Белые завоеватели. Повесть о тольтеке и ацтеке

Не дожидаясь, пока его опасения получат дальнейшее подтверждение, Уэтзин быстро пополз по островку, едва не упершись в стену легкой, покрытой травой хижины, служившей жилищем его владельцу. Тот услышал его и окликнул. Уэтзин быстро добрался до воды, спустился в нее и поплыл, а хозяин выскочил из хижины, продолжая орать – юный тольтек очень хотел бы, чтобы тот замолк. Скоро он добрался до следующего острова и нашел привязанное к нему каноэ. Едва он сел в него и отчалил, хозяин, разбуженный криками, прибежал к месту, где оно было привязано. В следующий момент, когда он обнаружил пропажу, его крики добавились к остальным. К счастью, каноэ так далеко отплыло после могучего толчка Уэтзина, что скрылось в темноте с глаз хозяина, который не смог увидеть ни того, кто его похитил, ни того, куда он поплыло.

Уэтзин тихо лежал на дне хрупкой посудины, пока та двигалась, а потом осторожно поднялся и стал наощупь искать весло. К его разочарованию, его не было. Хозяин был осторожен и уносил его в хижину, и теперь беглец, завладев лодкой, не мог никуда плыть. У него оставались только руки, и он, встав на колени, стал грести ладонями. Это было медленно и утомительно. Более того, это было довольно шумно. Чувства юноши были обострены, и ему казалось, что плеск обязательно достигнет ушей его преследователей.

Он добился хорошего результата и был измучен столь непривычными усилиями, но надеялся на спасение. Внезапно он услышал голоса за спиной, которые быстро приближались, и пал духом – в своем положении он был беспомощным. Со страхом слышал он приближавшиеся звуки – говорившие двигались прямо к нему, так что он не мог избежать того, чтобы быть обнаруженным, если останется в каноэ. Но в этот момент ухо его уловило нечто, вызвавшее моментальное облегчение, отчего он едва не закричал от радости. Голоса принадлежали мужчине и женщине, говорившим на тласкаланском диалекте.

– Хо, рабы! – крикнул он повелительным тоном, когда другое каноэ приблизилось к нему.

Гребля прекратилась, и мужской голос тоном, выражавшим покорность, произнес:

– Да, господин мой.

– У вас есть еще одно весло? Мое сломалось, а я посланник императора и выполняю поручение, которое не терпит задержки.

– У нас только два, они оба нам нужны. Но если господину нужно одно из них, и он готов возместить потерю нашему хозяину…

– Давай сюда! – перебил его Уэтзин самым суровым голосом, каким только смог. – Хотя лучше постойте, – продолжил он, когда другое каноэ отплыло, – лучше я сяду в ваше каноэ, и вы отвезете меня на дальний берег озера. Так я быстрее туда доберусь, а вы не потеряете свое драгоценное весло.

Сказав так, Уэтзин перебрался в другое каноэ и безапелляционным тоном приказал его обитателям поторопится, потому что его миссия не терпит задержки.

С послушанием, выработанном долгими годами службы, они вновь заработали веслами, чтобы выполнить его приказ, не задавая вопросов. Некоторое время все было тихо. Потом любопытство Уэтзина возобладало над благоразумием, и он спросил рабов, что они делают на озере в столь поздний час.

– Мы везли груз цветов из сада нашего хозяина, рядом с Ицтапалапаном, на рынок Теночтитлана, – ответил мужчина, – и смотрели на празднества, пока не началась буря. Когда она закончилась, и мы смогли пуститься в обратный путь, была уже средняя стража. Пока мы плыли, нас трижды останавливали стражники.

– Что они искали? -спросил Уэтзин.

– Сбежавшего пленника.

– Вы слышали его имя?

– Они говорили…– неуверенно начала женщина.

– Нет, – резко перебил ее муж, – не слышали. Где желает высадиться господин?

– Где угодно, – безразличным голосом сказал Уэтзин. Потом, спохватившись, добавил: – Впрочем, можете меня высадить там, куда сами направляетесь. Я не хочу, чтобы ваш хозяин был недоволен лишней задержкой. Полагаю, у вас есть своя хижина?

– Да, господин.

– Тогда отведите меня туда, потому что моя одежда промокла, и я хочу высушить ее перед тем, как двигаться дальше.

Хотя такая просьба звучала несколько неожиданно от человека, который утверждал, что очень торопится, и для обоих тласкаланцев звучала нелепо, они были слишком мудры для того, чтобы задавать вопросы императорскому посланнику, и промолчали.

Прокладывая путь по звездам, они скоро причалили и, увязая в озерной грязи, направились к своей скромной хижине, стоявшей недалеко от кромки воды.

Когда все трое вошли внутрь, женщина встала на колени и начала раздувать угли в грубо сделанном очаге, покрытые толстым слоем пепла, мужчина тем временем принес охапку хвороста. Когда разгорелось яркое пламя, оба они посмотрели на чужака, который столь бесцеремонно воспользовался их гостеприимством. Огонь осветил его лицо, и, едва мужчина смог рассмотреть его, как сдержанное рыдание вырвалось из его губ. С женщиной было то же самое.

– Это Уэтзин, тласкаланец! – простонал мужчина.

– Сын Тлауиколя, нашего военного вождя! – воскликнула женщина сквозь рыдания и, схватив руку юноши, страстно поцеловала ее.

ГЛАВА

VII

Верность перевешивает золото и свободу

Радость, испытанная забитыми тласкаланскими рабами, когда они обнаружили, что в их хижине находится сын героя их страны, и они имеют возможность услужить ему, не имела границ. Он плакали от радости и готовы были целовать его ноги, если бы он им это позволил. Мужчина дал ему сухую одежду из своих скромных запасов, а женщина тем временем суетилась, чтобы испечь тортильи – тонкие лепешки из муки и воды, испеченные на раскаленном камне, которые до сих пор заменяют мексиканцам хлеб. Они были поражены чудесной историей его спасения из-под жертвенного ножа и внимали ей, восхищаясь каждой деталью. Они, прерываясь от волнения, говорили о последнем сражении Тлауиколя – мужчина с гордостью сказал, что ничего подобного никто не видел даже в этой воинственной стране, и никто другой, кроме тласкаланца, не мог совершить подобного. Более всего они гордились тем, что Уэтзин доверил им свою жизнь, и удивлялись, что он не побоялся довериться чужакам.

– Для сына Тлауиколя тласкаланцы – не чужаки, – просто ответил юноша.

– Но как ты узнал, что мы – тласкаланцы?

– По вашему говору. Говор горца похож на говор жителя долин не более, чем крик орла на крик ворона, – с улыбкой ответил Уэтзин.

Они с радостью согласились с тем, что за многие годы рабства не утратили родного акцента, и с наивной гордостью рассказали о том, как стараются помочь друг другу сохранить этот сой родовой признак – единственное, что помогает им сохранить воспоминания о счастливой юности в далеких горах. Они рассказали о том, как оказались в плену – когда они были недалеко от дома, их захватил отряд ацтекских охотников на рабов, и, несмотря на отчаянное сопротивление мужчины, они оказались в плену.

– Во всей земле нашлось бы всего несколько таких воинов, как он, – с гордостью добавила старая женщина, с гордостью посмотрев на своего старого мужа. Они рассказали ему и о единственном своем ребенке – девочке, которую звали Кокоцин, оставшейся там, о судьбе которой им все эти годы ничего не было известно. Рассказали он и теперешней своей жизни, полной трудов и лишений, и, когда рассказ их завершился, согласились с тем, что боги вели их тернистой тропой рабства, чтобы в конце ее они смогли служить сыну Тлауиколя, героя их страны.

Увы, все эти разговоры не содержали главного должны ли они помочь бежать жертве, убежавшей с алтаря, или спрятать его у себя, что грозило им смертью под пытками. Уэтзин тоже прекрасно это осознавал, поэтому, утолив голод скромным угощением и высушив мокрую одежду, он собрался уходить, но об этом его хозяева и слушать не хотели.

– Скоро рассвет, и при дневном свете здесь появятся те, кто тебя ищет – убеждал его мужчина. – Пережди здесь до следующей ночи, и отведу тебя к тому месту, откуда ты сможешь выйти к дороге на Тласкалу.

– Неужели господин хочет лишить нас главной радости в жизни? – укоризненно спросила женщина, – и хочет сократить единственные часы счастья, которые мы узнали с тех пор, как в последний раз видели лицо Кокоцин, нашей малышки?

– Но ведь если меня здесь найдут, вам угрожает смерть, – возразил Уэтзин.

– Все будет по воле богов, – ответил мужчина. – Наши жалкие жизни – ничто, если боги указывают, что решили сохранить тебя для своей великой цели. Нет, господин мой, не уходи, почти нас своим присутствием еще некоторое время, и все будет хорошо.

Это убедило Уэтзина, и он, почувствовав усталость, лег на циновку из сладкой травы, расстеленной в углу комнаты, и почти сразу уснул. Старики смотрели на него, сидя рядом и шепотом обсуждая чудесное событие, ставшее ярким пятном в их монотонной жизни. Мужчина то и дело выходил наружу и прислушивался. С рассветом он должен был быть в поле.

Когда он ушел, женщина достала охапку волокна из агавы, которое должна была в течение дня спрясть, и накрыла им спящего юношу. Она так хорошо его спрятала, что даже соседка, забежавшая к ней поболтать, пока она готовила завтрак, не заметила его присутствия.

– Ты слышала, – спросила женщина, – о том, что вчера убежал мужчина, предназначенный в жертву Уицилопочтоли? Каким-то образом – я деталей не знаю – он смог убить нескольких жрецов и сбежать прямо из-под жертвенного ножа. Боги были так разгневаны, что их дыхание погасило священный огонь. Они не вернут своей благосклонности, пока он вновь не предстанет перед ними, и сердце его не окажется на алтаре – так говорят жрецы.

– Как он выглядит? – спокойно спросила та.

– Говорят, – ответила гостья, – что это юноша, с виду красивый, как сам Кецаль, но имеющий сердце чудовища, и питается он только младенцами или маленькими детьми. Я бы, наверное, от страха умерла, только увидев его, хотя ради награды это стоило бы сделать.

– За него назначена награда?

– Да. Ты разве не слышала? Об это везде объявляли, что, любому свободному человеку, который доставит его живым или мертвым, или расскажет, где он находится, дадут сто перьев с золотом и участок земли. Если таким счастливчиком окажется раб, он и его семья получат свободу и двадцать перьев золота. Ох, как бы я хотела, чтобы мой муж заметил его. Он его уже ищет, как и многие соседи, потому что говорят, что он прошлой ночью пересек озеро в этом направлении, перевернув несколько лодок, которые его преследовали, оставив преследователей тонуть. Кроме этого, он убил или ранил нескольких владельцев чинамп и оттолкнул их каноэ. Я точно знаю, что все это так было, потому что мой мужчина нашел на берегу одно из этих каноэ, час назад, и сказал об этом стражникам.

– Никогда такого ужаса не слышала! – воскликнула тласкаланка, притворяясь, что верит всему услышанному. – Ведь теперь все мы в опасности.

– Да, – продолжила та, – но скоро его должны схватить, ведь воины прочесывают местность во всех направлениях, и проверяют все дома. Разумеется, в домах они его найдут, ведь наказание за это будет ужасное. Объявляли, что те, кто даст ему кусок хлеба или чашку воды, или приютит его, будет сожжен заживо, и вся его семья тоже. Так что помощи это чудовище не получит, за это можно ручаться. Ладно, мне пора идти. Я рада, что ты об этом ничего не знаешь, – добавила она, бросив изучающий взгляд на обстановку хижины, – потому что терпеть не могу доносить на соседей. Как ты много приготовила волокна!

– Да, – спокойно ответила тласкаланка, – хотела внести его на солнце, чтобы отбелить.

Когда шаги болтушки стихли, Уэтзин, которого разбудил ее резкий голос, слышавший все, что она сказала, сбросил с себя укрывавшее его волокно и встал – об был очень бледным и настроен решительно.

– Я не могу больше здесь оставаться, – сказал он, – меня найдет первый, кто станет обыскивать вашу хижину, а я не могу обрекать тебя и твоего мужа на столь жестокую расправу. Будет лучше, если т ы выдашь меня и получишь награду.

При этих словах женщина бросила на него взгляд такой укоризненный и умоляющий, что он поторопился взять свои слова обратно.

– Нет! – воскликнул он, – ты этого не сделаешь! Тласкаланец неспособен на такую низость! Но все же ты можешь дать мне уйти.

– Да, – сказала женщина, – ты должен уйти, потому что не можешь больше оставаться тут в безопасности, но я, по крайней мере, могу сказать тебе о месте, в котором ты сможешь оставаться в безопасности, по крайней мере на время. Пойдем со мной, я тебе его покажу.

Они вместе вышли из хижины – Уэтзин практически полз на четвереньках, прячась в невысокой траве, бывшей для него единственным укрытием, а женщина несла большую охапку волокна. Оно было нужно для ее цели. Это было поводом ходить, где захочется. Вес оправдывал то, что ходить ей пришлось медленно. Несла она его так, чтобы частично скрыть Уэтзина, а если бы кто-то появился, она бы бросила волокно на него, сделав вид, что отдыхает.

Так они вдвоем шли, пока не добрались до развалин старого акведука, который давным-давно доставлял воду для фонтанов в саду какого-то знатного тольтека. Акведук, который представлял собой трубу, засыпанную землей, покрытой дерном, был изрезан быстро появлявшимися и исчезающими бурными ручьями, и труба была размыта в том месте, куда пришли Уэтзин с тласкаланкой. Там было отверстие, достаточно большое для того, чтобы туда мог пролезть человек, но, оказавшись там, он почти не мог шевелиться или изменить положение – он мог только лежать, вытянувшись во весь рост. Дно трубы было покрыто слоем слизистого осадка, служащего пристанищем для множества разных ползающих и кусающихся тварей. Место было неуютное, но для Уэтзина оно было единственным шансом на спасение. Когда он исчез в темноте, тласкаланка вновь подняла свою ношу и отправилась домой.

Вскоре после возвращения к ней нагрянул отряд ацтекских воинов, которых вел ее муж, лицо которого было искажено от боли и носило следы побоев. Войдя в хижину, они тщательно ее обыскали, потыкав копьями во все подозрительные места, в том числе в груду волокна на полу, которую истыкали особенно тщательно. Тласкаланец был удивлен тем, как спокойно вела себя его жена во время этой процедуры, как и отсутствием беглеца. Он был уверен в том, что тот будет обнаружен, хотя и убеждал воинов, которые вели его в собственный дом, в том, что ничего о нем не знает и никогда его не видел. Закончив свои бесплодные поиски, они заставили его идти с ними. Его не было до темноты, когда он вернулся с поля, и только тогда узнал, что его гость находится в безопасности, и об убежище, которое нашла для этой цели его быстро соображавшая жена. Она не решилась в течение дня пройти рядом с этим местом, и они дождались часа, когда все лягут спать. Только тогда пара храбрых стариков направилась к акведуку, чтобы освободить пленника из его заточения в старой трубе.

ГЛАВА

VIII

Ловушка для императорского курьера

Помня о данном им обещании не покидать своего убежища, как и о том, какое ужасное наказание ждет его друзей, если их вязь с ним будет обнаружена, Уэтзин все это время провел в трубе виадука. Место это было столь неудобным, что, по мере того, как тянулись долгие часы, положение его стало невыносимым. Когда он, наконец, услышал зов стариков и выполз наружу, все его тело так затекло, что он с трудом смог встать. Несколько упражнений вернули подвижность его членам, и, поужинав в хижине своих спасителей, он был готов продолжить путь. Ему дали котомку с тортильями, которые заранее приготовила женщина, которой он был обязан жизнью, и, поблагодарив ее и попрощавшись, он последовал в темноту ночи за старым горцем.

Много раз сворачивая, чтобы обойти жилища, и с трудом избежав отряда воинов, появившихся непонятно откуда, и прошедших так близко, что беглецы, спрятавшиеся в кустах у дороги, могли бы коснуться их, они, наконец, добрались до чистых вод озера Чалко. Если бы Уэтзин был один, то потерял бы много драгоценного времени, но его проводник знал, где найти каноэ. Он вывел его из места, где оно было спрятано, и через полчаса, гребя в одиночку, пересек озеро. Хотя они причалили к берегу со всеми предосторожностями, из темноты их окликнули, когда они были совсем рядом с берегом, хриплым голосом, для них показавшимся гласом судьбы. Они остановились в нерешительности, и над их головами просвистела стрела, и старик дрожащим голосом крикнул:

– Остановись, господин, это всего лишь я, бедный раб из Ицтапалапана, пытающийся поймать несколько рыб для своего пропитания.

– Пойди сюда, ничтожный раб, я посмотрю, кто ты такой, пока я не пустил стрелу в твое ничтожное тело, – крикнул голос.

Громко плеснув веслом, чтобы Уэтзин смог незаметно скользнуть в воду, старик повиновался. Он обнаружил единственного поджидавшего его воина, но из того, что другие, с разных мест берега криками спрашивавшие его, что происходит, можно было сделать вывод о том, что он – только дин из целого кордона, перекрывавшего весь берег озера. Он тщательно проверил старика и его каноэ. Наконец, убедившись в том, что тот один и совершенно не похож на того, кого ищут, он отпустил его, велев не приближаться к берегу, если ему дорога жизнь. Когда он униженно поблагодарил воинов за их доброту и неторопливо отчалил, те пошли вдоль берега в поисках других подозрительных личностей.

Уэтзин, стоявший по шею в воде и слышавший каждое слово, привлек внимание тласкаланца тихим свистом, взмахом руки попрощался с ним и вылез на берег в том месте, где только что были воины, верно рассудив, что в данный момент, сразу после ухода воинов, оно безопаснее любого другого. Осторожно и бесшумно он вылез на берег, не рискуя двигаться быстрее улитки, пока не отдалился от врагов не меньше чем на четверть мили. После этого он пустился с такой скоростью, что еще до утра оставил за спиной долину Мехико и стал подниматься по горному склону, ограничивавшему ее с востока.

Когда настал день, беглец нашел пещеру, рядом с которой был родник с чистой водой, и там провел день, не имея иной пищи, кроме промокших тортилий, превратившихся в его котомке в кашу. Когда настала ночь, он двинулся дальше и нашел поле, на котором сорвал несколько початков наполовину созревшего маиса.

В течение недели он прятался днем и двигался по ночам, иногда рискнув пройти по дороге, пересекающей горы, но чаще двигаясь через густые заросли вдоль нее, несколько раз едва избежав встречи с дикими животными и еще более дикими людьми. Его одежда и кожа была изорвана терновником, ноги были покрыты ранами и кровоточили после ходьбы по острым камням, кровь застывала от холодных ветров, дувших на большой высоте, тело ослабело от голода и усталости. Только несгибаемая воля, память о смерти отца и мысли о Тиате, о которой во всем мире мог позаботиться только он один, гнало юношу вперед.

Часто, в течение дня наблюдая за дорогой, он с завистью замечал императорских курьеров, бегущих со скоростью ветра на запад или восток. Каждый из них, как он знал, бежал так две лиги, и в конце этого пути передавал свое послание другому, который ждал на почтовой станции, где он мог отдохнуть, подкрепить силы едой и напитками и помыться, перед тем как пуститься в обратный путь. Скорость этих курьеров была такой высокой, а почтовая служба так хорошо налажена, что послания передавались очень быстро, а на императорском столе в Теночтитлане постоянно подавалась свежая рыба, выловленная за двадцать часов до этого в восточном океане, до которого было двести миль.

Уэтзин, которому лишь изредка удавалось найти несколько ягод дикого инжира, не только завидовал тому, как жили курьеры на почтовых станциях, к которым он не рисковал подходить, и обитатели которых жили в комфорте, несравнимом с его собственным существованием, но и хотел знать содержание посланий, которые они передавали друг другу. Большая их часть содержала сведения о белых завоевателях, о передвижении и намерениях которых он очень хотел бы знать – в этом он был уверен. Он знал, что нападение на императорского курьера или даже попытка его задержать карается смертью, но для него это не имело значения – если бы его поймали, она так или иначе ожидала бы его. Он был вне закона, так что у него не оставалось сомнений в том, стоит ли напасть на курьера и забрать у него послание – останавливало его лишь то, что курьеры были сильными и сытыми, а он ослабел от голода. Кроме того, они были вооружены, а у него оружия не было – даже его нож сломался, когда он пытался с его помощью выкопать клубень. Наконец он составил план, обещавший успех, который он и стал приводить в действие.

У него сохранилось лезвие сломанного ножа, и он сделал из него примитивное оружие, обмотав корой его тупой конец. С его помощью он срезал крепкую гибкую лозу, длиной почти в сотню футов, и, свернув ее, как веревку, продолжил путь, в сумерках подойдя к краю дороги. Он выбрал место, с которого она была видна на большое расстояние в обоих направлениях, и, убедившись, что людей на ней нет, привязал лозу к корням небольшого дерева. Протянув ее через дорогу, он натянул ее, как мог, и закрепил. Теперь лоза была натянута над дорогой на высоте шести дюймов. Сделав такую ловушку, Уэтзин расположился на обочине и стал поджидать свою жертву.

Не прошло и получаса, как он услышал топот бегущего человека, и сердце юного тольтека забилось от возбуждения. Теперь он уже мог смутно разглядеть очертания быстро бегущего человека и услышать его глубокое дыхание. Вот бегун был уже рядом с тем местом, где его поджидал юноша. Тут он споткнулся о невидимое препятствие и с громким криком упал, раскинув руки. Уэтзин подскочил к нему и бросился на распростертое тело. Он ожидал, что придется бороться, и был к этому готов, но ничего такого не потребовалось. Лоб мужчины был разбит при ударе о каменное покрытие дороги, и он лежал, как мертвец. Уэтзин не стал терять времени в попытках его оживить, но, сняв с него зеленый пояс, в котором был пакет с посланием и который одновременно служил отличительным знаком человека, находящегося на правительственной службе, взял лук и стрелы, которыми был вооружен курьер, нырнул в лес и исчез.

Той ночью ему повезло – он нашел кукурузное поле, потому что уже спустился с горного хребта и теперь был в краю плодородных земель к востоку от него. Когда стало светло, ему посчастливилось подстрелить дикую индейку и, хотя у него не было огня и средства его развести и мясо пришлось есть сырым, это помогло ему восстановить силы. Когда он закончил есть и нашел укрытие на день, солнце уже было высоко, и он открыл пакет с посланием.

Изучение послания заняло час, и теперь Уэтзин в некоторых особо важных вопросах был мудрее самого императора. Он не только понял, как следовало из рисунков, кем были белые завоеватели, но и секреты их силы, угрожавшей сейчас империи Монтесумы. Там было описано, чем владели завоеватели, и было сказано, что чудовище, в котором соединялись человек и огнедышащее чудовище – это два разных существа, человек и животное, и что они смертны и не подобны богам. Это было ясно из картинок, на которых были нарисованы мертвые лошади и двое белых завоевателей, мертвых, пронзенных стрелами. Рядом с ними стояло несколько человек и лошадей без всадников, но все пронзенные стрелами, что указывало на то, что они ранены. Все это было описанием сражения между белыми завоевателями и…. Неужели?

Да! Там было изображение белой цапли, герба тласкаланского рода Титкалы, к которому принадлежала его мать! Белые завоеватели воюют с Тласкалой!

Это было неприятным известием для сына Тлауиколя. Он знал, что его воинственный отец хотел объединить силу Тласкалы с силой пришельцев, и только это могло бы одолеть ацтеков и их кровожадных жрецов. Что мог он сделать, чтобы остановить войну, которая уже началась, и объединить сражавшихся в тесный союз? Он мог отнести как можно скорее в Тласкалу последнее слово своего отца, и быть услышанным советом вождей до заката следующего дня. Решив так и повязав на талию зеленый пояс курьера, знак императорской службы, Уэтзин поспешил к дороге и побежал по ней, уже не скрываясь, быстро как мог, в сторону Тласкалы.

ГЛАВА

IX

Кто такие белые завоеватели?

Да, белые завоеватели воевали с Тласкалой – в этом не могло быть никаких сомнений. Смысл рисунков в послании был совершенно ясен и иных толкований не допускал. Кто же победил в этом сражении? Похоже было, что чужаки потерпели поражение. Некоторые из них были убиты, также как по меньшей мере три создания, которых до этого считали богами. Имея такое доказательство превосходства своих соплеменников, мог ли сын воина из Тласкалы сомневаться в том, чьи знамена венчали эту победу? А если так, и белые пришельцы были уничтожены или их прогнали туда, откуда они пришли, что будет с планами его отца с их помощью одолеть Монтесуму и его кровожадных жрецов? Почему Тлауиколь был так уверен в их могуществе? Кем они были, эти белые завоеватели? Откуда они пришли? И чего ради готовы идти навстречу опасностям, поджидающим их на каждом шагу по земле Анауака?