Первая улыбка Мадонны

   Ругаясь, спустился вниз. Приметил Петра Семёныча, с живейшим интересом выглядывавшего из окна на втором этаже, затем любопытные физиономии в окнах соседних домов. Никто не горел желанием спасать рьяного проповедника. Видно, у всех, кого он встречал, совесть была не чиста…

   Моя рубашка в пятнах крови, проступивших из-под повязок на теле, обнажённый кинжал в моей дрожащей правой руке, моё бледное и мрачное лицо, мои сверкающие яростные глаза отрезвили стоящих поблизости. Те зашуршали, зашипели, привлекая внимание остальных. Толпа бросила свою игрушку и недоумённо развернулась ко мне. Они безоружные, но их много. У меня есть острое лезвие, но я один и сильно ранен…

   Долго равнодушно смотрел на них, а они – испуганно на меня. Поединок взглядов выиграл я. Люди заворчали, быстро расползлись кто куда. Невольно развернулся к комнатам дома редактора. Лицо Петра Семёныча сияло от счастья. «Уж я им всем такого о тебе расскажу!» – читалось в его радостных глазах.

   С досадой сплюнул, поморщился от боли и подошёл к неподвижному телу в чёрной одежде. Крест его серебряный кто-то снял и унёс. Может, только из-за нищеты.

   Толкнул парня ногой. Боль скрутила меня. Побитый дёрнулся, застонал… и продолжил валяться, глаз не разлепив.

– Пётр Сёмёныч, тащите ведро с водой! – прокричал я, не оборачиваясь.

– Хорошо, Кирилл Николаевич! Принесу! – донеслось из дома.

   А с другом он на днях поссорился. Пришёл к нему дряхлый старик, с кряхтением опустился в мягкое кресло. Приметил новую статуэтку на шкафу: девицу с обнажённым телом – и попросил хозяина принести ему «милую вещичку, чтобы получше рассмотреть». «Слуга я вам, что ли?!» – сердито проворчал Пётр Семёныч. И не принёс. Просьбу старика выполнила Софья, которой стало его жаль. Она при этом стала красной как мак… И очень красивой…

   Ведро с колодезной водой благотворно повлияло на Анастасия: он очнулся и сам пошёл в дом редактора, дабы отряхнуть одежду и перевязать ссадины на руках и ногах. Хозяин позвал служанку, та принесла тазик с чистой водой, тряпки для перевязки, мазь. Пётр Семёныч строил из себя вселенскую доброту, носился вокруг меня и священника как курица вокруг цыплят… Надо же, столько веков про этих шумных птиц не вспоминал, а тут само вылезло из памяти! Впрочем, более всего мой «любезный друг» волновался из-за меня. А ещё его интересовало, где же «несчастный и одарённый Кирилл Николаевич получил эти страшные раны» и «кто тот злодей, который на него набросился». Поскольку совесть меня за ложь не грызла, соврал, будто встретился вчера днём с грабителем, когда торопился на рынок за свежим хлебом и решил сократить дорогу через закоулки. И я, насилу от того вырвавшись, первым делом занял денег у давнего приятеля и купил себе кинжал. Хозяин дома сиял от удовольствия. Ах ты, сорока проклятая!

   Вернулась Софья и отвлекла редактора по каким-то «хозяйственным делам». Я мрачно посмотрел на Анастасия:

– Говорил же в нашу первую встречу, что твой характер тебя до добра не доведёт!

   Парень разрыдался. Из его сбивчивых слов я ничего не понял. Объяснила вернувшаяся жена: кто-то сумел испортить в церкви икону Божьей Матери, пририсовав ей свекольным соком «кровавые» слёзы. И свалили на Анастасия. Клевета эта была низка и глупа, но люди так ненавидели парня, что притворились, будто поверили. И отправились мстить ему «за святотатство».

– Но я же не со зла им говорил! – выдохнул несчастный, задыхаясь от рыданий, – Я для них старался! Души их спасти хотел!

   Пылкий творец добра был в отчаянии. Я очень хотел сказать с усмешкой, что «благими делами вымощена дорога в ад», но что-то в его лице, измученном человеческим непониманием и коварством, меня остановило. Какое-то время мы молчали. Потом пришёл мрачный Пётр Семёныч и вежливо пригласил всех к столу: нахлебников в его доме стало больше, а лицемерная доброта не позволяла оставить ненавистного ему парня без знака «сердечной расположенности». Обед шёл без разговоров. На сей раз Софья ела мало и скромно, отчего хозяин ощутимо приободрился. Вдруг жена улыбнулась мне и принялась рассказывать, как солнечный луч на мгновение показался из-за туч. Она воодушевилась, глазки у неё заблестели:

– И мне было так грустно, что солнце сегодня не показалось! И мне так хотелось, чтоб оно выглянуло хоть на мгновение! И тут… представляешь, Кирилл, тут на мгновение тучи разошлись – и солнечный луч упал мне под ноги! Бог услышал меня!

   Тело безжалостно мстило мне за спасение Анастасия, ради которого я слез с кровати и вышел на улицу, да и сам парень был мне неприятен, вместе со всем его глупым горем. Не потому, что он занудно донимал меня прежде, точнее, не только из-за этого, а более всего от того, что напоминал мне меня самого несколько веков назад. Тогда я тоже старался на благо людей, а меня за это убили… И если бы не вампир Тарас…

   Сердито встряхнул головой. Заметил, что незваный гость как-то уж очень пристально пялится на мою жену. Тот вдруг прошептал:

– А солнце светит на всех… – и глаза его как будто озарились изнутри красивым тёплым ярким светом, затем потускнели, став обычными, и он как-то умоляюще, с жалостью посмотрел на меня. – А можете… купить мне краски и бумагу, Кирилл Николаевич? Я вам обязательно долг отдам!

   И чтоб я, снедаемый болью, попёрся куда-то ради этого… этого… Мало ему моих мучений? Мало ему того, что его спас?!

– Моя дочка до замужества любила рисовать акварелью. Если хотите, я вам принесу всё необходимое, – оживился Пётр Семёныч.

   А-а, ему любопытно, что нарисует молодой священник! Чтоб потом было побольше приятных вещей для бесед с друзьями! Ах ты старый хрен!

   Анастасий убежал в гостиную, едва получил коробку с красками, лист бумаги и кисти. Я успел заметить, что глаза парня горели безумным огнём. Ещё ярче, чем во время его проповедей. Только что был едва живой от побоев, а тут сорвался с места, будто ничего с ним не случилось! Пётр Семёныч резво ушёл к друзьям, чтоб успеть похвастаться своими новыми сокровищами, а потом вернуться и сцапать новое.

   Поев, я с трудом добрался до гостиной. Там рухнул в кресло. Мрачно наблюдал за спасённым, чья левая рука с кистью летала над бумагой, мягко опускалась в чашку с водой, ласково скользила по краскам, на мгновение опускалась к палитре, опять устремлялась к бумаге…

   На душе у меня было гадостно. Мало того, что раны болели, так ещё и лезли в голову унылые мысли. Я всё ещё жив, да и те девять вампиров смогли сбежать. Значит, они вернутся. Похоже, что отец Георгий не узнал меня, но мы ещё встретимся на ночных улицах… Или он всё-таки понял? Ведь не просто ж так он опять напомнил мне про притчу о блудном сыне! Но он ушёл… И ничего не рассказал Анастасию… Почему? Он что… верит, что я ещё могу измениться? Он видел мои глаза, горящие в темноте алым огнём, видел мои крылья, видел, как яростно я бился с другими вампирами… И всё-таки никому ничего не рассказал?! Я не могу понять его… Да и ученик, похоже, не смог понять своего учителя: иначе бы был умнее… И тогда от одного только прикосновения парня погибали бы дети ночи… Но нет, отец Георгий был мудр и силён, а его ученик слаб и глуп… Но как он мог меня оставить, если узнал? Как?! И когда вернутся уцелевшие вампиры, собравшие других? Рано или поздно они обязательно вернутся… А я каждую ночь буду ждать их, судорожно сжимая рукоять кинжала или осиновое копьё… Чем дольше они будут медлить, тем больше я ослабею от напряжения… Если же они придут в ближайшие дни, созвав на подмогу другие кланы, тогда я буду слишком слаб, чтобы оказать сопротивление… Моя Сенька… Мне страшно за неё! Защитит ли её серебряный крест? Увы, только от приближения кровопийц. А от брошенного кинжала или ножа её ничто не спасёт… Странно, я не только хочу, чтоб она жила, что естественно, мне ещё боязно за смелого отца Георгия! И почему я закрыл его собой? Точно, он умеет пробуждать лучшие стороны у людей… Сам источник Света, ещё и пробуждает его в остальных!

   Софья задумчиво стояла около рисующего священника и смотрела то на лист бумаги, покрывающийся краской, то на его порхающие руки: оказывается, парень умел рисовать двумя руками…

   Мне вдруг стало грустно, что я сам не могу стать источником Света для тех, кто мне дорог… Но если я стал человеком, может быть, и я когда-нибудь… вдруг у меня тоже есть шанс?..

   Ну, отец Георгий, ты и мастер! Если бы ты сейчас оказался рядом, улыбаясь своей привычной добродушной улыбкой, я бы в восхищении упал перед тобой на колени! Недавний вампир уже всерьёз печалится, что не умеет быть Светом! И я даже на мгновение понадеялся, что, может быть, когда-нибудь…

– А Кирилл сказал, что ты где-то видел улыбающуюся Мадонну, – вдруг сказала девушка, подняв любопытный взгляд на Анастасия.

   Вот болтушка! И кто её за язык тянул?!

– Да, я видел её однажды… и с тех пор не могу забыть… – парень замер с занесённой кистью, развернулся к моей жене – теперь мне стало видно его мечтательное лицо, – Когда-то, в другой жизни, я был художником… меня звали иначе… я был талантлив, юн, самоуверен… Рисование, вино и женщины – единственное, что интересовало меня… Я учился в Италии… Есть такая страна, тёплая и прекрасная… – улыбка легла на его губы, – А потом я однажды увидел её… Картину Мадонны незнакомого мне художника… Он был стар, нищ. И продавал свою картину за бесценок… Я проходил мимо и бросил на него презрительный взгляд… Но увидев его Мадонну с маленьким Христом, остановился… Я купил её, заплатив ему золотом… тогда я был богат… Она как яд вгрызлась в моё сердце: я охладел к вину, к другим женщинам, к рисованию… Целыми днями я смотрел на неё… А она улыбалась, смотря на своего ребёнка… О, как я завидовал ему! А потом я захотел нарисовать другую Мадонну, ещё красивее, но чтоб она смотрела только на меня!

   Он вдруг замолчал, горестно вздохнув.

– Её украли? – нахмурилась Софья, – Ну, твою Мадонну?

– Нет… – выдохнул Анастасий с болью, – Я так и не смог её нарисовать… Я извёл сотни листов, но ни одна Мадонна с моих картин не была хотя бы равна той по красоте… Однажды я возненавидел их: и того гения, который нарисовал её, и мою любимую картину. Я сжёг её… Я хохотал от радости, когда она погибала… Никто, никто и никогда больше не увидит её! – сказал художник с какой-то дьявольской, безумной усмешкой, потом резко сник, обессилел и будто бы постарел за одно мгновение на несколько лет, – А потом я очнулся… Огонь уже доедал её лицо… Один миг – и улыбка Мадонны исчезла… Навечно… Я не смог нарисовать копию этой чудесной картины, хотя смотрел на неё очень долго… И не нашёл её творца… Я бросил всё – и четыре года скитался по разным странам, разглядывая картины других Мадонн… Но мне была мила только она одна… Я учился у лучших мастеров, но так и не смог… так и не смог… – он печально взглянул на Софью, – Ты права: солнце светит на всех. А я был слишком горд и хотел, чтобы оно светило только на меня…

   Парень очнулся от грустных воспоминаний, медленно скользнул кистью по бумаге. Потом понял, что краска на ней уже высохла, опустил кисть в чашку с водой, какое-то время смотрел на воду, видимо, наблюдал, как расплывается в ней красная краска…

   Софья смотрела на рисунок, кусая нижнюю губу, отчего та стала очень яркой и манящей… Но именно теперь, когда мне вдруг страстно захотелось поцеловать жену и сжать в своих объятьях, проклятые раны мешали мне даже встать и сделать шаг к ней. Впрочем, я бы сейчас поднялся из кресла, не чувствуя боли и шагнул бы к моей любимой, я бы сжал её в объятьях и долго-долго целовал… Увы, она огорчится, от того, что мне больно – и выскользнет из моих рук. Она заботливая, моя Сенька…

– А что потом?– спросила девушка с интересом.

– Я решил, что Бог покарал меня за гордость – и больше не брал в руки кисть. Я пришёл в вашу снежную страну, на вашу скудную землю. Выучил ваш язык… Я постился, молился и хотел спасать людей… Я надеялся, что через много лет моего усердного служения Бог смилуется – и я смогу забыть первую и последнюю улыбку той Мадонны… Кириллу Николаевичу отец Георгий рассказал, да?

   Девушка смутилась. Я промолчал. И так понятно, кто раскрыл его тайну.

– Я взял себе новое имя… – печально продолжил художник. – Анастасий… Воскресший… Я хотел новой жизни, где не будет её… Я умер после её гибели, но очень хотел родиться вновь… и жить без неё…

   Он замолчал, задумчиво взглянув на рисунок, потянулся к голубой краске. И долго вдохновлено рисовал… А потом вдруг положил кисть на палитру и обессилено опустился на пол, на колени перед своим творением. На губах его блуждала странная улыбка… Я не выдержал, выбрался из кресла, подошёл к мольберту…

  Прекрасная женщина с нежностью смотрела на младенца, доверчиво прижавшегося к её обнажённой груди… Только на него… Я долго стоял и восхищённо разглядывал её… Я забыл обо всём, смотря на неё… И только потом, спустя вечность, наконец-то понял, что у Мадонны с ребёнком Сенькина улыбка… и её лицо… То самое лицо, какое было на лугу, когда моя жена сказала, что солнце светит на всех…

   Я забыл о боли, глядя на этот рисунок… И вдруг почувствовал себя воскресшим и полным сил. Вампиры вернутся, они непременно вернутся, так как я слишком опасен для них, более того, стал сильнее – и их гложет зависть и страх… Но им теперь меня не одолеть! Эта картина пробудила во мне такой мощный поток Света и тепла, отогрела своей чарующей улыбкой…

– О, Боже, я всё-таки увидел её! – счастливо прошептал художник, – Увидел вторую улыбку Мадонны!

– Это не твоя Мадонна! – возмутился я, – Это моя Сенька!

   Он сердито посмотрел на меня и пылко сказал:

– Глупый, в каждой женщине прячется Мадонна! Тот, кто увидел её улыбку хотя бы раз, больше не сможет забыть! Он никогда уже не станет тем, кем был прежде. Вот только люди обычно слишком слепы, чтобы её рассмотреть. Но ты не волнуйся, мне не нужна твоя жена! Мне хватит одной лишь улыбки моей Мадонны.

   И почему-то я не обиделся, когда он обозвал меня глупым. И только потом, когда Анастасий ушёл со своей драгоценностью, заботливо свернув её и спрятав под одеждой, на груди, я вспомнил, что ещё каких-то два или три часа назад люто ненавидел его…