Эобара

1. Леонид чувствовал себя древней ископаемой мошкой, безнадёжно застрявшей в капле стремительно каменеющей смолы, но ещё сохраняющей проблески сознания. То, что вместо куска янтаря он находился внутри автомобиля с кондиционером, музыкой и подогревом сидений (просто рай для доисторического насекомого!) ничего не меняло. Пробка не двигалась.

Вообще.

Где-то впереди, там, где раз в полминуты сменялся свет светофора, происходило какое-то вялое шевеление, но двигалась исключительно встречная полоса, практически также плотно забитая машинами. Ряд Леонида стоял. Знак «Дорожные работы», видневшийся чуть впереди, несколько разъяснял ситуацию, но никоим образом не облегчал её.

На часах было восемь минут девятого. Небольшой шанс успеть на пересменку вовремя ещё был. Небольшой такой, призрачный… одетый в соломенную шляпу…

Хватит!

Хватит об этом думать. Во всяком случае, сейчас – перед суточным дежурством.

Хватит!

Леонид поднёс окурок к опущенному стеклу и поймал выразительный взгляд дамы средних лет, сидевшей на пассажирском сиденье в стоящем в соседнем ряду Логане. Женщина была явно не в духе и, увидев, как сосед на стареньком BMW пытается НАМУСОРИТЬ, явно оживилась.

Леонид предусмотрительно вернул руку с окурком обратно и закинул его в пустую пластиковую бутылку, после чего улыбнулся женщине в Логане. Дама, настроившаяся провести время в пробке с пользой, скривилась, пробормотала что-то нелицеприятное и отвернулась к водителю. Леонид молча посочувствовал тому.

– Выкинул мусор, спас нервную клетку, – резюмировал он вслух и закрыл окно.

Машины впереди зашевелились, проползи десять метров и вновь встали.

Леонид критически покосился на бутылку с окурками в своей руке и, наверное, в сотый раз подметил, что надо купить автомобильную пепельницу.

Окинув взглядом салон, он вздохнул, нащупал на заднем сиденье пустой пакет из KFC и начал складывать туда многочисленный мусор: пустые пачки из-под сигарет, целлофан оттуда же, упаковки из-под жвачек, пустую банку газировки, липкую скомканную бумажку, в которую когда-то был завёрнут гамбургер и в глубинах которой, возможно, уже зародилась новая цивилизация, пустую коробку из-под яиц(!), три неработающие пальчиковые батарейки, четыре пластиковых стаканчика, вставленные друг в друга, одноразовую вилку с двумя зубчиками…

– О, Великий, – не выдержав, вслух обратился к себе Леонид, – способности твои к созданию хаоса и бардака по истине безграничны!

А ведь и двух недель не прошло с того момента, как они с Надей ездили выбирать новые обои в комнату, которую, по мнению девушки, пора было «подновить». Леонида полностью устраивали старые, пошедшие пузырями, ярко-жёлтые обои… и что, что их нельзя мыть? Кто вообще моет обои?!

В итоге они проездили по городу до вечера, потеряли уйму времени в строительных магазинах и, разумеется, поцапались. Как, впрочем, и всегда…

И ради этой девушки я испортил целых два метра асфальта посредством баллончика с красной краской… – покачал головой Леонид. – …Кольцо, то самое, какое она хотела, из Германии заказывал… и ведь любил же… действительно любил, по крайней мере, до определённого момента… а потом всё куда-то исчезло. Остались только разные тряпочки для поверхностей, моющиеся обои да пакеты с мусором…

Машины впереди не двигались, и Леонид продолжил уборку. Изогнув руку минимум в восьми суставах и впихнув её под пассажирское сиденье, он нащупал что-то холодное и тяжёлое.

Сердце ёкнуло. На ладони лежал зеленоватый екатерининский пятак. Такой же, как и в потайном кармашке сумки Леонида.

Плотина, выстроенная за последние три дня в голове, заскрипела, задрожала и с грохотом рухнула. Горло свело судорогой, а глаза защипало…

Вторник, четвёртое октября

2.… – Не потерял? – спросил Сашка, подкидывая в воздух свой пятак. Они сидели в машине у Сашкиного дома. Дым от, пожалуй, целой пачки сигарет, скуренной менее чем за час, плавал по салону вальяжными серыми клубами.

– Нет, конечно, – Леонид покосился на свою сумку.

Сашка носил пятак в кармане и регулярно вынимал на свет божий. Леонид же, напротив, свою монету берёг, доставал изредка и предпочитал хранить в сумке, в потайном кармашке – так, чтобы уж точно не потерять.

– Я всё думаю, откуда они взялись там, на ручье? – Сашка поймал монету в воздухе, перевернул, прокрутил между пальцами и вновь отправил в полёт. – Вода размыла древний клад?

Леонид хмыкнул – действительно, откуда?

Почему их с Сашкой понесло гулять на Муринский ручей, Леонид уже и не помнил. Помнил, что нёс под мышкой футбольный мяч, но не в футбол же они собирались играть на грязном, болотистом берегу ручья, задушенного с обеих сторон шестью полосами Северного проспекта. В каком году это было? Сколько ему тогда было лет? Семь? Нет, точно, это было ещё до школы. Значит – шесть. И кто первый из мальчишек увидел, что в грязи у берега что-то блестит?

Вроде бы Сашка… нет, точно Сашка.

Откуда мутная снулая вода принесла это спорное «сокровище»: две древние, но не имеющие практически никакой ценности монеты?

Впрочем, это тоже было неважно.

Что бы хотел вспомнить Леонид, так это кто предложил поклясться, но, увы, именно эта информация напрочь стёрлась из его головы.

Зато он отчётливо помнил резкую боль, когда Сашкин перочинный ножичек рассёк кожу на его запястье и как кровь – яркая и тёмная, похожая на вишнёвый сок из трёхлитровых банок, закапала на зеленовато-коричневую медь пятаков.

И как было страшно резать Сашкину руку.

И как он всё медлил, а когда, наконец, собрался с мыслями, то в итоге резанул слишком сильно и глубоко.

И как Сашка вскрикнул, мгновенно побледнел, покачнулся, но, выдавил улыбку и щедро полил обе монеты своей кровью, такой же тёмной и вишнёвой. И как они перевязывали Сашкино запястье грязным носовым платком, а тот мгновенно пропитывался всё никак не останавливающейся кровью…

Видимо Сашка думал о том же:

– Сейчас даже вспомнить страшно, – сказал он, поглаживая длинный шрам на левом запястье. – На несколько миллиметров глубже, и я бы остался без связок. Любитель резать шестилетних мальчиков! Хороший бы из меня получился хирург, – улыбнулся Сашка и покачал головой: – И немаловажная деталь – меня не пороли, в отличие от некоторых!

Леонид пасмурно улыбнулся и поёрзал по сиденью.

– До сих пор болит, Том Сойер? – расхохотался Сашка. Внезапно улыбка исчезла с его лица: – На самом деле, что я хотел тебе сказать… – рука с пятаком замерла. – Знаешь, что я решил ещё лет в шестнадцать? Что я сделаю, когда встречу Ту Самую? Я подарю ей, – Сашка кивнул на монету, – свой пятак! А знаешь, почему? Потому что Та Самая заслуживает самое ценное, что у меня есть!

Леонид фыркнул:

– Ага. А если Та Самая окажется нумизматом? Александр, вы дарите мне самый дешёвый екатерининский пятак, да ещё совершенно потасканного вида?! А не пойти ли вам в баню? Заодно и медь свою почистите!

Сашка медленно покачал головой и улыбнулся:

– Ничего ты, Лёнь не понимаешь. Та Самая – так не скажет. Или она будет не Той Самой, а просто какой-то левой тёлкой… Но сейчас речь шла не о моих матримониальных планах. Ты ведь понял, что я имею в виду?

Леонид кивнул.

Несмотря на то, что он всегда относился к сувениру из детства более спокойно, чем друг, вопрос действительно был поставлен правильно. Готов ли он подарить Наде свой пятак или нет? А если нет…

И в тот же вечер Надя завела вновь разговор о пятне на шее, очень скоро возросший до подробного перечисления всех грехов и провинностей.

И что же она сделает с моим пятаком? – уже не слушая невесту, думал Леонид. – Не выбросит, это точно. Даже оценит – красоту жеста уж точно. Ага, оценит… Отнесёт оценщику, отдаст на реставрацию, а после повесит в красивой рамочке на стену, возможно, сделает коллаж, как с фотографиями из отпуска…

Пятница, четырнадцатое октября

3. Оглушительная какофония гудков вернула Леонида в реальность.

– О, нет! Впереди свободное место, а это урод на БМВ, видно, заснул! – пробормотал он под нос, проезжая вперёд на несколько метров. Светофор над площадью вновь сменил зелёный свет на красный. Леонид вытер рукавом глаза и бережно опустил Сашкин пятак в нагрудный карман.

Автомобильный тромб прорвался через десять минут, и Леонид даже почти не опоздал на работу.

Почти, потому что, стоило ему припарковать машину, зазвонил телефон.

Просидев несколько секунд, пристально глядя на старающийся привлечь внимание владельца всеми возможными способами, а точнее: светом, звуком и вибрацией, смартфон, Леонид вздохнул и взял трубку, потому что не брать её было, наверное, ещё более глупо.

– Да, Надь. Привет! Что-то срочное? У меня дежурство…

– Как будто бы у тебя на работе все ещё не привыкли к твоим опозданиям, – ядовито перебила девушка. Леониду на мгновение представилось, что на том конце провода находится не бывшая невеста, а раздутая кобра, минимум неделю копившая яд, а теперь одним броском выплеснувшая его в лицо ничего не подозревающей жертве.

Хотя доля правды в Надиных словах была. Он действительно часто опаздывал. Леонид открыл окно и закурил. В трубке молчали, только раздавался какой-то шорох, словно вышеупомянутая кобра, удовлетворив инстинкт, поползла дальше.

– Я тебя слушаю, – отстранённо-вежливо напомнил о своём существовании Леонид.

В голове раздался воображаемый взрыв – оказывается, кобра никуда не делась, и теперь её просто-напросто разорвало на части.

Леонид сжал зубы – речь шла о Сашке. Почему Леонид не сообщил ей, Наде о таком прискорбном событии?! «Прискорбном событии!» – мелькнуло в голове, – У себя в банке, она, наверное, также говорит: «Прискорбное событие. Ваш ипотечный кредит не одобрен». Почему не позвал на похороны? И, в конце концов, когда он удосужится привести ей её мультиварку?

Слова про мультиварку стали последней каплей. До этого Леонид пытался найти секундную паузу в льющемся потоке слов, чтобы вставить что-то неопределённо извиняющееся: «Ну вы же всегда недолюбливали друг друга, признайся?» или даже лучше и, что главное, абсолютно честно: «Просто даже не подумал. Прости». Но… Сашкина смерть и… мультиварка?! В одном ряду?

Подавив желание разбить телефон, Леонид резко перебил Надю:

– Сегодня на сутках. Завтра завезу после шести. Пока! – и повесил трубку.

На часах было девять ноль девять, – отметил Леонид, глядя на заставку экрана блокировки: абстрактный средневековый город, нависший над тёмной бездной. Он опять опоздал. Но, как верно сказала Надя, все давно уже привыкли к его опозданиям.

По пути к дверям клиники Леонид чуть было не налетел на совершенно незнакомого мужчину с загорелым и явно испитым лицом, одетого в безразмерную поношенную дублёнку, выцветшую и потёртую. Собственно, и весь он был какой-то выцветший и потёртый – явление, к сожалению, достаточно часто встречающееся среди подобного рода мужчин в возрасте чуть за сорок.

Хотя нет… – Леонид замер на месте и внимательнее всмотрелся в прохожего. Тот выглядел несколько иначе, чем каноничный представитель рабочего класса, не пренебрегающий алкоголем.

Во-первых, что-то в его внешности было неправильным, АБСОЛЮТНО неправильным, кривым, чужеродным, пугающе странным, правда, что конкретно, Леонид не мог понять.

Во-вторых, вёл себя мужчина тоже не вполне нормально.

Походкой сытого зомби он медленно двигался вдоль стены здания и при этом активно двигал глазами по сторонам, выворачивая глазные яблоки настолько, что казалось, что они вот-вот выпадут из орбит.

Леонид не мог разглядеть зрачки незнакомца, но при взгляде на эти глаза у него внезапно возникла неприятная ассоциация с советской куклой. Неправильными были эти глаза – игрушечными и напрочь искусственными.

Мужчина резко замер и зачем-то аккуратно потрогал рукой воздух перед собой, словно пытаясь что-то нащупать.

Да он же слепой! – дошло до Леонида. – Ну… или практически слепой – минус сто на оба глаза. Нашёл из-за чего паниковать.

Он уже собрался было окликнуть мужчину и объяснить ему, как дойти до офтальмологии, но в последний момент передумал.

Во-первых, он уже и так опаздывал на работу. А во-вторых… всё-таки стрёмный был незнакомец, и объяснение про окулиста несильно что-то здесь меняло. Вдруг он не окулиста ищет, а, напротив, ведёт активный интереснейший диалог со своими невидимыми друзьями, а тут Леонид со своими комментариями!

Тем более мужчина, выставив вперёд руки – теперь уже в манере голодного зомби, – двинулся прямиком к нему.

Ускорив шаг, Леонид влетел в здание клиники. Он не любил, когда его трогали посторонние сумасшедшие мужчины средней степени потасканности, как, впрочем, и любые другие представители мужского пола.

Выглянув через окошко в двери, Леонид обнаружил, что непонятный мужчина куда-то исчез – вероятно, шмыгнул за угол…

Или затаился где-то… Завтра выйдешь с дежурства, а он тебя хвать! – сообщил себе Леонид и направился к служебному лифту.

На душе почему-то скребли кошки. Крупные такие, с полосками и когтями – тигры называются.

Ладно, – примирительно решил Леонид. – Не пропадёт мужик. За углом – КПП с охранником, там быстро разберутся и проводят, если надо.

В глубине души кто-то протестующе мяукнул, намекая на то, что беспокойство было связано отнюдь не с переживаниями за судьбу слепого мужчины. Но с чем же тогда?

4. – Добрый день! – кивнул Леонид лифтёру, влетая в кабину.

– Опаздываешь, Лёня. Сейчас тележка с завтраком приедет, а меня нет, – без тени какого-либо уважения сообщил лифтёр дядя Витя, но всё же захлопнул створки дверей и нажал на кнопку шестого этажа. Кабина дёрнулась, содрогнулась и, недовольно скрипя устаревшим морально и физически механизмом, медленно поползла вверх.

Леонид решил не вступать в полемику, и, осознав пожилого лифтёра (к счастью, ничего жизни дяди Вити не угрожало), отошёл в дальний угол.

Интересно, почему тебе не пришло в голову осознать «слепого»? – поинтересовался внутренний голос.

Заткнись, – посоветовал ему Леонид и отвернулся к знакомым ещё с интернатуры вырезкам и календарям, покрывающим все вертикальные поверхности кабины изнутри.

В следующем году поставят новые лифты, – вспомнилось внезапно. И будет серебристый гигант на полтонны загрузки летать между этажами, закладывая уши своим пассажирам. И не нужен будет этому гиганту ни лифтёр-дядя Витя, ни умильные вырезки с котятами, щеночками и Киркоровым, самые старые из которых недавно разменяли четвёртый десяток. Но считать ли это очередной победой энтропии? Или же, напротив, торжеством порядка?

Леонид не знал ответа на свой вопрос, ему просто было жалко. Причём в равной степени он жалел и хамоватого дядю Витю, старенького и никому не нужного, и доисторический лифт, с двойными дверями и вываливающимися кнопками.

Надю на самом деле ему тоже было жалко. Она ведь уже к свадьбе готовиться начала… – успел сочувственно подумать Леонид и тут же фыркнул, вспомнив все талмуды с вырезками, которые его бывшая невеста собирала лет с тринадцати, если не раньше. Возможно, Надя уже родилась с мыслью о белом платье и пятикилограммовом торте на тележке с умильными фигурками наверху. Бывают такие люди…

А бывают люди, как Сашка – один на миллион, нет на миллиард, нет, на семь миллиардов. Или такие, как он – Леонид. Со всеми своими странными снами, осознаниями, призраками и другими признаками прогрессирующей шизофрении…

И почему такие разные люди иногда сходятся, на пару лет или на пару десятков лет, а потом расходятся или их расходят посредством КамАЗа, то есть пускают в расход… и что со всем этим делать, точнее, что надо со всем этим делать и надо ли вообще…

Леонид, сам того не замечая, начал погружаться в какую-то тошнотворную муть, от которой был всего шаг до серебрящихся нитей, но, к счастью, в этот момент лифт с горделивым скрежетом остановился на шестом этаже. Дядя Витя распахнул двери и выразительно кивнул на горящую лампочку вызова – тележка с завтраком требовала транспорт.

…Что тебе действительно надо – так это принять смену, – категорически заявил себе Леонид, выходя из лифта.

Глава 4 Колдун в белом халате

Пятница, четырнадцатое октября

1. В коридоре, ведущем мимо отделения реанимации в остальную часть клиники, сидели двое.

Стереотипная бабуля – божий одуванчик в цветастом платке, здорово контрастировавшим с её сине-белым, практически прозрачным лицом, и, вероятно, её сын – мужчина лет пятидесяти, явно раздражённый на весь мир, с багрово-красной физиономией и ломаными ушами. Прямо готовые фанаты ЦСКА – один красный, другая – синяя, – подумал Леонид и тут же застыдился своей мысли.

Судя по всему, ждали они кого-то из врачей.

Проходя мимо, Леонид автоматически скользнул взглядом по обоим, осознавая их. Старушка, несмотря на тяжеленный порок сердца, не вызвала у него ни малейших эмоций, – в ближайшие дни она точно не собиралась помирать. Чего нельзя было сказать о сыне, недружелюбно смотрящим на доктора из-под неопрятных кустистых бровей.

Леонид сделал ещё один шаг, концентрируя всё своё внимание на мужчине, и даже успел почувствовать совершенно чужую, но при этом застарелую боль в левом колене, открыл рот, тщетно пытаясь что-то сказать…

Его раздавило, расплющило, разметало по сторонам, протащило сквозь гигантскую мясорубку, швырнуло в воздух, вбило в землю сквозь пять этажей… В голове вспыхнула и погасла сверхновая звезда, тело исчезло, успев перед этим сгореть в невидимом огне, а что-то иное, забившееся в самый дальний и тёмный уголок, было вырвано оттуда и выкинуто во тьму…

Где во всём своём тошнотворном великолепии посреди чёрной пустоты переплетались, подобно червям в банке на берегу рыбной реки, тысячи белёсых нитей…

– С добрым утром, красавица – хрипло поприветствовал Леонида Цербер, он же Василий Михайлович – заведующий отделением реанимации, обладатель чудовищного характера, сиплого лающего голоса и при этом, как часто бывает, доброго и отзывчивого сердца. Учитель и непосредственный начальник.

Леонид не спешил открывать глаза. Вначале он тщательно проанализировал своё состояние. Он, без сомнения, был жив, как минимум на это указывали колючий плед, неприятно касавшийся подбородка, и затёкшие от неудобного положения ноги, закинутые кем-то (очевидно, Цербером) на стену. Сердце глухо билось в ушах, выдавая под полторы сотни в минуту, неприятные спазмы сводили живот.

Но он был жив. И это, конечно же, радовало.

Вот это и случилось… первый раз, – подумал Леонид. До сегодняшнего момента он всегда умудрялся в своих предчувствиях избегать крайней точки, «спрыгивая» в самую последнюю секунду, успевая понять, что станет причиной смерти, но при этом не попадая непосредственно в сам процесс умирания. Сегодня не получилось.

Василий Михайлович многозначительно откашлялся. Леонид открыл глаза. Он лежал на диване в кабинете заведующего, Цербер сидел рядом, на приставленном стуле.

– Там… мужик… в коридоре… с мамой… – в отличие от тела, язык всё ещё предпочитал думать, что он мёртв и пребывал в состоянии мерзкого куска студня.

– Свалил, стоило тебе грохнуться. Орал почти как ты, только более связно. Вероятно, – хмыкнул Цербер, – зрелище бьющегося в конвульсиях доктора сильно снижает веру в родную медицину. Причём даже не удосужился о тебе кому-нибудь сообщить, урод! Хорошо, что Леша мимо шёл, всё увидел.

– Надо его найти, – кое-как язык начал подчиняться воле хозяина. – Срочно!

– Именно его? Не мать?

– Мужика. Там аневризма с грецкий орех в голове. Завтра рванёт.

Василий Михайлович хмыкнул:

– Интересные дела. Я-то на мать его грешил, – Цербер покачал головой. – Не найти его, Лёнь. Я уже поспрашивал. К кому приходил – непонятно, кто это вообще был – тоже никто не знает. Увы!

– Плохо, – вздохнул Леонид и, сбросив плед, сел на диван. С каждой секундой самочувствие становилось всё лучше. – Мне надо принять смену, – с напором заявил он заведующему.

Василий Михайлович скептически сощурился:

– Сначала к неврологам прогуляйся, пусть на тебя посмотрят.

– Но вы же знаете….

– В том то и дело, Лёнь, – покачал головой заведующий, – что ничего я не знаю. Как, скажи, мне допускать к работе доктора после десятиминутного обморока?

Леонид прикусил губу и пожал плечами:

– Но работать-то всё равно некому. А со мной действительно всё в порядке.

Глаза Цербера смотрели грустно:

– Не в порядке. Ничего с тобой Лёнь не в порядке, и я думаю, надо нам об этом поговорить.

С кряхтением Василий Михайлович поднялся со стула, стоящего у дивана, и пересел за рабочий стол.

Леонид вздохнул и переместился с дивана на стул. В конце концов, рано или поздно этот разговор должен был состояться. Больше всего расстраивало странное поведение заведующего.

Кто-кто, а Василий Михайлович к семидесяти годам прекрасно научился не скрывать эмоции, не копить стресс, а выражать всё чётко, предельно громко и обычно нецензурно.

Не раз стены отделения сотрясались от гневных криков заведующего. Воздух дрожал, нервно дребезжали флаконы в шкафах, медсестры прятались по углам, а находящиеся поблизости пациенты предпочитали вернуться в коматозное состояние только чтобы избежать контакта с вошедшим в раж заведующим реанимацией.

Породистое, покрытое густой сетью морщин лицо краснело. Роскошный римский нос, своими синими прожилками схожий больше всего с картой дельты Нила, дул ноздри. Слюна летала в воздухе.

Но сейчас Цербер нервно стучал по столу карандашом и поминутно поглядывал в окно, словно надеясь, что кто-то залетит оттуда и спасёт его от необходимости говорить на темы, которых бы он предпочёл никогда не касаться.

2.Леонид чётко помнил, когда впервые у него «прорезалась» его способность, его особенность, его… дар?

Это был тот же год, когда к нему вернулись позабытые детские кошмары – сны о нитях и пустоте.

Пятый курс. Май месяц. В свежевымытые окна терапевтической клиники прямой наводкой лупит юное весеннее солнце, с безжалостностью снайперской пули унося из головы все слова, кроме трёх, начинающихся на букву «П»: «Петропавловка», «пляж», «пиво». И совершенно нет сил слушать Нину Максимовну и смотреть на осоловевшего от потока студентов мужчину с трёхкамерным сердцем, превратившегося на время госпитализации в главный экспонат, mustsee клиники.

Взгляд Леонида сонно гуляет по маленькой трёхместной палате, на секунду цепляется за недовольного очередной толпой в белых халатах мужчину лет пятидесяти с банальным и, тем самым, ограждающим его от внимания студентов, инфарктом.

Тут всё и происходит.

Внезапно он чувствует странное ощущение под бадлоном на шее, в том месте, где скрывается рубец от ожога-разумеется-от-кипящего-масла. Леонид подносит руку к шее, и в этот момент через окно ему в висок влетает настоящая пуля.

Во всяком случае, так кажется.

Со звуком пузырчатой плёнки в районе темени что-то лопается, уши закладывает, а тело становится чужим и абсолютно не подвластным. Леонид хватается руками за голову, пытаясь справиться с дезориентацией и болью, и при этом явственно ощущает, как кровь из разорвавшегося сосуда пропитывает ткани мозга…

Причём чужая кровь из чужого сосуда – это он понимает чётко. Чужого сосуда в его голове.

Леонида охватывает паника. Почему-то он не обращается за помощью, а опрометью бросается из палаты – насколько позволяют ставшие чужими ноги.

И в этот момент всё заканчивается. Ничего не болит. Пальцы двигаются, сердце (Леонид прикладывает пальцы к шее) стучит чуть быстрее, чем обычно, но не более того…

Всё хорошо.

Геморрагический инсульт? Что за бредни?! Перегрелся, задремал стоя, защемил шею…

Позже Леонид долго кусал локти, размышляя, мог бы он что-нибудь сделать и в конце концов пришёл к выводу – абсолютно ничего. Случившийся на следующий день инсульт оказался полным сюрпризом для всех. Кто бы поверил студенту-пятикурснику, с непонятной уверенностью утверждающему, что у такого-то пациента завтра произойдёт гипертонический криз, который практически мгновенно приведёт к разрыву сосуда в мозгу? Правильно, никто.

А через несколько недель Леонид вновь увидел, почувствовал, осознал будущую смерть и вновь не смог ничего сделать.

В ту же ночь к нему вернулся детский кошмар. Он вновь висел в пустоте, надёжно фиксированный, неспособный пошевелиться, в окружении постоянно двигающихся белёсых нитей – блестящих, склизких, похожих на аскарид. Каждая из них переплеталась с другими, образуя канаты, которые в свою очередь объединялись с другими. Сеть, паутина простиралась до отсутствующего горизонта и дальше, много-много дальше. Не имеющая начала и конца, беспросветная, сводящая с ума бесконечность…

Практически целый месяц он жил, как в кошмаре. Шарахался на улицах от людей, особенно пожилых, практически не спал, сделав справку, на месяц выбыл из институтской жизни. Заодно до дыр изучил несколько руководств по психиатрии, сходил на полуанонимную консультацию, прошёл МРТ головного мозга.