Неокантианство. Шестой том. Сборник эссе, статей, текстов книг

13) Гегель, «Werke» VII, стр. 2 и 323.

14) Розенкранц, Психология, стр. 341; ср. также DAUB, Philosophische Anthropologie, стр. 191. Использование языка Гегелем восходит к определению термина «образ», данному Фихте.

15) Лотце, Grundzüge der Psychologie II, §1; Metaphysik, 1879, стр. 532 и 523.

16) Фехнер, Элементы психофизики II, стр. 464.

17) Гельмгольц, Физиологическая оптика, стр. 435.

18) Гельмгольц, указ. соч. стр. 798

19) C. Вернике, Симптомокомплекс афазии, стр. 5f; Lehrbuch der Gehirnkrankheiten I, стр. 199f.

20) По данным Лексера, в средневерхненемецком языке оно отсутствует. В Штилере, Der deutsche Sprache Stammbaum (1691), Штейнбахе, Vollständiges deutsches Wörterbuch (1734) в значениях, приведенных выше. Сравните также словарь Диетца о Лютере и особенно словарь Гримма в разделе «fürstellen». Ссылкой на эти источники я обязан К. Вайнхольду.

21) У Фриша также есть propositio, но без доказательств.

22) Аналогично рассуждает Брентано, Психология, стр. 262, примечание.

23) Кант, Kr. d. r. V., стр. 346

24) Зигварт, Логика I, стр. 306f

25) Лотце, Логика (1874), §33

26) Карл Штумпф, Тонпсихология I, страница 5.

27) Лотце, Метафизика, стр. 527; ср. также «Grundzüge der Psychologie», стр. 22, §7.

28) Лотце, Метафизика, стр. 554f. Недавно Мейнерт («Психиатрия», с. 167), поскольку для его цели «достаточно этой простоты», присоединился к гипотезе Лотце.

29) Вундт, «Физиологическая психология» II, стр. 62; «Логика» I, стр. 458; «Erfundene Empfindungen», «Philosophische Studien», т. 2, стр. 298f.

30) Гельмгольц, Физиологическая оптика, стр. 530, 541, 571; Речи и трактаты I, стр. 298. – BOLL в Архиве Дюбуа-Реймона, 1881, стр. 2.

31) Липпс, Grundtatsachen des Seelenlebens, стр. 476f; Psychologische Studien, стр. 36f.

32) Архивы Дюбуа-Реймона, 1877, стр. 342 и 349f.

33) Причины Канта кроются в его учении о синтезе, в частности, в его предположении, что трансцендентальный синтез затрагивает внутреннее чувство. Утверждение, что всякое представление, заключенное в мгновении, никогда не может быть ничем иным, как абсолютным единством (Kr. d. r. V., Beilage II, стр. 94), является лишь следствием этого предположения. Между прочим, Кант также иногда утверждает: «Понимание только посредством ощущения совершает только одно мгновение» (цит. по: стр. 209).

34) Ср. Юм, Трактат III, раздел 7 (I, стр. 394f издания Грина и Гроссе): «Это также очевидно, что идея существования ничем не отличается от идеи любого объекта, и что когда после простого представления о чем-либо мы представляем это как существующее, мы в действительности не делаем никаких добавлений или изменений к нашей первой идее…". Аналоги в Кант, Werke II (Ausgabe Hartenstein) стр. 115; Kritik der reinen Vernunft, стр. 626f. Для оценки зависимости Канта от Hume важно, что замечания последнего встречаются только в «Трактате», о чем Кант в то время, конечно, не знал. Почти буквальное соответствие между рассуждениями Юма и размышлениями Канта в «Beweisgrund» 1763 года, которое идет гораздо дальше, чем отголоски теории причинности Юма в «Отрицательных величинах», является еще одним аргументом против того, что Кант в то время находился под определяющим влиянием Юма.

LITERATUR Benno Erdmann, Zur Theorie der Apperzeption, Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, Bd. 10, Leipzig 1886

Задача и систематизация логики

Глава 1 Вводные положения о типах мышления

1. С методологической точки зрения, все науки представляют собой систематически упорядоченные воплощения обоснованных утверждений, выносимых на обсуждение формулировок (обозначений) и проблем. Примером этих трех форм нашего мышления может служить психология, являющиеся воплощением обоснованных утверждений о существовании психических жизненных процессов и их законной связи друг с другом, а также и с механическими жизненными процессами – я называю психическими все жизненные процессы, которые нельзя проследить до совершения движений как изменения места, хотя они последовательно законно связаны с такими механическими процессами – существуют ли психические жизненные процессы или это процессы в нас, которые мы называем психическими, например, только недостаточно осознаваемые движения в центральных частях нашей нервной системы?

2. Утверждения, обозначения и проблемы характеризуются тем, что они представлены в форме положений, то есть они, как мы хотим сказать, лингвистически сформулированы. По этой причине мы продолжаем называть эти три составляющие формы нашего знания утверждениями в самом широком смысле или сформулированными суждениями. Итак, «утверждения» в широком смысле – это вопросы, в которых мы представляем проблемы и обозначения, в не меньшей степени, чем утверждения любого рода, поскольку те и другие так же лингвистически сформулированы, как и эти. Способ лингвистической формулировки пока остается неопределенным: утверждения не обязательно должны быть произнесены; они также могут быть выполнены молча или сформулированы письменно, т.е. здесь, прочитаны или написаны. Они также могут быть неполно сформулированы во всех этих формах языка в широком смысле или содержаться только в одном слове предложения. Не обязательно, чтобы они были сформулированы словами; их место могут занимать идеограмматические знаки любого рода, например, алгебраические или стехиометрические [химические расчеты – wp] формулы. Сформулированные суждения также следует воспринимать в более широком смысле, как это делает устоявшаяся традиция. Ведь каждое утверждаемое суждение предполагает или включает обозначения; а проблемы, то есть вопросы в собственном смысле слова, принадлежат к запасу каждой науки в той же мере, что и утверждения и обозначения. Прогресс всей науки зависит от сформулированных проблем.

Утверждения или сформулированные суждения образуют формальные элементы для ткани нашего сформулированного мышления. Таким образом, сформулированное мышление, утверждения или сформулированные суждения являются для нас выражением одного и того же содержания. Здесь использование языка оправдывает ту обширность, с которой мы только что рассмотрели элементы сформулированного мышления. Ведь с незапамятных времен считалось само собой разумеющимся, что обозначения и проблемные вопросы являются формами нашего мышления.

3. Однако не вся научная мысль формулируется. Математик может придумать множество геометрических отношений из двух параллельных прямых, пересекаемых третьей, даже если ни одна точка или угол не обозначены буквой; и он может сформировать множество таких отношений в ходе спокойного размышления, не нуждаясь в лингвистических символах. Например, геолог, наблюдающий за извержением гейзера, или ботаник, изучающий под микроскопом жизненные процессы в клетке, могут приходить к богатым сравнениям и различиям, не имея внутри себя ничего, кроме образов предметов, которые служат для этих умственных операций. Перед историком, стоящим на древнем культурном месте, могут развернуться целые сцены исчезнувшей жизни, протекавшей на этой земле. В такие моменты в сознании исследователя может собраться множество лиц, которые осветят то, что давно искали, или позволят найти неожиданное. Таким образом, это могут быть моменты, когда научное создание поднимается на самый высокий уровень. Тогда мы переживаем в типичной форме мышление, которое мы должны назвать неоформленным в соответствии с его отличием от сформулированного и интуитивным в соответствии с его особенностью. На этом пути мы также находим как утверждения, так и проблемы; на нем нельзя встретить только одни обозначения.

Неразумно судить эти «идеи» или интуиции, которые одинаково возможны как в любой области научной мысли, так и во всех видах нашего рукотворного творчества, так сурово, как это иногда делал Лессинг (в конце «Гамбургской драматургии»). Но также несомненно, что они не несут в себе ни малейшей гарантии того, что являются обоснованными утверждениями или истинными проблемами. Если мы хотим быть уверенными в их истинности, мы должны их исправить, разложить на составные части и посмотреть, выдерживают ли они обоснование. Для всего этого, однако, нам нужны утверждения в указанном выше общем смысле. В целом, мы можем зафиксировать наши мысли, только изолировав их, а для этого нам нужны слова или идеограмматические знаки, которыми мы их символизируем. Мы можем анализировать их, только давая отчет о том, что говорится и о чем говорится, то есть оформляя их в высказывания. И мы можем проверить их на истинностное содержание, только выводя их из данных, через которые они устанавливаются как следствия. Если это выведение ведет за пределы существования настоящего восприятия, если мысль не просто суммирует компоненты некоторого перцептивного содержания сравнительным или различительным образом, то каждое такое рассуждение, если мы хотим обеспечить силу его аргументов, также должно быть сформулировано в утверждениях. Интуитивное мышление, таким образом, при всех этих условиях переходит в мышление сформулированное. Если мы хотя бы попытаемся передать то, о чем думали интуитивно, этот переход в языковое мышление будет очевиден. Таким образом, интуитивные суждения становятся элементами научного мышления только в результате их формулирования.

Поэтому мы можем сказать: вся наука происходит через мышление, и, принимая одну часть за целое: вся сообщаемая наука происходит через сформулированное мышление. Отсюда следует, что, как и выше, так и далее, мы можем говорить об интуитивном мышлении только в форме сформулированного мышления, и что последнее является предметом логического исследования только в той мере, в какой оно может быть представлено в высказываниях. Поэтому там, где в дальнейшем речь идет о мышлении без дальнейших добавлений, всегда имеется в виду именно сформулированное мышление, осуществляемое в предложениях.

4. Не всякое мышление, однако, является научным. Даже ненаучное мышление может быть интуитивным: в поэтических представлениях о личностях, ситуациях и действиях, в практических комбинациях политика или крупного дельца, даже в возвышенных настроениях и внутренних образах тех, кого не трогает ни намек на научное мышление. Совсем не в природе интуитивного мышления то, что присущее ему внимание направлено на великие или общие вещи, хотя в этой «экстатической» форме оно, вероятно, наблюдалось исключительно как «созерцательное» мышление, впервые изложенное в учении Платона о воспоминании. Мы уже находим зачатки сопоставления и дифференциации содержания идей с участием восприятий как у детей, не достигших еще понимания языка, не говоря уже о собственной речи, так и у животных, у которых вообще отсутствует развитый язык. Мы можем назвать рассмотренный выше тип интуитивного мышления сверхлогическим или гиперлогическим из-за его фактических содержаний, глубины и силы, из-за продуктивной энергии, которая нередко присуща ему, а также из-за его непроизвольного, непредвиденного характера, который зависит от настроения. Но тогда мы должны также признать только что указанные предварительные стадии как недо- или гипологические. Итак, посредством сформулированного мышления мы более четко отличаем себя от всех других, даже от животных, живущих с нами в сообществе, чем посредством интуитивного мышления.

Ненаучное мышление также может быть сформулировано. Оно встречается в высказываниях не реже, чем научное мышление. Таким образом, мы приходим ко второму делению нашего мышления на научное и ненаучное, которое имеет такое же значение, как и деление на сформулированное и интуитивное.

5. Исходным пунктом для всех видов мышления, включая сформулированное научное и ненаучное, являются предметы, которые даны нам в восприятии, чувственном восприятии или самовосприятии (наших эмоциональных и образных процессов, а затем и волевых процессов). Мышление вообще происходит со всеми этими предметами, как мы хотим сказать условно, в сравнении или различении. Предметы, таким образом, мыслятся путем сравнения или различения. Однако мысленное определение воспринимаемых предметов и производных от них (вспоминаемых и т.д.) происходит в ненаучном мышлении иначе, чем в научном. Там мысленное упорядочивание предметов происходит по их наиболее заметным признакам, элементам и отношениям. Этнологические лингвистические данные, психологические соображения и этимологические выводы о примитивном значении старых слов позволяют утверждать, что в первоначальной картине мира доминируют вышеупомянутые детерминации, которые больше всего навязывают себя чувственному восприятию, а далее самосознанию, своей силой, частотой и т.д., или которые привлекают внимание своей аффективной ценностью, то есть своим значением для удовольствия и неудовольствия, страха и надежды, делания и неделания. В примитивном мышлении, которое еще свободно от научного рассмотрения, этот порядок обычно устанавливается непроизвольно и, как правило, простирается лишь настолько, насколько его ведут практические потребности повседневной жизни. Для этих целей он должен ориентировать нас на то, что реально. Если мы придадим слову «яркий» дальнейшее значение, выходящее за рамки простого пространственного, что оно обобщает все эти ближайшие способы определения, тогда мы можем назвать результат ненаучного мышления, в соответствии с содержанием и целью, практическим мировоззрением.

Перед научной мыслью ставятся другие задачи; соответственно, она приводит к иному взгляду на мир. Его исходный пункт действительно тот же; но в его высказываниях мы стремимся получить общезначимые определения о природе и отношениях предметов, которые предстают перед нами в восприятии или могут быть выведены из этих непосредственно данных содержаний сознания. Осуществляемый им порядок предметов вытекает, следовательно, не из наиболее бросающихся в глаза определений, которые навязываются непроизвольно и поэтому подсказываются родным языком, а из тех, которые возникают как особенные или общие из тщательного наблюдения, снабженного всеми средствами методического исследования, а также из необходимых требований нашего мышления. Физико-химический анализ воды, например, зоологический анализ кита, исторический анализ условий, приведших к началу первой силезской войны, дают определения, имеющие мало общего с теми, которые бросаются в глаза. Научное упорядочивание предметов возможной мысли направлено, таким образом, не на практические потребности представляющего субъекта, а скорее на конституцию и отношения самих предметов. Научное мышление или знание является, в соответствии со своей целью, общезначимым суждением. Если мы хотим кратко описать эту особенность научного мышления, то можно сказать, что оно ведет к теоретической разработке представления о мире.

6. Практическое мировоззрение и теоретическое мировоззрение – это показательные типы, такие как единственные, казалось бы, фиксированные типы организмов и формы государства, которые связаны друг с другом плавными переходами. Второе развилось из первого и остается в неразрывной связи с ним даже по мере своего становления. История научной мысли показывает, что ее первый корень лежит в потребности жизни. В ходе развития практических потребностей она требует все более тщательного умственного определения фактов. Само знание, однако, является силой, которой свойственно продолжать расти благодаря самой себе. Второй корень научной мысли, который зарождается медленно, но затем быстро крепнет, лежит в нашей потребности в причинности. Это, можно сказать, пока что основано на свойственной уже началу мышления неугомонности требовать удовлетворительных ответов на все вопросы, которые позволяет поставить уже приобретенное мышление, даже если они не имеют непосредственного практического значения, и даже если ответы, в результате недостатков существующего знания, скорее притворяются удовлетворением, чем гарантируют его.

В развитии как целого, так и отдельного человека, эта потребность в причинности сначала почти исключительно питается и направляется эмоциями, вызываемыми борьбой за существование в человеке, который еще бессилен, но призван властвовать. Таким образом, она изначально находится на службе религиозной жизни воображения и чувства, которая доминирует над практическим мировоззрением. В этом служении она ведет к объяснению происхождения и хода природных событий, а также судеб людей и народов, в той мере, в какой они движут разумом или переплетаются с движениями разума, возникшими иным путем, под влиянием человекоподобных и в то же время сверхчеловеческих существ. История всех стадий религии, от фетишизма до многообразных форм монотеизма, показывает, насколько глубоко антропопатическое толкование причинности укоренено в потребностях человеческого разума.

Именно эта потребность в причинности приводит к науке, где, отстраняясь от этой обслуживающей роли, она делает возможным вопрос о том, какова закономерная связь реальности. Мы удивляемся реальному там, где мы, ища ответ, задаем этот вопрос. Таким образом, удивление, которое уже Платон и Аристотель назвали началом философии, становится началом научной мысли как излияние потребности в причинности, ставшей самостоятельной и потому, хотя и только для нашего воображения, а не для всего нашего существа, «лучшей части человечества».

Теоретическая картина мира, однако, не только развилась из практического мировоззрения, но и никогда полностью не отрывается от почвы, которой она обязана своим происхождением. Наше знание никогда полностью не проникает в те предметы, определение которых от него зависело. И это не только потому, что задачи науки везде ведут к бесконечности, но и потому, что почти все предпосылки, из которых исходит наше теоретическое мышление, имеют лишь кажущуюся общепризнанную силу: в той мере, в какой они незаметно вытекают из практического мировоззрения. Все отдельные науки, как мы увидим, в действительности имеют общие самоочевидные предпосылки о бытии и связи реального и нашего мышления. Те из этих наук, предметы которых тесно связаны с нашими эмоциональными потребностями, например, исторические гуманитарные науки, не в состоянии даже отделить свой запас знаний, не говоря уже о неизбежно связанном с ними оценочном суждении о своих предметах, от субъективных условий, укорененных в практическом мировоззрении. Наконец, для философии, т.е. для всех попыток научного общего представления о реальности, то же самое относится к каждому из двух последних аспектов.

Чистые примеры практического мировоззрения, с другой стороны, перестали находить. Скорее, его можно лишь создать ненатуральным и неопределенным образом, путем теоретического мышления. Многочисленные результаты и некоторые методы нашего знания влились в практическое мышление культурных народов по тысяче каналов, широким потоком через преподавание, и во многих случаях стали общеизвестными. Если в той зависимости, о которой говорилось выше, наблюдается отставание теоретического мировоззрения от задач общезначимого мышления, то отсюда следует, что практическое мировоззрение давно уже содержит условия, выходящие далеко за пределы непосредственных практических потребностей.

7. Из того факта, что существуют нормативные гуманитарные науки, такие как этика и юриспруденция, не следует никакого возражения против вводного утверждения этого параграфа, что формальные элементы научной мысли могут быть прослежены до утверждений, обозначений и проблем. Все нормы нашей социальной жизни – это прежде всего типы утверждений, не того, что есть, а того, что должно быть. Затем все эти нормы, например, закона, обычая или морали, становятся объектами научного мышления только через попытку получить строгие формулировки и обоснованные утверждения об их существовании и фактической связи друг с другом, а также об их источнике.

Исходя из того, что наши знания часто, а некоторые науки – безусловно, служат практическим целям, нет никаких возражений против утверждения, что результатом научного мышления является теория познания мира. Даже то знание, которое проистекает из чисто теоретических потребностей и руководствуется исключительно такими потребностями, имеет свое назначение не само по себе, а в развитии нашей социальной, в конечном счете, этической культуры. Знание не только фактически является властью, но оно призвано быть властью. Из этих отношений знания к практической жизни возникают технические или практические науки, которые образуют переход к искусству в широком смысле: например, технологические дисциплины общих, физико-химических наук, различные виды сельскохозяйственного управления и культурной технологии, клиническая медицина, практическая юриспруденция, педагогика. Задача всех этих наук – адаптировать социальную культуру к достижениям научной мысли. Но то, что делает все эти отрасли педагогическими науками, – это всего лишь теоретические знания, составляющие их основу. Таким образом, научная мысль используется в них для практических целей, но не так, что она приспособлена к этим целям, а так, что эти цели формируются в соответствии с этим знанием.

8. В силу этих вводных положений, что мышление в логическом смысле есть пропозициональное суждение, слово «мышление» приобретает более строгое значение, чем общее, и более узкое, чем ему часто придает научное употребление языка.

Практическое употребление языка склонно называть мышлением всякий процесс представления, который выходит за пределы познавательного содержания простого восприятия, например, простого воспоминания. С другой стороны, он исключает из мышления те высказывания, в которых мы просто формулируем текущее перцептивное содержание, перцептивные суждения, которые позже будут названы собственно перцептивными.

Логическое определение мышления как пропозиционального суждения восходит к Аристотелю. Однако, следуя его учению, пропозиции обычно односторонне связываются с разговорным языком и ограничиваются ассерторическими высказываниями, тогда как здесь язык понимается в самом широком смысле, а обозначения и вопросы классифицируются как пропозиции, которые также берутся в самом общем смысле.

Глава 2 Задача и предпосылка научного мышления

9. Знание – это, в соответствии с его целью, общезначимое суждение. Поэтому формальные элементы научного мышления – утверждения, обозначения и проблемы – с этой точки зрения не упорядочены и не согласованы. Имена выступают как логически сформулированные предпосылки утверждений; вопросы, т.е. адекватные формулировки проблем, являются точками перехода к утверждениям. Только утверждения могут обладать общей обоснованностью или, как будет показано, истиной в собственном смысле слова. Отсюда вытекает не только смысл привычного ограничения пропозиционального суждения этими формальными элементами логического мышления, но и понимание старой мысли о том, что знание не может быть ложным.

Соответственно, задачей научного мышления является определение с помощью общезначимых суждений предметов, которые даны нам в ощущениях и самовосприятии или могут быть получены из этих источников. Это относится и к математическим наукам. Ведь сами предметы чистой математики, многообразия и величины, выводятся как абстрактные мысленные сущности из запасов нашего восприятия; их определения, однако, не суммируют перцептивные содержания органов чувств, а представляют собой умственные операции, которые содержатся во всех возможных определениях перцептивных содержаний. Поэтому математические утверждения также служат, как и утверждения наук о фактах, только не прямо, как эти, а косвенно, определению реального. Поэтому мы можем также сказать: задача научной мысли – получить упорядоченную систему общезначимых суждений о реальном, мысленный образ существующего.

Этой задаче служат также суждения, которые не могут претендовать на общую, а только субъективную обоснованность: «Моя оптическая память дает четкие образы форм, менее четкие – цветов; мое молчаливое сформулированное мышление – это внутренний слух». Они служат, в частности, для ограничения поспешных обобщений и по этой причине включены в приведенные выше виды.

Существуют также различные типы общезначимых суждений. Общезначимое суждение является denknotwendige, если соответствующее отрицающее суждение является denkunmöglich: «Дважды два – четыре (дважды два не равно четырем)». Только эмпирическая общезначимость присуща утверждениям, которые просто формулируют существующий запас восприятия или обобщают запас опыта, обеспеченный повторными восприятиями: «этот осадок растворяется в серной кислоте; все рассмотренные до сих пор планетарные орбиты являются эллиптическими». Только индуктивно общезначимыми являются утверждения, предсказывающие возможный будущий опыт на основе предыдущего: «это тело растворимо в серной кислоте (всегда будет растворяться в серной кислоте); все планетарные орбиты (включая еще не исследованные) эллиптические; этот огонь будет гореть». Такие суждения содержат моменты неопределенности в своих дополнениях и расширениях наблюдаемого реального, то есть в том, что делает их предсказаниями о ненаблюдаемом реальном. Они требуют подтверждения будущим опытом и могут терпеть любые поправки, которые возникают в результате существования будущего противоречивого опыта. Наконец, пробелы в наших знаниях в области фактов обусловливают необходимость суждений, обоснованность которых в настоящее время не может быть обеспечена достаточными наблюдениями и общая обоснованность которых поэтому является лишь гипотетической в более узком смысле: «Недра земли могут быть полыми; некоторые из писем, переданных нам как платоновские, могут быть подлинными».