Мертвая зыбь. Хроника операции «Трест»

Лев Вениаминович Никулин

Мертвая зыбь. Хроника операции «Трест»

© Никулин Л.В., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Операция «Трест» – легенда на все времена

Об этой шпионской истории миллионы советских людей узнали из книги Льва Никулина «Мёртвая зыбь» и замечательного четырехсерийного телевизионного фильма «Операция Трест». Кинематографисты не преувеличивали, это был один из звездных часов советской контрразведки.

Писатель Лев Никулин

Всё началось с того, что видный советский чиновник «из бывших» Александр Якушев, служивший в наркоматах внешней торговли и путей сообщения, в 1921 году побывал в командировке в столице суверенной Эстонии – Таллине. Там он встретился с неким бывшим белым офицером, лелеявшим планы восстановления в России монархии. Этот офицер – Артамонов – рассказал об этой беседе в частном письме, которое удалось перехватить агентам ОГПУ. У Феликса Дзержинского возникла идея: потянуть за эту ниточку – и спутать всю белогвардейскую сеть… Для начала Якушева арестовали – и взяли в плотную обработку. Воздействовали на арестанта и кнутом, и пряником, но старались не травмировать его психику. Сравнительно скоро он согласился возглавить фальшивую монархическую «Организацию центральной России» – МОЦР. Фальшивую, потому что все свои шаги руководители МОЦРа согласовывали с Лубянкой. Через Якушева чекисты почти без риска проникли в антисоветское подполье. Впрочем, он был не единственным «кротом» в МОЦР. С красной контрразведкой сотрудничал и бывший царский генерал Николай Потапов, и известный авантюрист Александр Опперпут-Стауниц-Касаткин, орудовавший финансовыми делами организации. Формальным главой МОЦРа стал видный царский генерал и профессор Андрей Медардович Зайончковский – ещё один тайный агент ГПУ. Но он был не молод, часто болел, выжидал и в активные агенты не годился. А Якушев просто купался в роли политического лидера, а для белых подпольщиков превратился в настоящего поставщика приятных иллюзий в том, что власть вот-вот сама упадет к ним в руки.

Птенцы Артузова

Курировал операцию, получившую кодовое название ТРЕСТ, начальник контрразведывательного отдела ГПУ Артур Артузов – сын швейцарского сыровара, молодой и дерзкий стратег, в недавнем прошлом – революционер-подпольщик. Участвовал в разработке и главный консультант чекистов – Владимир Джунковский, бывший шеф корпуса жандармов, поступивший на службу к большевикам.

Почему Якушев согласился работать на ОГПУ и ни разу не подвел своих новых хозяев в тайной войне? Тут дело не в деньгах и не в карьере. Скорее всего, он разочаровался в белом деле и увидел в большевиках сильную власть. У Артузова получилась уникальная массовая ловушка для белогвардейских агентов. Всё выглядело достоверно: и генералы, и бывшие белые офицеры, и вельможи. И всё было фальшивкой чистой воды.

Якушев разъезжал по всему миру, встречаясь с тузами антисоветского движения и осколками императорской России. Среди них водились опытные контрразведчики – и ему пришлось выдержать череду серьёзных проверок. Оказалось, что у него талант к двойной жизни. Держался Александр Александрович на удивление деловито и вальяжно. Его жертвой стала главная эмигрантская боевая организация – РОВС, Русский общевоинский союз. Люди Врангеля и Кутепова многих подозревали в предательстве, но не Якушева. В его искреннем монархизме не сомневался никто. Якушев подобрал ключ к душам рьяных сторонников самодержавия. Они любили совещаться, строить прожекты, принимать торжественные позы. Но планы у них были самые грозные.

Наиболее решительным и деятельным руководителем был в этой эмигрантской плеяде генерал Александр Кутепов. Пребывая в Париже, он намеревался привести к престолу великого князя Николая Николаевича. Генерал слыл сторонником террористических методов борьбы. План Кутепова – это серия диверсий, которые пошатнут советскую власть. Убийства политических лидеров, взрывы на предприятиях, мятежи в воинских частях… Через Якушева его планы стали известны Лубянке. Кутепов присылал в Россию своих агентов, они проверяли работу МОЦРа – и, как ни странно, обходились без серьезных претензий. Им казалось, что в России действует серьезная и разветвленная монархическая организация, способная эффективно поддержать интервенцию.

Якушев не боялся спорить с Кутеповым. Несколько раз ему удалось предотвратить теракты. Но главное – он втягивал белых диверсантов в инсценировку. ГПУ показала себя уникальной структурой по этой части.

Король шпионов

Наконец, Якушев вышел на Сиднея Рейли – знаменитого короля шпионов. Между ними завязалась тайная переписка. В первый раз они встретились в Хельсинки.

Рейли прогремел на весь мир ещё на заре советской власти. Он предпринял одну из самых известных попыток свержения большевиков. Его считали асом британской разведки. И мало кто вспоминал, что этот жовиальный господин родился в Одессе. Самуил (а, может быть, Соломон или даже Георгий) Розенблюм – такую фамилию он носил в детстве. Впрочем, он был незаконнорожденным, и не знал родительской ласки. Юношей будущий супершпион перебрался в Южную Америку, там женился на некой госпоже Рейли и стал работать на британскую разведку. Англичане превратили его в бизнесмена, который вёл свои игры в России, от Владивостока до Варшавы. Действовал лихо, умел рискнуть. Это он поздней осенью 1917 года помог вывезти из России Александра Керенского. А потом попытался свергнуть большевиков… Вспоминая об этой провалившейся операции, Рейли говаривал: «Я был в миллиметре от того, чтобы стать властелином России!». За покушение на Ленина в августе 1918 года его приговорили к смертной казни. Правда, заочно. Англичане ценили своего агенты, и вывезли его из России. Но с тех пор для Дзержинского было делом чести довести этот приговор до ума.

В Хельсинки Рейли предложил Якушеву оригинальный способ финансирования монархистов: воровать и продавать на Западе картины и прочие предметы искусства. Была у него и другая идея: фабриковать «горячую», но правдоподобную информацию о планах Коминтерна и продавать ее британской разведке. Якушеву удалось вытянуть его в Москву – через «окно» на финской границе.

На подмосковной даче, в Малаховке, специально для Рейли устроили уникальный спектакль – серьезное заседание МОЦР. С маститыми генералами, с представительными вельможами, с прожектами и спорами. Добрая половина из них работала на ЧК, остальных использовали вслепую. Опытный Сидней ничего не заподозрил. И только по пути на вокзал его неожиданно арестовали.

Тем временем, при переходе советско-финской границы, на глазах белых и британских агентов был смертельно ранен двойник господина Рейли. В газетах появились сообщения о его гибели – и они произвели сильное впечатление на Сиднея во время допроса. Он понял, что проиграл. И… заговорил. Правда, красноречие не спасло его от расстрела. Дзержинский не считал возможным проявлять милосердие к столь изворотливым врагам.

Таинственный Опперпут

После провала Рейли репутация МОЦРа в Европе поколебалось. У всякой игры есть начало и есть конец. И в начале 1927 года руководство ОГПУ приняло решение завершить операцию «Трест». Трестовцам уже удалось многое. Старый враг советской власти Сидней Рейли закончил свои дни на Лубянке. Сотни представителей белого подполья в СССР оказались на карандаше у чекистов. А белогвардейские эмигрантские организации были окончательно деморализованы и погрязли в доносах и дрязгах. Значит, дело сделано! Но завершилась операция скандально. Один из главных агентов ОГПУ, правая рука Якушева Александр Опперпут бежал в Европу и публично раскрыл подоплеку «Треста». Есть версия, что и это предательство агента было своеобразным спектаклем. Артузов понял, что Трест теряет доверие русского зарубежья – и пошёл на очередной риск. Продав недавних соратников, Опперпут на некоторое время вошёл в доверие к тому же Кутепову. И в то же время не переставал держать связь с Лубянкой. Впрочем, это лишь один из домыслов. По официальной версии, Опперпут погиб от пули чекиста, выполняя задание Кутепова, во время одной из диверсий на территории СССР. Но есть и другая гипотеза его жизни. В конце 1927 года его решили вывести из игры с белыми реваншистами и перевели в Китай. А в годы Великой Отечественной он, обзаведшись украинской фамилией, создал в Киеве подпольную антифашистскую организацию и пал смертью храбрых. Оба варианты возможны и вполне вероятны. И оба – фантастичны как жизнь разведчика, в которой у каждого эпизода всегда есть, как минимум, две трактовки.

Лев Никулин

Писатель Лев Вениаминович Никулин (1891–1967) повидал мир. Еще до революции учился в Сорбонне, писал стихи, дружил и сотрудничал с Александром Вертинским, знал Фёдора Шаляпина, о котором написал книгу. Участвовал в революционных боях, руководил политпросветчастью Балтийского флота. Был дипломатом, сотрудничал с советской разведкой. Менжинского и Артузова знал коротко.

Одно из прижизненных изданий Льва Никулина

Он вообще был гением общения – отличный собеседник, остроумный, обаятельный, мастер преферанса и бильярда. Многим памятен каламбур Владимира Маяковского: «А не выпить коньяку ли нам // С Львом Никулиным?» Мало кто удостаивался такой репризы от самого Маяковского. Впрочем, Никулин и сам ловко писал пародии и эпиграммы, многие из которых стали крылатыми. Но по-настоящему нашел себя в детективном жанре, открыл богатый пласт тайной войны первого послереволюционного десятилетия. «Мертвая зыбь» – его самая популярная книга. Захватывающий роман, написанный на документальной основе, с небольшой дозой фантазии. Он написал его, когда уже можно было рассказать правду о советской контрразведке 1920-х и ее героях. «Мертвая зыбь» вышла в свет в 1965-м – и книгу сразу признали классикой жанра. Заслуженно. Книгу можно читать и как учебник разведки и контрразведки, и как политический детектив высокого класса, и как историческое повествование, написанное легко и талантливо.

Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Мёртвая зыбь

Бушевали свирепые штормы гражданской войны; казалось, волны захлестывали советский корабль, но Ленин, во главе партии большевиков, вел его твердой рукой, и корабль шел вперед по неизведанному курсу. Наконец штормы стихли, однако стихия не угомонилась. Еще долго мертвая зыбь расшатывала скрепы судна, но по-прежнему Кормчий стоял у руля и вел корабль к мерцающему во мгле алому огню маяка, к заветной пристани, к социализму.

1

Большой театр. Партер, ложи, амфитеатр – все было заполнено.

– Товарищи! Мне предстоит сделать отчет о внешнем и внутреннем положении республики…

Наступила тишина, особенная, поразительная, после того как только что гремели рукоплескания и сквозь то затихающий, то вновь возникающий гром пробивались крики:

– Да здравствует вождь мирового пролетариата!

– Да здравствует Ленин!

Все, кого Советская Россия послала на Девятый съезд Советов, собрались в этот день, 23 декабря 1921 года, в Большом театре, в Москве.

– Первый раз приходится мне давать такой отчет в обстановке, когда прошел целый год и ни одного, по крайней мере крупного, нашествия на нашу советскую власть со стороны русских и иностранных капиталистов не было…

Из оркестра, где сидели и стояли люди, хорошо было слышно и видно Ленина. Он то ходил по самому краю сцены, то останавливался, как бы размышляя вслух. Ленин говорил о неустойчивом, непонятном и несомненном равновесии, «которое состоит в том, что, будучи окружены со всех сторон державами, неизмеримо более могущественными в экономическом и в военном отношениях, чем мы, сплошь и рядом открыто враждебными к нам до бешенства, тем не менее мы видим, что им не удалось осуществить дело, на которое они три года затрачивали столько средств и сил, – дело непосредственного и немедленного удушения Советской России».

Артузов держал на колене блокнот и быстро записывал. Он знал, что потом, перечитывая эти записи, вновь ощутит атмосферу съезда и вновь как бы услышит то самое важное, что Ленин подчеркивал интонацией или энергическим жестом.

– Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске. Мы все сделаем, что только в наших силах, чтобы это бедствие предупредить. Мы испытали такую тяжесть империалистической войны, какую едва ли испытал на себе какой-нибудь другой народ. Мы испытали после этого тяжесть гражданской войны, которую нам навязали представители господствующих классов, защищавших эмигрантскую Россию – Россию помещиков, Россию капиталистов. Мы знаем, мы слишком хорошо знаем, какие неслыханные бедствия для рабочих и крестьян несет с собой война…

Артузов продолжал записывать, но, видимо, нажал слишком сильно на карандаш, сломал кончик и ахнул от досады. Кто-то молча дал ему перочинный ножик. Он заметил, что слова Ленина записывают многие. Сегодня вечером, еще до выхода газет, еще до завтрашнего утра, Москва узнает, о чем говорил Ленин в своем отчете съезду Советов.

– Мы идем на самые большие уступки и жертвы, но не на всякие, но не на бесконечные, – пусть те, немногие, к счастью, представители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят… есть предел, дальше которого идти нельзя. Мы не допустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как один человек, чтобы отстоять свое существование…

Тут все загрохотало: сверху из лож до оркестра и президиума прокатился гром, люди оглушительно хлопали. Только в одной ложе три господина в черных костюмах и белоснежных твердых воротничках не аплодировали. Один из них, сидевший впереди, достал платок и вытер лоб, хотя в зале было прохладно, со стены веяло холодом, театр плохо отапливался – берегли топливо.

Возвращая перочинный ножик владельцу, Артузов сказал, кивнув на ложу:

– Эстонской миссии не очень нравится…

И снова повернулся к сцене. Отчет Совета Народных Комиссаров и Центрального Исполнительного Комитета Советов шел к концу. Он охватил всю жизнь Советской республики: обрушившийся на страну голод, разрушенную войной промышленность, подорванное народное хозяйство, новую экономическую политику.

– Новое общество, которое основано будет на союзе рабочих и крестьян, неминуемо…

И кончил Ленин, как всегда, просто, с неодолимым чувством убеждения и верой в победу.

– Мы эту задачу решим и союз рабочих и крестьян создадим настолько прочным, что никакие силы на земле его не расторгнут.

Долго еще гремели рукоплескания. Артузов спрятал блокнот, исписанный до последнего листка. Человек, одолживший ему перочинный ножик, ждал, когда можно будет двинуться к выходу. Зрительный зал был освещен скудно, и Артузов долго всматривался в его лицо. Затем сказал:

– А ведь мы с вами знакомы… Товарищ Потапов Николай Михайлович?

– Да. Но вас что-то не припомню.

– Мы встречались года три назад у Николая Ильича Подвойского.

– Припоминаю… Но как это вы запомнили даже мое имя и отчество?

– Запомнил. Вы все еще в Главном штабе?

– Да, все там же… А вы, товарищ Артузов? Где вы теперь?

– Это особый разговор. Когда-нибудь расскажу при встрече.

Они уже пробирались в узком проходе к вешалке. Около них Луначарский говорил Чичерину:

– Каков Владимир Ильич! Какая логика! Какой охват эпохи!

Артузов и Потапов добрались до своих шинелей. Артузов до своей, солдатской. Потапов до темно-серой, в прошлом явно генеральской. Он пропустил вперед Чичерина и, улыбаясь, сказал Артузову:

– Не могу привыкнуть к военной форме Георгия Васильевича. Все-таки он очень штатский, а тут – гимнастерка с «разговорами», буденовка…

– Время такое, Николай Михайлович. Даже Наркоминдел в военной форме. Как сказал Владимир Ильич: «Мы не допустим издевательства над мирными договорами». До свиданья, Николай Михайлович. Надеюсь, встретимся?

– И я надеюсь.

Перед фронтоном Большого театра застыла цепь часовых. Всадник в шлеме внимательно разглядывал господ, усаживающихся в автомобиль с трепетавшим на ветру флажком. Когда автомобиль тронулся, глава эстонской миссии Боррес сказал, обращаясь к тому, кто сидел позади:

– Контроль… Контроль… За нарушение законов о труде нэпманам угрожают судом. И в то же время большевикам предлагают у них учиться… Как можно учиться у людей, которым угрожают судом?

– Ленин сказал, что новая экономическая политика всерьез и надолго, – несмело заметил тот, кто сидел позади.

– Интересно, что думают обо всем этом ваши друзья? Господин Кушаков, например?

Боррес обращался к Роману Бирку – атташе миссии по делам печати.

– Я давно их не видел.

– Кого «их»?

– Кушакова и его мадам.

– Напрасно. Надо увидеться. Дипломат обязан иметь связь в обществе.

«Давно ли мы дипломаты», – подумал Бирк, но промолчал.

2

В тот же вечер Артузов в своем кабинете читал записи, сделанные во время заседания съезда. Не все можно было разобрать, некоторые строки он подчеркивал, считая их особенно важными, например то, что Ленин говорил о мирном строительстве:»…Взявшись за наше мирное строительство, мы приложим все силы, чтобы его продолжать беспрерывно. В то же время, товарищи, будьте начеку, берегите обороноспособность нашей страны и нашей Красной Армии, как зеницу ока…»

Он задумался: из пяти с половиной миллионов красноармейцев осталось в строю немногим более миллиона. Серьезные разногласия между Троцким и Фрунзе о военной доктрине. Фрунзе стоит на позициях партии в этом вопросе… Артузов вспомнил свою встречу с Потаповым: интересный человек, генерального штаба генерал-лейтенант. Каких людей удалось привлечь на сторону советской власти Николаю Ильичу Подвойскому! Впрочем, кажется, они были знакомы до революции.

Артузов снова взялся за свои записи.

«…в Донбассе… от нашей крупной промышленности остались ничтожные остатки…» – читал он слова Ленина. Да, как ни грустно, но это так. Артузов встал, прошелся по своему кабинету. Он часто подумывал о том, что ему, инженеру по образованию, следовало бы работать в промышленности, поднимать производство, – в сущности, это его долг, долг инженера-большевика. А вместо этого…

Он вернулся к своим записям.

Ленин говорил о голоде… В разоренной войной стране голод разразился ужасающим бедствием. АРА, Комитет помощи голодающим… Эти господа решили спекулировать на всенародном несчастье, чтобы дорваться до власти. Артузов чувствовал, что задыхается от негодования, и с силой отворил форточку. Ночь была светлая, из окна здания ЧК он видел как на ладони Лубянскую площадь, башню и арку Владимирских ворот, фонтан на площади и уходившую влево обветшалую стену Китай-города, вдоль которой стояли заколоченные будки книготорговцев.

Тихо звенели последние, уходящие в парк трамваи.

Артузов видел засыпающий город, только кое-где, как всегда по вечерам, светились прямоугольники окон. Он представил себе, что происходит за этими окнами: нетопленные комнаты, где чуть светится огонек самодельной лампадки: хозяйка делит детям сваренную в жестяной печке-буржуйке пшенную кашу, режет аккуратно кубики черствого с соломинками хлеба. А есть такие дома, где за глухо задернутыми шторами, после сытного ужина, за рюмкой коньяка «Мартель», господа рассуждают о том, когда кончится советская власть.

И Артузов подумал о дипломатах в ложе Большого театра, о господах из эстонской миссии. Чичерин сказал о договоре с буржуазной Эстонией, что это генеральная репетиция соглашения с Антантой, первый опыт прорыва блокады, эксперимент мирного сосуществования с буржуазными государствами. Что ж, посмотрим, как эти господа понимают мирное сосуществование… Он подошел к несгораемому шкафу, шкаф открылся со звоном. Артузов достал папку. На ее переплете было написано: «Дело А.А.Якушева».

Послышался стук в дверь. Вошел Косинов, молодой человек, высокий, худощавый, с реденькой, пробивающейся бородкой.

– У меня кончилась махорка.

– Возьми на шкафу.

Косинов достал пакетик с махоркой, оторвал клочок от вынутой из кармана газеты и стал свертывать самокрутку.

– Я слышал не весь доклад Ленина. Откровенно говоря, волновался… Большой театр – лабиринт. Знаю, что дежурные на местах и не подведут, а все-таки…

– Я тоже неспокоен, когда выступает Ленин… К тому же знаю привычку Владимира Ильича. – Артузов усмехнулся. – Дзержинский как-то рассказывал, с год назад это было, идет он к Троицким воротам, и вдруг навстречу – Ленин. Феликс вне себя: «Владимир Ильич, как же вы один, без охраны?» А Ильич ему: «А вы? А вы?..»

– Мне сказали, что в отчете говорилось о Чека?

– Да. Это я записал слово в слово. Хочешь прочитать? – и Артузов подвинул свой блокнот Косинову. – Разберешь?

Косинов читал молча, а в одном месте сказал с восхищением:

– Замечательно! – И прочел вслух: – «Господа капиталисты, российские и иностранные! Мы знаем, что вам этого учреждения не полюбить! Еще бы! Оно умело ваши интриги и ваши происки отражать, как никто, в обстановке, когда вы нас удушали, когда вы нас окружали нашествиями, когда строили внутренние заговоры и не останавливались ни перед каким преступлением, чтобы сорвать нашу мирную работу. У нас нет другого ответа, кроме ответа учреждения, которое бы знало каждый шаг заговорщика и умело бы быть не уговаривающим, а карающим немедленно». Как хорошо сказано…

– Да, но это нас обязывает… – Артузов выдвинул ящик стола и достал две фотографии. Одна, побольше, – групповой снимок. В центре – белое здание, вокруг на обвивающей, нарисованной ленте надпись: «Императорский Александровский лицей. Выпуск 1907 года». Вокруг ленты – фотографии молодых людей в мундирах лицея, и над ними какие-то господа тоже в мундирах и при орденах.

– Обрати внимание на лица… Какое самодовольство, какая надменность, цвет аристократии, «золотая молодежь». А наверху – воспитатели, директор, преподаватели…

Артузов взял другую фотографию: господин в пенсне, с завитыми усами, с большим лбом, который несколько увеличивала лысина. Выразительный, чуть насмешливый взгляд.

– Это и есть Александр Александрович Якушев. Видно, что человек с характером. Представительная внешность, знает себе цену. Он же изображен на снимке среди воспитателей… А среди лицеистов – другое действующее лицо – Юрий Александрович Артамонов. Окончил лицей в тысяча девятьсот седьмом году. Его нам указала Варвара Николаевна Страшкевич, он ей приходится племянником… Кстати, как она?

– Дама с ужимками. Типичная институтка, воспитанница Смольного… Все подтвердила.

– А что Якушев?

– Согласился дать показания. Пишет, – сказал Косинов.

– Важно не то, что он напишет, а то, что утаит… Шел бы ты спать, Виктор… Небось не спишь вторые сутки.

– А ты?

Артузов не ответил. Он задумчиво перелистывал дело Якушева.

3

«Я, Александр Александрович Якушев, потомственный дворянин, сын преподавателя кадетского корпуса, родился 7 августа 1876 года в городе Твери, окончил Императорский Александровский лицей, последняя моя должность – управляющий эксплуатационным департаментом управления водных путей министерства путей сообщения в чине действительного статского советника. После революции, с 1921 года, работал в качестве консультанта по водному хозяйству. В старой армии не служил, в белой тоже. Женат, имею троих детей. Хотя я ни в какую партию не входил, но по убеждению – русский националист…»

Написав последние слова, Якушев положил перо и задумался. В сущности, в эти несколько строк уместилась вся его биография.

Он вспомнил себя мальчиком в лицейской форменной курточке… Дачная купальня, деревянная лесенка, уходившая в золотисто-желтую, пронизанную лучами солнца воду. Там, где падала тень от навеса, вода была коричнево-темной и мутной. Такой была жизнь Якушева, или, вернее, такой она ему казалась теперь: светлая, беззаботная в детстве и юности и темная, мутная в зрелые годы. Саша Якушев – мальчик, томимый какими-то тревожными, неясными предчувствиями… Танечка – институтка, приезжавшая из Москвы на каникулы. И опять купальня, и он, сам Саша, тихо подплывавший, чтобы подсмотреть в щелку купальни свою любовь, Танечку, в голубой прозрачной сорочке, облепившей ее стройную фигурку… Все это было и ушло навсегда. А что было потом? Александр Якушев в лицейском мундире, случайная связь с певицей из «Аквариума», еще связи, от которых ловко отделался перед женитьбой, потом служба, завидная карьера и к сорока годам – «его превосходительство», действительный статский советник. Все это давалось как будто легко, а на самом деле – сколько было низкопоклонства, поисков протекций?.. И вот впереди – открытая дорога! Но все это было накануне революции. Якушева охватила злоба. Революция! Какое право имели отнять у него положение в свете, блестящее будущее, генеральский чин, удобную казенную квартиру, разбить карьеру, которую он создавал десятилетиями, разрушить строй, с которым была связана вся его жизнь?..