какие дальние родственники. Протащили на работу, где не надо прикладывать силу.

– И где был в Чечне? – спросил Вова.

– Много где, – уклончиво ответил Лёха.

– Не боись, мы – не шпионы, – ответил Вова, – Я сам побывал в Чечне. Был там с октября 94-го по март 95-го. Был под Гудермесом в составе ВВ МВД. Сводный полк Поволжья…

– Э! – возмутился Лёха, – Вообще-то мы давали расписку о том, чтобы не рассказывать о той службе!

– Можешь ту расписку, если найдёшь, засунуть себе в жопу! – ответил Вова, – Как понимаю, нас похитили инопланетяне.

– Ну, много где побывал, – ответил Лёха под нашим вопросительным взглядом, – Ранение и контузия – под Бамутом. Ранения – не такие и серьёзные: чуть осколками посекло. Лишь три едва поцарапали и один пробил ногу. Три месяца госпиталей – и комиссовали.

– Меня тоже из-под Гудермеса отправили в госпиталь, но не комиссовали – отправили проходить службу в колонию – я в Чечне всего лишь загнил, – ответил Вова, – Правда, загнил так, что, по словам врачей, ещё б недельку – остался бы без ног ниже колен. Семь месяцев прослужил в Ижевске на вышке.

– А зовут как? – спросил Лёха.

– Владимир Бутов, – представился Вова, – Можно просто Вова. Дембельнулся в декабре 95-го. После армии потыкался в поисках работы и приткнулся в колонию в Перми. Сперва жил у армейского друга, а сейчас снимаю комнату в коммуналке в том же Закамске. Родом – оттуда же, откуда Серый… Блин, едва ли стоит тебе объяснять, откуда мы! Сейчас это такая дыра, что просто нет слов – только мат и слюни!

– Серёга Ковшов, – представился я, – Безработный, в армии не служил. Врачи нашли какую-то опухоль в голове, которую наши врачи не берутся оперировать, а платно – нет денег. Да и не факт, что выживу после той операции – могу и идиотом стать. В последний год спиваюсь. Достало уже всё!..

– Кого этот развал Союза не достал! – проворчал Лёха.

Я и Лёха встали и разделись. Ложе оказалось каким-то странным: на вид – едва ли толще пяти сантиметров, однако при нажатии было словно поролоновым. Когда садишься или ложишься на него, то оно прогибалось под нами так, словно под нами был поролон толщиной не меньше двадцати сантиметров.

Лёха снял свои безразмерные валенки, в которых оказались ещё и армейские ботинки. Под тулупом он был одет ещё в два свитера и тёплую рубашку. У меня же под фуфайкой были лишь свитер и старая простая рубашка. Вова тоже разделся – при похищении на нём кроме бушлата был ещё военный камуфляжный костюм. Он скинул куртку и остался в одной футболке неопределённого грязно-зелёного цвета.

Вова и Лёха начали выяснять, где они живут, но мне их ориентиры и даже остановки ничего не говорили – я не бывал в Закамске. Вроде бы, получалось, что они живут едва ли не в соседних домах.

– Есть что-то попить? – спросил я – меня опять начал накрывать похмельный сушняк.

– Там! – ответил Вова, – Хозяева этой конуры воспроизвели там унитаз, раковину и кран. Вода льётся лишь тогда, когда подносишь под кран руки.

Я прошёл за перегородку и попил. Вернулся на своё место и сел на лежак. Лёха и Вова тоже сходили туда и вернулись.

– Как думаете, кормить нас тут будут? – спросил Вова, – Я ж почти сутки ничего не ел. Как с тобой, Серый, поели вареников с картошкой, так и всё!..