Триста миллионов спартанцев

– А те пятеро – они что, заслужили смерть?

– Нет, но их гибель – это преступление того сумасшедшего, который их связал.

– Так может быть, этичнее будет совершить меньшее преступление, чтобы предотвратить большее?!

– Коллеги, – сейчас же снова вмешался Лассманн, мгновенно среагировав на повышение градуса дискуссии и останавливая спорщиков, – мы опять вернулись к тому же. Поверьте мне, этому спору не один десяток лет, и мы с вами едва ли сможем разрешить его сегодня даже общими силами; тем более, что до конца лекции осталось меньше пяти минут. Зато, благодаря вашему живому участию, мы сегодня смогли наглядно увидеть его суть… да? – последний вопрос был обращен все к тому же хмурому молодому человеку, который снова поднял руку, прося возможности высказаться.

– Я бы добавил еще пару мыслей, чтобы все стало совсем понятно, – сказал юноша, отвечая одновременно и Лассманну, и остальным. – Я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что, наверное, все диктаторы и тираны в истории были именно консеквенциалистами; задумайтесь об этом всего на секунду – и вы поймете, о чем я. Они ведь руководствовались теми же самыми принципами: «лес рубят – щепки летят»; «цель оправдывает средства». А результат этого подхода всегда один – и он известен: миллионы загубленных жизней и никаких признаков всеобщего счастья, ради которого их губили.

– Ты говоришь, скорее, о злоупотреблениях этим подходом, – возразил ему кто-то с того же ряда.

– Да, так и есть, – охотно согласился молодой человек. – Но я также говорю и о том, что и при отсутствии любых злоупотреблений этот подход недопустим, поскольку он позволяет совершать преступления против людей ради некой благой цели – что я нахожу неэтичным и рассматриваю как пример ублюдочной этики, уж извините за грубость. И, к слову говоря, если уж вы хотите быть консеквенциалистами, так будьте уже ими до конца: к примеру, если рядом не нашлось подходящего толстяка, то соберите на улице четырех случайных людей, которые первыми попадутся вам под руку, да и сбросьте их всех под этот чертов поезд – вы же пятерых спасете, а значит, цель оправдывает средства? Или найдите даже пятерых, но чтобы один из них был убийцей и заслуживал смерти – и тоже сбросьте его на рельсы, а остальных – за компанию; и это также будет поступок этичный и корректный, следуя вашей логике, не так ли?

– А что, если тебе нужно украсть у кого-то инструмент для того, чтобы перевести стрелку? И, допустим, по каким-то причинам ты никогда не сможешь вернуть его владельцу? Ты и тогда предпочтешь не совершать преступления против свободы этого человека, и лучше позволишь пятерым погибнуть? – это был тот же самый голос, и на этот раз в нем прозвучала откровенно издевательская интонация.

– Разумеется, нет, – сухо ответил юноша. – То преступление, о котором ты говоришь – это преступление против собственности, и оно абсолютно несоразмерно тому преступлению, которое мы хотим предотвратить. И, конечно же, это не математика, и здесь нет и не может быть никакой формулы, которая позволила бы точно определить эту несоразмерность – и потому человек, принимающий решение, должен руководствоваться здравым смыслом.

– Друзья, я думаю, на этом мы можем на сегодня закончить, – в очередной раз перебив спорщиков, примирительно обратился ко всем профессор, подводя итог всему разговору. – Но, учитывая ваш интерес к теме, я бы выделил на нее десять-пятнадцать минут на следующей неделе – возможно, мы могли бы даже устроить что-то вроде небольших дебатов…

Эта лекция была последней, и после того, как Лассманн попрощался с ними и покинул аудиторию, она наполнилась привычным для окончания учебного дня оживленным гулом.

Хмурый молодой человек, который рассказывал историю про двух корабельных офицеров, задержался в дверях, явно дожидаясь кого-то. Через несколько минут к нему подошла привлекательная рыжеволосая девушка; она улыбнулась ему – пожалуй, несколько натянуто – и они вышли из аудитории вместе.

– Откуда такие энциклопедические познания о «Титанике»? – спросила она, когда они спускались по боковой лестнице на первый этаж.

– Читал как-то книгу о нем. Это была документалистика, но она написана, как очень хорошая художественная повесть. Если хочешь, принесу тебе.

– Нет, спасибо, Ян. Мне трудно понять, что может быть интересного в истории о том, как тонул корабль.

– Это история о людях, – искренне удивившись, ответил Ян.

Девушка только пожала плечами. Какое-то время они молча шли рядом; в конце концов, тяжело вздохнув, он спросил ее:

– Ты любишь джаз?

– Я терпеть не могу джаз и ненавижу бесконечно объяснять одно и то же. Я хорошо к тебе отношусь, ты это знаешь – но никуда с тобой не пойду.

– Ты разбила мне сердце, – язвительно произнес Ян. – Но я не понимаю, почему нельзя встретиться и поговорить.

– Мы говорим прямо сейчас.

– Это не то, ты же знаешь.

– Нет, не знаю.

– Послушай, Анна, – Ян вдруг остановился и мягко придержал ее, взяв за руку. – Мне не нравится то, что происходит. Ты очень любишь рассуждать о том, какие мы друзья; так веди себя соответственно. Я просил час твоего времени, чтобы мы могли поговорить нормально – а не в перерывах между лекциями.

– О чем поговорить, Ян? – устало спросила она.

– Приходи вечером, и я объясню. Так ты придешь или нет?

Она оттолкнула его руку и быстрым шагом направилась к выходу; Ян лишь невесело усмехнулся, глядя ей вслед. И вдруг, уже в дверях, она неожиданно обернулась к нему и небрежно бросила через плечо:

– Приду.

И скрылась из виду.

***

Они ужинали в красивом джаз-баре рядом с Ратушной площадью. Ян долго думал над выбором места – и, в конце концов, остановился на этом.

Разместившись в маленьком боковом зале, они не могли видеть сцену, но зато там было уютно и относительно тихо. Верхний свет в заведении был приглушен, на столах горели свечи; почти все посетители собрались в большом зале, там, где играла живая музыка, и только две молодые девушки – судя по всему, туристки из России – сидели за соседним с ними столиком.

После того, как официантка принесла заказ и оставила их, Анна начала разговор:

– Зачем ты все-таки позвал меня? Я ведь ясно дала понять, что это бесполезно.

– А зачем ты все-таки пришла?

– Ты что, издеваешься надо мной? – в ее голосе послышалось раздражение. – Ты замучил меня. Я пришла, чтобы наконец покончить с этим.

– Не нервничай, – сухо ответил Ян. – Мы с тобой знакомы тысячу лет, и я еще помню, как ты играла в куклы и ела землю. И – поправь меня, если это не так, – но я всегда был добр к тебе, всегда заботился о тебе, всегда приходил к тебе на помощь по первому твоему зову. Так с каких же это пор и за что ты вдруг стала меня так ненавидеть?

– Я не ненавижу тебя, Ян! – она заметно разозлилась. – Я устала от тебя. Ты меня преследуешь, не даешь жить.

– Я тебя не преследую и не собираюсь этого делать. Я просто пытаюсь кое-что понять.

– И что же?

– Я тебе совершенно не интересен?

– В том смысле, который ты подразумеваешь – нет. Прости. И я уже говорила об этом, сколько еще нужно повторять?

– Хорошо. А кто тебе интересен?

– Какая, к черту, разница, кто мне интересен? И какое твое дело?

– Нет, я серьезно. Не будь такой недружелюбной – мне просто любопытно.

– Тебя это не касается, Ян.

Так и не притронувшись к еде, она отложила в сторону вилку и отвернулась. Ян молча наблюдал за ней.

– Урмас? – спросил он наконец после недолгой паузы.

Она посмотрела на него долгим, испепеляющим взглядом. Они говорили всего минуту, а настроение уже было окончательно испорчено – и он продолжил:

– А я-то думал, он предпочитает ту развеселую девчушку, которую ты – по странному совпадению обстоятельств, конечно же, – на дух не переносишь. Но, думаю, как человек самых высоких моральных качеств, он, наверное, не оставил безответным и твое глубокое чувство к нему? Он выделил для тебя время, да, Анна? Или, может быть, делает это регулярно?

Она встала из-за стола, но он схватил ее за руку:

– Сядь.

– Отпусти меня, – зашипела она. – Я хочу уйти. Теперь я и вправду тебя ненавижу.

– Ты пришла, чтобы покончить с этим? – спросил он, глядя ей в глаза. – Так давай это сделаем. Давай договорим – и после, если захочешь, разойдемся в разные стороны и ты сможешь больше не разговаривать со мной.

– А о чем говорить сейчас? Ты ведешь себя, как скотина.

– Извини. И сядь, пожалуйста, – примирительным тоном повторил Ян. – Сядь, мы закончим разговор и разойдемся.

Немного поколебавшись, она все-таки села за стол. Ян отпустил ее руку и, повернувшись к туристкам, которые с интересом наблюдали за этой сценой, сказал им по-русски с небольшим акцентом:

– Она узнала, что я купил нам обручальные кольца на блошином рынке, и сразу собралась убегать. Так эмоциональна. Ее мать – итальянка.

– Во-от как, – протянула одна из девушек.

– Да. Но я ее удержал. Нельзя позволить человеку упустить любовь всей жизни из-за каких-то сиюминутных заблуждений – вроде того, что кольца незнакомых мертвых людей не подходят для создания здорового брака.

Он снова повернулся к Анне.

– Что ты им сказал? – спросила она.

– Объяснил, что мы не станем друг друга убивать – чтобы они не переживали.

– Потрясающе.

– Мы можем теперь поговорить открыто? Я все же хочу кое-что прояснить.

– Что, что ты еще собрался прояснять, Ян? – она устало откинулась на спинку стула.

– Ну, например… например, мне действительно интересно, почему ты хочешь быть именно с ним.

– А кто вообще тебе это сказал?

– Ну, брось. У вас уже были какие-то… отношения? – этот вопрос он выдавил из себя с таким трудом, что она просто не смогла разозлиться на него снова.

– Прекрати, Ян, – ответила она уже чуть мягче.

– Что же, судя по тому, как ты покраснела – да.

Она промолчала, глядя в свою тарелку.

– Ну, хорошо, – Ян тоже откинулся назад и какое-то время молча смотрел в потолок, обдумывая что-то.

Затем – судя по всему, приведя свои мысли в некоторый порядок, – продолжил:

– Знаешь, дело ведь даже не во мне и не в моих чувствах, которые тебе не интересны – и это, конечно же, дело твое; территория твоей свободы. Но я еще смотрю на эту ситуацию со стороны, просто как патологически любознательный человек – мне интересно, как устроены вещи. Я, повторюсь, знаю тебя столько, сколько я себя помню, и всегда думал, что ты – особенная, что ты – уж точно не такая, как другие. И, выходит, либо я ошибался насчет тебя, либо не понимаю чего-то еще… Ты ведь можешь объяснить мне, чем все-таки он так заинтересовал тебя?

– Такие вещи необъяснимы, – после небольшой паузы с неохотой ответила она. – Человек просто нравится тебе – или нет. Ты сам это прекрасно знаешь.

– Нет, – Ян покачал головой. – Покажи мне ту действительно влюбленную женщину, которая на тот же самый вопрос о ее избраннике не ответит длинным перечнем его реальных и мнимых достоинств. Объясни мне, объясни по-человечески – в чем секрет?

Анна пожала плечами.

– Он харизматичный, – просто сказала она. – Он интересный, уверенный в себе – девушек это привлекает.

– Уверенный в себе? Да, пожалуй. Местами даже слишком, – усмехнулся Ян. – Но насчет харизмы – в жизни не слышал большую чушь.

Теперь уже настал черед усмехнуться Анне.

– Да, да, я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – опередив ее, сухо отреагировал Ян на эту усмешку. – Но нет. Дело не в том, что я пытаюсь дискредитировать конкурента – тем более, что я прекрасно понимаю, что мне это ничем не поможет. Однако, по правде говоря, куда больше, чем твой сексуальный интерес к этому молодому человеку, меня раздражает твое понимание харизмы. И, насколько я могу судить, оно очень, очень распространено.

– Да, и что же с ним не так? – язвительно спросила она.

– А то, что вы считаете – и называете – харизматиками несчастных имитаторов. И только лишь за то, что они занимают много места и производят много шума. Вот что с ним не так, Анна, – он сделал ударение на ее имени. – А это, между тем, абсолютно разные вещи… Вот, например, скажи мне – знаешь ли ты, что я встречаю Урмаса практически каждый божий день, и по десять, пятнадцать, а то и по тридцать раз на дню?

– Ты нездоров? – поинтересовалась она.

– В последний раз я видел его минут десять назад, когда мы входили сюда, – продолжал Ян, пропустив ее замечание мимо ушей. – Он стоял возле гардероба.

– Что?! – она встрепенулась.

– По правде говоря, – уточнил Ян, – я заметил там, в большом зале, по меньшей мере трех урмасов. И одного из них – даже на сцене; он играет на клавишных. Возможно, их там гораздо больше – там довольно много народу, а урмасы в последнее время расплодились в невероятных количествах… ты уже чувствуешь, к чему я клоню?

– Честно говоря, не очень, – покачала головой Анна. – Ты, по-моему, тронулся со своим Урмасом. Может, мне поговорить с ним, может, он и для тебя сможет выделить время?

Ян снова пропустил ее укол мимо ушей и продолжал:

– А клоню я все к тому же: он – имитатор. Несколько лет назад появилась эта новая мода – выбритые бока, длинные волосы сверху, разноцветные татуировки, длинные окладистые бороды – и урмасы по всему белу свету постепенно, один за другим, проделали это преобразование над собой. Люди, которые дали начало этому, были инициаторами, и некоторые – только некоторые из них – вполне возможно, харизматиками. Но, уж поверь мне, к их числу никак не относится объект твоих страданий.

– Ты сам носишь бороду, Ян, – с деланной усталостью в голосе и все в той же насмешливой интонации парировала она.

– Абсолютно верно, – охотно согласился Ян. – И я ношу ее с тех самых пор, как она начала расти – потому, что мне это нравится. Я носил ее до того, как урмасы выбрили себе виски, и продолжу после того, как они мимикрируют в какое-то новое обличье…

– Ты как-то слишком уж сильно фокусируешься на внешних аспектах, ты не находишь? – она перебила его. – Особенно, для человека, по всей видимости, претендующего на звание обладателя высоких моральных качеств – в которых ты так категорично отказываешь столь неприятному тебе Урмасу.

– Нет, – Ян покачал головой. – Не фокусируюсь. Эти внешние проявления, на самом деле, только одно из следствий определенных внутренних качеств нашего дорогого друга; а вообще, все, что я пытаюсь тебе сказать сейчас – так это то, что имитатор не может быть харизматиком. И это, к слову, весьма заметно на примере Урмаса. Его тупое, неоригинальное, шаблонное чувство юмора; его идеи и устремления, взгляды на мир, политику, историю, – я просто обожаю дискутировать с этим интеллектуальным молодым человеком на семинарах, – все это является лучшим доказательством моей правоты; но, черт возьми, даже все это не имело бы абсолютно никакого значения, если бы… он просто был хорошим парнем, понимаешь?.. Если бы он просто был достойным человеком – а ведь это, по большому счету, и есть то единственное, что действительно важно в людях – а вовсе не наличие или отсутствие харизмы или привычки копировать других людей.

Ян закончил, придвинул к себе тарелку с уже остывшей пастой и начал есть. Выражение его лица было крайне мрачным. Он был готов поклясться, что сейчас она встанет и уйдет; но, вместо этого, немного понаблюдав за ним, Анна просто последовала его примеру.

Некоторое время они молча ели; заметив, что она допила вино, Ян подлил ей в бокал, и она поблагодарила его. Наконец, через несколько минут она заговорила:

– Знаешь, извини, если я чем-то обидела тебя. Но здесь ничего не поделаешь; ты должен оставить меня в покое, потому что ничего из этого не выйдет. И ты совершенно прав – мы слишком давно знаем друг друга, и это не правильно, чтобы мы так ссорились, и я не знаю, как все зашло так далеко.

– Это я завел все так далеко, – безэмоционально ответил Ян. – И нет нужды извиняться, это я постоянно тебя провоцирую, но… – он посмотрел ей в глаза и покачал головой, – я просто не могу безучастно смотреть на все это, и мне противно от того, что ты хочешь быть с ним.

– Мы с тобой всегда были только друзьями, – мягко сказала Анна.

– Да, и это всегда было очень удобно для тебя, – кивнул головой Ян, не глядя на нее, и вытер губы салфеткой. – Всегда очень удобно иметь удобного друга, который все для тебя делает, но которому ты никогда ничего не должна.

– Ты снова хочешь меня обидеть? – холодно спросила она.

– Я говорю чистую правду, – спокойно ответил Ян.

Снова возникла пауза, в течение которой Ян сосредоточенно жевал, словно не замечая свою собеседницу. Затем она спросила:

– И между прочим – почему это ты считаешь его плохим человеком? С чего ты это взял? Вообще-то, многие очень хорошо к нему относятся, уважают его.

Ян чуть не подавился.

– Господи боже мой, да кто? – с набитым ртом поинтересовался он. – В его тупоголовой компании его любят, да еще ты, да та несчастная девчушка в придачу – которая, к слову, ничего не знает о вас с ним, само собой? Да-а, большое дело, – снова переключив свое внимание на макароны, протянул он; но тут же снова отложил вилку, и, наклонившись к Анне через стол, эмоционально продолжил:

– Да ты подумай хотя бы о вас с ней. Если бы он был чуть меньшим дерьмом, то бросил бы ее, или отшил бы тебя, или даже спал бы с вами обеими, – возможно, даже одновременно, – но только так, чтобы все были согласны на это и никто не был бы обманут – и такой вариант нормален, как добровольный выбор трех взрослых людей. Но вместо этого он поступает так, как поступает – а ты считаешь его интересным и харизматичным, потому что он громко говорит и вокруг него крутится стайка еще больших посредственностей, которые преданно заглядывают ему в рот… грустно, Анна, – и Ян, откинувшись назад, снова покачал головой. – Я думал, ты умнее этого.

Он договорил, и снова воцарилось неловкое молчание; Ян не знал, что еще можно сказать, а она не знала, что ответить. И в этот самый момент их спасла официантка – столь кстати появившаяся в дверях; Ян заметил ее – и сейчас же помахал ей рукой.

– Десерт? – спросил он у Анны, пока девушка шла к их столику.

– Спасибо, я уже сыта по горло, – раздельно произнесла она в ответ.

– …Что-нибудь еще? – услышал он вежливый вопрос; подняв глаза, улыбнулся и ответил:

– Нет, спасибо. Мы по горло сыты. Пожалуйста, счет.

***

Был чудесный весенний вечер, и Ян совсем не торопился идти домой. Он медленно брел по улочкам Старого города, как обычно, с интересом наблюдая за его жизнью, разглядывая туристов, влюбленные парочки, случайных прохожих. Идти было недалеко – они с дедушкой жили здесь же, в исторической части города, в доме, принадлежавшем семье Яна еще со времен его прадеда.

Его дедушке – «дедушке Яри», как все его называли, – было уже за восемьдесят; для столь преклонного возраста он, тем не менее, был на удивление бодр. Дедушка был единственным близким родственником Яна с тех пор, как не стало его родителей; он вырастил и воспитал мальчика, и Ян очень любил его и восхищался им – считая его ни много, ни мало своим кумиром, стараясь во всем ему подражать.

Они остались вдвоем, когда Ян только начинал ходить в школу. Времена были неспокойные, дурные; трагедия, которая случилась с ними, лишила Яна одновременно отца, матери и бабушки; дедушка Яри потерял жену и дочь.

Ян плохо помнил то время. В его памяти почему-то отпечатался лишь странный, ни на что не похожий запах, который он чувствовал на похоронах и который с тех самых пор преследовал его всякий раз, когда ему бывало тоскливо; а после, как ему смутно помнилось, он долгое время плохо спал и часто плакал – и дедушка Яри тоже, хотя и старался делать это незаметно для него.

С тех пор они навсегда стали самыми близкими друзьями. Дедушка был удивительным человеком; все то хорошее, что Ян узнал об этом мире, когда еще был ребенком, все то плохое, к чему он научился правильно относиться, пока подрастал, добрые книги, которые он прочел – всем он был обязан дедушке Яри; и дедушку его все очень любили – он был сильным человеком с тяжелой судьбой, но, несмотря на это, у него был удивительно мягкий нрав – и Ян всегда искренне гордился им.

Их судьбы в чем-то были схожи. Так же, как Ян, дедушка Яри рано остался сиротой – его родители пропали без вести в годы войны. Отец дедушки Яри – прадед Яна – был этническим финном; мать – эстонкой. У прадеда до войны была мебельная фабрика; после советизации Эстонии он подлежал депортации вместе с семьей – как антисоветский элемент.

Дедушке Яри единственному удалось избежать этой участи. Семью свою он больше никогда не видел; пережив войну, он остался жить в Таллине – правда, их старый дом ему, разумеется, больше не принадлежал. После он женился на русской девушке; у них родилась дочь – мать Яна. А она вышла замуж за эстонца – Янова отца.

Одним словом, вся история этой страны за последние три четверти столетия словно отпечаталась на семье Яна и его происхождении. Его родным языком был эстонский – но он довольно свободно, хотя и с небольшим акцентом, говорил по-русски, и так же сносно мог объясняться на финском.

А когда он был еще совсем маленьким и родители были еще живы – республика вновь стала независимой, и, по прошествии некоторого времени, им вернули их старый дом.

Дедушка впоследствии часто говорил ему, что это был один из самых счастливых дней в его жизни. И очень радовался тому обстоятельству, что в доме не жили другие люди – его занимала небольшая контора, и, таким образом, никому не пришлось из-за этого пострадать так же, как когда-то пострадала его семья.

От покойных родителей Яна им с дедушкой остался солидный банковский счет. В первые годы после провозглашения независимости отец занимался торговлей, и это обеспечило в итоге дедушке Яри заметную прибавку к пенсии – так, что он худо-бедно тянул и довольно большой дом, и подрастающего внука, и себя заодно. А потом Ян подрос, поступил в университет и начал немного подрабатывать – и им стало заметно легче.

Вот так они и жили, душа в душу, как самые неразлучные друзья – даром, что между ними лежала пропасть шириной в множество поколений.

***

– Это ты, дружок? – едва переступив порог, услышал Ян дедушкин голос. Он улыбнулся; дедушка Яри почему-то всегда делал так – хотя это никогда не мог быть никто другой, кроме Яна.

– Да, дедушка, – отозвался он. – Ты чего не спишь?

Пока он снимал верхнюю одежду и обувь, дедушка вышел из кухни в прихожую; на нем был старый засаленный фартук, он весело улыбался и что-то жевал.

– Вдруг ужасно захотелось ухи, – объяснил он. – Представляешь?

– Ты чего, встал посреди ночи, чтобы приготовить уху?

– Я и не ложился, не спалось мне. А ты давай, проходи скорее в кухню – все уже готово.

– Я сытый, дедушка.

– Ничего, поешь хоть немного, за компанию со мной. Где ты был, кстати?

– В джаз-баре.

Они вместе прошли на кухню и Ян, достав из кухонного шкафа пару глубоких тарелок, разлил суп.

– Пахнет потрясающе, – заметил он, когда они уселись за стол.

– Сам в восторге, – кивнул дедушка. – Так ты гулял с друзьями?

– Нет, ужинал с девушкой.

– Хорошая девушка?

Услышав в общем-то традиционный вопрос, Ян отчего-то растерялся. Он умолк и крепко задумался над ним; показалось удивительным, что ему самому прежде и в голову не приходило взглянуть на нее с этой стороны. Хороший ли она человек? Да будь он проклят, если знает. А ведь сам всего часом ранее говорил ей о том, что именно это важнее всего прочего в людях.

– Наверное, – пожав плечами, ответил он наконец.

Дедушка не мог не заметить его реакции, но ничего не сказал.

– Но тебе она нравится? – уже иначе спросил он.

– Да, конечно, – честно ответил Ян. – Правда, ей больше по душе один забавный товарищ из университета.

– Забавный товарищ?

– Да… помню, когда мы учились на первом курсе, он что-то все время опаздывал на лекции; сильно так опаздывал, на полчаса и больше. И все рассказывал разные увлекательные истории о себе – в том числе, и о причинах своих опозданий: то он по дороге подрался с уличной бандой, то познакомился с мисс Эстония, то мир спас… И вот, как-то раз я тоже очень сильно опаздывал на учебу, и в нескольких остановках от университета наблюдал на дороге такую картину: посреди проезжей части, завалившись на правый бок, стоял брошенный пустой автобус, а оба его правых колеса лежали на обочине. Я, конечно, удивился, думаю – какого черта здесь произошло? И вот, приезжаю, значит, в университет, и первое, что вижу – это Урмас, который с бешеными глазами рассказывает группе обступивших его преданных слушателей: «представляете, сегодня ехал на автобусе на лекцию – у него колеса отвалились».

Дедушка Яри поперхнулся ухой.

– Что, прямо так и было? – спросил он.

– Честное слово. Вот так старина Урмас научил меня всегда верить людям – по крайней мере, до тех пор, пока достоверно не известно, что этого делать не стоит.