Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Верно. Понимаете, Владимир Парфенович, шуруп вошел прямо в гнездо капсюля-детонатора…

– Глубоко?

– А кто его знает? Разве измеришь… Может, он миллиметра три до капсюля не достает, а может, и три микрона. Не разглядеть. И крышку снимать нельзя: надавишь отверткой…

– Ну и что будем делать?

– Где-то здесь надо рвать…

– Мм… Да… Давайте отнесем на берег залива, – решил майор. – Эх, ты, время уже выходит, – спохватился он, – сейчас жители пойдут. Борис Николаевич, позвони быстро на оцепление – скажи, чтобы пока в зону никого не пускали. Кто понесет?

– Разрешите я, – вызвался Юричев.

Я знал, что Юричев малый решительный. Этой зимой на занятиях по практике подрывных работ один солдат из его отделения, первый раз увидев в своих руках настоящую толовую шашку с дымящимся шнуром и капсюлем, до того испугался, что вместо того, чтобы положить ее на землю, а самому уйти в укрытие, бросился с нею бежать. Юричев не растерялся, кинулся за ошалевшим парнем и буквально за секунду-две до взрыва вырвал у него из сведенных от страха рук шашку.

Да, Юричев хорош. Но горячий, нетерпеливый. А с этой коробкой надо шагать ритмично и медленно и нести ее, как полный стакан драгоценной влаги. И это по камням, по лесной тропинке.

– Нет, – сказал комбат. – Вы, Юричев, идите и подготовьте средства взрывания. Понесут старший лейтенант Стукань и пиротехник.

И «поползли» мы с Толей, страхуя друг друга от падения, по выбоинам, по кочкам, до «самого синего моря»…

Взрыв был мощным. Огромный, тонны в полторы весом, стальной колпак от бывшей немецкой береговой установки, привернутый к железобетонной плите шестнадцатью толстыми болтами, срезало, будто ножом, и, словно перышко, отбросило далеко в сторону.

* * *

Вот так и закончилась наша работа в Петродворце…

Из архивного дела

Письмо первое

«Министерству Вооруженных сил Союза

ССР от бывшего гвардии сержанта в настоящее

время инвалида О. В. 2-й группы Пыхина

Григория Филипповича.

Товарищ Генерал или Полковник!

Я прочитал одну статью в «Уральском следопыте» про мины. И сразу вспомнил что когда я был на фронте в районе Старой Руссы в 1942 году, то мы тоже одну мину закопали в землю которая взрывается только по проводам машинкой. Эта мина предназначалась, когда пойдут танки. Но вот в сентябре месяце 1942 года немец пошел в наступление, а перед тем как пойти в наступление он сильно обстреливал из минометов. Утром когда немец пошел на наши передовые окопы я в это время машинку подключил к проводам, но мина не сработала, потому что провода наверно были оборваны. И в этот же день меня ранило. И я думаю, что эта мина и в настоящее время лежит в земле. А как рассказывали саперы они заложили мину на 500 кг. Это место я сейчас вспоминаю и найду если бы была карта района Старой Руссы или бы сам смог выехать на то место. А может эта мина уже извлечена из земли…

С уважением бывший гвардии сержант Г. Ф. Пыхин.

Свердловская обл., …район, деревня…».

Резолюция:

«Тов. Демидову. Проверить по актам, архивам, картам. Доложить. Выслать тов. Пыхину схему».

Письмо второе

«Товарищ Генерал!

Получил сегодня то есть 13.1.62 года Вашу схему на 1 листе. Схему всю просмотрел, но не нашел тот участок фронта на котором я был участником. Вы может меня в этом еще поставите виновником, мол нечего делать – и пишешь. Нет, я пишу все правильно. Но вот этому периоду прошло почти уже 20 лет. А мне тогда было только 19 лет. Когда получил Ваше письмо я почти всю ночь не спал и все думал, где я был и все же вспоминаю, деревня была как помню Козлово или Козлова. У этой деревни идет река, какая – не помню и притом недалеко проходил тракт как будто бы на Ленинград. Тракт был устлан камнем, и он тогда уже зарос травой. Дер. Козлово была вся разбитая и в этой деревне стоял санбат, куда и меня доставили после ранения. А местность ту хорошо помню куда зарывали этот фугас, фугас остался там и не взорван. Нас многих тогда вывело из строя, кого убило, а кого ранило, я вот остался раненый. Я сейчас нарисую схему как умею, где был и в котором месте фугас.

С уважением к Вам бывший гв. сержант Пыхин».

Письмо третье

«Здравия желаю, товарищ Генерал!

Получил Вашу схему деревни Козлово. Я ее хорошо даже помню, а остальные деревни и села почему-то не помню. Но от деревни Козлово км 7 не более есть лог, а за логом пашни, где я Вам ранее рисовал схему. Вот в том месте. Вы конечно за беспокойство извините, но на картах-схемах я видимо разбираюсь плохо. Что в настоящее время делать? Я даже с ума схожу насчет этого фугаса. Вот уже прошло 20 лет. Посоветуйте что делать в настоящее время, а я думаю, что фугас лежит в земле. Дайте точный мне ответ.

Бывший гвардии сержант Пыхин».

Записка,

лежавшая на моем столе

«В. И.! Меня не будет. Неожиданно приехал Пыхин (помнишь, тот «бывший гв. сержант»?). Мы – в Старой Руссе. Привет. Марков».

Акт

18 июня 1962 г. Совхоз «Первомайский»

Мы, нижеподписавшиеся, представители войсковой части №… с одной стороны, гражданин Пыхин Г. Ф. и представитель совхоза «Первомайский» Грунин И. В. – с другой, составили настоящий акт в том, что сего числа группой разминирования войсковой части №… произведено разминирование участка местности, где, по заявлению гражданина Пыхина Г. Ф., в 1942 году был зарыт фугас.

В результате работ было обнаружено, извлечено и уничтожено:

Взрывчатых веществ (аммотол и тротил – 400 кг).

Стандартных зарядов – 1 (один).

Электродетонаторов с саперными проводами – 2 (два).

При производстве работ материального ущерба госорганизациям и частным лицам не причинено.

Подписи…»

Наш собственный Герострат

Люболяды. Есть такая станция за Новгородом…

Предновогодним вечером нас, возвращающихся с задания, прямо на дороге, ведущей к дому, перехватил вконец продрогший солдатик и, не скрывая торжества, поволок к своим начальникам.

– Демидов, как хочешь, но я тебя должен огорчить, – сказал мне знакомый подполковник. – Недавно из Новгорода звонил лейтенант Ванчихишвили. Доложил, что на станции Люболяды, прямо на железнодорожном переезде, им обнаружено больше тринадцати фугасов. В управлении никого нет, решили перехватить тебя. Сам понимаешь, что это такое…

– Креста на вас нет, товарищ подполковник, – ни одного нового года. Будто нарочно…

– Что сделаешь, дорогой?

– А где сейчас Ванчихишвили?

– Ему я приказал возвращаться в часть. Потом он получит здесь взрывчатку, возьмет еще одно отделение и – обратно. Придется тебе, наверное…

– Это еще видно будет, – не слишком любезно ответил я ему, хотя прекрасно знал, что ехать все равно нужно.

Я совершенно не представлял себе, как буду смотреть в глаза жене и Алене. В четвертый раз подряд придется оставить их одних праздновать Новый год. И ведь не обманешь, что по пустячному делу посылают, – все равно не поверят…

Обо всех происшествиях положено докладывать по начальству. «Шефа» моего дома не оказалось, и я позвонил прямо генералу. Совершенно для меня неожиданно Григорий Федорович Самойлович, который вообще-то в таких делах и минуты промедления не выносил, доклад о фугасах воспринял довольно спокойно.

– Сколько они там стояли, эти фугасы, Демидов?

– Да, наверное, лет двадцать, товарищ генерал…

– Значит, еще одну ночку постоят. Так?

– Надо думать, товарищ генерал.

– Сейчас возвращайтесь в Ленинград. Ночью, да еще и одному, вам там делать нечего. Машину поставьте на место. А туда поедете утром… Часов в шесть автобусом. Есть такой автобус?

– Есть, товарищ генерал.

– …Овсянникову скажите, – я поманил к телефону подполковника, поскольку разговор касался и его, – чтобы завтра же он направил туда еще одну свою группу. Двух отделений на тринадцать фугасов мало. Ясно?

– Так точно.

– Добро. С Новым годом вас!

– Спасибо, товарищ генерал, и вас также.

Кажется, на сей раз мне повезло больше, чем одному нашему флотскому коллеге, балтийскому минеру Борису Константиновичу Алексютовичу. В свое время ему не дали даже присесть за стол на собственной свадьбе, а прямо из загса вызвали в штаб и приказали немедленно отправляться в порт, где обнаружилась мина. Так до самого утра и проработал бедняга в ковше землечерпалки.

Отметив кое-как встречу Нового года, утром я катил в совершенно пустом автобусе по абсолютно пустынной дороге к Господину Великому Новгороду. А там уже пахло скандалом. Дежурный по военкомату обрадовался мне как родному.

– А мы-то все звонки оборвали: где группа? Где группа? Этот ваш лейтенант наделал шуму. Говорит, какие-то неизвестные фугасы обнаружены. Дорога на Батецкую закрыта. Из обкома звонят, из исполкома звонят. С полчаса назад в Люболяды выехали председатель исполкома, наш военком, начальник милиции – целая делегация. А мне уже и от командующего звонили – ему, видимо, секретарь обкома дал знать. Во как… Вы с группой?

– Да нет. Они вот-вот должны подъехать.

Но группа в этот день не приехала. Зато появился еще один специалист: майор Дмитрий Лазаревич Бирюков. Он специализировался на неразорвавшихся авиабомбах, и мне, откровенно сказать, было не очень понятно, зачем его сюда прислали. Разве в доказательство того, что шум вокруг этой истории действительно поднялся невероятный? А это мы и так чувствовали по нервозности наших многочисленных телефонных собеседников.

Вечером мы с Бирюковым были в Люболядах. Полномочная комиссия оттуда уже уехала. Мы сошли с поезда. Деревянная подслеповатая станция. Несколько домиков вокруг. Ядреный мороз. Будто промытое, чистое, чистое темно-синее небо. Звезды как подсвеченные изнутри снежинки. Кажется, наступи – и они заскрипят. Неуютная комнатушка дежурного по станции. Молодая стрелочница, запеленатая в огромный мужской тулуп. Совершенно застывший в легкой шинелишке начальник дистанции пути. Ему, бедняге, пришлось коротать на переезде всю новогоднюю ночь. Чудо техники – дрянные фонари с поэтическим названием «летучая мышь». Еще дореволюционной, наверное, конструкции телефоны и аппараты. Начальник дистанции просит нас:

– Мы уже сами не имеем больше права ограничивать скорость движения по переезду. Если можно что-то сделать – пожалуйста… Или мне придется запрашивать санкцию начальника дороги.

– А какое предупреждение вы ввели?

Перемерзший путеец мнется.

– Понимаете, ваш товарищ, черный такой, высокий лейтенант, написал в акте – «скорость не свыше пяти километров»…

– Как – пять километров? Значит, вы теперь должны каждый поезд перед переездом, по существу, останавливать?

– Должны… А там, знаете, подъемчик… – пожилой инженер набирается духу и признается в страшном служебном преступлении: – Я исправил в акте пять километров на пятнадцать…

– Покажите мне этот акт. Гм… «Тринадцать фугасов… Неизвестное ВВ…» Вы, кстати, видели это «неизвестное ВВ»?

– Ваш товарищ показывал какой-то порошок. Он его повез в Ленинград на экспертизу.

– Так… «Скорость движения… Охранять… Закрыть переезд для движения автомобильного и гужевого транспорта…» Значит, это нас сегодня тетки на автостанции склоняли? А из какого расчета устанавливалась скорость в пять километров?

– Ваш товарищ знает.

– Хорошо. Дмитрий Лазаревич, как решим? – спросил я Бирюкова. – Пока мы хоть чуть-чуть не разберемся, покоя и ночью не дадут. Может, сходим посмотрим на эти фугасы?

– Нам сейчас будут звонить.

– Ничего, скажут, что мы работаем. Придем, сами и доложим.

С начальником дистанции и страшно любопытной стрелочницей мы потопали по морозцу на переезд.

Под огромной зимней луной вьется дорога как дорога: укатанная до блеска, слева кустики, справа кустики. В глубоких кюветах – по пояс нетронутого снега. От кустиков на снегу – огромные голубоватые тени. Кажется, что они шевелятся. Тишина. Только скрип под нашими сапогами.

– Где фугасы?

– Где-то вот здесь… Я, собственно, видел только одно место, – растерялся железнодорожник. – Дальше ваш товарищ нас не допустил.

Под беспомощным лучом карманного фонарика мы заметили чуть приметное углубление и кусочек металлического ободка: будто дужка от старого ведра блестит. Ездили, похоже, по ней, ездили по этой дужке… С половину детского кулачка два камушка, выколупнутые на дорогу, – след работы наших саперов.

– А еще?

– Не знаю. Кажется, где-то ближе к самому переезду.

Метров сто – от этого места до самых рельсов – мы идем в молчаливой сосредоточенности и не находим никаких признаков фугасов. У самого переезда к нам присоединяется отставший Бирюков.

– Слушай, Виктор Иванович, названивают… Оперативный требует доложить обстановку и выяснить, где группа. Я сказал, что утром позвоним, – он и слушать не хочет.

– Пойдем, я тебе пару слов скажу, – шепчу я ему. – Ни черта мы не смогли найти! Как же тогда этот деятель определял тут фугасы? Да еще с неизвестной взрывчаткой… Ты что-нибудь видишь?

– Может, ночью…

– Ночью… Все равно было бы заметно, что люди что-то искали. Ты мне посвети, пожалуйста, еще посмотрим. Надо же докладывать. Шум до самой Москвы, а мы ничего третий день не можем сказать. Неприлично даже.

– Знаешь, и из Москвы звонили!

– Да ну?!

– Из «Комсомольской правды». Просили сразу же сообщить – вышлют собственного корреспондента.

– Ого! Ну, свети, ладно.

Я достаю свой заветный штык, подаренный мне товарищем-разминером в память об одной «сложной» истории, и потихонечку начинаю ковыряться. Земля как камень. Острые, холодные осколки дорожного покрытия долетают до лица и жалят, словно осы. Минут за пятнадцать нашего пыхтения только чуточку обнажается металлическая дужка. Еще пятнадцать минут с небольшим перекуром – и становится ясно, что дужка – это верхний край какого-то большого сосуда: то ли бочки, то ли ведра. Еще пять минут работы убеждают нас, что это бочка, у которой почему-то нет верхней крышки. Но пока никаких признаков ее предназначения. На «типичный» фугас тоже не похожа. Фугасы – заполненные большим количеством взрывчатого вещества ящики, бочки и т. п. – обычно даже герметизируют для большей сохранности. Крышку-то уж, во всяком случае, они имеют.

– Зря бочки не зарывают на дорогах, – замечает Дмитрий Лазаревич.

– Не зарывают.

– Может, для дренажа, чтобы вода стекала, если их здесь на самом деле много? Болото же кругом…

Делаем еще одну попытку добраться до содержимого бочки, но из-под ножа выскакивают только плотные комочки мерзлой земли. А мы проковыряли уже сантиметров на десять.

– Брось, – говорит Бирюков. – Утро вечера мудренее. И группа к тому времени подъедет…

– Не знаю, как ты считаешь, но, по-моему, пока ничего страшного нет, – говорю я не слишком уверенно. Мне хочется покопаться еще. Терпеть не могу оставаться в неведении.

– Второй час, – настаивает майор.

– Пошли.

На станции, мы, наконец, узнаем, что обнаружились следы пропавшей группы. За Чудовом у них перевернулась машина. Областная ГАИ помогла добраться до Новгорода, и сейчас они приходят в себя от неприятного происшествия. Будут только завтра, около двенадцати дня.

– Все живы? – надрываюсь я у телефонной трубки.

– Все, – спокойно отвечает мне дежурный по военкомату. – Шофер только чуть-чуть обжегся этилированным бензином. А как там на станции? Что докладывать?

– Скажите, что пока ничего страшного нет. Железную дорогу мы полностью открываем. Так, Митя? – Бирюков согласно кивает. – Снимаем ограничение. Поняли меня?

– А не рано? Вы что-нибудь обнаружили? – домогается дежурный.

Мне не хочется выдавать никаких векселей. Лучше протянуть со всякими выводами до утра. Поэтому я кричу в трубку как можно уклончивее:

– Передайте, что специалисты сказали – все будет в порядке. Нам ничего не нужно, и никакого шума поднимать не следует.

– У нас же ничего нет, – шепчет мне Бирюков.

– Ничего, тут иногда и дипломатия нужна. Все, что понадобится, мы и здесь получим, а вмешивать в это дело больших начальников опасно.

Ночуем мы у какой-то пожилой вдовы.

Утром – ни свет ни заря – спешим на переезд. Кроме той бочки, которую мы видели, чуть ближе к переезду обнаруживаются признаки еще одной. Напеременку начинаем их раскапывать. Чтобы нас не теребили с докладами, в которых мы ничего не можем толком сказать, предупредили дежурного по станции, чтобы всем отвечал: «Они на фугасах». После часовой малопроизводительной возни с ножами, осмелев, мы осторожно пускаем в ход лом. Долбить не долбим, а так: ножом дырку проделаем – в нее лом. Отковыривается солидный кусок.

– Витя, пустота… – отдуваясь, довольный вполне законной передышкой, зовет меня Бирюков.

В начатой нами вчера бочке он наткнулся на… чурбачки. Нам пришлось немало повозиться, чтобы выудить их на свет. Вторая бочка, как и первая, тоже оказалась заполненной чурбачками, но очистить ее было еще труднее. За многие годы в болотистом основании дороги она сдеформировалась, набрала воды и грязи, а мороз крепко спаял все ее содержимое.

* * *

Крик «Едут!» застал нас как раз перед концом всей операции по извлечению чурбачков. Удивительно занятное зрелище предстало нашим глазам. Первой шла машина с надписью на борту: «Кинохроника», следующей – долгожданный ГАЗ-63 с потерявшейся группой, потом две «Победы» и еще один «газик». Они проходили мимо переезда почти церемониальным маршем, а мы стояли за кустами с грязными руками и вытянутыми физиономиями. Нам было неловко.

– Ну, Витя, пойдем выручать, что ли? – устало сказал Бирюков. – «Саперы спешат на подвиг…» – проворчал он, глядя на блестящую кавалькаду.

Как ни странно, но виновник всего этого блефа – поджарый черноглазый лейтенант – встретил нас с видом распорядителя большого бала.

– Заждались? – по-хозяйски участливо спросил он. А из машин уже вылезали репортеры, на ходу готовясь к немедленному интервью.

Вместе с группой Ванчихишвили приехал и майор Василий Петрович Заморев, поседевший на минном деле старый саперный волк. Он чувствовал себя крайне неловко в окружении журналистов и киношников. Я, сославшись на мифическую срочность дел и извинившись перед нетерпеливо ожидающими сенсации гостями, потащил упирающегося Ванчихишвили на место работ.

– Ну, какие здесь фугасы с неизвестной взрывчаткой? – насел на него Бирюков. – Что будем сообщать «Комсомольской правде» и остальным?

– Вот это дал ты, друг-кацо! – развеселился подошедший, моментально все сообразивший Заморев. И, кивнув в нашу сторону, «посочувствовал»: – Да не обращай ты на них внимания! Ну что они понимают в славе? Только и умеют ломом чурбаки выворачивать. А мы-то с тобой, а? Чистенько, культурненько провели время… С умными людьми побеседовали… А как на тебя смотрела эта журналистка в шубке! Позавидуешь… Ты ей еще так лихо – про взрывчатку, про мины, про снаряды…

И, не в силах больше удерживаться, он громко захохотал.

Для операторов и газетчиков нам пришлось придумать обтекаемую формулировку о незавершенности работ, о неясности результатов и т. д. Они удалились явно обиженные. А часа через полтора солдаты с миноискателями и лопатами доказали, что в районе переезда были только подготовлены места для установки фугасов (три пустые бочки, заваленные чурбачками), но взрывчаткой в них и не пахло. Остальные десять «подозрительных» мест – лишь гайки, болты и прочее железо, какового всегда много вблизи железной дороги.

Пять небольших перекуров

12 мая 1961 года. Станция Красное Село. Сегодня здесь ремонтировали мост через железную дорогу и под его опорами нашли фугас. Нас дезинформировали, сообщив, что обнаружен-де всего-навсего артиллерийский снаряд. Поэтому и выехали мы туда только вдвоем с Валентином Николаевым, нашим шофером. А когда ошибка выяснилась, было уже поздно вызывать подмогу: глубокий, никак не укрепленный шурф, на дне которого лежали противотранспортные мины, вот-вот мог обрушиться.

Две мины мы вытащили сравнительно легко. Подивились их великолепной сохранности, с любопытством перевели немецкую надпись: «Установлено 2 января 1943 года». Но дальше дело не пошло – раскапывать вдвоем огромную трехметровую яму оказалось немыслимым занятием. А кругом – дома, какой-то заводишко, поезда снуют, как трамваи…

В мрачном настроении я стою на крылечке местного отделения милиции и мучительно ищу выхода из создавшегося положения. Знакомый мне начальник отделения, всегда предупредительный и очень отзывчивый человек, в этот раз ничем не может помочь: его подчиненные находятся далеко и прибудут только часа через два-три, не раньше.

Я пытаюсь думать, прикуривая папиросу от папиросы, но никак не могу собраться с мыслями. Прямо перед крыльцом раздражающе тарахтит маленький экскаватор. На его «троне» с удобством расселся какой-то чумазый «принц». Он маячит у меня перед глазами и никак не дает сосредоточиться.

«Принц» то замахнется огромным зубастым ковшом, то пошлет его вниз с нагоном и, ловко притормозив у самой земли, вонзит блестящие зубья тютелька в тютельку рядом с трассировочной линией. Артист!

– Стой! – заорал я неожиданно для себя и почувствовал, как охотничий озноб прошел между лопатками. – Стой, тебе говорят!

«Принц» заглушил мотор и по-воински вежливо представился:

– Косарев. Рядовой Косарев.

– А зовут?

– Геннадий.

– Отлично, рядовой Геннадий! Закуривайте.

– Спасибо, я не курю.

– Э… Все равно. Пойдемте со мной. Дело есть. Где тут ваше начальство помещается?

* * *

Лицо косаревского начальника за одну минуту, пока не нашлись слова, успело выразить все отрицательные эмоции, какие только возможны.

– Вы это всерьез? – спросил он наконец.

– Вполне, – хладнокровно заверил я его.

Начальник долго малевал на лежащем перед ним документе какие-то бессмысленные круги и треугольники, спохватившись, попытался их зачеркнуть, отчего документ окончательно испортился, потом поднял на меня недоумевающие глаза.

– Как же так, товарищ? – сказал он тихо. – Мы не можем копать мины! Это же экскаватор. Мы совсем другая организация. – Укоризненный взгляд в сторону сжавшегося у входа экскаваторщика. – И потом, вы знаете, я бы на вашем месте поостерегся с изобретениями. Поверьте мне, я прошел всю войну и никогда…

– В начале века самым нелепым изобретением считали самолет, – сказал я и тотчас понял, что сморозил глупость. Шутить-то сейчас никак не следовало. А начальник будто того и ждал.

– Так какого же черта, – загремел он, – вы приходите с этим ко мне? Несите свое открытие в научные журналы. По крайней мере позабавите людей и никому не принесете вреда. Никогда бы не подумал, что на такое дело посылают таких… – Нет, он не опустился до оскорблений. Лишь досадливо отвернулся: – Извините, я сейчас занят.

У меня буквально запылали уши. Но отступать было некуда. И я пошел на приступ.

– Товарищ, я специалист и знаю, что говорю. Для дела нужен экскаватор и этот экскаваторщик. – Хозяин кабинета гневно развернулся к вздрогнувшему пареньку, но промолчал. – Всего на полчаса! Он не будет копать мин. Только землю… Ну, неужели вы не понимаете?!

– Людям же надо, – подал вдруг голос экскаваторщик и даже побелел от собственной дерзости.

– Пошли, – сказал начальник после долгого-долгого молчания. – Посмотрим… какой там этот фугас…

В яме одинокий Николаев с трудом боролся с обвалом. Несмотря на сильный и холодный ветер, он уже снял мундир и, весь мокрый, поминутно сплевывая песок, сражался, как гладиатор.

– Вот видите, – заискивающе сказал я нашему спутнику, – ряды мин идут на глубине больше трех метров. По этому месту прошли тысячи машин и потяжелее вашей «Беларуси». Да она, собственно, и не будет стоять на минах. Надо только снять, ну, метра… полтора грунта. Особенно дорожное покрытие: его же лопатой не угрызешь! Вот и все…

Не отвечая, начальник долго смотрел на яму, железную дорогу и дома вокруг. Потом позвал:

– Косарев, идите сюда… Вы согласны на такую работу?

Парнишка как завороженный смотрел на вынутые и еще находившиеся в земле мины, и я вдруг почувствовал, что ему мучительно хочется отказаться.

– А чего бы ему и не согласиться…

– Товарищ старший лейтенант, – строго остановил меня начальник. – Так как, Косарев? Вы подумайте. Не справитесь – не беритесь. Здесь рядом фабрика, люди живут, станция… Смотрите…

– Так надо же, Максим Денисович, – чуть не плача, выдохнул тот. – Надо же людям… – как за спасительный талисман, уцепился он за этот единственный дающий ему силы аргумент.

* * *

– Значит, так, Гена, – сказал я ему, когда все отошли на приличное расстояние. – Ничего страшного нет. Главное, ты не волнуйся и старайся работать… ну хотя бы как на той траншее. Я здесь внизу, в шурфе. Ты только не зацепи меня по голове этой своей штукой, и все будет в порядке. Идет? – Я хотел во что бы то ни стало его развеселить, но голос подвел.