Неокантианство. Шестой том. Сборник эссе, статей, текстов книг

Однако логический анализ понятия типа в морфологии организмов еще не завершен.

Пока что мы ограничиваем понятие типа абстрактными, схематическими, морфолого-генеалогическими признаками в порядке возрастания логических родов организмов. Постоянство этих признаков, однако, как мы видели, варьирует. Мы обнаружили, что равномерность корреляций, посредством которых видовые различия распространяют свое действие на другие различия типичного вида в логическом смысле, столь же изменчива. Поэтому абстрактный тип логического рода не присутствует одинаково во всех его логических видах. Поэтому среди групп типичного рода любой высоты обычно встречаются те, которые классификационно стоят выше других, поскольку они наиболее четко демонстрируют более абстрактный план рода. Таким образом, эти типичные виды становятся типами своих родов в репрезентативном смысле. Таким образом, понятие типа приобретает двойной смысл. К абстрактному генеалогическому типу добавляется значение, которое мы уже находили в первых типах независимо от идеи развития, а именно значение конкретного представления. Именно то, основные черты которого уже были логически оценены в замечаниях Уэвелла. Ясно, что логика не должна ругать этот двойной смысл, который мы нередко встречаем в трудах морфологов, как это уже случалось, а просто признать его. Даже противоречие, с которым столкнулась эта широко распространенная связь мыслей у NÄGELI, можно было бы оправдать только в том случае, если бы особый смысл, который может получить понятие типа, был классификационно необходимым.

Однако прежде чем перейти к рассмотрению этих особых условий, мы должны, во-вторых, отказаться от фиктивного предположения, что наши знания об органических видах являются полными. Судьба вымерших видов самой разнообразной градации и многообразной высоты бросает свет и тень на классификационные усилия исторических естественных наук. С одной стороны, она облегчает разграничение типов через пробелы в наших знаниях, которые неизбежно возникают. С другой стороны, он усложняет наше понимание генеалогического родства организмов. Таким образом, он способствует тому, чтобы научный такт, о котором мы говорили выше, сохранил свое влияние на этот запас наших знаний.

Затем, однако, мы должны четко включить в сферу органических типов также самые элементарные организмы, из которых строится вся органическая жизнь, где бы она ни принимала более сложную форму, т.е. клетки. Блестящее изложение морфологии и физиологии клеток, которое недавно было дано, показывает, насколько изменчивы различия, разделяющие структуру растительных и животных клеток, как живущих самостоятельно, так и живущих в качестве интегрирующих компонентов собранных организмов. Задача не только представления, но и генеалогизации этих чрезвычайно изменчивых типов находится на первых стадиях решения; это обстоятельство должно в немалой степени способствовать восстановлению поспешных надежд, которые возлагались на недавние гипотезы развития, до той скромной покорности, которая составляет состояние ума благоразумного исследователя. С другой стороны, однако, следует отметить, что даже бесчисленные переходы, существующие между этими низшими, но уже весьма запутанно развивающимися и функционирующими живыми существами, не оправдывают иногда высказываемую, в том числе и Неджели, уступчивость, что разделение на – естественно типичные – виды здесь вообще невозможно.

Наконец, в особых условиях понятие органического типа имеет третье значение, которое, однако, само по себе подвижно связано с понятием репрезентативного и генеалогического типа. Об этом красноречиво свидетельствуют, например, «типы» цветов, из которых в ботанико-морфологических исследованиях, «особенно с помощью аборта, размножения (удвоения, разделения) и смещения, обычно выводят расходящееся поведение родственных растений». Эти типы, как можно напомнить Неджели, не являются просто репрезентативными абстракциями или, если хотите, чертежами. Более того, они являются генеалогическими типами только в соответствии со своей конечной целью. Они могут использоваться и там, где речь идет не о родственных отношениях, а только о формах. Тогда они становятся типами для формального построения, конструктивными типами, как мы хотим их назвать. Эти типы могут в то же время получать конкретное значение, но там, где решающим является интерес простейшей формальной деривации, нет необходимости, чтобы они были реализованы со всей строгостью здесь или там.

Никакой вариации понятия типа, с другой стороны, не произойдет, как кажется, благодаря новейшей науке о развитии, основу которой дал прежде всего Вильгельм Роукс. Она также не сможет в обозримое время обойтись без типичных структур механических причин органических процессов. Ведь плазменные вариации, с которыми она оперирует, допускают только типичные подразделения. Точно так же и корреляции, которые описываются лишь неточным выражением как в целом «per continuitatem [непрерывные – wp] et contiguitatem [перекрывающиеся – wp] опосредованные». «Маленькие изменения», в которых происходит их развитие, помимо больших «скачков», которые, в конце концов, возможны, нигде не являются непрерывными в строгом смысле, но текучими в более узком смысле. «Представления», которые Роукс приписывает организмам, самоассимиляция, самодвижение, самосекреция, саморазделение, саморегуляция, ведут к не чистому ряду от первой группы типов, рассмотренных выше. «Самообразования», которые тот же исследователь предполагает для тех организмов, которые не находятся на низшей стадии жизни, он сам называет «типами», и то в морфологическом смысле. Наконец, механические энергии – ведь именно ими они и являются, – которые Роукс справедливо требует в качестве причинных принципов для механического объяснения биогенетического основного закона, также должны быть логически интерпретированы как типы. И если я прав, мы должны будем предположить, что эти комбинации органически формирующих сил, когда они будут известны более детально, присоединятся к числу репрезентативных типов, рассмотренных ранее.

Нет необходимости уточнять, что логическая форма естественно-исторических типов не меняется, если в рамках теории отбора предположить, что организмы развились из низших форм не моно-, а полифилетически.

Логическое влияние этой гипотезы, однако, иное, если рассматривать ее в контексте, в котором она оказывает более глубокое влияние на вопросы развития. Такое влияние оказала полифилетическая теория совершенствования, представленная Неджели в его большом труде о механико-физиологической теории происхождения.

Неджели вместе с Дарвином полагает, что составные организмы образовались механически из простейших. Он даже логически не вызывает возражений, утверждая этот постулат эволюционных гипотез как «уверенность». Он также согласен с широко распространенным, но гораздо менее определенным обобщением этого постулата, согласно которому простейшие организмы возникли из неорганических тел путем первобытного порождения. Наконец, он с удивительным упорством придерживается мнения, что «первобытное порождение, как и в начале, имело место во все времена и продолжает иметь место в настоящее время»; мнение, которое не было поддержано исследованиями, направленными на эти вопросы, и которое также, без сомнения, не так необходимо с этим обобщенным постулатом, как находит Неджели.

Если говорить более конкретно, то пути Неджели отличаются от путей Дарвина и его последователей, если коснуться только того, что здесь является необходимым, следующим образом. Каждый организм имеет врожденный (несмотря на все объяснения его создателя, механически темный) принцип совершенства. Согласно ему, индивид или род наследует «как механическую необходимость» характеристики родителей с включением «изменения в направлении вверх». В ходе этих предположений организация и адаптация к внешнему миру должны быть строго разделены; таким образом, «расы» как недолговечные продукты скрещивания и болезней, с одной стороны, от долговечных «сортов», которые производятся путем совершенствования и адаптационных изменений идиоплазмы, и, с другой стороны, от «модификаций», чьи специфические характеристики, несмотря на их возможное постоянство в одних и тех же внешних условиях, не являются наследственными, поскольку они возникают только из питательной, а не из идиоплазмы. Не менее конечным является и то, что пространственное постоянство или неизменность можно отделить от временного постоянства. Из этих предположений мы действительно должны заключить, что «механические моменты для образования богатства форм заключаются в совершенствовании и приспособлении, в конкуренции с вытеснением, или, собственно, в дарвинизме, только механическом моменте для образования промежутков в органических царствах». Если далее рассмотреть генетическую связь, вытекающую из взаимопроникновения вышеупомянутых более общих предположений Неджели с этими частными, то становится очевидным, что полифилетическое начало здесь приобретает, однако, иной смысл, чем тот, который оно первоначально имело у Хаеккеля. Ибо отсюда «растительное царство в его исторической совокупности предстает» не как «единый сильно разветвленный филогенетический ствол, и даже не как несколько племен, которые одновременно исходили бы из одинаковых начал и поэтому могли бы рассматриваться, так сказать, как ветви одного и того же ствола». Мы скорее должны были бы сказать:

«Царство растений – и то же самое с царством животных – как воплощение всех растительных форм, которые когда-либо жили, состоит из мириад филогенетических штаммов, которые возникли во все времена и в самых разных местах земной поверхности, достигли неодинаковой продолжительности, высоты развития и ветвления и в большинстве своем вымерли. Ныне живущие растения представляют собой окончания многочисленных линий, которые имеют разные места рождения и возраст, и поэтому не являются генетически родственными друг другу».

Таким образом, глубокое различие между этими предположениями о развитии и предположениями дарвинизма приводит к легко определяемому расхождению представлений о типе.

Однако это происходит не потому, что с точки зрения Неджели возникают какие-то более четкие критерии для разделения логических родов, т.е. тех «родов», которые он обозначает, чей охват меньше, т.е. для вышеупомянутых рас, разновидностей и модификаций. Скорее, они остаются морфолого-генеалогического характера. Не упраздняется и текучая связь родов. Даже Неджели, в причудливом выражении возвращаясь к старому понятию вида, признает, что даже в его способе разновидности «нельзя отличить от настоящего вида опытным путем». Он даже признает в общих чертах:

«Ряды развития органических царств» ведут «от низших и простейших… постепенно… к наиболее совершенным и сложным». Для него также олицетворение организмов состоит из множества «древовидных разветвленных рядов, которые сходятся вниз в общих исходных точках».

Поэтому остается неясным, как Наджели еще мог утверждать во втором издании своего небольшого трактата о происхождении и понятии естественно-исторического вида, что

«понятие вида в будущей систематике будет научной категорией, для которой существуют определенные характеристики, наблюдаемые в природе и проверяемые экспериментом», так что «два наблюдателя должны прийти к одному и тому же результату, если метод исследования будет точным».

В этом отношении, однако, возникает разница в ряде типов, поскольку для теории развития Неджели, в результате непрерывного generatio aequivoca [возникновение органических существ из неорганических веществ без родителей – wp], генеалогический смысл, которым последовательно обладают типы в гипотезе Дарвина, во многих случаях утрачивается. Везде применяются только морфологические типы, репрезентативные в той же степени, что и у Дарвина. Сам Неджели, однако, готов отбросить это различие для практики классификационного мышления, вставив кантианский ход мысли. Он превращает, можно сказать, конституирующий принцип непрерывного родства в теории Дарвина в чисто регулятивный. Ибо он заявляет:

«Универсальное кровосмешение ныне живущих организмов, а также филогенетической системы… могут, в силу простоты закономерного развития, существующего во всем органическом царстве, рассматриваться символически как общие нормы; поскольку организмы, даже если они не связаны генетически, тем не менее в целом относятся друг к другу так, как если бы эти отношения существовали».

VII Идеальность типов развития организмов

В приведенных выше рассуждениях о типичных типах в историческом естествознании вопрос об «идеальности» или «реальности» этих типов специально оставлен без внимания. Ведь он ведет из области логики в область метафизики, или, чтобы избежать названия, которое стало пугающим, хотя и неоправданно, в область эпистемологии.

В ответах на этот вопрос представлены примерно все оттенки метафизических гипотез, от самого крайнего реализма до самого крайнего номинализма.

С одной стороны, утверждается, например, Бюрмейстером, что виды в техническом смысле «действительно существуют как реальные существа», что их «можно увидеть, схватить, собрать и поместить в коллекции». У Линнея даже, менее внешне грубо и в правильном следствии, из аристотелевской концептуальной метафизики, переданной и удерживаемой до невидимости, приписывается та же реальность всем естественно-историческим родам. Так поступает и А. Браун в своих изощренных размышлениях о феномене омоложения в природе. По его словам, «признание природного организма и его подразделений как объективных фактов, выраженных самой природой, является насущной необходимостью для высшего, единого замысла естествознания». Он даже утверждает, что «признание индивида как реально существующего существа при отрицании естественной реальности более всеобъемлющих подразделений природного организма является непоследовательностью». Нигде, даже в самом малом круге, реальность не может быть постигнута непосредственно в разорванном облике, но везде только косвенно, в признании сущности, работающей над обликом в его контексте. Как индивид реализует себя через временную последовательность образований и пространственное деление на подчиненные члены, так и вид реализует себя в структуре более высокого порядка, представленной индивидами, благодаря которой он, как и индивид, проходит через свой круг форм во временной последовательности и пространственном расширении. Таким же образом род реализуется через круг видов, семейство – через роды и т.д.».

Более распространенными являются номиналистические взгляды, с которыми мы уже столкнулись выше, в замечаниях Агассиза. Поэтому здесь достаточно указать, что уже в своем большом морфологическом труде Геккель объявил все естественные роды «произвольными и субъективными абстракциями» за исключением высших, так называемых им типов в соответствии с употреблением, распространенным Блейнвилем, и что позднее, в связи с его обращением к монофилетической гипотезе, он пришел к точке зрения, которая упраздняет и это исключение.

Краткая психологическая дискуссия проложит путь к решению этого вопроса. Два пути приводят нас к родам организмов еще до всякого научного знания. Во-первых, абстрагирование общих характеристик организмов, которые попадают в круг нашего случайного личного опыта. Механизм нашего воображения заставляет их, в той мере, в какой они встречаются в различных сходных объектах, непроизвольно и неизбежно вступать во все более прочную ассоциацию путем многократного воспроизведения в восприятии. Чем прочнее она становится, тем больше ослабевает ассоциативная связь, в которой ее характеристики стоят с несовпадающими характеристиками отдельных, разных объектов восприятия. Но она никогда не растворяется. Мы всегда представляем себе абстрактное общее на фоне конкретного, из которого оно выросло. Это воображение мы разделяем с животными, поскольку механизм их памяти и воспроизведения схож с нашим. Второй, более извилистый путь к этим самым общим, который часто пересекается с первым, предпочтительно свойственен только нам. Он ведет через язык. Многочисленные названия организмов, созданные практическим и теоретическим мышлением, стали языковым достоянием, которым мы рано научились пользоваться. Они связываются с родовыми идеями, сформированными на первом пути, в той мере, в какой они доходят до нас в устной или письменной форме, и помогают их сгустить. Далее они делают возможным расширение нашего ряда идей о жанрах. С помощью описаний, при поддержке и без поддержки всевозможных символов, более или менее схематичных иллюстраций и т.д., мы создаем для себя новые жанры. Мы создаем их для себя, создавая с помощью воображения из символов и слов описания, а там, где первых не хватает, только из вторых, роды никогда непосредственно не воспринимаемых образцов. Какими бы малоразработанными и прочными ни были эти лингвистически переданные роды в результате колебаний почвы воображения, они, в свою очередь, помогают нам прояснить и обогатить наши представления об организмах и выведенные из них представления о родах. Ведь они сообщают нам характеристики, которые мы часто игнорировали. Если описание встречается с объектами более ранних восприятий или даже происходит в процессе восприятия, оно оказывает аналогичные услуги с большей силой. Жанры, сформированные на пути восприятия, также рано, часто сразу же после их появления, преобразуются в суждения, с помощью которых мы представляем в мыслительной манере все их содержание, которое мы приобрели, или отдельные их черты, а также многообразные отношения между ними. Эти суждения в конце концов тысячекратно усложняются суждениями описания.

Если допустить, что вряд ли возможно в настоящее время даже в самых отдаленных культурах так называемых бескультурных народов, что эта языковая абстракция не тронута никакими научными знаниями, то становится ясно, что она строится в каждом человеке, а также в каждом народе на основе этого практического представления и мышления. Существенные логические различия сводятся к двум. Теоретическая идея естественно-исторического вида приобретает свои общие характеристики через научное наблюдение, т.е. через понятийное, оценочное, объективно достоверное определение чувственно воспринимаемого, техника которого выходит далеко за пределы средств практического мышления. Поэтому из него отбрасываются некоторые вещи, которые были там существенны, и добавляется не мало вещей, которые оставались там скрытыми. Научная идея определяет тогда содержание и объем всех без исключения жанров в объективно обоснованных суждениях. Их содержание определяется с помощью определений или, чаще всего, даже там, где определения возможны, с помощью дефинитивных суждений, выделяющих характерные признаки из целого. Кроме того, определение объема родов осуществляется посредством классификации, отдельные члены которой, то есть классификационные суждения, определяют для отдельных родов их логическое место, то есть их положение в ряду организмов, также с претензией на объективную обоснованность.

Естественно-исторические типы, таким образом, являются суждениями, а если к ним отнести определения, то содержательные определения полного и исключительного равенства, как пограничные случаи дефиниционных определений исключительного равенства, в последних – дефиниционные суждения. Логическими субъектами морфологических типов являются, с одной стороны, эпитомы признаков, составляющих содержание рода, с другой – эпитомы вида и, кроме того, экземпляров, соответствующих этому содержанию. В логических субъектах генеалогически интерпретируемых типов к этим признакам добавляются гипотетические отношения. Логическим субъектом репрезентативного типа, наконец, является тот вид рода, который наиболее четко содержит признаки рода. Логическими предикатами дефинитивных суждений, в которых мы осуществляем содержание родов, являются отдельные или все признаки, составляющие это содержание; предикатами классификационных суждений, рассматриваемых сами по себе, т.е. в отрыве от предикативного отношения, в котором мыслится их содержание, являются логические роды, под которые мы подводим. Тот факт, что мы обычно обобщаем эти суждения в терминах идей, репрезентативно, в форме понятий в собственном смысле слова, не меняет ни их логического, ни их психологического содержания суждения. Логическая основа этих предикатов в любом случае состоит из морфологических признаков. В так называемых искусственных классификациях они уже более разнообразны, чем это видно из обычной ссылки на половую систему растений Линнея. В зоологических классификациях, например, согласно K. Мёбиуса в одном из его трактатов о групповых терминах нашей системы животных, это «роговые, хитиновые или известковые образования кожи», вид, количество и расположение зубов, вид, распределение и расположение костей; затем также: «форма мышц, происхождение и ход нервов, строение органов чувств, пищеварительных, дыхательных и брачных органов, форма и размер кровяных телец, яйца и сперматозоиды…. эмбриональные и постэмбриональные формы развития». И, кроме того, при вторичных обстоятельствах, не требующих здесь рассмотрения, не морфологические, а биологические признаки, такие как «период беременности, питание и образ жизни».

Естественно-исторические типы, поскольку их понятия являются суждениями в соответствии с их логическим содержанием и их психологическим содержанием, не могут в то же время иметь в своей научной действительности трансцендентную реальность, независимую от нашего мышления. Тогда мы должны были бы прибегнуть к метафизической гипотезе, что механические процессы и их материальные продукты, оба предполагаемые абсолютно реальными, образуются одним способом и существуют в органических индивидах таким образом, что они в этой своей реальности являются как бы объективными мыслями, т.е. механически-материальными суждениями. И даже если допустить этот абсурд, то можно было бы утверждать, что типы в их научной реальности, в той мере, в какой они определены в совершенной всеобщности, были бы мыслеобразами этих механически-материальных мыслей, которые реальны независимо от нас. Наше мышление не создавало бы типы, а воспроизводило бы их.

Мы можем воздержаться от этого по истине бездумного построения как бы материально застывшего мира мысли, который реализует себя во внешних вещах. Если, с другой стороны, мы сохраним метафизическую предпосылку о реальности механически-материального внешнего мира, независимого от нас, то типы станут суждениями, мысленным воссозданием эпитомов, характеристики которых существуют в них наряду с другими, особыми характеристиками органических индивидов.

Эта мысль также не может быть доведена до конца, даже исходя из метафизических предпосылок, с которыми привыкло держаться наше естествознание. Ведь механический атомизм, как и атомизм Демокрита и метафизический механицизм философии XVII века, оправдан в отрицании абсолютной реальности, независимой от нас, чувственных качеств наших ощущений – хотя, как здесь только намекается, он не в состоянии от них избавиться. Соответственно, если мы встанем на эту точку зрения, то объективная реальность типов также будет исключена их качественным содержанием. Ведь ощущения, из которых это содержание складывается в нашем воображении и мышлении, не могут быть приняты за характеристики самих внешних вещей. Неизбежная основа чувственного восприятия отменяет абсолютную реальность морфологических признаков в предположении такого внешнего мира. Их чувственно-качественное содержание соответствует механически-материальным коррелятам в вещах.

Однако при всем этом молчаливо предполагается, что наши ментальные процессы не являются чисто механическими. Но ясно, что это не вызывает возражений до тех пор, пока признается, что наше восприятие и мышление, как и наше чувство, является своего рода иллюзией, которую мы, как воображающие и чувствующие существа, распространяем на механически-материальный мир. Ибо именно эта иллюзия останется тогда незыблемой основой нашего научного мышления. И отвечать материализму, который отрицал бы даже реальность этой видимости, который не уклонялся бы от того, что наше воображение и чувство раскрывается при анализе его существования как движения материальных частиц, значило бы терять время.

С другой стороны, метафизический быт нашего естествознания предлагает аргументы в пользу идеальности органических типов. Естественная наука в механике и физике с начала семнадцатого века, а с сороковых годов нашего столетия во всех областях, заменила механические энергии формальными понятийными энергиями аристотелевской метафизики. В механике развития, как мы видели, она стремится определить их как формирующие силы. Она приписывает абсолютную реальность только им, а не типичным родам. Последние представляют собой лишь оценочные обобщения характеров, которые вырабатываются в нас этими механическими энергиями и тем самым приобретают перцептивное содержание, субъективное как таковое. Поэтому их ментальный запас отделяет родовые признаки, как и их механически-материальные корреляты в самих организмах, от признаков, которые становятся несущественными для целей классификации. То, что делает их пригодными для этих целей, – это не особый вид их реальности, а характер их логических функций как общих признаков.